На столе перед моей хозяйкой лежало около сотни кукол — точные, копии Императора Хабан–дзи в коронационном одеянии — и всё это были спешные заказы со срочной доставкой. Великие Дома Вапалы отдают почести покойному властителю подобающим, церемонным образом: выставляя такую куклу на обозрение в своих парадных залах. При вступлении на престол каждого нового Императора такие куклы делаются впрок и ждут своего часа. Эти ждали больше лет, чем насчитываю я сама. Хабан–дзи правил долго…

Равинга дотошно осмотрела каждую, проверив, не истрепались ли они за те годы, что пролежали в сундуке. Я обратила внимание, что четыре куклы она забрала с собой обратно в мастерскую, даже не показав мне, что в них нужно поправить, как делала это обычно.

Сейчас она принесла их обратно и уложила каждую на своё место. Когда зазвонят, слуги Домов явятся за ними и с должным почтением унесут, чтобы они заняли подобающие места во дворцах заказчиков.

Равинга озабоченно нахмурилась, пощипывая нижнюю губу. Это значило, что она чем–то серьёзно обеспокоена. Затем покосилась на меня и, согнув палец, указала, чтобы я стала по другую сторону стола.

— Ну как, девочка, они готовы? Не нужно ли чего переделать?

Я чуть не раскрыла рот от удивления. Только прошлой ночью, вынимая куклы из сундуков, мы вместе проверяли их, и мне они казались совершенно целыми. Даже те маленькие огрехи, которые она исправляла сегодня утром, были совершенно незаметны для меня. Я послушно подвинула стул, уселась и самым старательнейшим образом осмотрела каждую куклу. Затем подумала, взяла две куклы сразу и, держа их рядом друг с другом, стала сравнивать, глядя то на одну, то на другую.

Эти куклы изображали Хабан–дзи не старцем, каким он умер, а полным сил юношей, каким он впервые взошёл на Трон Леопарда. Он был тогда прославленным охотником и офицером стражи, родом из Вапалы, сын Дома, занимавшего не очень высокое положение. Вот каким его изображали две куклы в моих руках. И всё ясе… я всё яснее видела, что эти две куклы отличаются друг от друга.

Позы, великолепные одеяния, короны обоих — всё совпадало до последнего стежка, до самого крошечного самоцвета.

Но всё дело в выражении лиц, вдруг поняла я. У первой было обыкновенное безмятежное кукольное личико, в точности повторявшее все черты настоящего человека и не более того. А вот вторая — в глубине её глаз играли искорки! Мне казалось, что она рассматривает меня так же пристально, как я — её!

Я положила первую куклу на место и стала сравнивать со второй куклой остальные. В конце концов у меня в руках остались как раз те куклы, которые Равинга уносила с собой в мастерскую, и каждую из них отличала одна и та же особенность — живые глаза!

Я отстранилась от стола и подняла взгляд на мою хозяйку. В голове роились вопросы, но я не знала, как высказать их. Замеченное мною имеет очень важное значение, я была уверена в этом. Но я заставила себя, промолчать, ибо давно поняла — Равинга делится своими знаниями лишь тогда, когда пожелает, и так, как сочтёт нужным.

Но она тоже молчала, и тогда любопытство (не она ли сама подсказала мне это открытие) заставило меня спросить:

— Глаза, хозяйка. Словно всё видят…

— Именно так, дитя моё, именно так. И неспроста!

Кажется, больше добавлять к этому она не собиралась. Она повернулась и сняла с полки за спиной две других куклы. Протянула куклы мне, но не для того, чтобы я взяла их, а для того, чтобы просто посмотрела. Я знала эти куклы.

Песчаный кот и юноша из Каулаве. Те самые, что участвовали в ритуале несколько дней назад. Эти, кажется, тоже имели всевидящие глаза.

— Идём, нам ещё многое нужно успеть.

Я прошла вслед за ней в мастерскую. Там Равинга уселась на свой высокий стул с подушечкой, на котором проводила столько времени, погрузившись в себя. Поставив две фигурки перед собой, она открыла маленькую шкатулочку, стоящую сбоку. В таких шкатулках хранились инструменты, и почти все эти инструменты я знала и умела ими пользоваться. Но сейчас она вынула незнакомые, толщиной с иголку, совершенно не похожие на те, какими мы пользовались обычно. Они были молочно–белыми, пока мастерица не коснулась их, а когда коснулась — белизну прорезали тончайшие кроваво–красные жилки, разбежавшиеся по ручке и по жалу.

Взяв песчаного кота, Равинга закрепила фигурку в маленьком зажиме, обитом мягкой тканью. А потом, сжав в руке пропитанное кровью жало, уколола кота в затылок. Жало снова побелело, словно краска каким–то образом впиталась в голову кота.

При этом она шептала слова, которые были мне знакомы, хоть я и не понимала их значения. Свои тайны есть в каждом ремесле, и каждый мастер завершает свою работу особым ритуалом. Словно желаешь своему творению доброй удачи. Я давно свыклась с этим обычаем.

Когда инструмент в руке Равинги снова стал совершенно белым, она освободила песчаного кота и отставила его в сторону. Затем, к моему удивлению, поднялась и указала мне на своё место. Стоя за моей спиной и закрепляя передо мной фигуру Хинккеля, она заговорила:

— Скоро завертится многое. Надвигаются беды, Алитта. Я — не выжившая из ума старуха, которая бормочет невесть что. И ты не совсем та, за кого себя принимаешь. Порой Дух бытия сам выбирает тех, кто лучше всего послужит его замыслам. И как бы ни повернулась твоя судьба, ты всё равно бы пришла в мой дом, ибо я видела в тебе нужные задатки. Но есть и другие умения — их нужно шлифовать и оттачивать, как оттачивают оружие или инструмент. Ты обладаешь и такими.

Уже близко то время, когда загрохочут охотничьи барабаны, и первыми жертвами станут беспечные. Мы должны готовиться к таким битвам, о которых наш народ уже успел позабыть. Интриги между Домами, сколь коварными и страшными они ни кажутся, — ничто по сравнению с грядущими бедами.

Вот, — она протянула мне инструмент, которым колола песчаного кота. — Сделай с ним то, что сделала я. Будь осторожна, словно ты вставляешь невесомый камешек — твои руки достаточно точны для этого. Делай то, что сделала я!

Я поняла — сейчас не время задавать вопросы. Я ощутила прилив вдохновения, так бывало, когда я делала особо тонкую и изящную работу и мне казалось, что только я могу сделать её, как должно.

Я рассмотрела куклу, склонившись над ней. Волосы были собраны в узел, как у всех, не носивших парадных париков, а маленькая шейка, которую я могла бы легко переломить пальцами, оголена. Я посмотрела на жало: оно снова покраснело, как в руках Равинги. Пальцы защекотало. Казалось, что–то перетекает по моим пальцам в инструмент, будто в него вливается некая сила, о существовании которой внутри себя я и не подозревала.

Я коснулась жалом крошечного затылка. Оно легко скользнуло внутрь, немного углубившись, и я почувствовала, как странный ток в моих пальцах становится сильнее. А затем — я поняла, что сделала всё, что от меня требовалось — потому что жало стало чистым и безжизненным, и выглядело теперь просто инструментом, никак не связанным со мной. Я выпустила его из рук.

Равинга освободила куклу и поставила её рядом с котом. Я соскользнула со стула, и хозяйка вновь заняла своё место. Она коснулась кончиком пальца головы каждой фигуры, закрыла глаза и замерла. Потом кивнула.

— Пока всё идёт, как должно. Мы должны приготовиться к гостям и к тому, что они с собой принесут.

Глубоко вздохнув, она откинулась на спинку стула. Теперь она смотрела прямо перед собой, сцепив руки и подняв их к подбородку.

— Начинается, начинается… наконец–то!

В её голосе прозвучало желание действовать, и действовать немедля. Словно она могла подчинить себе время и ваять его так же, как свои куклы.

Досыта накормленный, согретый приёмом если не родичей, то земляков, я улёгся спать. Нас ещё ожидала долгая дорога в Вапалу, но волнение, охватившее караван при мысли о предстоящих торжествах в столице, казалось, передалось и мне. Вапала столько лет была для меня каким–то легендарным местом, а теперь наконец–то представился долгожданный случай увидеть это богатейшее и знаменитейшее королевство.

Однако во сне мне явилась не Вапала и даже не лежащий перед нами путь. Я снова оказался в странной, не похожей ни на что комнате. Стены тянулись вверх, в темноту, так высоко, что потолка в этом сумраке и не разглядишь. И стены были далеко, очень далеко от того места, где я стоял. Меня окружали огромные ящики и сундуки, с меня ростом, а некоторые даже больше моей маленькой хижины на родном острове.

И я был здесь не один. Рядом со мной стоял Мурри, замерший, словно прислушивавшийся к неслышному шороху, готовый броситься на любой звук. А над собой я увидел два огромных шара, сиявших серебряным светом, а между ними…

Это же лицо! Такое огромное, что сразу и не поймёшь. Будто некий резчик превратил в статую целый каменный островок, только вырезал не кота–хранителя, а человеческую голову. Глаза задвигались, мигнули.

Стало очевидно, что предметом изучения был именно я. Я попытался сдвинуться с места — в этом взгляде я почувствовал тень неприязни. Увы, я оказался скованным по рукам и ногам, словно тоже представлял собой изваяние, а не живого человека из плоти и крови.

Я попробовал хотя бы окликнуть Мурри, но выяснилось, что я лишен ещё и дара речи. Мне остался только мой разум, моё сознание, замкнутое в неподвижной оболочке.

— Ты придёшь… — я предполагал, что любые слова из этого огромного рта прогремят не хуже грома, но никаких слов не раздалось. Это приказание само собой вспыхнуло в моём сознании. «Ты придёшь», — снова услышал я, а затем ещё: «Равинга ждёт…»

Лицо исчезло, поверхность, на которой я стоял, стены — всё растаяло, теперь моё зрение словно отделилось от тела, я смотрел с небес на землю и видел внизу очертания раскинувшегося подо мной города, по сравнению с которым хорошо знакомый мне Мелоа казался селением, во сто крат меньшим.

Я опускался ниже, и очертания становились всё яснее и яснее. Вскоре я уже различал стены, окружавшие город, широкие ворота. У ворот стояли стражники, их воинские парики были мраморно–белыми, а кожа — светлее, чем у нас. А входящие в город (я различал лишь их силуэты) останавливались перед воинами, словно показывая привратникам, что они пришли в город с добрыми намерениями.

От городских–то ворот и началось моё странное путешествие. Мой взгляд проскользил вдоль улицы, замер над приметным зданием, стоящим посреди большого двора, где на привязи ожидали хозяев множество ориксов — мне показалось, что это гостиница, — на секунду задержался там, а потом полетел дальше. Короткий переулок, ещё переулок, и ещё, подальше от главных улиц, по которым постоянно двигались фигурки людей, пока я не попал в тупик и не остановился (пока мой взгляд не остановился) перед домом, отмеченным печатью времени — а может быть, и не только времени, потому что верхний этаж нёс следы сильных разрушений.

Этот глухой переулок был очень узким, в него выходили ещё два здания, одно из них совсем разрушенное, крыша давно провалилась и лишь часть стен уцелела.

Здесь не было ни души. И только теперь я понял (или мне подсказали), что должен хорошенько запомнить это место, чтобы потом найти его.

После этого мой взгляд понесло обратно, теми же проходами, что и сюда, и оказалось, что я прекрасно помню все повороты и улочки по пути.

Я уже пролетал над гостиницей, когда раздался чрезвычайно громкий звук, потрясший, казалось, весь город, лежавший передо мной, как ветерок колеблет занавес.

А потом город исчез. Осталась только тьма…

— Вставай! — эти слова я услышал уже на самом деле. Я открыл глаза.

Надо мной наклонилась одна из тех, что я запомнил по прошлой ночи, — та, что стояла на карауле. Солнце уже почти зашло, и весь лагерь ожил.

Запряжённые в повозки яки терпеливо переминались с ноги на ногу, пока их навьючивали.

— Мы выступаем, — нетерпеливо сообщила караванщица, пробудившая меня от этого странного сна. — В котле осталось немного, но поторапливайся, если хочешь успеть.

Я ещё помнил свою скованность во сне и опасался, что не смогу сдвинуться с места. Но это был уже не сон, а действительность, пришлось подниматься. Я скатал одолженное мне одеяло и засунул его в свой мешок, постаравшись, чтобы подарок Кинрра, кифонг, был как следует защищен от любых случайностей.

У котла я оказался не последним — вместе со мной ели часовые, сменившиеся на закате. Мурри держался рядом и принял из моих рук вторую миску. Я побаивался, что появившись рядом с яками — и двумя или тремя ориксами, на которых ехали старшие каравана, — он перепугает животных, стоит только тем почуять запах своего исконного врага.

Но по–видимому они заключили между собой какое–то перемирие. Кот не подходил к скоту слишком близко, а они, хоть и косились на него с опаской, не брыкались. За что я им был весьма благодарен. Если бы мне пришлось выбирать между Мурри и караваном, нашим единственным шансом на спасение, боюсь, что выбор бы оказался очень непростым.

Мы заняли место в хвосте каравана. Солнце село, и сумерки приветствовали двинувшихся в путь. Где–то в растянувшейся линии всадников, навьюченных яков и повозок затянули песню, которую сразу подхватили, и размеренный ритм песни понёс нас вперёд.

Время от времени мы делали маленькие остановки, чтобы дать отдохнуть животным. С повозки с провиантом нам передали по пригоршне сушёных фруктов. Такое угощение могли позволить себе только самые богатые караваны, потому что фрукты входили в ряд очень дорогих лакомств. В моей родной стране фрукты появлялись только на праздничных пирах. Оказалось, что эти вязкие, упругие кусочки можно долго–долго жевать, они прекрасно утоляли и жажду, и голод. Даже плотоядный хищник Мурри с удовольствием поедал эти сладости.

Попутчики много говорили о будущем, рассуждали о выборах Императора. На испытаниях каждое королевство должен представлять один претендент, прошедший предварительные испытания в своей земле.

Покойный Император правил долго, очень долго. Так долго, что сверстники моего отца были ещё детьми или юношами, когда он победил в испытаниях. И с самого начала он показал свою силу. Это он прекратил обычай поединков между Домами. Соотечественники–вапалане недолюбливали его за это — они считали, что он покусился на столь дорогое их сердцу понятие «чести».

Открытые стычки, конечно, прекратились, но старая вражда и закулисная борьба между Домами остались. Впрочем, против чужаков и выскочек, желающих пробиться наверх, они зачастую объединялись. В разговоре мои спутники не раз повторяли, что пора уже взять власть человеку родом не из Вапалы, и что человек со стороны, из других земель, принесёт с собой долгожданные перемены, к немалой пользе остальных королевств. Вапаланам же с их пресловутой надменностью и высокомерием перемены к новому, кажется, придутся явно не по вкусу.

Поскольку почти все караванщики происходили родом из Каулаве, заходила речь и о том, что на трон может взойти и один из наших соотечественников. Но ни одно имя возможного претендента не упоминалось больше, чем дважды.

— Если Шанк–дзи продолжит гнуть своё, — заметила Лара Муза, одна из часовых, шагавшая рядом со мной, — то на троне снова окажется вапаланин. Говорят, что он могущественный человек. И если он победит, то Многое может перемениться не в лучшую сторону. Никогда у нас не случалось такого, чтобы правление переходило от отца к сыну. Если такое случится, тогда один Дом и одно королевство возьмут в руки власть над остальными. Может быть, в Вапале такую перемену обычаев примут с радостью, но в наших краях этому отнюдь не обрадуются. Только благодаря испытаниям, испытаниям Духом каждой из земель, на Трон Леопарда поднимается человек, стоящий выше верности своему Дому, свободный от всяких связей и относящийся ко всем одинаково.

— А сколько времени осталось до испытаний? — спросил я. Множество людей изо всех королевств соберётся в столицу, чтобы попасть на торжество, какое случается лишь раз в жизни. Я был уверен, что среди них окажутся и мои родичи.

— Сначала должен быть погребён старый император, _- ответила она, — Верховный Канцлер и Голоса Духов растянут это надолго. Они должны дождаться, пока не соберутся Королевы. И перед погребением ещё состоится смотр тех, кто решился подвергнуться испытаниям.

Она кивнула на тянущиеся впереди повозки.

— У нас хороший товар, и в столице, где полно гостей, мы продадим его с прибылью. Цены поднимутся, — она довольно покачала головой. — К тому же, — добавила она, немного помолчав, — мы придём заранее, и у нашей хозяйки будет возможность занять на рынке место побойчее.

Если в Вапалу съедется столько народу изо всех королевств, подумал я, мне наверняка удастся найти какую–то работу, пусть даже временную, и заработать на жизнь. Я поправил мешок, чтобы плечи не так уставали. А потом, у меня ещё был кифонг. Я, конечно, не настоящий бард, но и место собирался искать не в благородном Доме. Пусть придётся петь в какой–нибудь гостиниц© или даже на рынке, на жизнь нам с Мурри хватит и этого. А там, глядишь, подвернётся и лучшая возможность.