Камень на груди Мыши горел. Она коснулась его и впервые в жизни смогла услышать папу так же ясно, как всегда слышала маму. Но, к своему удивлению, обнаружила, что не просто слышит. Все глубже, гораздо глубже, чем даже то, что Звезда называла прикосновением мысли. Мышь поняла, что слилась с папой, стала с ним одним целым. Она больше не Мышь, а он не папа. Они — это Ярет. Сокольничий Ярет. Сознание девочки заполнили картины его жизни, и каждое мгновение было таким ярким и отчетливым, как будто она прожила его сама.

Вместе с ним она вспоминала его детство у суровой и сильной матери, женщины сокольничьих, которая никогда не притрагивалась к сыну без необходимости и никогда — с любовью, потому что так положено. Вспомнила, как он стремился в Гнездо, которого никогда не видел и не знал, хотел занять в нем свое место и стать одним из многих. Вместе с ним служила она моряком на сулкарском корабле, с ним ее начинало тошнить при малейшей качке. Она помнила дрожь восторга, которую он испытал, впервые увидев маму — Эйран — во время своего возвращения с того места, где располагалось Гнездо. Она знала его мечты о восстановлении Гнезда.

Вместе с ним спорила с Эйран и постепенно научилась уважать ее за то, что она никогда не отказывалась от того, что считала правильным, даже в самых трудных обстоятельствах. Вместе с ним сражалась с хищниками в горах, уходила из опустошенных гор, странствовала с ним и Эйран в поисках постоянного дома для них обоих, неуверенно трогала живот Эйран, в котором находилось то, что однажды станет Мышью. Она через его глаза смотрела на собственное младенческое лицо, когда он в первый раз взял ее на руки и положил в колыбель, сделанную собственными руками. Вместе с ним смотрела на первые шаги дочери, видела, как она самостоятельно съела первую ложку. С ним сажала девочку на седло и слушала ее лепет, прочно держала, пока она восторженно пищала, и скакала к его любимым горам.

Сокол, конь и горы — вот что сокольничему позволялось любить открыто и без стыда. К своему смущению и иногда стыду, Ярет допустил в свою жизнь большее. Мышь знала, какой гнев он испытал, когда понял, что его ребенка захватили эсткарпские ведьмы, чувствовала его отчаяние и благодарность Эйран за то, что жена сумела последовать за ним, хотя Он запретил ей это, и его радость, когда он отыскал дочь.

Эйран для него все. Она — то, что он потерял, то, чего никогда не имел, и то, что всегда искал. И из их любви родилась Мышь, в жизнь сокольничего вошли двое, но его чувства к Эйран не изменились. Без нее и Эйран Ярет стал бы таким одиноким, каким никогда в жизни не был.

И, зная то, что знает он, чувствуя то же, что и он, она купалась в тепле его любви к ней, к Эйран, к Смельчаку.

Она поняла, наконец, почему он так редко говорит о своих чувствах, почему сокольничьи вообще не говорят о своих чувствах, как они настраивают себя против красоты и любви, чтобы их ошибочно не сочли слабыми.

Но Мышь знала, что он не слаб, хотя даже сам сокольничий Ярет в глубине души в этом иногда сомневается.

Любовь, которой он стыдится, но которую позволил себе испытать, сделала его мужчиной в гораздо большей степени, чем остальные его братья, чем Велдин…

Сокол вздохнул в последний раз, и в то же мгновение острая боль пронзила девочку через мужчину, в чьем сознании она сейчас обитала. И так полно слилась она с Яретом, так захватило ее это новое ощущение, что боль грозила поглотить ее полностью. Как будто кто–то взял ализонский меч, который висит на боку Ярета, и пронзил сокольничего. И поскольку она была рядом — не только в пространстве, — это лезвие пронзило и ее. Мышь не сдержала крик, погружаясь в приветственную тьму. Что–то, какая–то крылатая тень погружалась вместе с нею. Смельчак! Он подлетел к ней ближе. Она знала, что летит с ним, и была рада его присутствию в этом путешествии. Путешествие — может ли оно быть смертью? Если так, то смерть совсем не такая, как она всегда считала. В этой темноте нет ничего страшного, тем более, что с ней Смельчак. Все так тихо. И приятно…

— Вернись, Мышь! — призывали девочки–волшебницы. Слова прозвучали в ее сознании, пробились сквозь темный туман, в который она падает. — Вернись! — А Звезда добавила к этому:

— Это не смерть, еще нет. Ты не умрешь, если сейчас вернешься. Ты нужна нам! Ты нам всем нужна! Помни, только у тебя оживает камень!

Они правы. Прощай, Смельчак, сказала она. Дух сокола на мгновение повис, потом полетел дальше.

Теперь ее охватила паника. Крепко держась за камень, опираясь на помощь девочек, Мышь попыталась вырваться из папиного сознания. У нее перехватило дыхание. Она поняла, что едва не погибла. Этот камень опасен, если не умеешь им пользоваться и слишком глубоко погружаешься в сознание другого человека. Она ведь пока не умеет управлять им. Папа лежал рядом на земле, закрыв рукой глаза.

— О, нет, — сказала мама. — Нет. — Она положила тело Смельчака, повернулась и обняла мужа.

Мышь замигала, постепенно приходя в себя. Трудно, почти так', словно рождаешься заново. Трудно снова стать отдельной личностью после того, как была одно целое с папой. Она всегда знала, что папа любит Смельчака, но насколько сильно любит, поняла только сейчас. И Смельчак тоже любил папу. Иногда, когда они негромко разговаривали по–соколиному, эти странные звуки заполняли воздух. Уставая, она всегда слышала эти полные любви ноты соколиной песни. Как чувства папы и мамы друг к другу, но по–другому. Что–то очень простое и прямое — так, что могла понять птица. У папы с мамой все гораздо сложнее. Когда она бывали вместе, она слышала мягкое нежное пение, которое сливалось, таяло и плавало вокруг них, окутывало их словно сияющим поющим ореолом, и Мышь думала, что там внутри безопасно и уютно, как на небе. Она иногда думала, может ли мама слышать это тоже, потом решила, что маме и не нужно.

Достаточно, что она живет в этом ореоле уютной любовной песни.

Впервые Мышь увидела то, что раньше только слышала. Голубые искорки, похожие на чистые ноты серебряного колокольчика, плыли от мамы, которая крепко обнимала папу, и выглядели эти ноты точно такими, какими она всегда представляла их.

— О, мне так жаль, Ярет, — говорила мама. — Я ничего не могла сделать…

— Знаю. — Плечи папы слегка обвисли. Мышца дергалась у него в углу рта. Так всегда бывало, когда он пытался скрыть свои чувства. Папа на короткое мгновение сжал руку мамы. — Да, ты старалась сделать все, что возможно. Он не должен был получить рану… Он должен был увернуться от стрелы.

— Он постарел, любовь моя. И был уже не таким быстрым, как раньше. И ведь он один, без всякой помощи, убил колдера и уничтожил его машину. Мы поступили бы так же, как он, чтобы увести с собой в пустоту могучего врага.

— Да. Такой конец достоин песни. Но он умер, Эйран. А сокольничий без сокола — только наполовину человек.

— Для меня ты всегда будешь лучшим человеком в мире. — И у всех на глазах она поцеловала его.

Они словно забыли об остальном мире, горюя над телом Смельчака. Их окутал шар голубого сверкающего тумана, почти ослепляющий в своей яркости, прикрыл их от всех, оставив наедине. Но Мышь чувствовала, что, несмотря на эту любовь, рядом с папой возникла пустота, место, в котором жил Смельчак, и мама почти истощила свои силы, пытаясь облегчить папе боль. Остальные девочки стояли рядом, смотрели, взявшись за руки, на их лицах отражалось сочувствие к горюющему сокольничему и его жене. Звезда посмотрела на Мышь и кивнула. Вместе дети начали толкать свою силу к сокольничему. А Мышь тайком еще немного толкнула и к маме. Плечи папы снова распрямились.

— Мы должны похоронить Смельчака, — твердо сказал папа.

— Да.

— Он ушел, от него осталась только оболочка, но я не позволю, чтобы она стала добычей стервятников.

На поляну вернулся Велдин. Он с одного взгляда понял, что случилось.

— Псы уже близко, — резко сказал он. — Они идут по нашему следу. Мы не можем задерживаться.

Папа посмотрел на него «соколиным взглядом», как это называет мама. Так он смотрит, когда разговаривает с ней о Руфоне, который так жестоко обращается с Бельдой в Благдене. Так он выглядел в те дни, когда наказывал Руфона.

— А если бы погиб Острый Коготь, ты бы бросил его тело на дороге, спасая свою шкуру?

Велдин покраснел.

— Похорони его, но побыстрее. — Он отошел. Несколько красных искорок полетели за ним, и Мышь поняла, что он очень рассердился.

— Мы тебе поможем, папа, — сказала она.

— Нам поискать удобное место? — спросила мама. — Что–нибудь укромное?

— Здесь, — ответил папа. Он указал на то место, где лежал Смельчак. — Прямо здесь.

— Но если Псы найдут тело…

— Здесь, — упрямо повторил папа. — На месте, где он умер.