Озноб и лихорадка, боль в груди, кашель, болезненная красноватая мокрота… да, похоже на крупозное воспаление легких, — кивнул я. — Гораздо хуже то, что у нее сильная головная боль, боль в спине и в шее. Возможно, еще и менингит.

Сидя на краешке стула, с дергающимся ртом, Хейвиг спросил:

— Что же делать? Антибиотик…

— Да, да. Я не очень хочу давать предписания пациенту, которого никогда не видел, и позволить неспециалисту применять лечение. Я предпочел бы поместить ее в кислородную палатку.

— Я мог бы перенести… — начал он, и тут же оживление покинуло его. — Нет. Контейнер с кислородом слишком тяжел.

— НУ, она молода, — успокаивал я его. — Возможно, стрептомицин ей поможет. — Я встал и потрепал его по спине. — Расслабься, сынок. У тебя есть время: ты ведь можешь вернуться в то же мгновение, когда оставил ее.

— Не уверен, следует ли мне это делать, — прошептал он; и тогда-то он и рассказал мне обо всем происшедшем.

Во время его рассказа меня охватил страх, и я признался. Больше десяти лет назад в беседе с писателем из Калифорнии я не смог удержаться и рассказал о том, что узнал от Хейвига о Федерации маури. То немногое, что я знал об этой культуре, заинтересовало меня; я подумал, что этот писатель, привыкший к рассуждениям, сможет разгадать некоторые ее головоломки и парадоксы. Нет необходимости говорить, что я представил всю информацию как чистую игру воображения. Но тем не менее я ему ее сообщил, а когда он попросил позволения использовать ее в своих рассказах, я не видел причины для отказа.

— Они были опубликованы, — с несчастным видом сказал я. — В сущности, в одном из них он даже предсказал то, что ты обнаружил потом: что маури проведут тайную операцию против тайных попыток создать атомный двигатель. Что если эти рассказы вывели на след агентов Убежища?

— У вас есть эти рассказы? — спросил Хейвиг.

Рассказы нашлись. Хейвиг просмотрел их. На лице его появилось выражение облегчения.

— Думаю, беспокоиться не о чем, — сказал он. — Он изменил имена и другие подробности. А что касается его догадок, то по большей части они ошибочны. Если кто-то знающий будущее прочтет эти рассказы, они покажутся одним из обычных для фантастики попаданий почти в цель. — Смех его прозвучал резко. — Не забывайте, эти рассказы строятся на том же принципе, что и стрельба из пулемета… Но сомневаюсь, чтобы это было прочитано. Рассказы никогда не были очень распространены. Вскоре их совершенно забудут. Агенты времени не станут просматривать все напечатанное. Особенно такие агенты, как у Уоллиса.

Немного погодя:

— В чем-то это меня успокаивает. Я начинаю думать, что излишне встревожился сегодня. Так как до сих пор ни с вами, ни с теми, кто с вами связан, ничего не случилось, вряд ли случится и в будущем. Вас, несомненно, проверили и решили, что вы не представляете интерес для меня взрослого. Именно поэтому я так давно с вами не виделся, док. Ради вашей безопасности. Этот другой Андерсон, писатель… я никогда с ним не встречался. Всего лишь знакомый знакомого…

Снова молчание. Наконец он мрачно сказал:

— Они даже не попытались устроить мне ловушку у матери или ударить через нее. Вероятно, решили, что это слишком очевидно и рискованно для них, не знающих эпоху… Держитесь незаметно, и вы будете в безопасности. Но вы должны помочь мне!

Ночь уже сменялась рассветом, когда я наконец спросил:

— А почему ты пришел ко мне? Твои маури должны иметь более передовую медицину.

— Да. Слишком передовую. Почти вся она профилактическая. Они считают лучшими лекарствами наркотики. Так что, насколько мне известно, в болезни Ксении их средства не лучше ваших.

Я потер подбородок. Щетина жесткая, она заскрипела под пальцами.

— Я всегда считал, что у хемотерапии есть свои пределы, — заметил я. — Черт побери, хотел бы я знать, как они будут лечить вирусные заболевания!

Хейвиг неловко шевельнулся.

— Ну, дайте мне ампулы и шприц, и я отправлюсь, — сказал он.

— Полегче, — ответил я. — Не забудь, я больше не практикую. У меня здесь нет сильнодействующих средств. Придется подождать, пока откроют аптеку. Нет, ты не перепрыгнешь вперед ни на минуту! Я хочу немного подумать и поработать. Возможно, понадобится другой антибиотик; у стрептомицина могут быть побочные эффекты, с которыми ты не сможешь справиться. Потом тебя нужно немного обучить. Ручаюсь, ты никогда не делал инъекции, тем более не заботился о выздоравливающих. И прежде всего нам обоим нужна еще одна порция скотча и немного сна.

— Убежище…

— Успокойся, — снова сказал я этому издерганному человеку, в котором смог увидеть отчаявшегося мальчишку. — Ты только что решил, что эти разбойники утратили интерес ко мне. Если бы они следили за тобой и заметили твое появление, они были бы уже здесь. Верно?

Он тяжело качнул головой вверх и вниз.

— Да. Вероятно.

— Я понимаю твою осторожность, но мне бы хотелось, чтобы ты посоветовался со мной на ранней стадии болезни жены.

— Да?.. Вначале мне показалось, что она просто сильно простужена. Люди того времени крепче нас, сегодняшних. Дети мрут, как мухи. Родители не вкладывают столько любви в ребенка, как мы, по крайней мере, пока ему не исполнится год или два. Но если вы преодолели ранние болезни, то преодолеете и более поздние. Ксения чувствовала себя плохо, но до сегодняшнего вечера не ложилась в постель… — Он не смог закончить.

— Ты проверил ее личное будущее? — спросил я.

Ввалившиеся глаза, сопротивляющиеся сну, смотрели на меня. Усталый голос произнес:

— Нет. Не посмел.

Я так никогда и не узнаю, насколько обоснованным был его страх заглянуть в будущее Ксении, узнать, когда она умрет. Спасало ли незнание его свободу или только иллюзию свободы? Я не знаю этого, знаю только, что он остался у меня на двое суток, послушно отдыхал и тренировался, пока не научился помогать жене. В конце он попрощался, и мы не были уверены, что увидимся снова; он уехал на взятой напрокат машине в городской аэропорт, сел в самолет до Стамбула, отправился в прошлое с тем, что я ему дал, и был захвачен людьми Убежища.

В 1213 году тоже был ноябрь. В 1969 году Хейвиг выбрал этот месяц, потому что знал, что тогда будет холодно и его враги вряд ли будут караулить возле моего дома. У Золотого Рога климат менее резкий. Однако из России дул холодный ветер, гнал дождевые тучи над Черным морем. Для защиты от холода в домах тогда были только жаровни с углем; гипокауст (Древнеримская система отопления, располагавшаяся в полу или в стенах. — Прим. перев.) в таком мягком климате и в такие беспокойные времена казался слишком дорогим. Худое тело Ксении дрожало, день за днем бактерии действовали в ее легких.

Хейвиг прибыл в Стамбул в район доков и пошел окружной дорогой, чтобы не навести шпионов. Дорога была почти пустой. В одной руке он нес хронолог, в другой — плоский чемоданчик, где заключалась жизнь Ксении. Дождь сыпал с серого неба и вскоре его одежда промокла до нитки, холод подступал к его телу. Звуки его шагов по скользким камням гулко разносились по пустынным улицам. Он торопился, ведь прошло уже больше пятнадцати минут с тех пор, как он покинул Ксению. Было уже три часа дня, а сумерки повисли над городом.

Дверь его дома была заперта, ставни опущены и сквозь щели пробивался свет. Он постучал, ожидая, что новая служанка, Зулалия, так, кажется, звали ее, откроет дверь и впустит его. Она, конечно, удивится, увидев, как быстро он вернулся, ну да черт с ней.

Заскрипели петли, дверь отворилась. В дверном проеме стоял человек в византийской одежде, дуло пистолета в его руке показалось Хейвигу огромным.

— Не двигайся, Хейвиг, — сказал он по-английски. — Не пытайся сбежать. Не забудь, у нас твоя женщина.

Если не считать иконы Девы, их спальня была лишена византийской строгости. В тусклом свете видны были нарисованные цветы и играющие животные. Неправильно, что овца прыгает рядом с лежащей Ксенией. Ксения кажется такой маленькой и худой в ночной рубашке. Кожа, плотно обтягивающая хрупкие кости, словно свежевыпавший снег, обагренный кровью. Рот у нее пересох, губы потрескались. Только волосы, свободно прикрывающие грудь, и огромные испуганные глаза сохранили блеск.

Человек в восточноримской одежде, которого Хейвиг не знал, профессионально держал его левую руку. Правую держал Хуан Мендоза. Каждый раз он ухмылялся, выворачивая руку в локтевом суставе. Он был одет в западном стиле, как и Вацлав Красицкий, стоявший у кровати.

— Где слуги? — автоматически спросил Хейвиг.

— Мы их пристрелили, — ответил Мендоза.

— Что…

— Они не знали, что такое пистолет, поэтому не испугались. Мы не могли позволить, чтобы их крики предупредили тебя. Заткнись.

Хейвиг ощутил шок от сознания, что они мертвы. Он надеялся, что детей пощадили и что о сиротах позаботятся. Шок был подобен удару по плоти, пропитанной болеутоляющим. Кашель Ксении привел его в себя.

— Хаук, — прохрипела она. — Нет, Джон, Джон… — она протянула к нему бессильные руки, а он не мог пошевелить своими.

Широкое лицо Красицкого заметно постарело. Должно быть, прошли годы его жизни — в прошлом, в будущем, везде, где нужно было применять насилие. Он с холодным удовлетворением сказал:

— Тебе будет интересно узнать, сколько потребовалось работы, чтобы тебя выследить. Ты нам дорого обошелся, Хейвиг.

— Зачем… я… вам? — прохрипел пленник.

— Ты ведь не думал, что мы оставим тебя в покое? Не только потому, что ты убил наших людей. Ты не невежественный деревенщина, ты умен и потому опасен. Я лично руководил этой работой.

Хейвиг с ужасом подумал: «Как они меня переоценивают».

— Мы должны знать, что ты делал, — продолжал Красицкий. — Послушайся моего совета и пойди нам навстречу.

— Как вы?…

— Много детективной работы. Мы решили, что если греческая семья настолько тебе дорога, что ты пошел на то, что сделал, значит ты будешь в контакте с ней. Признаю, ты хорошо замел свой след. Но не будь слишком доволен своим пятилетним укрытием. Нужно учитывать ограниченность нашего персонала, трудности работы здесь. К тому же, у нас много дел в других эпохах. Естественно, обнаружив тебя, мы выбрали именно этот момент для захвата. Все соседи знают, что твоя жена серьезно больна. Мы подождали, пока ты выйдешь, рассчитывая на скорое возвращение. — Красицкий взглянул на Ксению. — И на уступчивость тоже.

Ксения вздрогнула и раскашлялась. Кашель ее напомнил Хейвигу лай собаки, когда был убит его отец. Она сплюнула, и мокрота была окрашена кровью.

— Боже! — закричал Хейвиг. — Выпустите меня! Дайте полечить ее!

— Кто они такие, Джон? — взмолилась она. — Что им нужно? И где твой святой?

— К тому же, — сказал Мендоза, — Пэт Мориарти был моим другом. — И он сильнее сжал руку Хейвигу, едва не сломав ее.

Сквозь боль Хейвиг услышал слова Красицкого:

— Если будешь вести себя разумно, отправишься с нами и не станешь причинять неприятностей, мы оставим ее в мире. Я даже сделаю ей укол. Как я догадываюсь, у тебя в сумке шприц.

— Этого… недостаточно… Пожалуйста…

— Больше она не получит. Говорю тебе, мы и так затратили на тебя много человеко-лет. Не заставляй нас тратить больше и подвергаться дополнительному риску. Хочешь, чтобы мы сломали ей руки?

Хейвиг обвис и заплакал.

Красицкий сдержал свое слово, но укол сделал неловко, и Ксения закричала.

— Все хорошо, все хорошо, дорогая, все в порядке, святые позаботятся о тебе, — крикнул Хейвиг с противоположного конца углубляющейся пропасти. Красицкому он сказал: — Послушай, позволь мне попрощаться с ней. Я все сделаю, только позволь попрощаться с ней.

Красицкий пожал плечами.

— Ладно. Только побыстрей.

Мендоза и второй человек держали Хейвига, когда он склонился к девушке.

— Я люблю тебя, — сказал он, не зная, слышит ли она его в ужасе и лихорадке. Губы его коснулись губ мумии. Не такими он их помнил.

— Ну, хорошо, — сказал Красицкий, — двинулись.

Двигаясь в будущее, Хейвиг перестал замечать людей рядом с собой. Они, как и его собственное тело, сохранили материальность, но для него реальной была только ускользающая комната. Он видел Ксению, оставшуюся в одиночестве, протягивающую руки; видел, как она затихла; видел, как несколько дней спустя кто-то, должно быть, встревожился и взломал дверь дома; видел смятение, опустевшую комнату, а потом незнакомых людей в ней.

Он может сопротивляться, остаться при первой же остановке в нормальном времени. Но есть способы сломить волю любого человека. Лучше не появляться в Убежище искалеченным душой, и телом. Нужно быть готовым к тому, что скажет ему Калеб Уоллис. Нужно сохранить способность к отмщению.

Мысль эта была неясной. Он еще был весь погружен в смерть Ксении. Едва замечал, как перемещаются тени: дом, в котором они жили, сменился другим, большего размера, тот в свою очередь сгорел в пожаре, когда Перу захватили турки, его сменяли здание за зданием, полные лиц, и лиц, и лиц, до последней ослепительной вспышки и затянувшего все радиактивного пепла. Почти не заметил он и остановки в развалинах, перелета через океан и дальнейшего пути в будущее, где его ждал Сахем. Ничего в нем не оставалось, кроме Ксении, которая видела, как он исчезает, и осталась лежать одна, умирающая, неисповедавшаяся.

Лето окутало Убежище жарой и ярким светом, но в башне, где содержали Хейвига, было прохладно и полутемно. Комната голая, если не считать умывальника, туалета, матраца и двух стульев с прямыми спинками. Единственное окно позволяло увидеть сельскую местность. На ней крестьяне работали на своих хозяев. А если некоторое время смотреть туда, на солнце, то на короткий промежуток слепнешь.

Металлический трос длиной в пять футов прикреплен одним концом к кольцу на ноге, другим — к скобе в стене. Этого вполне достаточно. Путешественник во времени уносит с собой все, с чем связан. Например, одежду. Таким образом, Хейвигу пришлось бы уносить с собой всю крепость. Он даже и не пытался.

— Садитесь, садитесь, — пригласил Калеб Уоллис.

Он разместил свой широкий зад на одном из стульев, за пределами досягаемости пленника. Его черный мундир с эполетами, аккуратно причесанные рыжеватые бакенбарды, лысина — все утверждало превосходство над грязной архаичной одеждой Хейвига, его покрытым щетиной подбородком, налитыми кровью и окруженными кольцами глазами.

Уоллис взмахнул сигарой.

— Я не сержусь на вас, — сказал он. — В сущности, я даже восхищаюсь вашим умом и энергией. Поэтому я приказал дать вам отдохнуть перед этим разговором. Надеюсь, вас хорошо покормили? Садитесь.

Хейвиг послушался. Оцепенение не проходило. Всю ночь ему снилась Ксения. Они плыли куда-то в большом тримаране, паруса которого превращались в крылья и уносили их к звездам.

— Мы здесь наедине, — сказал Уоллис. За дверью ждала охрана, но двери толстые и плотно закрыты. — Можете говорить свободно.

— А если не буду? — спросил Хейвиг.

На него смотрели глаза, подобные пулям.

— Будете. Я терпеливый человек, но не позволю вам больше вмешиваться в мое предназначение. Вы живы потому, что я надеюсь: вы каким-то образом компенсируете вред, который принесли. Например, вы хорошо знаете вторую половину двадцатого века. И у вас там много денег. Это нам поможет. Для вас лучше, если поможет.

Хейвиг почесал кожу под одеждой. Он тупо подумал: «Как это недраматично, что только что овдовевший, попавший в плен человек, которому пригрозили пыткой, не мыт, кожа его зудит, и от него несет». Он вспомнил, как однажды сказал Ксении, что ее любимые классические поэты упускали такую низменную реальность; в ответ она процитировала ему Гомера, драмы, гимны — множество стихов, которые доказывали, что он ошибается. Палец ее дрожал на строках, и пчелы жужжали в розах…

— Я знаю, что у вас была женщина в Константинополе, что она заболела и вы вынуждены были оставить ее, — сказал Уоллис. — Это нехорошо. Я вам сочувствую. Но знаете ли, вы сами навлекли это на себя. И на нее. — Качнулась крупная голова. — Да, вы сами. Не стану говорить, что вас наказал Бог. Это возможно, но природа дает людям то, что они заслужили, и недостойно белого человека так привязываться к подобной женщине. Вы ведь знаете, она была левантинка. А это означает смешанную кровь. Все эти армяне, азиаты, эскимосы, евреи, вероятно, и от ниггеров что-то… — Уоллис снова взмахнул сигарой. — Понимаете, я ничего не имею против, когда вы, мои парни, развлекаетесь. — Он жизнерадостно подмигнул. — Нет, нет. Как я понимаю, это часть платы. Пробуйте почти все, что хотите, когда хотите, и никаких глупостей впоследствии — ни с ней, ни с другими. — Он нахмурился. — Но вы, Джек! Вы на ней женились!

Хейвиг старался не слушать. Но не сумел. Голос продолжал греметь.

— Это еще хуже, чем кажется на первый взгляд. Это символично. Ты спустился на низший уровень, ибо такая, как она, не могла подняться до тебя. И ты уронил достоинство целой расы. — Голос его стал жестким. — Ты не понимаешь? Это было всегда проклятием белого человека. Так как он более интеллигентен и чувствителен, он всегда открывается тем, кто ненавидит его. Он впускает в свой дом лживых лицемерных людей и проходило много времени прежде, чем он убеждался, что открылся врагам хитрым и жестоким. О, да, да, я изучал твой век. Именно тогда произошло то, что готовилось десятилетиями, пришел в действие заговор, уничтоживший мир белого человека, открывший ворота для монголов и маури. Ты знаешь, что я считаю величайшей трагедией всех времен? Это когда два величайших гения, каких когда-либо создавала раса белых людей, возможные спасители от нашествия славян и китайцев оказались в состоянии войны друг против друга. Дуглас Макартур и Адольф Гитлер.

Хейвиг понял — вначале с легким изумлением, потом с горячим удовлетворением, — что плюнул на пол, и выпалил:

— Если бы генерал услышал вас, Уоллис, я бы гроша не дал за вашу жизнь! Впрочем, она и так его не стоит.

Удивительно — а может, и нет, но он не вызвал гнева.

— Вы доказываете правоту моих слов. — В голосе Сахема звучала печаль. — Джек, я должен заставить вас увидеть правду. Я знаю, инстинкты у вас здоровые. Они только погребены под коварной и хитрой ложью. Вы ведь видели империю ниггеров в будущем, и все-таки не понимаете, что должно быть сделано, что будет сделано, чтобы вернуть человечество на верную эволюционную дорогу.

Уоллис затянулся, так что кончик сигары загорелся, как красный бакен, выдохнул ароматный дым и добавил благожелательным голосом:

— Конечно, сегодня вы не в себе. Вы потеряли девчонку, которая вам не безразлична. Я уже сказал вам, что сочувствую. — Пауза. — Однако она и так к сегодняшнему дню была бы уже давно мертва, верно?

Голос его стал жестким.

— Все умирают, — сказал он. — Кроме нас. Я считаю, что мы, путешественники во времени, не обязаны умирать. Вы можете присоединиться к нам. Можете жить вечно.

Хейвиг воздержался от ответа: «Отказываюсь, если это распространяется на вас». Он ждал.

— В том мире, который мы строим, будет достигнуто бессмертие, — сказал Уоллис. — Я убежден. Скажу вам кое-что. Это тайна, но либо я буду вам доверять, либо вы умрете. Я побывал в конце первой фазы и видел себя самого. Я писал свою инструкцию. Не забудьте, к тому времени я уже состарился. Обвисшие щеки, ревматические глаза, дрожащие руки в пятнах… неприятно видеть себя самого старым, неприятно. — Он выпрямился. — Но в том путешествии я узнал кое-что еще. В конце я исчезну. И меня больше не увидят, за исключением короткого посещения второй фазы. Никогда. И точно то же произойдет с большинством моих помощников. Я не стал узнавать их имен — нет смысла тратить на это время жизни, но не удивлюсь, если вы окажетесь среди них.

Эти слова отчасти развеяли апатию Хейвига.

— Что, по-вашему, произойдет? — спросил он.

— То, о чем я написал! — воскликнул Уоллис. — Вознаграждение. Мы выполним свою работу, и нас перенесут в далекое будущее и сделают вечно молодыми. Мы будем как боги.

Снаружи в небе закаркала ворона-.

Трубное звучание в голосе Уоллиса, стихло.

— Надеюсь, вы будете включены, Джек, — сказал он. — Надеюсь. Вы энергичный человек. Признаю, что именно ваши рассказы о Константинополе подсказали Красицкому идею нашего рейда. И вы проделали там очень ценную работу, прежде чем свихнулись. До сих пор это наш лучший улов. Он нам дал необходимые средства для продолжения. Поверьте мне, Калеб Уоллис чужд неблагодарности.

— Конечно, — мягко продолжал он, — вы потрясены. Вы неподготовленным столкнулись с жесткими необходимостями нашей миссии. Но как же Хиросима? Как бедный гессенский парень, тоскующий по родине, проданный в чужую армию и умирающий со свинцом в животе ради независимости Америки? Как же те люди, ваши товарищи, Джек, которых вы убили?

— Поставим их против девчонки, вскружившей вам голову. Подсчитаем, что вы сделали для нас, и что против. Равный счет, верно? Хорошо. Все последние годы вы были очень заняты. И собрали немало информации. Не хотите ли поделиться ею? И передать нам ваши средства? Заслужить возвращение в наше братство?

Строго:

— Или вы предпочитаете раскаленное железо, клещи, зубные сверла, внимание профессионалов — вы знаете, они у нас есть? Пока все равно не расскажете мне все, что знаете, в надежде, что я позволю вам умереть.

Ночь заполнила вначале комнату, потом окно. Хейвиг тупо смотрел на магнитофон и ужин, которые принесли ему, пока не смог уже их видеть.

Нужно сдаться, думал он. Уоллис вряд ли лжет относительно будущего Убежища. Если нельзя победить их, присоединись к ним. Может, удастся сделать что-то из милосердия, во имя робкого призрака Ксении.

Но если, например, Уоллис узнал о психотропных средствах маури, которых они сами опасались, и послал с ними людей в будущее…

Что ж, Юлий Цезарь убивал и порабощал ради своей политической карьеры. Но в этом процессе он заложил основы западной цивилизации, которая дала миру Шартрский собор, святого Франциска Ассизского, пенициллин, Баха, Билль о правах, Рембрандта, астрономию, Шекспира, конец рабства, Гете, генетику, Эйнштейна, борьбу за права женщин, Джейн Аддамс (Американская писательница и общественный деятель, лауреат Нобелевской премии. — Прим. перев.), следы человека на Луне и взгляд, обращенный к звездам… Да, и еще, конечно, атомную бомбу и тоталитаризм, автомобиль и Четвертый крестовый поход, но в целом, в аспекте вечности…

Посмеет ли он, всего лишь Джек Хейвиг, встать на пути будущего во имя праха возлюбленной?

Сможет ли он? Скоро придет палач проверить, наговорил ли он что-нибудь в магнитофон.

Ему стоит помнить, что для вечности Джек Хейвиг значит не больше, чем Лукас Манассис, Ксения или любой другой человек.

И все же он не должен давать врагу свободы. Он может заставить его потратить еще немало времени жизни. Но только ради достойной цели.

Его коснулась чья-то рука. Он с трудом вырвался из беспокойного сна. Ладонь зажала его рот. В темноте Леонсия прошептала:

— Тише, дурак.