ГЛАВА 13. ЙОЛАРА, ЖРИЦА СИЯЮЩЕГО БОГА
— Вот что, док, держите–ка его лучше при себе.
О'Киф, остановившись на вершине лестничного марша, протянул мне один из пистолетов, отобранных у Маракинова.
— Я не получу пистолет тоже? — несколько встревоженно поинтересовался русский.
— Когда будет надо, вы его получите, — ответил О'Киф. — По правде говоря, профессор, вы должны еще доказать мне, что вам можно доверять оружие. Вы слишком метко стреляете, из–за угла.
Вспыхнувший было гнев в глазах русского сменился рассудочным холодком.
— Вы говорите всегда, что у вас на голове, лейтенант О'Киф, высокомерно процедил он сквозь зубы. — Да., я это буду припоминать.
Позднее мне пришлось вспомнить его туманное высказывание: Маракинов в самом деле ничего не забыл.
Построившись в цепочку — с О'Кифом во главе и Олафом, замыкающим шествие, — мы прошли через дыру в стене. Перед нами оказался уходящий вниз круглый ствол шахты, в которую едва просачивался свет из комнаты; по краю шахты закручивались спиралью ступеньки лестницы. Мы осторожно начали спускаться по ним.
Лестничный пролет уперся в круглую стену: мы обомлели — никаких признаков выхода. Круглые камни соединялись друг с другом везде одинаково герметично. Я заметил, что на одной из плиток вырезана лоза, украшенная пятью цветками, и нажал пальцами на их чашечки, точно так же, как это сделал Ларри в Лунном зале.
Горизонтальная трещина., длиной в четыре фута показалась в стене. Она медленно расширялась, и, когда постепенно утопающая в стене плита опустилась на уровень наших глаз, мы смогли заглянуть в расщелину, образовавшуюся в неожиданно проснувшейся скале. Камень неуклонно опускался, пока не принял устойчивое положение, и тогда стало видно, что этот исполинский клин, вставленный в расщелину, образовывал коридор длиной около ста футов.
Каменная плита опустилась до уровня наших ног и остановилась. В дальнем конце туннеля, пол которого, сделанный из полированного камня, минутой раньше герметично соединялся с крышей, виднелся низкий и узкий треугольник выхода. Оттуда струился свет.
— Вперед, и только вперед! — лихо усмехнулся Ларри. — И бьюсь об заклад, что Золотоглазка с нетерпением уже поджидает нас в такси!
Он сделал шаг вперед. Мы последовали за ним, словно на коньках скользя по стеклянной поверхности. Что касается меня, то я живо вообразил мрачную картину нашей дальнейшей участи в том случае, если эта чудовищная глыба поднимется раньше, чем мы выскочим наружу. Мы добрались до конца туннеля и выползли через узкий треугольник наружу.
Мы стояли на широком уступе, покрытом толстым слоем желтого мха. Я оглянулся., и невольно вцепился в руку О'Кифа. Дверь, через которую мы только что вышли, — исчезла! Я увидел лишь обрывистый склон тускло отсвечивающей скалы, к поверхности которой прилепились большущие клочья янтарно–желтого мха. Вокруг подножия скалы обегал выступ, на котором мы стояли, а вершина — если вершина имела место, конечно, — скрывалась в светящейся дымке у нас над головой, так же, как у сияющих утесов, что мы видели сверху.
— Вперед, и только вперед… и надеюсь, Золотоглазка не опоздает к нам на свидание! — засмеялся О'Киф… но как–то не очень весело.
Мы прошли несколько ярдов вдоль выступа и, завернув за угол, оказались у самого конца моста — одного из тех, чьи изящные очертания мы наблюдали издалека. С этой выгодной позиции мы могли отчетливо видеть проносившиеся под нами машины странной формы: в самом деле — эти сказочно–прелестные скорлупки чем–то напоминали обтекаемую форму «Наутилуса». Водители машин сидели на высоких, выступающих вперед сиденьях, напоминавших завиток раковины. Позади, на высоких грудах подушек, возлежали женщины, полуобнаженные тела которых окутывали яркие шелковые ткани. Из садов, где мы видели беседки и павильоны, выбегали тоненькие, отблескивающие зеленым цветом ручейки и вливались в широкую дорогу, совершенно таким же образом, как это происходит на земле с автомобильными дорогами; взад и вперед по ним проносились волшебные скорлупки.
Громкий возглас раздался в одной из машин — вас заметили. Ее хозяева, размахивая руками, показывали в нашу сторону, привлекая внимание других водителей, которые останавливались и изумленно таращили на нас глаза. Одна скорлупка развернулась и поспешно рванула в обратную сторону. Очень скоро на другом конце моста появилось десятка два людей.
Они показались нам чуть ли не карликами — ни один из них не превышал ростом пяти футов, но зато были невероятно широкоплечими и, по–видимому, обладали чудовищной силой.
— Тролли! — высказался Олаф; он подошел к О'Кифу, встал рядом, поигрывая пистолетом.
Однако примерно на половине моста предводитель карликов остановился, отправив назад своих людей взмахом руки, и в одиночку пошел к нам навстречу, выставив ладони вперед в универсальном жесте, исстари свидетельствующем о мирных намерениях.
Карлик остановился, разглядывая нас с неприкрытым любопытством, и мы, в свою очередь, испытующе оглядели его. Карлик оказался на редкость светлокожим с таким же белым лицом, как у Олафа, — гораздо более белым, чем лица всех остальных из нашей компании. Резко выраженные черты благородного, почти классического лица, широко расставленные глаза необычного серо–зеленого оттенка и черные кудрявые волосы — все это делало голову карлика похожей на греческую статую.
Невзирая на малый рост, он вовсе не производил впечатления болезненного уродца. Просторная зеленая туника, сшитая из какого–то, похожего на тонкое полотно материала, ниспадала с могучих плеч.
В талии тунику подхватывал широкий пояс, усыпанный драгоценными камнями (мне показалось, что это амазонит). За поясом торчал длинный кривой кинжал, напоминающий малайский крис, икры забинтованы полосками ткани такого же зеленого цвета, что и верхнее одеяние Ступни ног обуты в сандалии.
Я снова обратил взгляд на его лицо и обнаружил в нем что–то неуловимо искажающее в целом довольно приятное впечатление, которое произвело на меня сначала это лицо, — какая–то смутная затаенная угроза угадывалась в выражении его отчасти злобного, отчасти веселого лица, глумливая усмешка свидетельствовала о жестокосердии и полном пренебрежении к страданиям и горестям других людей, и что–то в моей душе встревожилось и враждебно насторожилось.
Он заговорил… и, к своему несказанному удивлению, я услышал довольно много знакомых слов — вполне достаточно, чтобы ухватить смысл сказанного в целом. Слова были полинезийские и принадлежали к распространенной на Самоа наиболее древней форме этой языковой группы. Исключение составляли совершенно незнакомые мне слова, по–видимому, архаизмы. Позднее мне довелось узнать, что этот язык находится в такой же связи с нынешним полинезийским, как современный английский соотносится даже не с чосеровским языком, а с языком времен Бэды Достопочтенного. Сопоставив некоторые факты, я перестал удивляться, поняв, что мы имеем дело с языком, который являлся основой для всех ныне существующих полинезийских наречий.
— Откуда вы явились, чужеземцы, и как вы нашли дорогу сюда? — спросил зеленый карлик.
Я махнул рукой в сторону утеса, находившегося у нас за спиной. Карлик недоверчиво прищурился.
Он выразительно обвел взглядом отвесный склон утеса, по которому не смог бы спуститься и горный козел, и засмеялся.
— Мы прошли через камень, — уточнил я, отвечая на его невысказанную мысль. — И мы пришли с миром, — добавил я.
— Ну что ж, пусть мир будет с вами, — сказал он и с легкой иронией добавил: — Если так пожелает Сияющий Бог.
Он снова пытливо оглядел нас.
— Покажите мне, о чужеземцы, где вы прошли через скалу, — приказал он.
Мы подошли к тому месту в скале, откуда, спустившись по лестнице, явились на свет божий.
— Вот здесь, — сказал я, ткнув пальцем в утес.
— Но я не вижу никакого выхода, — вкрадчиво возразил карлик.
— Он закрылся за нами, — ответил я; и тут впервые понял, сколь невероятно звучит подобное объяснение.
В глазах карлика вновь мелькнул насмешливый огонек. Тем не менее он с важным видом вытащил кинжал и постучал по камню.
— Вы как–то непонятно выражаетесь, — сказал он. — И ваша манера говорить такая же странная, как и смысл ваших ответов. — Он лукаво поглядел на нас. — Интересно, где вы этому научились? Ну ладно, все это вы сможете объяснить Афио Майе.
Карлик наклонил голову и широко развел руками, изображая гостеприимное приветствие.
— Соблаговолите пройти со мной, о чужеземцы, — закончил он коротко.
— С миром? — спросил я.
— С миром, — ответил он. И затем, помедлив, добавил: — Со мной, во всяком случае.
— Поспешим же, док, воспользоваться приглашением! — воскликнул Ларри. Раз уж Мы сюда попали, нельзя упускать возможности обозреть местные достопримечательности, — Aliens, mon vieux, — весело обратился он к карлику.
Последний, угадав если не смысл, то дух сказанного, посмотрел на Ларри с одобрением, а затем повернулся к огромному норвежцу и, восхищенно оглядев его с головы до пят, потянулся, чтобы пощупать невероятной величины бицепс.
— Уж Лугур–то вам будет рад меньше всех, — буркнул он себе под нос.
Карлик сделал шаг в сторону и вежливым движением руки пригласил нас пройти. Мы перешли через дорогу. У подножия мостового пролета нас ожидала одна из сказочных скорлупок.
Чуть поодаль сбилось в кучу еще десятка два таких экипажей: их владельцы что–то обсуждали между собой с большим воодушевлением — судя по всему, наши особы. Зеленый карлик махнул рукой, указывая нам на груды подушек, и потом взгромоздился рядом сам. Машина плавно тронулась с места и с бешеной скоростью понеслась по зеленой автостраде, направляясь к огромному сооружению, украшенному семью террасами, причем мы плыли словно по воздуху, без обычного для земных автомобилей грохота и тряски.
Пока мы летели по трассе, я пытался определить, где же находится источник движущей силы, но безрезультатно. Я не увидел никаких признаков приборов и механизмов, хотя и не сомневался, что движение скорлупки зависит от какой–то формы энергии: водитель сжимал в руке маленький рычаг, повороты которого, безусловно, оказывали влияние не только на нашу скорость, но и на направление движения.
Мы резко свернули с дороги и помчались по боковой дорожке, проходящей по одному из садов; вскоре машина плавно затормозила перед украшенным колоннами павильоном. Теперь я увидел, что павильон был значительно больше, чем мне показалось сверху.
Строение, подле которого мы остановились, занимало под собой площадь, как я прикинул, не меньше акра. По периметру прямоугольника здания через равные расстояния стояли окрашенные в разные цвета изящные колонны; стены представляли собой раздвижные ширмы — что–то вроде японских шодзи.
Зеленый карлик поспешно подвел нас к широким ступеням лестничного марша. По бокам его охраняли огромные, вытесанные из камня змеи, крылатые и чешуйчатые. Наш провожатый дважды ударил в мозаичный гонг, подвешенный между двумя колоннами, и ширма отодвинулась в сторону, открывая за собой просторный холл с разбросанными там и сям низкими диванчиками. На них, развалившись в ленивой истоме, полулежали одетые так же, как наш спутник, и такого же карликообразного вида мужчины; их было человек десять или чуть больше.
Карлики направились к нам ленивой фланирующей походкой, к удивленному интересу, написанному на их лицах, примешивалось уже подмеченное мною нечеловеческое выражение, одновременно сочетавшее в себе злобу и веселость: похоже, что такая характерная смесь чувств была свойственна всем, проживающим в этом подземном мире.
— Афио Майя ожидает их, Радор, — сказал один из карликов.
Зеленый карлик кивнул и, сделав нам знак следовать за ним, направился, пересекая длинный холл, к маленькой комнатке, чья задняя часть была закрыта чем–то темным и непрозрачным: на эти темные пятна я обратил внимание еще когда разглядывал живописную картину из нашего орлиного гнезда на утесе. Так и загоревшись жгучим любопытством, я направился к ней, намереваясь исследовать эту черноту.
Она не походила ни на ткань, ни на вещество: она вообще, по–видимому, не являлась чем–то материальным, хотя у меня отчетливо сложилось ощущение, что это какая–то преграда. В этом месте происходило полное исчезновение, абсолютное поглощение света; черная вуаль в одно и то же время производила впечатление невещественной и вместе с тем осязаемой субстанции. Я непроизвольно протянул к ней руку и почувствовал, что эта загадочная штука быстро отодвинулась.
— Вы так быстро хотите найти свой конец? — прошептал Радор. — Впрочем, я и забыл, вы ведь не знаете, что это такое, — прибавил он. — Если вы дорожите своей жизнью, ни в коем случае не прикасайтесь к ней. Это..
Он замолчал, ибо внезапно в непроницаемой для света завесе появилось изображение дверного проема, словно она возникла на экране кинематографа. Мы увидели комнатку, наполненную мягким розовым светом. Приподнявшись с кушеток, заваленных подушками, и перегнувшись через низкий, сделанный из какого–то материала, напоминающего джет, столик, уставленный цветами и незнакомыми мне фруктами, нас разглядывали мужчина и женщина.
В комнате (по крайней мере, в той части, которую я мог видеть) стояло несколько непривычной формы стульев, сделанных из того же материала, что и столик. Высокие серебряные треножники поддерживали три больших шара; именно от них исходил розовый свет. Рядом с женщиной стоял шар меньшего размера, по его розовой поверхности бежала рябь голубого света.
— Входи, Радор, входите и вы, чужеземцы, — произнес мелодичный голос.
Радор низко поклонился и, пропуская нас вперед, сделал шаг в сторону. Мы вошли, зеленый карлик последовал за нами; краем глаза я увидел, что дверной проем исчез так же внезапно, как и появился: плотная темная пелена затянула место, где он только что находился.
— Подойдите ближе, чужеземцы. Не бойтесь! — приказал звонкий как колокольчик голос.
Мы приблизились.
Даже у такого хладнокровного, трезвомыслящего ученого, как я, перехватило дыхание при взгляде на эту женщину. Никогда в жизни я не видел женщины прекраснее, чем была Йолара из города Двеллере, и никогда еще женская красота не казалась мне столь пугающей.
Ее волосы цвета спелых колосьев пшеницы обвивались вокруг головы, уложенные в царственную корону над широким белоснежным лбом с соболиными бровями; огромные серые глаза, цвет которых менялся от васильковой синевы до пурпурно–красного, когда она гневалась. Если глаза ее были серого или голубого цвета, то в них плясали маленькие лукавые смешинки, но если они темнели от гнева, то они уже больше не смеялись, о нет!
Яркое шелковое покрывало, небрежно накинутое на полуобнаженное тело, не скрывало от наших глаз сладостных очертаний округлых плеч и грудей, подчеркивая белизну гладкой, как слоновая кость, кожи.
Но при всей своей чудной красоте эта женщина производила необыкновенно мрачное и зловещее впечатление. Какая–то бессердечная жестокость угадывалась в ее музыкальном голосе и форме извилистых губ, и что особенно пугало жестокость бессознательная, естественным образом присущая ее натура. Вот девушка на розовой стене — та была действительно прекрасна! И красота ее казалась вполне человеческой и доступной; ее легко можно было представить с ребенком на руках, но эту женщину невозможно было вообразить в таком виде. Над всем ее восхитительно–прелестным обликом витала тень чего–то неземного и противоестественного.
Сладчайшим женским воплощением Двеллера была Йолара, его жрица, такая же прекрасная и отвратительная, как эта нечисть.