Лунный бассейн
РОБЕРТУ X. ДЕВИСУ
с признательностью, помимо всего прочего за веру Ларри О'Кифа в сказочных фей
ГЛАВА 1. НЕЧТО НА ЛУННОЙ ДОРОЖКЕ
Почти два месяца я провел на островах Д'Аятркасто, собирая материал для заключительных глав моей книги, посвященной флоре вулканических островов южной части Тихого океана. За день до своего отъезда я прибыл в Порт–Морсби, желая убедиться, что мои образцы в целости и сохранности доставлены на борт «Сюзерн Куин». И вот теперь, поддавшись ностальгии, я сидел на верхней палубе и меланхолически рисовал в своем воображении долгие лиги пути, отделяющие меня от Мельбурна и еще более долгие, лежащие между мной и Нью–Йорком.
Это были как раз те утренние часы, когда окрашенная в желтые тона земля Папуа предстает перед вами в своем самом удручающем виде и самом мрачном настроении. Небо затянула охристая дымка, и казалось, что над островом витает, полный скрытой угрозы, угрюмый дух неумолимой враждебности, дожидаясь подходящего момента, чтобы спустить с цепи свои злобные силы. Можно было подумать, что это сама душа земли Папуа вылетела из ее неукротимого и зловещего сердца… зловещего даже тогда, когда она улыбается. Время от времени ветер доносил до меня дыхание девственных джунглей, напоенное непривычными ароматами, таинственными и угрожающими.
В такие вот утренние часы кажется, что Папуа вкрадчиво нашептывает вам о своем могуществе и о своей, уходящей в незапамятные времена древности, и я, как положено каждому белому человеку, изо всех сил сопротивлялся ее чарам. Предаваясь этому и занятию, я вдруг увидел высокого человека, размашистым шагом идущего по пирсу, за ним следом, покачиваясь под тяжестью нового чемодана, волочился мальчик из племени капа–капа. Что–то знакомое почудилось мне в этой высокой фигуре. Тем временем, подойдя к сходням, человек посмотрел мне прямо в лицо и, пристально вглядевшись, помахал рукой.
И тут я узнал его.
Это был доктор Д. Трокмартин. Трок — как я всегда называл его — обладал на редкость одаренным, незаурядным умом и могучим интеллектом, что не только для меня, его старинного друга и приятеля, но, насколько мне было известно, и для доброго десятка других почитателей его таланта, служило источником постоянного вдохновения.
В ту самую минуту, когда я признал своего старого друга, меня как громом поразило еще одно, неожиданное и почему–то неприятное чувство. Да, это был Трокмартин, но в то же время что–то в лице этого человека неуловимо искажало облик, который я так давно и хорошо знал.
Незадолго до того, как я отправился путешествовать по этим краям, пожалуй, и месяца не прошло с того дня — я встречался с ним на небольшой вечеринке, куда он сам же меня и пригласил. Всего несколько недель назад Трокмартин женился на дочери профессора Уильяма Фрезира — Эдит. Разница в возрасте по крайней мере лет в десять не мешала молодой женщине разделять интересы и увлечения супруга и отвечать ему такой же горячей — если это, конечно, возможно представить, — любовью.
Школа, которую Эдит прошла у своего отца, и пылкое, искреннее сердце вот два несомненных достоинства, сделавшие ее для мужа незаменимой помощницей и нежной возлюбленной. (Я пользуюсь этим словом в том смысле, который в него вкладывали в прежние времена!) Вместе с доктором Чарли Стентоном и Торой Хальвенсен — эта женщина, шведка по национальности, растила Эдит с младенческого возраста — они отправились на Каролинские острова исследовать Нан–Матал: необычайно интересную группу островных развалин, разбросанных вдоль восточного побережья Понапе, входящего в состав этих островов.
Я знал, что Трокмартин намеревался провести по крайней мере год среди этих развалин и посетить не только Понапе, но и Леле: два места, похожие друг на друга как братья–близнецы и представляющие из себя величайшую загадку человечества. Нам мало что известно об этой таинственной цивилизации, которая столетиями процветала задолго до того, как в Египте научились сеять хлеб: немного об искусстве и почти ничего о науке. Трокмартин повез с собой необычайно сложное экспедиционное снаряжение для работы, которую он собирался там выполнить и которая, как он надеялся, увековечит его имя.
Что же случилось? Что привело Трокмартина в Порт–Морсби? С чем связаны те перемены, которые я почувствовал в нем?
Поспешно спустившись на нижнюю палубу, я нашел его там, стоящим вместе с корабельным экономом. Не успел я и рта открыть, как Трокмартин обернулся, остановив меня энергичным жестом руки, и вот тут–то я и увидел, в чем заключались так взволновавшие меня изменения. Он, конечно, понял по моему внезапному молчанию и по тому, как я непроизвольно отшатнулся, какой сильный шок я испытал, увидев его вблизи. Глаза Трокмартина расширились, он резко отвернулся от эконома, поколебался… и затем торопливо пошел в свою каюту.
— Э… какой странный, так? Сэр знает он хорошо? — сказал эконом. Похоже вы его испугать.
Я промычал что–то невразумительное и неторопливо зашагал к своему месту на палубе. Усевшись в шезлонг, я напряг все свои умственные способности и попытался сформулировать, что же именно в облике Трокмартина заставило меня вздрогнуть, будто я внезапно наступил на змею.
И тут до меня дошло, в чем было дело.
Прежний Трокмартин, которому накануне его рискованного путешествия едва лишь перевалило за сорок, выглядел гибким, стройным и мускулистым человеком, энергичным и полным энтузиазма. Ярко выраженный интеллект и, я бы сказал, какое–то предвкушение исследовательского азарта определяли выражение лица Трокмартина, на котором как в зеркале отражался его вечно взыскующий и вопрошающий ум.
Но Трокмартин, которого я только что увидел, казался совсем иным. Можно было подумать, что этому человеку довелось пережить чрезвычайно сильное чувство восторга и одновременно не менее сильное чувство страха, и на вершине испытанного глубочайшего потрясения, испепелившего дотла его душу, черты лица моего друга преобразились настолько, что являли теперь собой какую–то застывшую маску, в которой неразрывно сплелись выражение экстаза и отчаяния, — как будто эти два, в сущности совершенно несовместимых состояния посетили его, держась рука об руку, словно лучшие друзья, овладели им и удалились прочь, оставив навсегда на его челе неизгладимый след своего пребывания.
Да, тут было от чего перепугаться. Ибо невозможно даже представить, как могут сочетаться ужас и восторг, Ад и Небеса, как могут они соединить свои руки… и уста.
И тем не менее именно эти чувства, слившиеся в жарком поцелуе, запечатлелись на лице Трокмартина!
Погрузившись в свои невеселые думы, я с невольной радостью следил за тем, как отступает назад береговая линия, приветствуя в душе первые порывы свежего ветра из открытого океана. Я надеялся, что увижусь с Трокмартином за ленчем, и между тем совершенно непостижимым образом все сжималось у меня внутри при этой мысли. Но он не спустился к ленчу, и я с облегчением вздохнул, испытывая, впрочем, некоторое разочарование. Время после полудня я провел, беспокойно слоняясь около каюты Трокмартина, но он так и не появился; признаться, у меня не было большого желания вызвать его самому.
Не вышел он и к обеду.
Быстро сгущались сумерки и надвигалась ночь.
Желая немного развеяться, я вышел на палубу и направился к шезлонгам. «Сюзерн Куин» покачивалась на беспокойных волнах, и я поспешил быстрее занять свое место.
Плотная завеса облаков, слегка подсвеченная движущейся за тучами луной, закрывала небо; море вокруг сильно флюоресцировало. Прямо на ходу движения парохода и по обеим его сторонам спорадически возникали те странные завихрения, которые иногда встречаются в южных широтах Тихого океана; на поверхности воды появлялись и тут же исчезали маленькие водовороты, будто бы где–то внизу дышали морские чудовища.
Внезапно дверь на палубу отворилась и в темном проеме показалась фигура Трокмартина. Он нерешительно постоял, обводя небо каким–то странным, пристальным и алчным взглядом, потом, помедлив, закрыл за собой дверь.
— Трок, — позвал я. — Идите сюда! Это я, Гудвин!
Он направился ко мне.
— Трок, — сказал я, не тратя времени напрасно на пустые разговоры. Что–то случилось? Могу я помочь вам?
Я почувствовал, как он весь напрягся.
— Я еду в Мельбурн, Гудвин, — ответил он. — Мне нужно достать там кое–какие вещи, они мне срочно понадобились. И еще мне нужны люди… белые люди.
Трокмартин внезапно замолчал; приподнявшись с шезлонга, он глядел на север пристальным взором. Я проследил его взгляд и увидел, что далеко–далеко, на очень большом расстоянии от нас, сквозь тучи пробивается луна. Почти на самом горизонте можно было различить ее слабое отражение на гладкой, словно полированной поверхности моря; издали казалось, что маленькое пятнышко света дрожит и пританцовывает. Тучи снова сошлись, и отражение пропало. Пароход полным ходом шел в южном направлении.
Трокмартин опустился в шезлонг. Он зажег дрожащими руками спичку, прикурил и затем, с внезапной решимостью, повернулся ко мне.
— Гудвин, — сказал он, — мне нужна помощь. Нет на свете такого человека, который бы нуждался в помощи больше, чем я. Гудвин, вообразите, что вы вдруг оказались в другом мире, чужом и незнакомом, который страшит и пугает вас, и нет ничего ужаснее, чем его непонятные вам радости. И вот вы, чужестранец, находитесь там, совершенно один… Вообразите себе этого человека, и тогда вы поймете, как необходима мне помощь.
Он внезапно замолчал и выпрямился, сигарета выпала у него из пальцев. Луна снова прорезалась сквозь тучи, на этот раз уже значительно ближе. Не более мили отделяло нас от неровного пятнышка света, который она отбрасывала на воду. За ним двигалась узкая полоска лунного света — выглядело это так, словно гигантская светящаяся змея неуклонно двигалась на нас, нацелившись с самого края земли.
Трокмартин, увидев ее, окаменел, словно пойнтер перед найденным выводком птенцов. Волна пульсирующего ужаса прошла от него ко мне, но ужаса, смешанного с какой–то непередаваемой, инфернальной радостью. Волна ударила в меня и пропала, а я, испытывая сладостную муку, так и продолжал дрожать.
Наклонившись вперед, Трокмартин впился глазами в лунную дорожку, казалось вся душа его сосредоточилась в этом взгляде. Дорожка придвигалась все ближе и ближе, до нее оставалось уже меньше полумили. Наш пароход летел как на крыльях, будто бы убегал от преследования, а за ним, рассекая волны потоком света, быстро и неотвратимо неслась лунная река.
— Боже милосердный! — выдохнул Трокмартин с такой страстной мольбой о помощи, какой мне еще никогда и ни от кого не приходилось слышать. А затем, впервые, я увидел… это!
Лунная дорожка, отчетливо выделяясь в темноте, протянулась до самого горизонта. Облака над нашими головами разошлись, образуя узкий проход, как если бы раскрылись занавеси или расступились воды Красного моря, чтобы пропустить сонмища израильтян. С двух сторон поток лунного света обрамляли черные тени, отбрасываемые складками более высоких слоев облаков, а между темными и непрозрачными стенами прямой, как струна, играя, искрясь и сверкая, быстро мчался сияющий поток лунного света.
Я скорее почувствовал, нежели увидел, как далеко — казалось, неизмеримо далеко, — что–то движется на поверхности сверкающего серебром потока.
Сначала в поле зрения появилось более яркое, чем сама дорожка света, как бы сильно раскаленное пятно. Оно безостановочно двигалось в нашем направлении: стремительно неслось опалесцирующее туманное облачко, казалось, что это летит, как стрела, какое–то крылатое существо. Мне смутно припомнилась дайякская легенда о птице Акла — крылатом посланнике Будды: перья ее сотканы из лунных лучей, сердце — оживший опал, а крылья в полете вторят прозрачной кристальной музыке, издаваемой белыми звездами, но страшный клюв этой птицы, говорит легенда, сделан из оледеневшего пламени, чтобы она терзала им души неверующих.
Все быстрее приближалось к нам неведомое существо, и тут я услышал настойчивое и мелодичное позвякивание, словно бы кто–то исполнял пиццикато на стеклянной скрипке: такие кристально чистые нотки издавали бы бриллианты, превращенные в звуки.
Сейчас это Нечто уже достигло самого конца светлой дорожки, вплотную приблизившись к барьеру темноты, который все еще отделял наш пароход от края лунного потока. Оно билось об этот барьер, как птица бьется о прутья клетки. Оно кружилось и вертелось в сверкающих струйках воздуха, в водоворотах кружевного света, в спиралях оживших испарений. Странные и непонятные вспышки мелькали в нем, напоминая радужные переливы перламутровых бликов. Еще я заметил, что через него медленно перемещались ослепительно яркие искры и блестки, как будто существо втягивало их в себя из омывающих его лунных лучей.
Все ближе и ближе подлетало оно, скользя по сверкающим волнам, — все тоньше становилась, сжимаясь, защищающая нас стена тени. Внутри туманности можно было отчетливо разглядеть ядро, некую сердцевину, в которой сконцентрировалось самое интенсивное свечение: пронизанное прожилками, лучезарное пятно молочно–белого цвета кипело и бурлило, как живое. А над ним, в путанице вибрирующих и кружащихся вихрей и спиралей, виднелись семь светящихся огоньков.
Невзирая на беспрестанное, но странным образом упорядоченное движение этой… этой штуки, огоньки висели над ней прочно и незыблемо. Их было семь, этих светлячков, похожих на семь маленьких лун: одна была окрашена в жемчужно–розовый цвет, другая — в нежный перламутрово–голубой, третья — в яркий шафранный цвет, у четвертой был тот изумрудный оттенок, который встречается в тропиках на отмелях около островов, еще две имели мертвенно–белый и призрачно–аметистовый цвета, а последняя отливала серебром, словно летучая рыба, когда она в лунную ночь выпрыгивает из воды.
Мелодичное позвякивание стало еще громче. Музыка вонзалась в уши ливнем крошечных наконечников острых стрел, заставляя сердце ликующе биться и замирать от отчаяния; она подступала к горлу невероятным восторгом и сжимала его рукой бесконечной скорби.
Заглушая хрустальные нотки, послышались какие–то бормочущие вскрики: отчетливо различимые, в то же время они воспринимались как нечто абсолютно чужеродное нашему миру. Человеческое ухо могло воспринимать эти выкрики только после того, как мозг с помощью сознательных усилий переводил их в земные звуки, при этом у меня возникло странное двойственное ощущение, будто все мое существо с равно непреодолимой силой жаждет впитать в себя эти звуки и в то же самое время с ужасом отстраняется от них.
Трокмартин широким шагом устремился к борту палубы, повернувшись лицом к этому невероятному видению… еще несколько ярдов отделяло его от края кормы. Крайняя степень блаженного экстаза и крайняя степень мучительной боли мирно уживались на его лице, нимало не сопротивляясь друг другу; сверхъестественным образом эти противоположные чувства слились в нечеловеческом облике, который не могло иметь ни одно из существ, созданных Богом, все глубже и глубже проникая ему в душу.
Так, должно быть, выглядел Сатана сразу после своего падения: еще не утративший святости, еще созерцая небеса, он уже видит адскую бездну.
А затем лунная дорожка мгновенно исчезла. На небо надвинулись тучи словно их свела невидимая рука. Откуда–то с юга послышался рев штормового ветра. И как только исчезла луна, так сразу же исчезло и это странное видение… пропало, как пропадает картинка на волшебном фонаре, если погасить в нем свечу. Позвякивание резко оборвалось и воцарилась гробовая тишина… такая тишина наступает после громового раската. И больше ничего только тишина и непроглядная тьма.
Дрожь сотрясла все мое тело, словно я уже стоял на самом краю бездны, и все же, по чистой случайности, избежал падения в пучину, где по преданиям жителей Луизианы прячется рыбак и ловит на удочку человеческие души.
Трокмартин, протянув руку, обнял меня.
— Так я и думал, — сказал он. В его голосе появились новые интонации; холодная уверенность пришла на смену тягостному ужасу перед неизвестностью. — Да, теперь я все понял! Пойдемте–ка ко мне в каюту, дружище. Потому что теперь, когда вы тоже это видели, я могу рассказать, он заколебался, — я смогу вам объяснить, что это было! — закончил Трокмартин.
Уходя с палубы, мы столкнулись в дверях с первым помощником капитана. Трокмартин, постаравшись придать своему лицу более или менее нормальный вид, обратился к нему: — Надвигается шторм?
— Да, — ответил тот. — Похоже, что будет штормить на всем пути до Мельбурна.
Трокмартин вскинул голову, словно его осенила внезапная мысль. Он порывисто схватил за рукав помощника капитана.
— Как вы думаете, облачная погода продержится, — он замялся, — ну, хотя бы три следующие ночи, а?
— И даже больше, — ответил моряк.
— Благодарение Господу! — вскричал Трокмартин, и я подумал, что никогда еще не слышал в человеческом голосе столько надежды и облегчения, как сейчас.
Моряк замер в удивлении.
— Благодарение Господу? — повторил он. — Благодарить? За что?
Не слушая его, Трокмартин уже шел, направляясь к своей каюте. Я последовал было за ним, но помощник капитана остановил меня.
— Ваш друг, — спросил он удивленно. — Он болен?
— Это все море, — торопливо ответил я. — Он плохо переносит плаванье. Пойду пригляжу за ним.
Недоверие и сомнение отразились в его глазах, но я поспешил уйти. Ибо теперь я знал, что Трокмартин в самом деле болен, но эту болезнь не в силах был бы исцелить ни корабельный, ни любой другой врач на свете.