23
Я уверен, что старая Кэлли видала своего племянника. А зачем же еще ей приходить к нам со всеми этими предупреждениями? Вместе со своей бандой она была на Диких Землях. Именно там я и сконцентрировал своих людей. Я очень внимательно выслушал ее. У этой старухи голова на плечах имеется! Она говорит, чтобы мы называли его Катсуком – черт с ним, назовем его Катсуком. Если кто назовет его в неподходящий момент Чарли – тот может испортить нам все представление.
Шериф Майк Паллатт
Сразу же после того, как Дэвид с Катсуком ушли с прогалины, где стояли хижины индейцев, погода испортилась: дождик, потом взошла луна, снова дождь. А когда они добрались до входа в старую шахту, дождь разошелся не на шутку. Вдали били молнии и гремел гром. Дэвид позволял тащить себя сквозь мрак, представляя, что это сам Катсук создает каждый последующий шаг их пути. В этой мокрой темноте даже глаз Катсука не мог различать дорогу.
Во время подъема на склон Катсук все еще кипел от ярости и негодования.
Дэвид, у которого сердце трепыхалось в груди, слышал лишь каркающие звуки и мог различить в них один только гнев. Мокрые ветки хлестали его по лицу, корни хватали за ноги, он скользил по грязи. Когда они наконец дошли, мальчик совершенно выбился из сил.
Мысли Катсука находились в полнейшем беспорядке. Он думал: «Ведь все правда! Они же знают, что я говорил им правду. Но они все еще боятся. Они не доверяют мне. Теперь мои соплеменники для меня утрачены. Они не хотят той силы, которую я мог им дать. И это люди моей крови!»
Он затащил Хоквата под своды старой шахты и отпустил мальчика. С них обоих текла вода. Катсук отжал руками свою набедренную повязку. По ногам потекли струйки. Он продолжал размышлять: «Нам надо передохнуть, а потом уходить отсюда. Среди моих соплеменников есть глупые люди. Они могут сказать хокватам, где я нахожусь. За это им могут дать награду. Кое-кто из моих людей болен хокватскими болезнями и может сделать это ради денег. Мои же сородичи выгнали меня из своего дома. Здесь больше нет для меня дома. Никто из них не придет, чтобы встретиться со мной. Теперь я по-настоящему бездомный.»
Вот только как им удастся отдохнуть здесь? Катсук мог чувствовать своих сородичей там, у озера – их беспокойство, возмущение, их разделенность, их споры. Они-то слушали его слова, но не чувствовали заключенного в них смысла. К тому же, разговор велся на языке, который кощунственно искажал все то, о чем он говорил.
«Темнота больше не сможет дать мне передышки. Я буду духом-привидением. Даже Тсканай не поддержала меня…»
Он вспомнил про то, как Тсканай глядела на него. Ее глаза смотрели на него и видели в нем чужака. Она отдала свое тело мальчишке, пытаясь уничтожить в нем невинность. Она думала о том, как сделать Хоквата негодным для замысла Катсука. Только ей это не удалось. Стыд Хоквата еще больше усилил его невинность. Сейчас он был еще невиннее, чем раньше.
Катсук всматривался в черную пустоту штрека старой шахты. Он ощущал его размеры своей памятью, осязанием, слухом и нюхом. Духи были и здесь.
Хокват стучал зубами. По-видимому, это духи вызвали его страх.
– Катсук? – прошептал мальчик.
– Да.
– Где это мы?
– В пещере.
– В старой шахте?
– Да.
– А т-ты н-не хочешь р-разжечь ог-гонь?
Разряд молнии на мгновение осветил все вокруг: вход в старую шахту, качающиеся деревья, отвесные струи дождя. Потом раздался такой удар грома, что мальчик даже съежился от страха.
– По-моему, здесь и так много огня, – сказал Катсук.
Внезапно весь окружающий мир озарился таким близким разрядом молнии, что в воздухе запахло преисподней; последующий удар грома чуть не повалил их на землю.
Свернувшись клубком, мальчик прижался к руке Катсука.
И снова сверкнула молния, но на этот раз возле озера. Гром прозвучал как слабое эхо предыдущего.
Дэвид хватался за Катсука и трясся всем телом.
– Это был Квахоутце, бог воды и дух всех тех мест, где есть вода, – объяснил Катсук.
– Он был так близко.
– Это он сказал нам, что эта земля до сих пор его.
Снова ударила молния – теперь уже на берегу озера. Потом зарокотал гром.
– Я не хочу забирать эту землю, – сказал вдруг мальчик.
Катсук положил руку ему на плечо.
– Эта земля не знает, кто ее хозяин.
– Мне стыдно за то, что мы украли у вас эту землю.
– Я знаю, Хокват. Ты и вправду невинен. Ты – один из немногих, кто почувствовал, что эта земля для меня священна. Сам ты пришел из чужих краев. Ты не научишься почитать ее как следует. И это моя земля, потому что я благоговею перед ней. Духи знают об этом, а вот сама земля – нет.
Они замолчали. Катсук освободился от рук мальчика, думая при этом: «Хокват со всей его силой зависит от меня, но сила эта может быть для меня опасной. Если же заберет мою силу, мне придется взять силу у него. И тогда мы, возможно, станем одной личностью, оба станем Ловцами Душ. Кого тогда я принесу в жертву?»
Дэвид вслушивался в шум дождя, в дальние раскаты грома. Потом он спросил:
– Катсук?
– Да.
– Ты собираешься убить меня… как говорила твоя тетка?
– Я воспользуюсь тобой, чтобы передать послание.
Дэвид задумчиво жевал свою нижнюю губу.
– Но твоя тетка говорила…
– Пока ты сам не попросишь меня, я тебя не убью.
Дэвид облегченно вздохнул, потом собрался с духом и сказал:
– Но я никогда не попрошу.
– Хокват, почему ты снова предпочитаешь язык губ языку тела?
Катсук направился в сторону штольни.
Дэвид, которого этот упрек больно стегнул, снова задрожал. В слова Катсука опять вернулось старое безумие.
Индеец выкопал откуда-то сверток, пахнущий машинной смазкой. Он развернул ткань, вынул спички и растопку. После этого он развел небольшой костерок. По пещере серой струей пополз дым. Пламя бросало тени на старые бревна креплений и камни.
Дэвид подсел к огню и протянул к нему руки, чтобы согреть их.
Катсук перебрал кедровые ветви на бывшей их постели, сверху набросил спальный мешок. Потом он лег, прижавшись спиной к гнилым доскам.
Мальчик продолжал сидеть у костра, наклонив голову. Серая волна дыма над ним была как дух, что ищет выход в темный мир.
Катсук достал из-за пояса свою ивовую свирель, поднес ее к губам и мягко подул. Чистый, прозрачный звук закружил в пещере вместе с дымом, забирая с собой все мысли. Индеец играл Песню Кедра, Песню, которой умиротворяли Кедр, просили у него прощения, когда брали кору для постройки домов, подстилки и одежды, ветки для связок. Он тихо выдувал эту мелодию – как будто птица щебетала под сенью кедровых ветвей.
Вместе с музыкой пришло и видение: Яниктахт, несущая корзину с кедровой корой и шишками. И он подумал: «Для Яниктахт так даже лучше. Я не смог бы вечно искать ее лицо среди чужих лиц.»
Слова песни эхом отражались в его сознании: «Дающий жизнь Кедр… дающий огонь Кедр…»
Образ Яниктахт стал меняться. Она сама становилась больше, больше, взрослее, все некрасивее, отвратительнее. Корзина из кедровой коры ссохлась.
По лбу индейца покатились капли пота. Мысли спутались. Он опустил свирель.
– Почему ты перестал играть? – спросил Дэвид.
Катсук сел, глядя на лежащую рядом злую свирель. Он потряс головой. Движение это было будто ветер, ломающий кедровые ветви. Полоска кедровой коры стиснула его голову, и он не мог ее стянуть.
– Сними с меня эту немочь, – пробормотал он.
– Что?
– Я не хочу, чтобы эта болезнь убила меня.
– Что случилось?
Катсук уставился на мальчика через пламя костра.
– Что делает меня таким несчастным?
– Ты несчастен?
Дэвид никак не мог уловить сути этих слов, но чувствовал, что должен принять участие в разговоре.
– Это сильнее меня, – сказал Катсук. – Меня обнаружил Укорачивающий Жизнь.
– Катсук, ты говоришь какие-то непонятные мне вещи.
– На меня наслали злые слова, наговор.
– Какие слова?
– У меня есть враги. Они выследили меня. Они хотят, чтобы я как можно скорее умер. Люди моего же племени! В них нет ни капли сострадания.
Дэвид обошел костер, присел рядом с лежащим Катсуком. Он прикоснулся к свирели.
– Мне понравилась эта музыка. Ты не поиграешь еще?
– Нет!
– Почему?
– Потому что я обнаружил дерево, что принесет мне беду.
Мальчик огорошенно уставился на него.
Катсук закрыл глаза. Он представил кедр – величественный, с узловатыми, могучими корнями, глянцевыми иглами, растущий в лесной чаще, высасывающий соки из земных недр и высоко вздымающий свои ветки; представил могучую поросль молодых деревьев у подножия великана.
– Дерево, предвещающее мне беду, – прошептал он.
– Что это за дерево такое, почему оно принесет беду?
– Я был первым ребенком у своей матери, – сказал Катсук. Он открыл глаза и уставился на клубящийся дым. – Ее брат вырезал для меня маленькое каноэ. Он же сделал игрушечную острогу, погремушку. Все это он сделал из кедра.
– И это сделало его деревом, предвещающим для тебя беду?
Каким-то отстраненным, далеким голосом Катсук продолжил:
– Когда мои родители погибли, они были в кедровом каноэ. Яниктахт украла кедровое каноэ, когда она… А еще заноза! Как-то я занозил колено и очень долго болел. Говорили, что я даже мог потерять ногу. Так вот, это была кедровая заноза! Все ясно, Хокват. Кто-то из моей семьи обидел кедр. И теперь мне конец.
– Ты и вправду веришь в это?
– Только не надо говорить, во что мне верить! – свирепо глянул на мальчика Катсук.
Дэвид отпрянул от него.
– Но…
– Мы сжигали кедр, мы ранили его ножами. Из кедра мы делали основы для своих домов, шесты, трещотки, чтобы отгонять дождь. Но никогда мы не проявляли ему свою благодарность. И у кедра заболело сердце. Мы наступали на его корни, шрамами отмечали его кору, и никогда не думали об этом. Вот прямо сейчас я развалился на кедре. Какая глупость!
Он скатился со спальника, отшвырнул его в сторону и начал собирать ветки. Потом он вынес их на дождь. Когда он вернулся, его кожа блестела от влаги. Катсук присел в углу, собрал опавшие кедровые иголки, выискивая по одной, и сгреб в кучку. Сделав это, он и их вынес на дождь.
– О, Кедр! – крикнул он. – Я возвращаю тебе все, что брал у тебя! И я прошу прощения! Я прошу у своего духа, чтобы он передал тебе мои слова. Я вовсе не хотел вредить тебе. Прости меня, Кедр!
Дэвид съежился у костра, следя за всем широко раскрытыми глазами. Нет, Катсук точно сошел с ума.
Индеец вернулся к костру и подкинул в огонь разлапистую еловую ветку.
– Погляди, – сказал он. – Я не жгу кедр.
Дэвид поднялся, прижался спиной к каменной стене.
Катсук склонил голову над костром. Из его горла полились пискливые звуки, какой-то монотонный вой.
– Это ты молишься? – спросил Дэвид.
– Мне нужен иной язык, чтобы объяснить свои чувства. Мне нужен язык, который до сих пор никто не слыхал. Но Кедр должен услышать меня и узнать мою мольбу.
Дэвид пытался разобрать слова, но так ничего и не добился. Издаваемые Катсуком звуки действовали гипнотически. Мальчик почувствовал, что у него смыкаются веки. Теперь уже он сам пошел к спальному мешку, лег на него и свернулся клубочком на жесткой земле.
А Катсук продолжал свое странное пение, урчание и вой. Даже когда костер почти уже догорел, и в нем оранжево мерцали только отдельные угольки, звуки все продолжались и продолжались. Какое-то время мальчик еще слышал их, а потом заснул окончательно.
