Книга: Лунный бассейн. Металлическое чудовище
Назад: ПРЕДИСЛОВИЕ
Дальше: 2. ОТПЕЧАТОК В СКАЛАХ

1. ДОЛИНА ГОЛУБЫХ МАКОВ

В великом тигле жизни, который мы зовем нашим миром, в еще более обширном тигле, называемом вселенной, тайн и загадок как песчинок на берегу океана. Они преодолевают гигантские, заполненные звездами пространства; таятся, крошечные, под ищущим глазом микроскопа. Они рядом с нами, невидимые и неслышные, зовут нас, спрашивают, почему мы не слышим их призывов, не видим их чудес.
Иногда покров с глаз человека спадает, и он видит – и рассказывает о своих видениях. И тогда те, кто не видел, вопросительно поднимают брови, насмехаются над ним, а если видение было действительно великим, обрушиваются на него и уничтожают.
Чем грандиозней тайна, тем яростнее оспаривается ее существование; а если она не так значительна, человек может сообщить свои свидетельства и добиться, чтобы его выслушали.
И для этого есть причина. Жизнь – это фермент, и над ней и вокруг нее, изменяясь и перемещаясь, добавляя или отбирая, бьются бесчисленные силы, видимые и невидимые, известные и неизвестные. И человек, атом в этом ферменте, цепляется за то, что кажется ему устойчивым; и совсем без радости встречает утверждения, что опирается он, так сказать, на сломанную трость и не видит более прочной.
Земля – это корабль, прокладывающий свой путь по неведомым океанам пространства, где есть неизвестные течения, тайные мели и рифы и где дуют непостижимые ветры космоса.
И если к путникам, с трудом движущимся своим курсом, подходит некто и заявляет, что курс неверен и карты нужно переделать, его вряд ли встретят приветливо!
Поэтому люди привыкли осторожно рассказывать о тайнах. Но каждый в глубине сердца знает, что в реальность своего видения он должен верить.
Я разбил свой лагерь в необыкновенно прекрасном месте, таком прекрасном, что дыхание перехватывало и в груди начинало болеть; но потом охватывало ощущение спокойствия, как целительный туман.
Я шел с самого начала марта. Теперь же была середина июля. И впервые с начала пути ощутил – не забытье, этого никогда не будет, – успокоение, впервые со своего возвращения с Каролинских островов год назад.
Нет необходимости останавливаться на этом – все это уже описано. И не буду говорить о причинах своей непоседливости: те, кто читали мой предыдущий рассказ, знают их. Не нужно также описывать шаги, приведшие меня в эту мирную долину. Достаточно сказать, что однажды вечером в Нью–Йорке, перечитывая свою, может быть, самую значительную работу – «Маки и примулы Южного Тибета», результат моих путешествий 1910–1911 годов, я решил вернуться в эти тихие, заброшенные места. Только там мог я найти что–то похожее на забвение.
Я давно хотел изучить некое растение, все разновидности той его формы, что растет на южных склонах Эльбруса, горного хребта в Персии, который тянется от Азербайджана на западе до Хорасана на востоке. Оттуда я собирался следовать за модификациями этого растения в хребтах Гиндукуша и в южных отрогах Транс–Гималаев – огромной горной цепи, выше самих Гималаев, глубоко изрезанной ущельями и пропастями; такое название этим горам дал Свен Хедин в своем путешествии в Лхасу.
После этого я собирался по горным переходам добраться до озер Манасаровар, где, согласно легенде, растет светящийся пурпурный лотос.
Честолюбивый проект, и очень опасный; но ведь сказано, что серьезные болезни требуют сильнодействующих средств; я знал, что пока вдохновение или какое–то сообщение не подскажет мне, как добраться до тех, кого я так люблю, ничто меньшее не утишит мою сердечную боль.
И, откровенно говоря, я чувствовал, что такого вдохновения или сообщения никогда не будет, и потому конец меня не особенно беспокоил.
В Тегеране я нашел необычного слугу; больше того, товарища, советника и переводчика.
Это китаец по имени Чу–Минг. Первые тридцать лет своей жизни он провел в большом монастыре Палкхор–Чойнд в Гуанцзе, к западу от Лхасы. Я не спрашивал у него, почему он оттуда ушел и как оказался в Тегеране. Мне просто повезло, что он из монастыря ушел, а я нашел его. Он отрекомендовался как лучший повар на десять тысяч миль от Пекина.
Мы путешествовали почти три месяца: Чу–Минг. я и два пони с моим имуществом.
Мы шли по горным дорогам, которые помнили эхо марширующих войск Дария и орд сатрапов. Высокогорные пути Ахеменидов, да, и еще раньше они дрожали от топота ног мириад богоподобных завоевателей–дравидов.
Мы прошли древними иранскими тропами; дорогами воинов победоносного Александра; прах македонцев, греков, римлян вздымался вокруг нас; пепел пламенного честолюбия Сасанидов стонал у нас под ногами – ногами американского ботаника, китайца и двух пони. Мы проходили ущельями, чьи стены отражали возгласы эфталитов, белых гуннов, разрушивших мощь гордых Сасанидов; но и они сами, в свою очередь, пали перед турками.
Мы вчетвером: два человека, два животных – прошли путями персидской славы, позора и смерти Персии. И уже сорок дней не видели мы ни одной живой души, ни следа пребывания человека.
Дичи было в изобилии; Чу Мингу иногда не хватало зелени, но мяса – никогда. Вокруг нас сумбур могучих вершин. Я знал, что мы находимся вблизи слияния Гиндукуша с Транс–Гималаями.
Утром из неровного ущелья мы вышли в очаровательную долину, и, хоть было еще рано, я разбил палатку, решив до завтра никуда не двигаться.
Долина напоминала гигантскую чашу, наполненную спокойствием. В ней жил спокойный, величественный, невозмутимый дух – как непоколебимое спокойствие, которое, согласно верованиям бирманцев, охватывает место, где спит Будда. На востоке начинался гигантский склон безымянной вершины, через ущелье в нем мы пришли сюда. Вершина была увенчана серебряной шапкой, усаженной бледными изумрудами, – это снежные поля и ледники. Далеко на западе другой серо–красный гигант вздымался, закрывая выход из долины. На севере и юге горизонт представлял хаотическую линию башен, шпилей, минаретов, ступенчатых, куполообразных, и каждый увенчан короной из серебра и зелени вечных снегов и льда.
Вся долина представляла собой непрерывное поле голубых маков, блистающее под утренним небом середины июля. Маки на мили тянулись вдоль пройденной нами тропы и уходили вперед на мили, которые еще предстояло пройти. Они кивали, склонялись друг к другу, казалось, они перешептываются, вот–вот поднимут головы и посмотрят, как толпа миниатюрных лазоревых фей, посмотрят полуозорно, полудоверчиво в лица охраняющих их венценосных гигантов. И когда поднимался легкий ветерок, маки, казалось, сгибаются под легкой походкой невидимой торопливой принцессы.
Как обширный молитвенный ковер, сапфировый, шелковый, маки тянулись до серых подножий гор. Между их южной оконечностью и толпящимися вершинами виднелся ряд поблекших коричневых низких холмов – будто увядшие и усталые старики в коричневой одежде, лежат, согнув спины, спрятав лица между вытянутыми руками, упираясь ладонями в землю и касаясь ее лбом, – лежат в бессмертной позе преклонения.
Я почти ожидал, что они встанут, – и тут на одном каменистом склоне появился человек, неожиданно, с той внезапностью, в какой этих широтах при необычном свете возникают предметы. Он стоял, разглядывая наш лагерь; и в это время рядом с ним показался нагруженный пони и тибетский крестьянин. Первый помахал рукой и большими шагами начал спускаться с холма.
Когда он приблизился, я внимательно разглядел его. Молодой гигант, на добрых три дюйма выше шести футов, энергичная голова с непослушными черными волосами; приятное чисто выбритое лицо американца.
– Я Дик Дрейк, – сказал он, протягивая руку. – Ричард Кин Дрейк, недавно военный инженер в армии дядюшки Сэма во Франции.
– Меня зовут Гудвин, – я взял протянутую руку, тепло пожал ее. – Доктор Уолтер Т. Гудвин.
– Ботаник Гудвин? Я вас знаю! – воскликнул он. – Вернее, знаю о вас. Мой отец восхищался вашими работами. Вы его знали, профессор Элвин Дрейк.
Я кивнул. Итак, он сын Элвина Дрейка. Я знал, что Элвин умер за год до начала этого моего путешествия. Но что его сын делает в этой дикой местности?
– Гадаете, откуда я взялся? – ответил он на мой невысказанный вопрос. – Короткая история. Война кончилась. И я ощутил непреодолимое желание какой–то перемены. И не смог придумать ничего более иного, чем Тибет. Я всегда хотел там побывать. Ну, и поехал. Решил пробиться напрямик в Туркестан. И вот я здесь.
Молодой гигант сразу мне понравился. Несомненно, подсознательно я ощущал необходимость в товарище. И даже подумал, возвращаясь с ним в свой маленький лагерь, не согласится ли он участвовать в моих путешествиях.
Я хорошо знал труды его отца, и хотя меньше всего можно было ожидать, что у Элвина Дрейка, сухого, чопорного, всегда погруженного в свои опыты, родится такой крепкий сын, я подумал, что иногда наследственность совершает чудеса.
Почти с благоговением слушал он, как я инструктировал Чу Минга по поводу ужина, и потом постоянно поглядывал на китайца, возившегося с кастрюлями.
Пока готовилась еда, мы поговорили – немного и поверхностно, обычные новости и сплетни, какими делятся путешественники, встречаясь в пустынных местах. Но когда он расправлялся с приготовленными Чу Мингом блюдами, на лице Дрейка появилось задумчивое выражение.
Он вздохнул, доставая трубку.
– Повар чудо, а не повар. Где вы его нашли?
Я коротко рассказал ему.
Потом мы замолчали. Неожиданно солнце скрылось за плечом каменного гиганта, охраняющего западный вход в долину; в долине быстро темнело, в нее вливался поток кристально–ясных теней. Это прелюдия к чуду неземной красоты, такого не увидишь нигде больше на Земле – закат в Тибете.
Мы выжидательно смотрели на запад. Легкий прохладный ветерок подул со склонов, как посыльный, пошептался с кивающими маками, вздохнул и улетел. Маки застыли. Высоко над головами засвистел коршун. И, будто по сигналу, в западной части неба стали ряд за рядом появляться легкие облака, ныряя головами вперед в путь заходящего солнца. И цвет их постепенно менялся – от пятнисто–серебряного до светло–розового, доходя до глубокого алого.
– Небесные драконы пьют кровь заката, – сказал Чу Минг.
Как будто огромный хрустальный шар опрокинулся над небом, его голубизна быстро сменилась ясным сверкающим янтарем, а потом так же стремительно – блистающим фиолетовым цветом. Долину залило мягкое зеленоватое освещение.
И в этом свете крутые скальные откосы, как заколдованные, стали вдруг сплющиваться. Они заблестели и одновременно устремились вперед, как огромные ломти бледно–изумрудного гагата, прозрачные, светящиеся, будто за ними вспыхнуло кольцо маленьких солнц.
Свет потускнел, горы накинули на могучие плечи одеяния цвета аметиста. И тут с каждой покрытой снегом и ледниками вершины, с каждой башни, минарета, шпиля брызнули разноцветные лучи, целая армия радужных призматических сияний, какой–то упорядоченный хаос радуг.
Большие и маленькие, переплетающиеся и движущиеся, они окружили долину невероятно прекрасным поясом, как будто сам бог света прикоснулся к вечным скалам и вызвал их сверкающие души.
По темнеющему небу пробежала розовая полоска живого света – совершенно необычный чистый луч, при виде которого у наблюдателя всегда перехватывает горло, этот луч тибетцы называют тинг–па. Какое–то мгновение розовый палец указывал на восток, затем изогнулся и медленно разделился на шесть сверкающих розовых лент, медленно начал спускаться к восточной части горизонта, где навстречу ему вспыхнуло туманное пульсирующее свечение.
Я услышал, как Дрейк с трудом перевел дыхание. Самому мне тоже перехватило горло.
Шесть лент раскачивались, двигались из стороны в сторону по все увеличивающейся дуге, как будто свисают со скрывшегося за горизонтом шара, который их породил, как маятники.
Все быстрее и быстрее раскачивались шесть лучей – и затем распались, разделились, будто их сжала и разорвала невидимая гигантская рука.
Какое–то мгновение оборванные концы бесцельно дрожали, потом повернули вниз, устремились на восток, в хаос вершин, и быстро исчезли. На долину опустилась ночь.
– Боже! – прошептал Дрейк. – Как будто кто–то протянул руку, дернул эти лучи и стащил их вниз – как ниточки.
– Я тоже видел, – я недоумевающе пожал плечами. – Видел. Но раньше никогда подобного не было.
– Целенаправленно, – прошептал Дрейк, – сознательно. Как будто кто–то потянулся, поиграл лучами, разорвал их и потащил вниз, словно ивовые прутья.
– Это дьяволы, которые живут здесь, – дрожа, сказал Чу Минг.
– Какой–то магнитный феномен. – Я был сердит на себя за приступ паники. – Луч может изменить свое направление, проходя через магнитное поле. Конечно, так оно и было. Несомненно.
– Не знаю. – В голосе Дрейка звучало сомнение. – Нужно очень сильное магнитное поле, чтобы сделать это. Трудно себе представить. – Он вернулся к своей первой мысли. – Но это было… так чертовски сознательно, – повторил он.
– Дьяволы… – бормотал испуганный Чу Минг.
– Что это? – Дрейк схватил меня за руку и указал на север. Пока мы говорили, там появилась глубокая чернота, черный омут, на фоне которого чуть виднелись слабо светящиеся вершины.
Гигантское туманно–зеленое огненное копье взметнулось из этой черноты и устремилось к зениту; вслед за ним в небо взлетел целый лес копий, и темнота стала будто черной рукой, держащей тысячу огненных копий.
– Заря, – сказал я.
– Да уж, мощная должна быть, – пробормотал Дрейк, внимательно глядя на нее. – Вы заметили большое пятно на Солнце?
Я покачал головой.
– Больших я не видел. Вначале заметил на рассвете утром. Зажигалка для зари, это пятно. Я вам говорил… вы только посмотрите! – воскликнул он.
Зеленые копья отступили. Чернота сжалась – и вдруг начала пульсировать волнами свечения, проникнутого полосками сверкающих вихрей, словно бесчисленное войско танцующих светлячков.
Все выше поднимались валы, фосфоресцирующе–зеленые и радужно фиолетовые, призрачно желтые и металлически шафрановые, как светящийся пепел от роз, потом они дрогнули, раскололись и образовали великолепный гигантский искрящийся занавес.
Из–за этого колеблющегося дрожащего занавеса появилось обширное световое кольцо. Вначале туманное, но постепенно края его стали резче, пока в северной части неба не образовался великолепный круг из холодного пламени. И вокруг него начала сворачиваться заря.
Складки занавеса со всех сторон устремились к кольцу, складываясь, сгибаясь, они кипели, как пена на краю котла, а потом устремлялись внутрь, как будто изо рта Эола; на знаменитой старой картине бог сидит, выдувает изо рта ветры, обвевающие землю, и втягивает их обратно.
Да, в кольцо рта устремилась заря, образовав сверкающий столб, достающий до земли. И тут же туман затянул небо, скрыв этот невероятный водопад.
– Магнетизм? – прошептал Дрейк. – Думаю, нет!
– Это в том месте, где разорвался тинг–па; и втянули его так же, как лучи, – сказал я.
– Целенаправленно, – проговорил Дрейк. – Какая–то чертовщина. Дерет по нервам… как металлическим когтем. Целенаправленная чертовщина. За этим что–то разумное.
– Разумное? Дрейк, что разумное может обрывать лучи садящегося солнца и втягивать зарю?
– Не знаю, – ответил он.
– Дьяволы, – прохрипел Чу Минг. – Дьяволы ослушались Будду… они стали сильны…
– Как металлическим когтем! – выдохнул Дрейк.
С запада издалека до нас донесся звук, вначале шепот, потом дикий рев, пронзительный вой, треск. В тумане появился свет, но быстро погас. Снова треск, рев, вой, уходящий шепот.
Тишина и темнота окутали долину голубых маков.
Назад: ПРЕДИСЛОВИЕ
Дальше: 2. ОТПЕЧАТОК В СКАЛАХ