29. ГИБЕЛЬ НОРАЛЫ
Упавшая масса достигала сотен футов в толщину. Кто знает, какие залы, полные чудес, помещались в ней? Да, тысячи футов было в ней, потому что обломки поднялись чуть не до края карниза, на котором мы лежали. Гигантский вал образовали тускнеющие остатки тел металлических существ.
Мы увидели тысячи пустот, тысячи помещений. Потом снова послышался громовой рев – перед нами открылся кратер с конусами.
Я увидел их в разрыве, они безмятежно теснились вокруг стройного устремленного к звездам столба. Казалось, дождь молний их не тревожит. Но кольцо щитов по краям кратера исчезло.
Вентнор выхватил у меня из рук бинокль, долго держал его у глаз.
Потом вернул мне.
– Смотрите!
В бинокль открывшийся огромный зал казался всего в нескольких ярдах от нас. Он был заполнен изменчивым пламенем. У остатков стен сражались толпы металлических существ. Но вокруг конусов оставалась свободная зона, и туда никто не входил.
В этом поясе, в этом сияющем святилище, были только три фигуры. Одна – удивительный диск с огненным сердцем, который я назвал металлическим императором; вторая – мрачный огненный крест Хранителя.
А третья – Норала!
Она стояла рядом со своим сверхъестественным повелителем – а может, он был ее слугой? Между ними и плоскостями креста Хранителя размещалась гигантская Т–образная пластина с бесчисленными стержнями – клавиатура, управлявшая деятельностью конусов, поднимавшая исчезнувшие щиты; она же, вероятно, управляла энергией всего Города, тех меньших органов, один из которых поразил Вентнора.
Норала в бинокль казалась совсем рядом, так близко, что можно было протянуть руку и коснуться ее. Пламенеющие волосы развевались вокруг гордой головы, как знамя из потока расплавленного медного золота; лицо ее – маска гнева и отчаяния; большие глаза устремлены на Хранителя; изящное тело обнажено, на нем ни обрывка шелка.
И от струящихся прядей до белых ног ее окружал светящийся овальный нимб. Юная Изида, девственная Астарта, стояла она в объятиях диска, как поруганная и преданная богиня, стремящаяся к мести.
Несмотря на всю свою неподвижность, мне показалось, что император и Хранитель сошлись в схватке, в смертельной рукопашной; я осознал это так отчетливо, словно, подобно Руфи, мыслил мозгом Норалы, смотрел ее глазами.
Мне стало также ясно, что эта схватка двоих – вершина той битвы, что кипит вокруг; что тут решается судьба, о которой говорил Вентнор; и в этом зале определяется не только будущее диска и креста, но и будущее всего человечества.
Но с помощью каких средств велась эта невидимая дуэль? Они не бросали молнии, не сражались никаким видимым оружием. Только обширные плоскости перевернутого креста дымились и тлели мрачным пламенем охры и алого; а по всей поверхности диска плясали холодные радужные огни, отбивая невероятно частый ритм; радужно светилось пламенное рубиновое сердце, сапфировые овалы превратились в огненные бассейны.
Послышался громовой разряд, заглушивший все остальные звуки, ошеломивший нас в нашем укрытии. По обе стороны кратера рухнули стены Города. Я бегло увидел множество открытых помещений, в которых светились меньшие копии горы конусов, меньшие резервуары энергии чудовища.
Ни император, ни Хранитель не шевелились, оба казались совершенно равнодушными к разворачивавшейся вокруг них катастрофе.
Я подполз к самому краю завесы. Между диском и крестом образовалось облако черного тумана Он был прозрачный, точно сотканный из светящихся черных частиц. Он висел, как черный занавес, удерживаемый невидимыми руками. Качался, дрожал, колебался – то в сторону диска, то в сторону креста.
Я чувствовал, как они напрягают силы, пытаются через этот туман добраться друг до друга.
Неожиданно император ослепительно вспыхнул. Как от удара, черный занавес отлетел к Хранителю, окутал его. И я видел, как под ним потускнели сернистые алые огни. Погасли.
Хранитель упал!
На лице Норалы вспыхнуло дикое торжество, отогнавшее отчаяние. Как в смертных муках, взметнулись плоскости креста. На мгновение сквозь черную завесу сверкнули его огни, понеслись вперед, ударились о загадочную клавиатуру, которой могли управлять только его щупальца.
Торжествующее выражение исчезло с лица Норалы. Его место занял невероятный, непередаваемый ужас.
Гора конусов содрогнулась. От нее протянулся мощный поток энергии, как продолжительное сокращение сердца. Под напором этой энергии император дрогнул, развернулся – и, разворачиваясь, подхватил Норалу, прижал ее к пламенеющей розе.
Вторая пульсация прошла через конусы, более сильная.
Диск содрогнулся в спазме.
Огни его поблекли; снова вспыхнули, неземным сиянием озарив фигуру Норалы.
Я видел, как извивалось ее тело, словно разделяя агонию диска. Голова ее повернулись. Большие глаза, полные невыразимого ужаса, смотрели на меня.
Спазматическим, бесконечно ужасающим движением диск закрылся…
И сомкнулся над ней!
Норала исчезла – была закрыта в нем. Прижата к запертым огням кристаллического сердца.
Я услышал всхлип, звуки перехваченного дыхания – понял, что всхлипнул я сам. Рядом извивалось тело Руфи, изогнулось конвульсивной дугой, застыло.
Конусы сбрасывали свои короны на дно. Гора растворялась. Под светящимися обломками неподвижно лежали распростертый крест и большой неподвижный шар, ставший гробницей женщины–богини.
Кратер заполнился бледным свечением. Все быстрее и быстрее стремилось оно вниз, в пропасть. И из всех меньших ям, от меньших конусов стремилось то же бледное свечение.
Город начал падать, чудовище рушилось.
Как воды, прорвавшиеся сквозь дамбу, сияние устремилось в долину. Над долиной нависла тишина. Молнии прекратились. Металлические орды застыли, сияющий поток ударялся в них, уровень его быстро поднимался.
В глубине тонущего города светилось множество призрачных отражений.
Они поднимались, прорывались на поверхность, проникали в каждую щель, в каждый разрыв, шары алые и сапфировые, рубиновые и радужные, веселые солнца из родового покоя и рядом с ними замерзшие бледно золотые солнца с застывшими лучами.
Многие тысячи их поднимались вверх и застывали на поверхности, пока вся пропасть не превратилась в озеро, покрытое желтой пеной солнечного пламени.
Эти загадочные шары поднимались группами, отрядами, полками. Они плавали по всей долине; разделялись и застывали неподвижно, как загадочные многочисленные души огня над умирающей оболочкой, в которой они жили.
Под ними, выступая из светящегося озера, торчали неподвижно какие–то громоздкие черные фигуры.
То, что было Городом, корпусом металлического чудовища, теперь превратилось в огромный бесформенный холм, и с него струились тысячи этих шаров, этих неведомых сущностей, которые когда–то были заключены в конусах.
Как будто чудовище истекало кровью, и кровь эта все выше поднимала уровень сверкающего озера.
Все ниже и ниже опускался гигантский корпус; было в этом беспомощном падении что–то бесконечно жалкое, что–то невероятно, космически трагичное.
Неожиданно шары дрогнули под потоком сверкающих атомов, спустившихся с неба: словно дождь прошел по светящемуся озеру. Частицы падали так густо, что шары превратились в тусклые ореолы.
Пропасть ослепительно, невыносимо сверкнула. Со всех неподвижных фигур устремились потоки огня, раскрылись горящие диски, звезды, кресты. Город превратился в холм горящих драгоценностей, разливавшийся потоком расплавленного золота.
Пропасть сверкнула.
В воздухе повисло напряжение, чувствовалось сосредоточение огромной энергии. Все гуще становились потоки падающих частиц, все выше вздымался желтый прибой.
Вентнор закричал. Я не разбирал слов, но понял его. Дрейк тоже. Он взвалил на широкие плечи Руфь, словно ребенка. И мы побежали назад, сквозь завесу.
– Назад! – кричал Вентнор. – Как можно дальше!
Мы продолжали бежать; добрались до ворот в скалах, пробежали в них, поднялись по сияющей дороге, ведущей к синему дому. Вот дом уже едва в миле от нас; мы бежали, задыхаясь, бежали, спасая жизнь.
Из пропасти донесся звук – я не могу описать его!
Невероятно одинокий, ужасный вопль отчаяния пронесся мимо нас, как стон звезды, болезненный и страшный.
Затих. И нас охватило чувство невыносимого одиночества, стремление к гибели, которое мы испытали в долине синих маков, когда впервые встретили Норалу. Но сейчас чувство было сильнее, сопротивляться ему невозможно. Мы упали; нас рвало на части стремление к быстрой смерти.
Теряя сознание, я смутно увидел, как ослепительно засверкало небо; умирающим слухом уловил громовой оглушительный рев. Нас окатила воздушная волна, плотнее воды, отбросила вперед на сотню ярдов. Уронила нас; за ней накатилась вторая волна, иссушающая, обжигающая.
Она пронеслась над нами. И хоть обжигала, но в ней таилась и какая–то бодрящая, насыщенная энергией сила; она прогнала смертоносное отчаяние и подкрепила гаснущий огонь жизни.
Я с трудом встал, оглянулся. Завеса исчезла. Ворота в скалах были полны плутоническим огнем, как будто там открывался проход к самому сердцу вулкана.
Вентнор схватил меня за плечо и повернул. Он показал на сапфировый дом, побежал к нему. Далеко впереди я видел Дрейка, он прижимал к груди Руфь. Жара стала обжигающей, невыносимой; легкие мои горели.
В небе над каньоном повисла цепь молний. Неожиданный порыв сильного ветра подхватил нас, потащил к пропасти.
Я упал, вцепился в камень. Прогремел гром, но не гром металлического чудовища или его орд; нет, грохот нашего земного неба.
И ветер холодный; он охлаждал горящую кожу; омывал больные легкие.
Небо снова раскололи молнии. И вслед за ними сплошным потоком хлынул дождь.
Из пропасти послышалось шипение, словно в ней гневалась вавилонская Тиамат, мать хаоса, змея, живущая в пустоте; змея Мидгарда древних норвежцев, держащая в своих кольцах мир.
Сбиваемые с ног ветром, затопляемые дождем, цепляясь друг за друга, как утопающие, мы с Вентнором пробивались к волшебному шару. Свет быстро гас. Но я видел, как Дрейк со своей ношей вошел в дом. Свет стал янтарным, совсем погас; нас охватила тьма. В свете молний мы добрались до двери, прошли в нее.
В электрическом свете мы увидели Дрейка, склонившегося к Руфи.
И как будто его хрустальная панель приводилась в движение невидимыми руками, вход закрылся. Буря смолкла.
Мы упали рядом с Руфью на груду шелков, пораженные, ошеломленные, дрожащие от жалости… и благодарности.
Мы знали – знали с полной уверенностью, лежа под этим куполом в черных и серебристых тенях, в свете вспышек молний, – что металлическое чудовище умерло.
Само убило себя!
