Все мы носим в душе глубокую привязанность к земле, в которой родились. Её дух пропитывает нас настолько, что ни одна другая страна не может значить для нас столько же. Я одолел грозный, опалённый огнём Сноссис, но даже там мне не было так жутко, как в Аженгире, где меня поджидало следующее испытание.

В моей стране скалистых островов не водилось никаких насекомых, не досаждали они мне ни в Вапале, ни в Сноссисс. Но здесь на каждого путника сразу налетали тучи мошкары с солончаков. Они кусались, они облепляли незащищенную кожу, впивались в краешки глаз, уголки рта, просто сводили с ума.

И даже самый дух этой страны почему–то производил отталкивающее впечатление. Я чувствовал, как день за днём нашего путешествия по Аженгиру во мне растёт ощущение того, что я чужак, чужак, которого необходимо отпугнуть, что окружающий нас бесплодный мир отторгает меня.

Однако же для стражников, встретивших меня на границе, эта земля являлась родиной, пускай даже суровой и пустынной.

Солончаки сами по себе были ловушкой. Единственный товар, который вывозят из Аженгира, — это соль, но и её не так–то просто вырвать из объятий солончаков, сбор соли был весьма опасным делом. В солончаках часто встречались термальные озера, но в них не росли водоросли, а если что–то и укоренялось, то проку от этого было мало — ни для еды, ни для исцеления там ничего не годилось.

Местные жители погружали в воды этих широко раскинувшихся озёр шесты со множеством перекладин, напоминавшие ветви деревьев Вапалы. Проходило совсем немного времени, и на ветвях вырастали прозрачные кристаллы соли. Этот урожай и был тем товаром, за который его сборщики покупали самые необходимые для жизни вещи.

Но «посадить» эти ветви и потом собрать их вместе с плодами было делом очень опасным. Сборщики брали с собой длинные шесты, чтобы нащупывать впереди безопасный путь: под пористой поверхностью солончака зачастую скрывались топкие омуты, быстро поглощавшие любого, кто проваливался сквозь корку над бездной.

Всецело полагаться на ориентиры и вешки, обозначавшие безопасный путь к озеру, тоже не стоило, сколько бы раз ты ни прошел по этому пути. Ловушки под корой солончака постоянно перемещались, подтачивая её во всё новых местах. Каждая вылазка за урожаем была и испытанием всех умений сборщика, и просто делом случая.

На четвёртый день после того, как пересекли границу, мы вошли в одно из небольших селений, ютившихся на краю каменной гряды, служившей здесь единственной дорогой.

Селение было убогое — всего лишь россыпь домишек, которые и домишками–то не назовёшь, скорее хижинами, и насколько я видел вокруг, никто даже не задумался о том, чтобы хоть как–то украсить их. У порогов не сидели статуи котов–хранителей, даже у порога самой большой хижины, которую занимал старейшина этой деревни. Ни единого яркого пятна не украшало грязно–серые стены, ни одного знамени. Только высокий шест, увенчанный кристаллами соли, возвышался перед жильём правителя.

Нас вышли встречать. Я постоянно отгонял от себя облака насекомых, а обитатели солёных земель, кажется, даже не замечали, как мошкара ползает по ним, лишь изредка поднимая руку, чтобы отогнать особо назойливую тварь. Местные жители были довольно темнокожими, но без того красноватого оттенка, который отличал меня или горняков и железоделов Сноссиса, нет, скорее их кожа напоминала тёмно–тёмно–серый пепел, что отталкивало не хуже вида их домов. Их худые лица обрамляли длинные пряди прямых волос того же цвета, что и кожа. Никто не завязывал волос сзади, не перехватывал обручем, и даже женщины не носили ярких металлических гребней или зажимов, к которым я с детства привык. Вообще к металлам здесь явно относились без почтения.

Собравшиеся глядели на нас безо всякого выражения, и соскочив с седла на землю, я понял, что рассматривают они в основном меня. Затем один, стоявший перед хижиной старейшины, такой же тощий и бесцветный, как и все остальные, не сходя с места, поманил меня к себе. Казалось, в этой стране не знают даже, как принимать гостей.

Итак, меня представили пред очи Дар–Фор–Ит, Голоса этого селения. Он был очень стар — настоящий скелет, скрючившийся на табуретке. Один глаз у него был затянут плёнкой такого же серого цвета, как и его редкие волосы.

Позади него толпилась, должно быть, его личная охрана, единственным оружием которым (если это вообще было оружие) служили длинные шесты, концы которых покачивались над их неухоженными головами. Рядом стояли мужчины и женщины, должно быть, главы местных Домов. Но никто из них не отличался лучшим убранством от толпы простолюдинов снаружи.

В центре хижины горел огонь — вернее, тлела пригоршня угольков. Над огнём на треноге подогревалась металлическая чаша неопределённого цвета, над которой клубился лёгкий парок.

— Ты проделал долгий путь, чтобы умереть, — слова, ни в коей мере не ободрившие меня. — Первым испытание проходил наш соплеменник, и даже он погиб.

Вряд ли можно было что–то ответить на эти слова. Старик взглянул на меня сквозь чёлку.

— Тому, кто будет носить Великую Корону, приличествует сначала разделить тяготы жизни с теми, кем он будет править, не так ли?

— Так, — коротко ответил я. Всем известна цель этих испытаний — будущий император должен знать жизнь своих подданных.

Старейшина кивнул. Затем поднял руку и те, что стояли у него за спиной, рассыпались, окружив нас. Я почувствовал себя не очень–то приятно. А он снова махнул рукой.

Женщина, казавшаяся столь же серой, как и он сам, и носившая первое увиденное мною здесь украшение (если это можно так назвать) — ожерелье из крысиных зубов, нанизанных вперемешку с зёрнами соли, — опустилась на колени рядом с неторопливо булькающей чашей и погрузила туда бесформенный кубок. Когда она протянула его мне, до краёв наполненным жидкостью тошнотворного зелёного цвета, я увидел, что это огромный крысиный череп.

— Если ты хочешь быть одним из нас, сборщиком соли, — заговорил старейшина, — то должен, подобно нам, приготовиться к покорению вечно меняющейся тропы. Пей, чужестранец!

Последние два слова были сказаны тоном приказа — приказа, которому невозможно возразить.

Снадобье испускало жуткий запах, а вкус у него, казалось, будет ещё хуже. Но выбора у меня не было. Каким–то образом я ухитрился проглотить это, а потом — подавить рвоту. Уверен, они ожидали, что я изблюю эту дрянь. Но я не собирался доставлять им такое удовольствие.

Тошнота не утихла, но теперь к ней добавилась грызущая боль внутри. Яд? Нет, вряд ли они осмелятся так избавиться от участника испытаний. Отставленный мной кубок женщины наполнили ещё дважды, протягивая его двум другим.

Это частично ответите на мой вопрос. Должно быть, мы проходили обязательный ритуал для отправляющихся к соляным озерам.

Я выбрался из хижины, сражаясь с охватившей меня дурнотой. В руки мне всунули посох, и я схватился за него, призвав все свои силы.

По крайней мере полселения сопровождало нас, когда мы спустились с надёжной каменной гряды к кромке солончаков. Старейшина не пошёл с нами, а вот проводница, напротив, шагала впереди, поглядывая на меня с мрачной ухмылкой.

Те двое, которые пили эликсир вместе со мной, уже скользили вперёд по корке солончака, нащупывая и проверяя шестами путь перед собой. Удалившись от кромки довольно далеко, они остановились, оглянулись и издали странный крик. Проводница появилась рядом со мной.

— Иди, чужестранец. Наши мужчины показали тебе искусство соляного пути, и теперь ты должен попробовать сам. Там, прямо впереди — соляное озеро, кристаллы созрели и готовы к сбору. Мы специально готовили их к испытанию. Но чтобы добыть их, ты должен смотреть, куда ступаешь.

Мой желудок всё ещё корчился от напитка. Однако я осторожно двинулся вперёд по корке, простукивая шестом путь. Я не мог следовать путём, которым шли те двое, — они стояли на дороге и не давали пройти. Приходилось отыскивать свой собственный путь.

Я старался сосредоточить всё внимание на корке под ногами. Хотя очень трудно было не замечать боль, выворачивавшую все внутренности, и жужжавшую вокруг мошкару. Дважды мой шест проламывал корку, и замерев на безопасном месте, я осторожно искал по сторонам надёжную опору для ног.

В конце концов я миновал обоих сборщиков, и теперь передо мной лежал лишь голый солончак. Ни один из этих двух опытных сборщиков не двинулся следом за мной. Холодно кольнуло сознание: они не пошевелят и пальцем, чтобы спасти меня, если я оступлюсь. С этого мгновения следовало полагаться только на себя.

Я не оглядывался. Всё моё внимание теперь сосредоточилось на том, что у меня под ногами. Вернее, перед ногами. Плечи ныли от постоянных взмахов шестом влево–вправо. Вот опять шест провалился сквозь предательски тонкую кору, и в этот раз я чуть не потерял равновесие и не упал следом. Мне повезло, я удержался на ногах, но не стоило рассчитывать на удачу до бесконечности. Я заставил себя идти ещё медленнее, старательно вглядываясь под ноги слезящимися от назойливой мошкары глазами.

Наконец передо мной открылось соляное озеро. Над поверхностью воды выступали концы шестов, на которых оседала соль. Их вид придал мне новых сил, и я бодро шагнул вперёд.

Но уже следующий взмах шеста показал, что передо мной ловушка. Я не сдавался и искал и искал дальше, пытаясь найти проход, но тщетно. Но ведь проход должен был существовать, иначе как же местные жители собирают свой урожай? Теперь он казался мне старательно охраняемым секретом, секретом, который специально скрыли от меня. Я опёрся о шест и пригляделся.

Ветви торчали у самого берега. Очевидно, дальше в озеро их «посадить» не удавалось. Попробовать самую ближнюю? Я мог бы дотянуться до неё кончиком шеста, если вытянуть его до предела, напрягая все силы, чтобы удержать за другой конец. Но шест был гладкий, и ветку им не подцепишь, а сидели они там наверняка крепко.

На мне была обычная дорожная одежда. Не хватало только верёвки, такой, какую я брал с собой в соло. Зато имелся пояс, правда, отягощенный красивыми металлическими бляхами. Я снял эту полоску кожи и принялся отдирать медные и золотые кругляши, чтобы убрать лишний вес. Наконец, изодрав и расцарапав пальцы, я получил в своё распоряжение полоску кожи орикса, ставшую гораздо легче и гибче без всех этих украшений.

Теперь всё зависело от умения и ловкости. А не пригодится ли мне та сноровка, которую я выказывал с пращой?

Я сделал из пояса петлю и прикрепил её к концу шеста с помощью двух золотых медальонов, украшавших пояс на концах, потом испытал свою работу, как следует дёрнув.

И принялся забрасывать петлю на ближайшую из ветвей у берега. Я сделал четыре попытки, останавливаясь перед каждой, чтобы унять дрожь в руках и дать плечам отдохнуть.

Долго так было не выдержать. Но не стоило и суетиться, лихорадочно забрасывая петлю, — это могло привести только к излишней потере сил, которые так нужны мне были сейчас.

Я перевёл дух, с ненавистью глядя на ветку. Она немного наклонялась в мою сторону. И снова моя импровизированная петля скользнула по ней, но не захватила.

Я ещё раз прикинул расстояние, перехватил шест свободным концом вниз и прощупал корку справа. К моему облегчению, поверхность там оказалась прочной, и я шагнул вбок. Так я чуть–чуть ближе подходил к ветке. Там я снова перевернул шест и сделал бросок.

Пояс ударился о ветку, охватил её и скользнул вниз, когда я начал осторожно опускать шест. Потом я медленно–медленно провернул его несколько раз, пытаясь перекрутить пояс, которого теперь почти не было видно за боковыми веточками этой ловушки для соли.

И наконец, глубоко вздохнув, отважился потянуть.

К моей несказанной радости, руки почувствовали сопротивление! Пояс надёжно зацепился. Оставалось только посмотреть, выдержит ли он рывок, достаточно сильный, чтобы вытащить ветку.

Я потянул — никакого ответа. Однако, по крайней мере, пояс не отцепился. Теперь мне оставалось одно. Я не знал, как сборщики соли выдёргивают свои ветви из озера, но вряд ли их погружают очень глубоко, слишком велик риск потерять равновесие и упасть, возможно, прямиком в одну из покрытых тонкой корочкой ловушек.

Ухватившись за шест обеими руками, я наконец решился и рванул.

Ветвь неожиданно поддалась, я пошатнулся, качнулся назад, и одна нога соскользнула с твёрдого места, на котором я стоял. Я поспешно упал на колени, стараясь выпрямиться. Над моей головой на конце шеста раскачивалась усыпанная кристаллами соли ветвь, а другой конец шеста я воткнул глубоко, как только мог, в соляную кору, судорожно вцепившись в него, как в единственную надёжную поддержку.

На мгновение мне показалось, что уже не хватит сил, чтобы вытянуть себя на безопасное место. А потом я лежал, обнимая воткнутый в кору шест, а ветвь качалась у меня над головой. Только сейчас я заметил, что день уже клонится к закату.

Удастся ли добраться до гряды в сумерках? Я с трудом поднялся на ноги, всё ещё цепляясь за шест. Затем отцепил ветвь, и прямо на ремне перебросил её за спину. И направился в ту сторону, откуда пришёл.

Двое сборщиков, мимо которых я проходил, отправляясь в эту трясину, уже ушли, но на гряде виднелись фигуры людей. У меня тряслись ноги, не только от страха перед опасностью, которой я только что избежал, но и от напряжения, не покидавшего меня с того момента, как я ступил на эту зыбкую почву.

Наступавшая ночь вполне могла застать меня здесь, но я вовсе не желал допустить этого. Даже если отдохнуть до рассвета, то вряд ли я буду в большей готовности вернуться, скорее даже в меньшей.

Мой шест качнулся, ударил, нащупывая очередное твёрдое место, и я заставил себя двигаться дальше. Дважды я чуть не терял равновесие, когда корка поначалу выдерживала, а затем неожиданно проламывалась. Все тело болело от приложенных усилий. Единственным облегчением было то, что с сумерками эти несносные насекомые исчезли.

Всё, о чём я теперь думал, — следующий шаг и ничего больше, ещё шаг, и ещё, а потом, когда я уже решил, что больше не смогу сделать ни шагу, мой шест ударился обо что–то такое жёсткое, что отдача дрожью пробежала по всему моему телу. Я никак не мог поверить, что вернулся, когда один из сборщиков холи подошёл ко мне, и я впервые увидел у него на лице следы эмоций.

Он протянул мне руку, но я собрался с последними силами и не принял поддержки. Спотыкаясь и пошатываясь, я поднялся наверх, на гряду, и очутился лицом к лицу с женщиной в ожерелье из крысьих клыков и соли. Судя по всему, судьёй здесь была именно она. Сорвав с плеча ветку с солью, я бросил её к ногам ожидавшей.