Владимир Малженицер не успел позавтракать - до самой последней минуты он сидел в своей комнате, слушая новости по американскому военному радио. Да он и думал о завтраке. Известия с борта «Алгонкина-9» были куда приятнее, чем любая еда, которую он мог бы найти в Афинах. Его распирало от возбуждения. В артериях его мягкого приземистого тела шампанским пенились счастье и надежда, каких он не знал почти за все шестьдесят лет его жизни - правду говоря, куда более чем за шестьдесят. Когда вы - эмигрант без должных документов, вы можете приписать себе какой угодно возраст. Кто узнает, что вы врете?

Малженицер, все еще полный радостного возбуждения, вышел из автобуса у туристского центра. Его хорошее настроение не испортилось даже когда диспетчер Стратос сказал ему, что сегодня он будет сопровождать группу немцев, хотя он уже и был готов впасть в уныние. Он хотел не этого. Он хотел набитый американцами автобус. Возможно, богатыми американцами, и конечно, такими американцами, которые могли бы понять его радость по поводу новостей с Марса. Особенно с американцами, которые были бы рады получить восхваления по поводу великого подвига американцев, пославших корабль на Марс, возвращающийся ныне с невероятно живыми марсианами на борту. В любой другой день, может быть, немцы не показались бы ему второсортным товаром, подумал он, украдкой бросая взгляд на висевшее за плечом менеджера дневное расписание. Немцы тоже бывают богатыми и тоже интересуются космосом. К несчастью они казались уверенными в том, что его изобрели их Опель и фон Браун, и помощь экспатриированного русского им была не нужна.

Американцы были бы лучше.

Он увидел, что счастье вести сегодня англоязычную группу выпало его самому близкому среди прочих гидов другу - на самом деле, не такому уж и другу и не такому уж близкому - Теодоре Сенхилос.

Это можно было исправить. Малженицер знал, где сейчас могла бы быть Теодора. Она, видимо, тоже слишком поздно встала, чтобы позавтракать и, несомненно, заглатывала сейчас последнюю чашечку кофе в маленькой закусочной за утлом. Потому Малженицер весело помахал рукой менеджеру и поспешил туда. Он отмахнулся от официанта, пытавшегося предложить ему настоящий франко-американский тост на завтрак и сел рядом с пожилой женщиной.

- Не поменяетесь ли вы сегодня со мной? - начал улещать он.

- Помните, три недели назад, когда вашему внуку стало плохо в школе, я отвез по вашей просьбе ваших туристов в отель.

- И за эти три недели я трижды делала это для вас, -возразила она. Говорила она язвительным тоном, но она всегда так говорила. - И сколько же раз я должна вам платить за то одолжение? В любом случае, я говорю по-английски лучше вас.

- Но и по-немецки вы говорите лучше меня, - подлизывался Малженицер. Это была чистая лесть и полнейшая неправда. Он очень хорошо изучил немецкий - там, где быстро научиться говорить и понимать по-немецки увеличивало шансы остаться в живых.

Теодора распознала лесть. Ей стало весело, она фыркнула, но не стала опровергать его слов.

- И потому, - продолжал он, - мне нужно попрактиковаться в английском, чтобы к тому дню, когда моя виза будет подтверждена, я был бы готов.

- Ну, для этого у вас куча времени, - сказала она. Не то, чтобы она против обыкновения хотела сказать ему неприятное - она просто констатировала то, что, по ее мнению, было фактом. К несчастью, Малженицер часто думал так же, но не сегодня. Известия от Марсианской экспедиции были слишком восхитительны, чтобы оставлять место таким сомнениям.

- Но это время придет! Вы сегодня слушали радио? Я буду им нужен, Теодора. Где еще они найдут эксперта по советской космической программе?

- Конечно, в Москве! Не в Афинах же.

- Но в Москве нет таких людей, которые могли бы им понравиться, - указал Малженицер.

- Без визы и вы им не понравитесь, - сказала она, но уже мягче. Покачала головой. - Все те же мечты, Воля. Если бы вы были нужны американцам, они приняли бы вас двадцать лет назад, когда вы сбежали из Союза. И вы не были бы полуголодным гидом в Греции, тем более в Афинах, о которых вы так мало знаете. - Однако она смягчилась - немцы или американцы, какая разница? В конце концов, для женщины, свободно говорящей на шести языках, все равно кого вести.

- Хорошо, мы поменяемся, - нехотя сказала она, -Я скажу Стратосу. Но в благодарность вы заплатите за мой кофе.

Стратос был раздосадован сменой назначений.

- Я сам распределяю гидов по группам! - кричал он, как и всегда. Но, как и всегда, оставил все как есть. Стратос недолюбливал Малженицера - по мнению последнего, из-за того, что Стратос всю жизнь состоял в коммунистической партии Греции и потому не мог питать приязни к русскому, сбежавшему со своей родины на загнивающий Запад. Тем не менее, по этой же причине Стратосу приходилось держать в штате хотя бы одного русскоязычного гида. Это был вопрос скорее политики, а не бизнеса. Даже если бы в агентстве сделали вид, что русских вообще не существует, на его финансовые дела это повлияло бы очень мало - за месяц туристов из России не набралось бы даже на автобус. Но директора беспокоили не презренные деньги. Поэтому Стратос смотрел сквозь пальцы на то, что Малженицер говорил по-немецки и английски с сильным акцентом, даже на то, что он вообще не был греком, для того лишь, чтобы, когда торговые представительства Киева и Ленинграда разрешали своим сотрудникам на несколько часов отлучиться, чтобы ознакомиться с историей и культурой древней

Греции, у них был бы во время тура безупречный (и, прежде всего, аполитичный) говорящий по-русски гид.

В этом отношении Малженицер подходил как нельзя лучше. Когда он сопровождал русских, всю злость и обиду на Советы, что жили в его сердце, он прятал за улыбкой. Он понимал, что если Стратос будет им недоволен, то он потеряет работу. А за этим почти наверняка последует еще худшее, потому что правительство Греции скорее всего перестанет смотреть сквозь пальцы на его нелегальное положение.

А в умении скрывать чувства Малженицер был весьма искушен, поскольку это тоже помогло выжить молодому человеку, который, по несчастью, попал в плен при немецком наступлении в 1942 году… и который оказался настолько глуп, что воспользовался лучшим, по его мнению, способом выбраться из нацистского лагеря для военнопленных.

Малженицеру никогда не везло с правительством. Русское правительство отправило его на войну, где он попал в плен. Немецкое сделало все, чтобы уничтожить его. Греческое терпело его только потому, что он изо всех сил старался держаться тише воды, ниже травы. Ему не нравилось ни одно из них. Поэтому, как считал Малженицер, он как нельзя лучше подходил на кандидатуру американского гражданина - он видел, что американцы никогда не соглашаются со своим правительством, что не мешает им каким-то образом оставаться свободными и богатыми.

Малженицер был уверен, что он очень подошел бы Соединенным Штатам Америки, если бы ему удалось убедить этого кретина в консульстве выдать ему визу.

Итак, пока его туристский автобус тяжело протискивался сквозь переполненные афинские улицы, Малженицер оценивающе рассматривал своих сегодняшних клиентов, не забывая, тем не менее, о своей работе. Он не преминул указать на Адрианову Арку и храм Зевса Олимпийского - или на то, что осталось от них за тысячелетие небрежения и пару десятков лет кислых дождей. Он показывал лучшие рестораны и кондитерские, самые модные торговые улицы. Он показывал пассажирам смену караула эвзонов, Парламент и прочие государственные здания. Но все время он обращался к каждому из сидящих в автобусе, пытаясь наметить свою жертву.

В первых трех рядах подходящих людей не было - там сидели австралийские туристы-походники. Нечего было взять и с сидящих в конце автобуса. Правда, все они были американцами, но с виду никому из них не было больше двадцати пяти, и уж конечно, ни один из них не казался человеком, имеющим хоть какой-нибудь вес в государственном департаменте.

К удивлению Малженицера, остальными американцами были три чернокожих пары. Малженицер изучающе разглядывал их, двигаясь по проходу между креслами, держась за поручни. Похоже, черные путешествовали вместе. Что ж, понятно. Может быть, Малженицер не слишком знал, чего ждать от них, поскольку с черными никогда много не общался. Эти были не из тех, кого увидишь в кино - с плейером, танцующих на ходу под джаз. Не похоже и на то, что они были бы способны кого-нибудь пристукнуть. Они были очень модно одеты, согласно стилю американских туристов в жаркой стране - все три женщины и один из мужчин были в шортах, все в солнцезащитных очках. Все равно - надежд на удачу было меньше, чем он надеялся. Из того немногого, что он знал, он мог предположить, что пользы от них ему будет мало. Возможно, это были дантисты или какие-нибудь церковные деятели, поскольку никакие другие чернокожие американцы, по его мнению, не были достаточно богаты, чтобы путешествовать по Греции. В любом случае, они не казались влиятельными в той области, в которой ему было нужно.

Не слишком многообещающая ситуация. Утреннее радостное настроение Малженицера медленно начало ухудшаться. И все же он не собирался отступать. Пока автобус, поскрипывая, поднимался вверх по холму к ступеням Парфенона, Малженицер курсировал по проходу. Ему следовало бы стоять у микрофона, и водитель, глядя в зеркало, удивленно взирал на его спину. Но Малженицер решил сделать то, что обычно оставлял на конец экскурсии. Он прошел по автобусу от сиденья к сиденью, спрашивая, в какой отель хотела бы вернуться каждая из пар, тщательно прислушиваясь к акценту на случай, если вдруг он проглядел удачу. Однако все было как прежде, но Бог нынешним утром все же благоволил ему.

Один из чернокожих хмуро читал «Интернэшнл геральд трибюн», раскрытый на заголовке, гласившем:

«ПРЕЗИДЕНТ ОДОБРЯЕТ ПЛАН СЛЕДУЮЩЕЙ ЭКСПЕДИЦИИ НА МАРС», а его супруга, обернувшись к сидевшей сзади нее другой чернокожей женщине, пожаловалась:

- Я не ожидаю доброжелательного отношения именно потому, что брат Джеффри заседает в Конгрессе, но все же я думаю, что здешнее посольство могло бы дать нам хотя бы компенсацию, как и всем американским гражданам в чужой стране, когда они теряют чемоданы с вещами при полете.

Брат конгрессмена!

Еще никогда Малженицер не был так близок к тому, кто обладал реальной властью в Америке - и как раз в тот день, когда американский президент объявил о начале новой марсианской программы! Как раз в тот день, когда это может оказаться наиболее кстати!

Владимир Малженицер вовсе не собирался предавать свою родину. Он даже-не думал, что сейчас именно это и делает. По мнению Малженицера, его страна сама предала его. Сначала она послала его, шестнадцатилетнего мальчишку, в Красную Армию, чтобы сражаться в Великой Отечественной войне против Адольфа Гитлера. Ну, это можно понять, и он безусловно это признавал. Гитлер двинул против СССР танки и самолеты, а также армии прекрасно обученных убийц, поэтому солдаты были жизненно необходимы. Юный Володя Малженицер был счастлив сражаться за родину. Если быть русским не было для этого достаточной причиной, то быть русским евреем - хотя и не считающим себя избранным, неверующим и даже необрезанным - это несомненно было причиной.

Но затем Верховное командование Красной Армии, следуя непонятно какой стратегии, бросило дивизию Малженицера - одну - против железного удара двух наступающих армий. Приказ был - выстоять любой ценой. Первому же советскому солдату, который посмеет отступить - пуля в лоб. Они не могли отступать. Они также не смогли выстоять против всесокрушающей мощи немецкого удара. Для солдат из дивизии, в которой был Малженицер, оставалось два пути. Можно было сдаться. Или умереть. Малженицер решил не умирать.

Чуть позже, обнаружив, что немецкий лагерь для военнопленных не лучше Освенцима, разве что не так эффективно уничтожает людей, он изрядно разуверился в том, что сделал правильный выбор.

Но затем в один зимний день, когда в будущем виделся только мучительный конец, в лагерь прибыла делегация. Они были одеты в форму, накормлены, важно расхаживали повсюду, щеголяя прекрасно сшитыми мундирами и офицерскими знаками. И они говорили по-русски! Они и были русскими. Эти люди прибыли из штаб-квартиры генерала Власова, и прибыли они с потрясающим известием.

- Храбрые русские солдаты! - призывали они. - Присоединяйтесь к нам! Мы создадим Русскую Освободительную Армию! Мы будем сражаться против предавших нас большевиков, пока не свергнем их порочный режим! Затем мы освободим нашу возлюбленную Россию!

Это звучало очень убедительно, чтобы не сказать великолепно.

Этот генерал Власов, как знал каждый солдат Красной Армии, не был ни хулиганом, ни троцкистом. Генерал Власов был награжден медалью самого Сталина за отвагу и искусство. В своей последней кампании он был взят в плен немцами, но ведь Малженицер и прочие заключенные лагеря тоже.

Поэтому юный Малженицер, уже почти девятнадцатилетний, вступил во власовскую армию, созданную из русских военнопленных и предназначенную сражаться на стороне Германии против своих братьев.

По крайней мере, его кормили. По крайней мере, он получил униформу взамен своих лохмотьев - еще тех, в которых он сдался, пусть даже это была немецкая форма. По крайней мере, по окончании войны Владимир Малженицер был все еще жив, и в этом он оказался счастливее двадцати миллионов своих соотечественников.

Но затем счастье от него отвернулось.

Когда Германия капитулировала, власовцам тоже пришлось капитулировать. Теперь удача повернулась лицом к немцам. Их согнали в лагерь для военнопленных и затем, через действительно очень короткий срок, через год или два, им позволили вернуться по домам. А власовцев погнали в Гулаг.

Вот так девятнадцатилетний Малженицер превратился в тридцатилетнего Малженицера прежде, чем хрущевская амнистия опустошила некоторые лагеря, и совершенно не готовый к этому Малженицер вновь оказался свободным человеком. Или свободным, как и каждый советский гражданин с позорной отметкой в паспорте.

Годы Гулага не пропали для Малженицера впустую. Очень рано он нашел полезного друга в лице пожилого человека по имени Костя Гершуни.

Костя был немолод, но силен, более того - он когда-то был ученым - ракетчиком. Он лично знал Циолковского. Ему даже разрешали выезжать за границу! Долгими лагерными ночами Костя с гордостью рассказывал жадно слушавшему. Малженицеру об этих замечательных днях. Ему было разрешено посетить только что образованное Берлинское Немецкое Ракетное общество. Он даже однажды пересекал Атлантический океан, чтобы побеседовать с американцем Годдардом на его полигоне для игрушечных ракет в Уорчестере, Массачусетс, США. Это были волшебные путешествия, рассказывал старик Малженицеру, улыбаясь сквозь слезы, но они стоили ему слишком дорого. Именно из-за этих связей с Западом он в числе первых попал в лагерь во время параноидальной сталинской чистки в 1930-х.

Но именно эта запись в протоколе сделала его жизнь в лагере сносной для старика. Когда в 1947, после окончания Великой Отечественной войны, вождь решил поддержать обретенный Советским Союзом блестящий статус супердержавы, это означало - готовьтесь к созданию ракетного оружия и космическим полетам. А основой для этого была ракетная техника и сопутствующие науки. Это освободило Костю Гершуни от отупляющего физического труда в тундре и привело его к новому назначению - помочь построить на пустом месте новый космический город Байконур. Поскольку Малженицер блестяще успевал по математике в школе, старик смог взять с собой своего младшего товарища.

Итак, за пару десятков лет со дня своего освобождения Малженицер медленно достиг почти почетного положения. Он никогда не был значительной фигурой в советской космической программе. С тех пор, как он помогал строить Байконур, его оставили работать здесь. Однажды он делал кое-какие расчеты для Шкловского. Он помогал рассчитывать орбиты для дюжины космонавтов. Ему доверили проверять программу отправки первого зонда «Венера» на Венеру - ему и многим другим потому, что проверяющих самих постоянно проверяли. В конце концов, ему даже разрешили присутствовать на заседании Международной Федерации по Космонавтике в Вене. Именно этого случая он и ждал. Он плюнул на пенсию и отправился в американское посольство просить убежища.

Американцы не приняли его.

Есть инструкции, сказали ему, у них связаны руки. Он признал то, что был в армии Власова, так ведь? А власовские армии были на самом деле нацистскими частями СС, разве не так? Что же, иммиграционные законы весьма строги. Никаких бывших нацистов или тех, кто служил в боевых частях нацистской партии, пуритански чистые Соединенные Штаты не принимают… разве что, конечно, какая-нибудь влиятельная персона действительно захочет дать ему гражданство - тогда к чертям все иммиграционные законы. Но никому не была нужна такая мелкая рыбешка как Малженицер. Уходите, сказали ему. Вы ведь еврей? Так попытайтесь уехать в Израиль, там должны принять вас.

Израиль принял его, но Малженицер обнаружил, что там не очень любят бывших эсэсовцев, даже если у них родителями были евреи.. Поэтому Малженицер счел за благо, когда ему удалось бежать в Грецию под прикрытием туристической визы.

С тех пор он там и остался.

В Греции не было работы для специалистов по космосу. С другой стороны у греков человеку, говорящему на нескольких языках, способных запомнить наизусть историю Золотого века Перикла и изложить ее туристам, можно было найти работу, хотя и не высокооплачиваемую. Так Малженицер стал туристским гидом. Он думал, что и умрет гидом. Пока не появились марсиане.

Уродливые, мерзкие твари, нежно думал Малженицер, вряд ли разумные, невзрачные животные размером с терьера, с телом тюленя и паучьими лапками - что за дело?

Это же марсиане!

Они, как ничто со времен первых шагов человека по поверхности Луны, вдохнули жизнь в заглохшее было освоение космоса. Теперь же президент Соединенных Штатов с определенностью заявил - это как раз было в газете, - что будет отправлена еще одна марсианская экспедиция! Самое большее через несколько лет еще один флот космических кораблей поднимется на орбиту с выжженной площадки на мысе Канаверал…

И они унесут - может быть, унесут - Владимира Малженицера из Афин.

На древних неровных камнях площади на вершине Акрополя Малженицер собрал всю паству - точь-в-точь как апостол Павел однажды на Ареопаге, что был как раз напротив.

- Этот храм Парфенон, - пробубнил он, - был построен великим художником Фидием две тысячи пятьсот лет назад. Он жестоко пострадал до время освободительной войны против турок. Затем он был ограблен… пострадал еще больше, - быстро поправил он себя. Он говорил не с немцами или русскими - кое-кому могло не понравиться упоминание о лорде Элджине как о грабителе, - когда многие наиболее ценные фрагменты скульптур были увезены в различные музеи мира. Весь этот мрамор был добыт из горы, которую вы можете увидеть у меня за спиной, и доставлены сюда. Мраморные блоки складывали без известкового раствора, способом, который применялся в течение многих столетий. Почему этот храм зовется Парфеноном? Потому что он был посвящен богине Афине Партенос, что значит - девственница. А почему холм, на котором мы сейчас стоим, зовется Акрополь? Потому что по-гречески это означает высокое место. Это была самая высокая точка древних Афин. Теперь, - закончил он, - у вас есть сорок пять минут чтобы побродить, пофотографировать, может, выпить прохладительного напитка в кабачке у подножья лестницы. Встретимся в автобусе… - обычная лекция еще не была закончена. Он по обыкновению умолял не опаздывать и путал, что автобус уедет без тех, кто опоздает. Но туристы попались опытные, - эту страницу инструкций они знали не хуже его, и группа начала рассасываться.

Это было на руку Малженицеру. Он не спускал глаз с одной из трех пар. Когда они повернулись и зашагали прочь, он ловко встал у них на пути, улыбнулся и обратился к чернокожему брату конгрессмена:

- Не хотите ли пройтись вместе со мной? Здесь наверху есть несколько особенно удачных точек для фотографирования - может, вы хотите, чтобы я щелкнул вас всех вшестером?

Конечно, они хотели.

Среди вещей, которые Малженицер знал очень хорошо, было умение очаровать туристов - это приносило чаевые. Он прочел им свою лучшую лекцию за всю свою карьеру - о Фидии и огромной исчезнувшей статуе, о разрушенном сооружении, которое когда-то было воротами, через которые выходили к Парфенону - об Ареопаге. Ареопаг - вот ключевая точка. Он подвел их к этому моменту с изяществом.

- Именно с этого камня, - показал он, - апостол Петр проповедовал к афинянам, и с этого же камня был проклят за преступление Орест. Вы знаете, почему Ареопаг так называется? Это может быть переведено как «Холм бога войны». Марсов Холм. Возможно, - сказал он, сверкнув глазами, - какой-нибудь богатый американец купит его и увезет в Штаты, поскольку Америка вне всякого сомнения имеет сейчас право на все, что связано с Марсом! О, я действительно в восторге от ваших ученых! Я сам много лет работал на советскую космическую программу прежде, чем мне удалось бежать. Я участвовал в расчетах многих посадок, в расчете марсианской орбиты… Можно сказать, что я, - резко добавил он , - что я практически был в свое время главным специалистом по исследованию Марса. Но теперь…

Он улыбнулся, пожал плечами и перешел к следующим прославленным памятникам Греции. Но он знал, что привлек их интерес.

К тому времени, когда автобус был готов к отправке, он успел обменяться с ними соболезнованиями по поводу недостатков неряшливых приспособленцев-дипломатов, служащих в американском посольстве. Он поразил их кратким курсом истории советских, немецких и американских космических исследований. Он выяснил, что высокий, неприступный человек по фамилии Байард -юрист; полный, с дурацкой маленькой бородкой и почти белой женой - бизнесмен, занимающийся недвижимостью. А человек по имени Тэтчер, слава Богу, действительно был братом конгрессмена от Иллинойса! И еще он получил приглашение - слегка прохладное - посетить их в отеле и выпить с ними сегодня вечером.

Когда тур закончился, сердце Малженицера пело. Наконец-то Америка стала для него возможной! Какими бы марсиане ни были мерзкими и жалкими, они послужили его целям. Американцы хотят высадить на Марс свою следующую экспедицию, и теперь, когда у него нашелся возможный союзник и помощник, он сможет еще в этом поучаствовать!

В отеле Джорджетта Тэтчер заявила мужу:

- Я не хочу связываться с этим человеком, Джеффри. Может, он шпион или еще что-нибудь такое.

- Лапочка, - рассудительно ответил ее муж, - да что мы такого знаем, чтобы за нами шпионить?

- Я имею в виду - не русский шпион. Может, цэрэушник. Или (IRS).

Ее муж как раз пил. Как любой американский бизнесмен, при звуке «IRS» он вздрогнул и чуть не пролил виски. Но это было лишь мгновенное замешательство.

- Нечего беспокоиться, - сказал он.

- Ну, да, - сказала Джорджетта Тэтчер. Затем, быстро меняя мнение, продолжила: - Ладно, в любом случае действительно было бы интересно узнать побольше об этом человеке. Может, я даже смогу прочесть в церкви лекцию о нем.

- Конечно, - согласился Тэтчер. Он привык к тому, что его супруга делает диаметрально противоположные заявления - за и против чего-либо нового, но затем почти всегда выбирает новизну. Джорджетта могла сбить мужа с толку, но никогда не надоедала ему.

Джефф Тэтчер не был ни дантистом, ни министром, но его отец был первым, а отец Джорджетты - вторым. Тэтчеры поженились и начали свою взрослую жизнь как раз вовремя, чтобы воспользоваться благами революции в гражданских правах. Сбережения дантиста и изощренное хитроумие министра позволили этим двоим поступить в Северо-Западный Университет, где они и встретились, а потом поженились. Ни сам Тэтчер, ни его брат не последовали по стопам отца в деле лечения зубов. Старший, Уолтер, выбрал юриспруденцию, затем политику. Он уже второй срок заседал в Палате представителей, и имя сенатора от Иллинойса даже иногда упоминалось. В финансовом смысле Джеффри даже опередил брата. Он специализировался по управлению бизнесом. Благодаря тому, что они родились тогда, когда родились, и благодаря тому, что у них были такие родители, оба брата очень скоро опередили своих предков. Джеффри вместе со своим шефом отметил день перед присуждением степени и в заключение получил отличную работу в большой корпорации, которая хотела улучшить свой имидж в смысле расового равенства.

Это событие стало переломным. Ни Джон Браун, ни Гарриет Бичер-Стоу не могли даже и представить себе, как потом сложилась жизнь Тэтчеров. Федеральное Жилищное Управление дало им ссуду в восемнадцать тысяч долларов на приобретение дома с четырьмя спальнями в северо-западном пригороде - теперь в нем был плавательный бассейн, солярий и инфляция примерно в четверть миллиона. Когда Джеффри решил начать собственное дело, Управление Малого Бизнеса ссудило ему денег, и теперь он был президентом страховой компании, с годовым доходом в шесть миллионов долларов премиальных. Пригородная методистская церковь либерально приняла в ряды своих прихожан первую чернокожую чету (но очень респектабельную чету) из тех, что жили в округе, и очень быстро избрала Джорджетту Тэтчер председательницей своего совета по общественным делам, а вскоре после этого и членом правления местной школы. Детей у Тэтчеров не было. Но они преуспевали, и у них в гараже стояли две последние модели БМВ, к тому же каждый год они отправлялись в тур по Европе.

Они сидели в баре, ожидая Малженицера - типичная пара средних лет - слишком молоды для гольфа, но слишком стары для джаза, и они это осознавали. Джеффри пил коктейль, Джорджетта взяла на пробу оузо. Она была в бледно-голубом шелковом костюме, он - в пиджаке стиля сафари блекло-песчаного цвета - оба одеты так же изысканно, как и другая пара по соседству с ними.

- Мы того гляди пропустим представление на досках,-сказала Джорджетта, наливая немного воды в бокал и глядя, как оузо становится молочно-белым. Она не жаловалась, она только еще раз напоминала.

- Но мы как раз успеем к бузуки, - примирительно сказал ее муж. Они собирались - не по инициативе Малженицера - пройтись по ночным Афинам, пообедать в греческой таверне с музыкой и попасть на представление son et lumiere в одном из древних амфитеатров. Джеффри это казалось более интересным, чем пить с этим противным старым иностранцем, но Байард и Свенсон поговорили с ним, и он изменил свое мнение.

- Вот и он идет, - сказала Джорджетта Тэтчер, уставившись в свой молочно-белый напиток.

- Пусть подойдет, - сказал Джеффри. Он не смотрел по сторонам. Его немного удивлял этот человек, который ясно дал понять, что не ожидает платы за этот вечер, но вне всякого сомнения не отказался бы от чаевых. Или чего-нибудь еще: по опыту Джеффри, всем чего-то было нужно. Но это было правильно - ведь Джефф Тэтчер и сам так поступал.

Время от времени Владимир Малженицер бывал во всех больших отелях Афин, не в тех, что служат причудливой ловушкой для туристов, но в действительно элегантных, которых никогда не заказывают туристские брокеры. Короче говоря, это декадентское изобилие угнетало его. Но сейчас все было по-другому. Он с удовольствием осматривал вестибюль. Его не поражали ни зеркальные стены, ни огромный золотой маятник Фуко, высотой в шесть этажей. Что действительно производило впечатление на Малженицера, так это деньги. Он до гроша знал, сколько стоили комнаты, еда и напитки в таких местах. Американцы! Как чудесно, как по-американски это - иметь средства, чтобы столько переплачивать, да еще почти получать от этого удовольствие!

Он оглянулся, нахмурился, когда портье чуть не назвал его по имени и стал торопливо пробираться между столиками бара к дальнему концу вестибюля.

- Миссис Тэтчер, мистер Тэтчер, - он лучезарно улыбался, стараясь не показывать золотые зубы - американцы это считали вульгарным, и он это знал. Он торжественно вынул маленькую коробочку шоколадных конфет. - Небольшой подарок для еще большего удовольствия от пребывания в Афинах, - сказал он, отдавая ее.

- Как мило, - сказала чернокожая женщина, снимая с коробочки ленточку медного цвета, стараясь не повредить маленькую веточку сирени под бантом. Малженицер одобрительно смотрел, как бережно она открывает коробочку - ведь он заплатил восемьсот пятьдесят драхм за восемь шоколадных конфет, и он оценил ее осторожность.

- Смотри, Джеф, - сказала она, - конфеты!

- Вы очень любезны, - сказал Тэтчер. - Не хотите ли подняться наверх, мистер Солженицын? Наши друзья не простят нам, если мы не дадим и им поговорить с вами.

- О, конечно! - вскричал Малженицер, польщенный тем, что его просили подняться в комнату отеля - это было почти как приглашение в чей-нибудь дом. - Но, могу ли я вас попросить… Моя фамилия Малженицер, а не Солженицын, хотя, честно говоря, - подмигнул он, - очень лестно, когда вас путают с этим великим русским, величайшим из мировых писателей!

- Ваша правда, - сказал Тэтчер. Он записал его имя на чеке и пошел к лифту, Малженицер вслед за ним. Лифт двигался так плавно, что Малженицер вряд ли замечал, как они проезжали этажи. - Это в конце холла, - сказал Тэтчер, указывая путь.

- Да, хорошо, - с удовольствием ответил Малженицер. Все лучше и лучше! Комнаты в конце холла не были просто комнатами - это были номера люкс. О, как же он был прав, выбрав этих черных американцев, убеждал он себя, улыбаясь и болтая, пока они шли через холл.

Это действительно был люкс. Не один из тех больших люксов, в которых останавливаются настоящие богачи или политически важные персоны, но все же эти гостиная и спальня стоили за ночь больше, чем Малженицер зарабатывал за месяц. Здесь были и остальные две пары. Они элегантно поднялись, приветствуя вошедших Тэтчеров и Малженицера. Мужчины пожали друг другу руки.

- Вам надо выпить, - сказал тот, которого звали

Байард. Он показал рукой на буфет. Малженицер увидел виски, бурбон, два сорта ликера, полдюжины этих сладких американских поп-содовых напитков, а рядом с ними блюда с канапе, вафлями или тостами, даже розетку с икрой. - Что вам угодно? Семь и семь будет как раз, мистер Мал… Малжен…

- Малженицер, пожалуйста. Прошу прощения, это такая труднопроизносимая фамилия… - извинился он. -Не могли бы вы называть меня Воля? Это краткая форма моего имени Владимир.

- Конечно! - тепло сказал Байард, но его жена возразила:

- Но не будет ли это звучать так, будто мы обращаемся к вам как к слуге? - Гвен Байард преподавала в чикагской средней школе французский язык до того, как бизнес с недвижимостью, которым занимался ее муж, начал процветать, и она прекрасно понимала разницу между tu и vous. -

- Но я и есть ваш покорный слуга, дорогая моя леди,-галантно сказал Малженицер. - В конце концов, здесь, в Греции, я только жалкий туристский гид, хотя у себя на родине я много лет был в нашей космической программе кое-кем более заметным.

- Да, - сказал Тэтчер. - Я хотел поговорить с вами об этом. Садитесь же! Вы уже выпили, чтобы Тед налил вам еще?

Малженицер моргнул. Он еще даже не пригубил. Считалось ли у американцев оскорблением, если тебе налили, а ты не выпил это сразу? Он глотнул, почти поперхнулся приторно-сладкой содовой, которой было разбавлено виски и все-таки сумел проговорить:

- Да? Вы хотите узнать о советской космической программе? Что ж, хотя я несколько лет не занимаюсь ей, но моя работа состояла в расчете баллистических орбит - о, уверяю вас, для сугубо мирных целей…

- Вы говорили о Марсе, - перебил его Байард.

- Марс? Да-да. Я много занимался расчетом орбиты…

- Я имею в виду Марсов Холм.

- Марсов Холм? - Малженицер потерял нить разговора. Он нахмурился и отпил еще глоток.

- Вы сегодня рассказывали нам об -›том. Тот маленький холм у Акрополя. Вы как-то еще называли его.

- О да, конечно, Ареопаг, - просияв, воскликнул Малженицер.

- Марсов Холм. Холм, с которого проповедовал святой Павел. Конечно, - добавил он, пытаясь разобраться, чего добиваются эти чернокожие. - Но в этом случае Марс обозначал не планету, а древнего бога.

- Но ведь это правильное название? В смысле, по-английски, - напирал Байард. Казалось, что это действительно беспокоит его. Когда Малженицер неохотно кивнул, Байард расслабился и окинул своих друзей торжествующим взглядом. - Что же вы, мистер… Воля, вам же еще осталась пара глотков! Кончайте с этим, и я налью вам еще!

- У них такие прелестные названия, правда? - сказала миссис Свенсон, предлагая Малженицеру поднос с канапе, пока Байард снова наливал ему в бокал.

- Конечно, - сказал Малженицер. Он вовсе не был уверен, что понимает, о чем речь, но его «конечно» можно было расценить как «конечно, я с удовольствием возьму канапе». Он взял ближайшее. Оно оказалось намазанным каким-то сладким мягким сыром с тонким ломтем бледного и почти безвкусного перца сверху. Он куда больше предпочел бы икру, хоть она и была красной, но он не знал, как попросить. И потому он занялся вновь наполненным бок;июм. Напиток был тягучим и сладким, как детское питье, но с привкусом алкоголя, и Малженицер начал ощущать его действие.

- Поговорим о деле, - любезно сказал Джефф Тэтчер.

Малженицер спрятался за еще одним вежливым «конечно». Он даже сумел удержаться от вопроса, хотя и не мог представить себе, о каком деле идет речь, разве что… разве… Он не смел и подумать, что это «разве что» может быть тем самым, о чем он так безнадежно мечтал.

- Мне кажется, что вы говорили, будто вы были специалистом по Марсу в советской космической программе? - резко спросил Тэтчер, почти как судебный следователь, записывающий на пленку основные показания прежде, чем подвести обвиняемого под высшую меру.

- О да! - Затем, взяв себя в руки: - Да, конечно. На Байконуре. Много лет. Я работал по многим направлениям в советской космической программе, в частности рассчитывал марсианскую орбиту. Вы помните наш орбитальный проект?

Было совершенно ясно, что нет. Малженицер внутренне вздохнул, но на его губах по-прежнему была легкая улыбка и говорил он беспечным тоном.

- От нашего марсианского корабля требовалось выйти на сильно наклонную орбиту вокруг планеты. Она не могла быть точно полярной - у нас нет такой маневренности, как у ваших великолепных кораблей - но она была рассчитана так, чтобы за семь недель орбитер мог снять карту примерно 93,8 процентов поверхности планеты. Картографированием, - пояснил он, - я имею в виду, естественно, не обычные съемки. Нет, конечно, нет! В дополнение к оптическим системам у нас были приборы инфракрасного и ультрафиолетового диапазона, также радар для нанесения контуров на карту, магнетометры, всякое тонкое оборудование. И, - добавил он, неодобрительно пожав плечами, - орбиту и коррекцию курса рассчитывал я. - И, если честно, еще сорок пять человек. И все же это не было ложью. Малженицер решил не лгать, по крайней мере в том, где его ложь могли раскрыть. Хотя риск был невелик. Откуда американцам знать в точности, кто и что делал на Байконуре, когда даже Советы не знали своих работников по именам?

- Что это? - удивленно спросил он, когда мистер Свенсон вынул что-то из кейса и протянул ему.

- Если вы знаете Марс, - сказал Свенсон, - то вы знаете, где находятся эти места?

Малженицер уставился на бумажку. Это была карта Марса. Не очень-то хорошая. Ее, наверное, вырвали из международного выпуска «Ньюсуик». Но на ней была вся планета - оба полушария в проекции Меркатора.

Он взглянул на пристально смотрящих на него людей, затем вынул из кармана пенсне. Протер линзы маленькой салфеточкой, которую дал ему мистер Байард и изучил карту.

- Да, это Марс, - нерешительно сказал он, не понимая, чего от него хотят.

- Но конкретные места, - настойчиво повторил Свенсон, - вы знаете, что это за места?

- Он имеет в виду те, у которых приятные названия, Воля, - помогла ему жена Свенсона. - Как вот это, Лакус Солис, видите?

Малженицер уставился на нее, затем склонился над картой.

- Да, Лакус Солис, - сказал он. - Или, по-английски, Озеро Солнца. Конечно, это на самом деле не озеро, вы сами понимаете. Всем этим основным подробностям рельефа названия были даны очень давно астрономами, у которых не было очень хороших телескопов. Они, возможно, считали, что это на самом деле озеро, но мы теперь знаем точно, что на всем Марсе свободной воды в любом состоянии не наберется на такое большое озеро!

- Озеро Солнца, - задумчиво сказал Байард. - Сан-Лейк драйв? - Он пожал плечами и ткнул в карту пальцем. - А это?

Малженицер посмотрел туда, куда указывал палец.

- А, это Олимпус Монс. Это гора, настоящий вулкан,самый высокий из вулканов, обнаруженных в солнечной системе. Сейчас, естественно, потухший.

Миссис Свенсон поджала губы.

- Я не знала об этом «Монсе». Это, знаете, звучит приятно, даже как-то… сексуально.

- Мы можем называть ее горой Олимп. Олимпус Маунтэйн паркуэй? Маунт Олимпус драйв? - сказал ее муж.

- Уже вторая «драйв», дорогой, - заметила миссис Свенсон.

- Запиши названия - попозже разберемся, - скомандовал муж. - О'кей, Воля. А остальные названия?

- Дайте же ему еще выпить, - добродушно сказал Тэтчер. - Вы что, не видите, что слишком рьяно взялись за него?

Пей тут или не пей, решил Малженицер, но насели они на него действительно весьма изрядно, и, что больше всего его тревожило, он не понимал, ради чего он сейчас старается. Каждое название, которое он читал на карте, вызывало некую реакцию. Он не понимал, к чему все это. Валлес Маринерис показалось им скучным, хотя по размеру она далеко превосходила Гранд Каньон. Утопиа Планита - в ответ отрицательно покачали головой.

- Видели мы Утопию в Шомберге, - загадочно сказал Байард, и, когда Малженицер ухватился за Хризе Планита и рассказал им, как там опустился американский «Вайкинг», Байард только и заметил:

-  Как-то религиозно звучит.

Затем мужчины снова сели, глядя друг на друга. Байард кивнул Свенсону. Свенсон кивнул Тэтчеру. Тэтчер сказал:

- Думаю, пора еще выпить. - Казалось, он доволен, хотя Малженицер и не видел для этого причины. Свенсон тоже выглядел довольным, он весело болтал, наливая всем по новой, Байард, вставший, чтобы ему помочь, тоже.

- Надеюсь, я был вам полезен, - уныло сказал Малженицер.

- О да, Воля, - лучезарно улыбнулся Байард. - Идите сюда. Сейчас поговорим о деле. Мне кажется, вы сможете помочь нам в небольшом проекте, который мы собираемся осуществить вблизи Чикаго.

В жизни Малженицера и раньше бывали моменты триумфа - хотя и немного, - но, конечно, ни один не шел в сравнение с этим! Его охватил жар. Малженицер попытался подняться из глубокого кресла, чтобы взять «освежающее» - это уже, кажется, четвертый бокал? - думал он. Но какое это имеет значение! Когда же и отпраздновать это, если не сейчас?' Чикаго! Он смаковал это слово, глотая новый напиток. Он даже не ощущал сладкого лимонного вкуса. Он смаковал это восхитительное слово. Чикаго - это Америка.

Правда, в замешательстве говорил он себе, он не слышал о каких-либо космических сооружениях вблизи Чикаго. Нет. Такое было в Хьюстоне, или на мысе Канаверал, или в Ванденберге в Калифорнии, или в Хантсвилле в Алабаме. А Чикаго, как был почти уверен Малженицер, находился значительно севернее, поэтому там не могло быть, по крайней мере, посадочной площадки - только русские сажали корабли в холодной зоне, потому что выбора не было.

Малженицер ощутил легкое разочарование. Он видел столько снимков мыса Канаверал - с его песками, крокодилами и пальмами, голубым Атлантическим океаном на востоке… Дурак, сказал он сам себе, пальмы есть ив Афинах. Америка - это космос\ Америка - это Америках Он поймал себя на том, что потеет от радости.

Малженицер украдкой вытер лоб салфеткой, волнуясь, как бы кто не заметил. Он старался сидеть прямо, внимательно следя за тем, что происходит. Чернокожий по имени Свенсон взял несколько напечатанных страниц из папки со штампом стенографистки отеля и серьезно заговорил. Малженицер вздрогнул, когда уловил волшебное слово консультант.

- Да-да, - сказал он, сияя, - консультант. Конечно. Если мой опыт может пригодиться. Я был бы счастлив работать для американской космической программы в любом качестве.

Он остановился. Свенсон покачал головой.

- Это не космическая программа, мистер… Воля. Мы говорим о частном бизнесе. Я думал, что ясно дал это понять.

- О, - сказал Малженицер, - А. - Он еще глотнул из бокала. - Да, я понимаю. Я слышал об американских частных космических программах. Чудесно, что они есть. Конечно, поскольку у меня только советские данные, я мало знаю об этих частных проектах…

- Это не космос. Недвижимость.

- А, - слабо кивнул Малженицер. - Строительство. Недвижимость.

- Трое из нас образовали, видите ли, нечто вроде консультационной организации. Чтобы помочь в осуществлении строительства.

- Это первоклассный участок, рядом с Баррингтоном, - вставил Байард. - Тридцать один акр в сельской местности, но со всеми городскими удобствами, такими, как вода, канализация… Все. В основном дома с тремя спальнями, каждый площадью около половины акра. Модели домов почти готовы, и улицы уже проложены. Но, видите ли, я не знаю, как их назвать.

- Да, конечно, - сказал Малженицер, на самом деле ничего не понимая. Он взял бумагу, которую пододвинул к нему Свенсон и посмотрел на заголовок. Он гласил:

ДОГОВОР

между Теодором Байардом, Виктором С. Свенсоном и Джеффри Тэтчером, ассоциация «Марсов Холм», с ограниченным партнерством и (пропуск) Солженицером, постоянным русским представителем в Афинах, Греция.

- Придется изменить имя в контракте, - извинился Свенсон. - Я не был уверен, правильно ли продиктовал.

- Да, для определенности, - кивнул Малженицер, пытаясь понять смысл этого документа.

- Но это прекрасно, - сказал Байард. - Мы назовем все предприятие «Марсов Холм»! Мы назовем улицы согласно марсианской географии - думаю, никто еще не додумался до этого!

- И это так кстати, - добавила его жена. - И в любом случае, хватит называть улицы в честь Гарварда, Принстона, Йеля или именами президентов, или по названию деревьев и птиц. Нам было нужно нечто действительно новое.

- И поскольку мы никогда без вас до этого бы не додумались, - добродетельно закончил Тэтчеру- мы решили, что просто нечестно было бы не взять вас консультантом. С авторским гонораром за каждый проданный дом. И аванс в счет вашего гонорара.

- Итак, - сказал Свенсон, - если вы соблаговолите подписать соглашение…

- Я выдам вам ваш аванс наличными прямо сейчас, -улыбнулся Байард, открывая бумажник. - Двести американских долларов. Посмотрим - по сегодняшнему утреннему курсу за доллар давали примерно триста тридцать песет…

- Драхм, дорогой, - упрекнула его жена.

- Я имел в виду драхмы. - Байард отсчитал двадцать. шесть тысячедрахмовых банкнот. - Мы очень благодарны вам, мистер… Воля. Пожалуйста, укажите в соглашении ваш адрес, чтобы чтобы мы знали, куда высылать ваш гонорар. И… вот так, хорошо. Я был бы рад пригласить вас пообедать с нами, но мы еще раньше запланировали другое…

- Но сначала, - сияя, сказал Тэтчер, - выпьем в последний раз. За Марсов Холм! За лучшее из новых предприятий в северо-западном графстве!

Нетвердо шагнув в плавный до головокружения лифт, Малженицер ощутил настоятельную потребность помочиться. Пошатываясь, он с достоинством пересек вестибюль, холодно кивнув ночному портье, и вошел в мужской туалет.

У него действительно были двадцать шесть тысяч драхм, верно. Почти месячный заработок. Хорошие деньги. Но у него не было визы.

С другой стороны, думал он, опираясь рукой о твердую холодную эмалированную крышку унитаза, чтобы не шататься, он определенно попал в милость, в некую милость у настоящего брата настоящего американского конгрессмена. Так что будут кое-какие основания сослаться на этого конгрессмена при следующем визите в американское консульство. Возможно, что вице-консул, эта баба с каменным сердцем, даже выслушает его.

Торопясь из отеля к площади, где он мог поймать автобус, чтобы добраться до дома, он размышлял: «Сначала новый костюм. Деньги для этого очень кстати! Затем написать письмо конгрессмену. Затем, когда получу ответ, конечно, он будет достаточно вежлив, чтобы ответить мне, еще раз отправлюсь в консульство. И тогда…»

Он не мог представить, что будет за этим «и тогда», но, быстро шагая по жарким влажным улицам Афин к автобусной остановке, он решил, что, в конце концов, счастье, может, и улыбнется ему.

Когда десятью минутами позже три чернокожих пары спустились в вестибюль, они были чрезвычайно довольны собой. В маленьком греческом такси места для всех шестерых не было, поэтому они разделились. Жены поехали первыми. Мужчины, улыбаясь, толпились вокруг швейцара, пока он, неистово свистя, подзывал другое такси. Они не выпивали бокал одним духом, как Малженицер, но все же немного приняли и поэтому были в хорошем настроении.

- Кажется, дождь собирается, - заметил Свенсон.

- А, все равно, - сказал Тэтчер. - Завтра утром будем в Каире.

- Да и какое нам дело до маленького дождичка, когда мы только что выбили у федеральных властей кучу: денег?

Все трое рассмеялись от души, и Свенсон восхищенно произнес:

- И все это нам стоило каких-то двух сотен баксов! Вы, двое, не забудьте внести свою долю!

- В любой момент, - сказал Тэтчер. - Но не забывайте, что мы еще должны выплатить старику Воле его гонорар -как там, пять долларов за дом?

- Я говорил три, - запротестовал Свенсон, оборачиваясь к юристу.

- Да не жадничай, - упрекнул его Байард. - Я написал пять, когда мы составляли контракт. Иначе он вообще никакого гонорара не получил бы, а это выглядело бы незаконно.

- Ну, ладно, - с сомнением сказал застройщик. Затем ухмыльнулся. - Какого черта! Шестьдесят шесть домов. Значит, чуть больше сотни с каждого из нас. Ты уверен, что все в порядке, Тед?

- Абсолютно, - ответил юрист. - Посмотри на факты. Строительство вполне реально. Ты на самом деле собираешься следовать нашим советам как консультантов. Мы совершили поездку в Афины, чтобы привлечь еще и этого консультанта. Мы посвятили ему целый день, все мы, вместе с нашими женами. Мы даже подписали контракт -нет, это железно. Я буду держать под контролем проверку лично для вас двоих, ежели власти будут оспаривать сделку.

- Сотня с мелочью с каждого, и мы окупим всю поездку! - восхищенно сказал Свенсон. - Джефф, это же был прямо-таки мозговой штурм!

- Черт, это блестяще! - согласился Байард. А Тэтчер, наслаждаясь их респектабельностью, энергично пожал плечами.

- Каждая маленькая налоговая скидка идет на пользу,- сказал он. - Особенно в пару тысяч долларов каждая! - Затем, когда такси наконец показалось и вспотевший швейцар открыл перед ними дверь, воскликнул: - Эй!

Остальные остановились.

- Ты что, забыл бумажник? - спросил Свенсон.

-  Нет. Кое-что вспомнил! Каир!

- Ну да, мы летим туда завтра утром. И что? На лице Тэтчера сияла неземная улыбка.

- Пирамиды! Сфинкс! Все эти египетские штучки, понимаете? Вы собираетесь после «Марсова Холма» делать еще одну застройку? Может, мы найдем погонщика верблюдов или кого еще…

- И создадим еще одну консультационную группу? Ох, Тед! - заорал Свенсон. - Слушайте! Вы понимаете, что мы здесь нашли? Каждый год! Китай! Индия! Рио-де-Жанейро, черт побери - ребята, если мы сделаем все

как надо, мы получим налоговые скидки, что окупят наши поездки на десять лет!

- И, - целомудренно сказал Байард, - каждый доллар получен абсолютно законным путем!