Горький хлеб
I
Прошло семь лет с тех пор, как мы на Земле последний раз получили известия с «Уриэля», и я не думаю, что это произойдет когда-нибудь снова. Погибли ли они, или же победили, а может, они все еще несутся меж звездами в своей дикой погоне — команда этого корабля покинула нас навечно. И даже если они впоследствии и вернутся, то это будет только на короткий миг — словами или образами — для всего остального человечества, а для меня, возможно, улыбкой.
Эта улыбка тогда должна добраться сюда сначала в виде записи на борту корабля, потом — в виде кода, посланного лучами сквозь небо, через сенсор, и с помощью сферической антенны, похожей на паутину на моем доме в Хое. Я больше никогда не увижу космического пространства. Три года назад мое начальство приказало мне уйти в отставку. Не то чтобы я чувствовал себя несчастным. Отвесные рыжие и желтые скалы, зелень моря в солнечном свете или его свинцовые воды, когда небо — в облаках, пока оно не разверзнется ослепительной белизной молнии и не разразится громом; чайки, оседлавшие громкий, холодный ветер; болотный вереск и несколько кривых деревьев по холмам, где еще пасутся овцы; деревушка грубоватого, но доброго народа окни; мой кот, мои книги, мои воспоминания — все это хорошо. Эти вещи стоят того, чтобы частенько померзнуть и промокнуть и слегка почувствовать голод. Может быть, все это — к лучшему, потому что погода редко позволяет мне разглядывать ясные звезды.
Конечно, хотя я и несколько эксцентричен, но я скорее потрачу все свои сбережения на это место, чем стану членом церковной ложи высших космических чинов — ведь никто не станет трудиться, приезжая сюда, чтобы проверить мои записи. Если их найдут после того как я умру, они не повредят моим сыновьям и не испортят их карьеры. Меня всегда волновало только одно. Протекторат должен непременно позволять, да, ожидать от своих сотрудников высшего ранга определенную странность. Конечно мои бумаги сочтут подрывающими устои и напыщенными. Поэтому я каждый вечер кладу их в коробку под плиту, которую я расшатал, думая: а что, если когда-нибудь какой-то археолог прочтет их… и улыбнется?
Хотя об этом узнает только археолог, ему следует знать, что пишу я только для себя: чтобы вернуть назад годы и любовь, а сегодня — Дафну.
Когда она меня отыскала, я только что был назначен главой миссии помощи «Уриэлю». Чтобы ее организовать, я снял офис в Новом Иерусалиме на самом верхнем этаже Центра Армстронга — оттуда открывался вид на городские крыши и башни, через Симаррон: на Канзасские степи, покрытые бронзой пшеницы вдали. Тот день был трудным, жарким, безоблачным. Крест на самом высоком шпиле Верховного собора горел, как будто золото раскалилось добела, а часовые на посту над Оружейной палатой Капитолия блестели, как стрекозы. Хотя в помещении был кондиционер, я почти мог чувствовать атмосферу за окном, кипение или шипение среди равномерного гула автотранспорта.
Мой интерком возвестил:
— Миссис Асклунд, сэр!
Я от всего сердца чертыхнулся и отложил Воззвание, над которым я работал. Я совсем забыл, что как-то жена навигатора «Уриэля» добилась личной встречи со мной. Разве мне нечего было делать, когда и передохнуть-то было некогда, как только утешать обезумевших от горя женщин? Разговоры по эйдофону с женами двух других членов команды были нелегкими — но тогда они, по крайней мере, приняли волю Божью с христианским смирением и хотели только попросить передать записки или подарки мужчинам, с которыми они больше никогда в своей жизни не встретятся.
— Авель, напомни ей, что у меня есть только несколько минут на разговор, и пригласи ее войти, — приказал я.
И тогда через дверь вошла Дафна, и неожиданно все вокруг стало удивительно ярким.
Она была высокого роста. Форменное скромное темное платье не скрывало прекрасной фигуры. Юбка шуршала вокруг ее лодыжек шумом прибоя, когда она шла энергичной походкой. Ее лицо с зелеными глазами, носом с горбинкой и полными губами, обрамленное каштановыми кудрями, не было хорошеньким, оно было красивым. В нем я увидел не скорбь, а твердую решимость. Когда она остановилась перед моим столом, сложила руки и кивнула мне головой, ее приветствие не было вовсе кротким.
И все же голос ее был тихий и ласковый, и она говорила по-английски с небольшим акцентом.
— Капитан Синклер, я — Дафна Асклунд. Очень мило с вашей стороны, что вы согласились меня принять.
Мы оба знали, что я сделал это только потому, что она нажала на все кнопки. Тем не менее я смог выдавить из себя только:
— Пожалуйста, садитесь, сестра. Я бы сказал, что для меня это удовольствие, если бы не такой печальный повод. Чем могу быть вам полезен?
Она уселась и несколько секунд изучала мои редеющие на макушке седины, с почти дружелюбным вызовом чуть-чуть улыбнулась и ответила:
— Вы могли бы выслушать меня, сэр. То, что я предлагаю, не настолько нереально, как кажется с первого взгляда.
— Вся эта затея нереальная, — я откинулся на спинку стула и потянулся за своей трубкой. — Ну, я, конечно, вам сочувствую. И я тоже потрясен. Мэтью Кинг был моим однокашником в Академии, и впоследствии мы были близкими друзьями.
— Но ведь вы не были знакомы с Вольдемаром?
— С вашим мужем? Боюсь, что в действительности — нет. Корпус астронавтов достаточно невелик, и мы случайно могли оказаться вместе на конференции или на одном и том же повторном тренировочном курсе, но он достаточно велик для того, чтобы узнать друг друга как следует. Он производил… производит на меня хорошее впечатление, миссис Асклунд.
— Шкипер «Уриэля» — ваш друг, его навигатор — мой муж. Вы в состоянии представить разницу? — сказала она. Никакого намека на жалость к себе, просто констатация факта.
Я не уверен, почему именно тогда я позволил себе разоткровенничаться и сказал ей:
— В состоянии. У меня в прошлом году умерла жена.
Взгляд ее потеплел.
— Простите. Извините меня, капитан Синклер. Я слишком была погружена в собственные переживания…
Она выпрямилась.
— Ну, хотя Вэл всегда со мной. Он… они все находятся перед лицом лет, десятилетий… бесконечных испытаний. Ссылка, заключение в металлической раковине, несущейся со свистом среди звезд — возможно, в последнем сумасшествии, убийстве, ужасе, которые просто невозможно представить, пока не останется единственный живой среди мертвых костей…
А она даже не упомянула о таких вещах.
Я собрался с духом, чтобы сказать прямо:
— Мы сделаем для них все, что сможем. Это — моя работа, и вы простите меня, если мой долг оставляет мне так мало времени, чтобы уделять кому-то еще внимание, тут на Земле. Мне… мне сказали, что духовенство держало совет относительно жен, чтобы… Ну, словом… они ожидают, что скоро Пасторство разрешит… э-э-э… одобрит разводы многих брачных союзов, и дамы получат свободу, чтобы снова выйти замуж. Ваш священник разве еще не говорил с вами?
Она отплатила мне той же монетой.
— Нет. Я не христианка. Моя девичья фамилия — Гринбаум.
— Что?
— Должна признаться, что и иудейка из меня тоже не очень хорошая. Я годами не посещаю храма — это слишком повредило бы Вэлу в карьере, но я никак не могла заставить себя обратиться в другую веру. Но и он не хотел этого, — Она оставила очевидное невысказанным — судьба его зависела в основном от того, насколько он об этом распространялся. Изучая историю, я узнал, насколько выросла терпимость в мире после Армагеддона — конца света. Однако прошло не мало времени до тех пор, пока явный нехристианин, не говоря уже о неверующем, получил должность астронавта.
Происхождение Дафны Асклунд действительно помогло объяснить, почему ее муж оказался на борту «Уриэля». Начальство не то чтобы явно вело политику поручения своим уклоняющимся от веры подчиненным самые опасные задания, но у них была тенденция выбирать добровольцев, надеющихся на повышение в чине, несмотря на их невысокое социальное положение или скрытые личные обстоятельства. И тогда тенденция выбирать их среди квалифицированных претендентов из сочувствия или в тайной надежде, что они смогут быть более оригинальными и изобретательными, чем среднестатистические или же (мое личное мнение) все-таки по менее благородным мотивам. Мэт Кинг, например, будучи молодым и глупым, стал отцом внебрачного ребенка. Или я, командуя миссией освобождения, не принадлежал к Абсолютистской христианской церкви, а к сохранившейся Пресвитерианской церкви Шотландии, а мои предки до моего рождения были приверженцами Европейского повстанческого движения.
— Хорошо, — сказал я, — Руки мои были заняты трубкой и табаком.
— Давайте лучше ближе к делу. Что вам нужно от меня такого, чего нижние чины не смогли сделать для вас? И почему вы решили посетить меня лично, а не ограничиться письмом или телефонным звонком?
— Только вы можете сделать для меня то, за чем я пришла, — ответила она, — а для совершенно незнакомого человека вы этого делать не станете. Но я и не ожидаю, что вы скажете «да» с первого же раза.
«Ты считаешь само собой разумеющимся, что нам придется встретиться еще раз», — подумал я.
— Продолжайте.
Она собралась с духом.
— Позвольте мне сначала рассказать о себе. У меня неукоснительное североамериканское гражданство, что дает мне возможность, чтобы меня выслушали «шишки», до которых я смогу добраться, будучи человеком иной национальности… Но я родилась и выросла на Карибском море. Мой отец работал инженером на станции командования Океанских военных сил. Я росла, плавая, ныряя, ходила под парусами, в пешие походы, летала в Анды совершать восхождение на горы. Я до сих пор занимаюсь всем этим… вернее, занималась с Вэлом. Мой отец заставил меня поступить в университет в Мехико, где я получила диплом микробиотика. Впоследствии я была ассистентом Санчо Домингеса, да, я помогала ему усовершенствовать сбалансированные системы жизнеобеспечения космических кораблей. Именно так я и познакомилась с Вэлом. Он работал в команде, которая испытывала их и приходил в лабораторию на семинары. Потом мы поженились, мне пришлось возобновить свою работу, вы ведь знаете, как часто улетают астронавты, не только в космос, но и на Земле им приходилось часто переезжать, но доктор Домингес привлекал меня к работе внештатным консультантом, и я занималась некоторыми проблемами. Это было главной причиной, почему мы откладывали завести детей, черт бы побрал эту пользу, которую нужно приносить обществу.
Ругательство на устах женщины не казалось таким уж неуместным: особенно когда слезы заблестели на ее ресницах. Золотой ли крест светился слишком ярко, или просто она почувствовала, что теперь у них никогда не будет детей? Она моргнула, подняла голову и продолжала с вызовом:
— Странная жизнь, не так ли? Почти такая же, как жизнь женщины перед концом света, — она покраснела, хотя тон ее оставался резким. — За исключением их моральной распущенности, конечно. Но пожалуйста, поймите, меня, сэр, проверьте меня потом: несмотря на свой пол, я хорошая спортсменка, привыкла справляться с чрезвычайными ситуациями, у меня есть навыки в научных исследованиях, с которыми в основном придется столкнуться в вашей экспедиции… Капитан Синклер, я хочу лететь с вами.
Так случилось, что наш отдел пропаганды завершил официальный фильм по этой проблеме и в полдень должен был его демонстрировать мне и моим сотрудникам перед тем, как пустить его в прокат. Я пригласил Дафну с собой.
— Честно говоря, реакция жены может указать нам, какие изменения необходимо будет внести, — сказал я. И поколебавшись добавил: — Вы можете повременить с этим и посмотреть его дома, когда его будут показывать. Несомненно, они включили кадры о вашем муже.
— Разве я могу не хотеть увидеть их? — ответила она.
По пути в аудиторию я объяснил необходимость того, что события представлялись драматично. Отношения с духовенством не составляли большой проблемы. Церковь едва ли будет возражать против миссии милосердия. Не много каноников выразило опасения, что люди, которые всю жизнь проведут на борту корабля без капеллана, могут впасть во грех, бранить Бога да совершать грехи, противные природе. Но если мы позволим им голодать или погубим их, подобное непременно произойдет. И по правде говоря, искушение было возможно: покарать сатану, одержать победу святостью.
Что же касается храмовых начальников… Протектор собственной персоной одобрил наше предприятие. Он больше интересовался наукой, чем Энох IV, который был его предшественником, или Дэвид III в наши дни. Чтобы предотвратить катастрофу, мы можем предпринять далеко идущие исследования Галактики, такие, каких никто не мог ожидать поколениями. Мы могли даже обнаружить извечную мечту — Новый Эдем — планету, так похожую на девственную Землю, что возможна ее полная колонизация. Слухи, доходящие до меня, говорили о том, что некоторые из членов Совета относятся к этому с предубеждением. Если люди свободно начнут переезжать, какие ереси и какие беспутства и вольнодумие сможет это породить? Однако в настоящее время оппозиция не была слишком сильной.
Зрителями были те, кому мы могли доверять, во всяком случае, значительное меньшинство.
— Каждый мало-мальски интересный проект вызывает протест против того, чтобы средства тратились на космические исследования, а не на другое, — заметил я. — Вы не можете представить давление. Я и сам не представлял, пока не получил эту должность, хотя и служил в вооруженных силах. Журналисты не сообщают об основных дебатах. Но это не означает, что их не существует.
— Но если наши правители, — добавила она поспешно. — Если большая часть правительства одобряет то, что мы делаем, какое нам дело до толпы?
Я понял, что ей не чуждо сострадание к бедняжке Земле, если это никоим образом не угрожает ее мужу. И тогда ее гнев вырвался наружу, показывая ее полное неведение: (Неужели до них не доходит? Почему, ведь уже известно, что радиационное поражение доберется до каждой души, на которую попадет раздуваемая из кратера пыль, в том числе и на них, стоящих на коленях, благодарящих Бога).
Я пожал плечами.
— Протекторат един только теоретически. На практике он основывается в основном на заключении компромиссов, брокерских операций между нациями, расами, классами, вершит судьбами, не прибегая к силам армии.
— Судьбами? — она чуть не задохнулась, — Когда он поддерживает государственную церковь?
— Ох, погодите, сестра. Вы же образованны, вы знаете статьи законов. Абсолютистская христианская церковь является лишь советником для правительства, не больше. Членство в ней не может быть насильным. Поскольку это будет совершенно невозможно с политической точки зрения. Вспомните о собственном случае.
— Да-а-а. И все же вы уверены, что на практике означает приверженство к ней. И все, что церковь называет грехом, Протекторат делает незаконным, караемым строгими наказаниями.
Я посмотрел удивленно.
— А вы возражаете? Кроме убийств и воровства — разве вы хотите, чтобы молодые парни и девушки вступали во внебрачные связи? Чтобы ваш муж мог свободно совершать прелюбодеяния? Или же… простите… в его настоящих обстоятельствах… еще худший грех?
Ее ноздри раздувались.
— Он никогда этого не совершит!
— Ну вот, эта мысль привела вас в негодование. Разве это не доказывает, что вы разделяете те же моральные принципы?
— Верно, — вздохнула она, — Принципы, собранные из кусочков. Несомненно, они присущи мне, как любому человеку, независимо от национальности. Мне просто интересно, неужели Бог хочет, чтобы мы внедряли их в другие народы под дулом пистолета. Разве добродетельность не была более значима перед Армагеддоном, в тех частях света, где люди сами выбирали себе путь? Там, где они имели свои представления о правде и жили так, как считали нужным, это звучит тривиально, но когда женщины могут надевать то, что им хочется… о, это не так уж важно. Мы ведь тут, не так ли?
Я почувствовал облегчение. Мы были одни в коридоре, она говорила негромко и не касалась запретных тем. Но если бы какой-нибудь фанатик подслушал наш разговор, последовала бы неприятная сцена. Ее шансы участвовать в моей экспедиции упали бы до нуля. Я не был уверен, почему я так за это опасался, когда сам настаивал на том, что эта идея неосуществима.
Однако в аудитории было немного народу. Дафна села рядом со мной. Когда в помещении сделалось темно и показ начался, она схватила меня за руку и не отпускала.
Создатели использовали минимум показных эффектов там, где было необходимо занять чем-то пробелы. Они работали только с реальными событиями и фактами. Люди на работающих вместе кораблях «Абдиель», «Рафаэль», «Зефон» сделали прекрасные съемки до и после катастрофы. На «Уриэле» также работали кинокамеры, и позднее мы получили то, что они записывали. Нацеленные почти на случайные вещи, объективы были до жестокости честны. Нашим режиссерам нужно было сделать не больше, чем выбрать последовательность кадров да добавлять время от времени поясняющее повествование.
Я видел, слышал и чуть было не чувствовал вкус и запах этой истории, которая сейчас окружала меня.
Тысячи световых лет назад звезды толпились в темноте, сверкая драгоценными камнями, холодным льдом, они строились в незнакомые созвездия. Галактика и облака, которые пропускали их серебряное сияние, подверглись менее заметным глазу изменениям, за исключением того, что было далеко впереди, где с приближением корабля рос туман, пока он не заполнил небеса на целую четверть. Бело-синие языки пламени в середине туманности, которая вращалась в направлении своих краев, которые были похожи на кружева, сплетенные из распрямленных радуг.
Приборы высматривали и показывали то, что невозможно было увидеть невооруженным глазом. В середине этого волшебного хаоса вращались с сумасшедшей скоростью вокруг друг друга два солнца. Одно, вряд ли больше Земли, хотя более массивное, чем наше Солнце, не излучало собственного света, но отражало ярость умирания своей соседней звезды. Это невозможно было описать словами. И все же изображение — это привидение, математическая конструкция, а не реальность. Люди, которые смотрели прямо в лицо действительности, умрут до того, как поймут, что они ослеплены.
Голос за кадром:
Здесь несли вахту команды в течение нескольких лет, с тех пор как астрономы предсказали, что синий гигант вскоре должен был взорваться. Тут был единственный наш шанс наблюдать за образованием суперновой так близко. Кто мог бы сказать, что мы сможем узнать? Мы так мало можем предвидеть новых чудес по Божьей воле, что сами по себе исследовательские корабли без человека на борту были неприемлемы. Мы не могли их запрограммировать, поскольку не знали, что произойдет. Только человек способен предусмотреть все неожиданности и увидеть доселе невиданное.
А что относительно соседней планеты — нейтронной звезды, которая вращается по орбите почти рядом? Как это может быть возможно? Она должна последовать ее судьбе, а возможно, даже более жестокой. Но взрыв, такой как этот, должен бы отбросить обе планеты друг от друга, а не приблизить.
Мы предполагали, что тут должна быть и еще одна третья планета, также гигант, которая взорвалась когда-то раньше. Высвободившись, она вышла на такую орбиту, что второе небесное тело приблизилось ближе в направлении все еще издающей постоянное свечение первой. Трение от вырвавшихся газов помогло смягчить и сократить орбиту.
Наши исследователи искали эту третью планету. Ее останки не могли отлететь настолько уж далеко, говоря космическим языком. Но они должны светиться очень слабо или же вовсе быть темными, сжавшимися в шар, размером с планету. Мы их не обнаружили. Господь сделал Вселенную слишком большой, давайте отбросим нашу гордость.
Интонация стала холодной:
Теперь, когда последняя планета из этого трио взорвется, вся система распадется. Теряя огромные массы вещества суперновая должна по спирали отдалиться от нейтронной звезды, и наоборот, чтобы сохранить угловой момент. Но трение снова будет препятствовать этому. Процесс едва начался, когда прибыл «Уриэль», чтобы сменить «Зефон» в соответствии с планом трехмесячных вахт.
Некоторые люди ставят под вопрос смысл путешествий в течение многих световых лет на пределе квазискорости для такого короткого периода вахты. Но у нас нет выбора. Радиация вокруг образовавшейся недавно суперновой слишком интенсивная. Даже при суперприводе корабль не может избежать ее воздействия, и какой-то ее процент проникает через самые сильные защитные поля. И конечно, передвигаясь со скоростью, превышающей скорость света, команда не может осуществлять точных наблюдений. Большая доля их работы должна быть выполнена в нормальном состоянии, при обычных скоростях. Конечно, они могли развернуть магнитогидродинамические поля вокруг корпуса, держать под контролем облако плазмы и получить довольно эффективную защиту. Но никакая защита не может быть совершенной, за исключением Божьей. В виду возможной кумулятивной дозы, как правило, три месяца — это максимальное время, которое позволяет при вышеупомянутых условиях подвергаться радиации.
В случае с «Уриэлем» этот период стал намного протяженней.
На экране появились диаграммы и графики, чтобы объяснить это явление неспециалистам. Затем последовали кадры видов с наблюдательного мостика корабля, готовившегося к старту со станции, да, я даже мельком заметил офицера Людвига Таубе на борту «Абдиеля».
Видеокамеры всегда записывают прибытие, чтобы иметь информацию на случай несчастья. Она переместилась в направлении к Солнцу, откуда ожидалось прибытие смены. Те, кто ждал, не получили никакого сигнала, предупреждающего о приближении: какой же сигнал может перегнать скорость света? Но у них не было причин думать, что Кинг не вписывается в расписание, на несколько часов опережая или запаздывая. И в углу экрана, смотрите! В поле зрения появляется узкая тень корабля в рамках относительности. Она проплыла по экрану и исчезла из виду. Двигаясь следом, камера остановилась на месте и показала его крупным планом. Появились звезды, бегущие потоком, — «Уриэль» быстро несся мимо их полей. Те, которые попадали в камеру впереди корабля, блестели, их свет пульсировал при толчках корабля по мере его торможения. Послышались слова Таубе: «Что за дьявольщина! Ничего не понимаю!»
Последовали еще рисунки, и голос за кадром продолжал объяснять: …сохранение энергии. Корабль при использовании суперпривода обладает некой определенной скоростью — скоростью и направлением — по отношению к любому другому данному объекту во Вселенной, включая и его пункт назначения. Пересекая пространство с нулевой инерцией, он не изменяет эту скорость, не могут сделать этого и гравитационные ямы… как правило. Обычно мы пытаемся совместить так называемую присущую ему скорость со скоростью цели насколько это возможно, прежде чем начать независящую ни от каких других причин часть нашего путешествия. Вдобавок, мы будем должны сжечь столько топлива в конце путешествия, там, где его невозможно будет легко восполнить. Несмотря на то, что баки двигателей, работающих на топливе, могут вместить достаточно топлива для полета со скоростью пять тысяч километров в секунду дельта «v» — что значит общие перемены скорости, как повышение, так и понижение, вместе взятые, в процессе полета…
Старая песня. Я заметил неожиданно, каким теплым и сильным было прикосновение руки Дафны.
Снова появились кадры, переданные с кораблей. Появилось хмурое лицо Мэта Кинга, который отдавал рапорт главному командиру Колдуэлу на борту «Зефона»:
— Прошу прощения за превышение скорости. Я думал, что наш вектор хорошо просчитан.
— Не беспокойтесь, — улыбнулся начальник. — Вы — в пределах допустимого, однако только в пределах, слава Богу! С такими неопределенными и изменяющимися параметрами вы справились неплохо.
Обратимся к событиям, которые произошли через несколько недель: Колдуэл перед судом присяжных на Земле в ходе расследования. Лицо его усталое и напряженное, тик искажает его рот, он хрипло говорит:
— Джентльмены, это моя вина. Я должен был взвесить возможность, что все произошло из-за неполадок на «Уриэле», которые достигли такого размаха, что катастрофа была неизбежна.
— Но ведь приборы не зарегистрировали ничего угрожающего в пути, не так ли? — спросил председательствующий офицер. Это был человек, который из-за боязни кары Божьей, изо всех сил старался быть справедливым. — Мы понимаем, какая сложная вещь — космический корабль. Самая маленькая неосторожность в обращении с ним может посеять семя страшной неожиданности.
— Господи, прости меня, — простонал Колдуэл в пространство, — Мне нужно было бы серьезно задуматься над этим и приказать им отправляться прямо домой.
— Отменяя таким образом научный проект навсегда, поскольку эта звездная система не будет больше находиться именно в том состоянии, в каком она была тогда, — заявил председатель. — Нет, адмирал, ваше решение было правильным. Заметьте, что Кинг не потребовал возвращения и его люди тоже. Наша задача — проследить, в чем проявил небрежность обслуживающий персонал, и обнаружить кто это сделал, — Пауза. — Пасторат определит ему наказание.
Голос за кадром:
Семь человек на борту «Уриэля»… Они поодиночке проходят перед нами. Капитан Мэтью Кинг — командир; лейтенант Вольдемар Асклунд, навигатор и первый его помощник; лейтенант Джесс Смит, главный инженер; лейтенант Блейз Поликард, второй инженер и смотритель за системами жизнеобеспечения. Вот и вся команда, которая необходима для нашего необычайного путешествия, и кроме всего прочего, каждый обладает навыками, чтобы оказать помощь ученым. Они — все члены Вооруженных сил, и естественно, находятся в прекрасной физической форме и прошли специальную подготовку для астронавтов. Николай Виссарионович Кузьмин по плану должен был изучать особенности ядерных реакций, когда они вырвутся из ядра взорвавшейся звезды, Иоханес Венизелос — динамику газа и излучений в туманности, Сигияма Кито — гравитационные волны в качестве изменения конфигурации. Мы видели их истории жизней, жен, родителей, детей…
Дафна же и я — из-за нее — видели только одного Вольдемара Асклунда, как будто других и не показывали.
Он высокий молодой человек, худой, светловолосый, узколицый, с раскосыми глазами, всегда готовый улыбнуться. Его седые волосы всегда кажутся слегка взъерошенными, рубашка расстегнута у горла и обнажает ленту ордена, которым он был награжден за участие в спасении «Микаэля». Его английский носил отклики порывов ветра, дующего на скалы в тех фьордах, где он был рожден. Он был ничем не выдающимся студентом, и его с трудом приняли в Вооруженные силы, но после этого его карьера пошла великолепно. Хотя он и не превратился в автомат, штурмующий космическое пространство. Он любит то, что осталось на Земле и теперь недоступно ему; он хорошо начитан и его пристрастие — комедии Аристофана, Шекспира, Холберга и Яарбро; он пишет картины, играет в шахматы и теннис, умеет готовить вкусный обед или смешать отличный коктейль (конечно, это не делает ему большой чести); он отличный хозяин и умеет развлекать своих гостей; жена оказывает на него некоторое влияние; он увлекается музыкой Бетховена и учился играть на фортепьяно; он также размышлял и цитировал старинные американские рукописи, такие как «Декларация Независимости» (хорошо), хотя он и опускал их толкование церковью (плохо); у него, кажется, неисчерпаемый запас шуток и острот, как для холостяцкой компании, так и для приличного общества. И чем больше я смотрел, тем больше он мне нравился. И… те кадры о нем и Дафне, которые создатели фильма смогли раскопать в разделе частной хроники газет или в семейном альбоме… лица, шалости, немногочисленные пожитки, которые превращали их постоянно сменяющиеся квартиры в уютный дом — какими счастливыми они делали друг друга!
Снова пошли кадры, относящиеся к космосу. Корабли образовали шлюз для прохода, люди прошли через него и весело обмениваются дружескими объятиями, капеллан на борту «Зефона» отслужил специальную службу для этих семи, которые должны провести недели, не общаясь с миром и не слыша святого слова. Но время летит. Капитаны и ученые совещаются. Все четыре космических корабля должны продвинуться в глубь границ туманности. Только «Уриэль» должен полететь дальше, чтобы провести первую серию запланированных экспериментов.
Маленькая флотилия кораблей направляется к своей цели. Трое из нее будут ждать там, осуществляя различные наблюдения, когда будут находиться в свободном полете в нормальном состоянии на значительном расстоянии от ядра — в четверть светового года — для того, чтобы их магнитногидравлические поля и защитные поля корпусов охраняли команды от радиации. По мере угасания и распада сейчас взорвавшееся солнце давало им не больше жара и рентгеновских лучей, чем они получили бы на орбите Венеры; взрыв лептонов уже миновал эту область, барионы и ионы еще не достигли ее, тонкий световой туман вокруг в основном возник из-за возбуждения межзвездного газа.
«Уриэль» покидает флотилию. Запись кинохроники включает кадры Асклунда за работой. Он считывает ряд цифр, потом коротко улыбается, его голову венчает ореол звезд, он кивает и кричит:
«Пока, всего хорошего!»
Ногти Дафны впились в мою руку до крови. Я не пошевелился.
Потом идет короткий эпизод полета в суперприводном полете. «Уриэль» перемещается все ближе и ближе к аду перед тем, как возвратиться к нормальному состоянию, все виднее, все незащищеннее. Из защитных форсунок вырывается облако плазмы, которое плывет над покровом из защитных полей вокруг корпуса корабля, окутывая его как слабо сверкающий кокон. Это защитит его не только от урагана заряженных частиц, но и от смертельно опасных фотонов… от большинства. Как только доза за бортом приблизится к безопасному уровню, корабль полетит быстрее света.
Эти события должны быть показаны в воссозданном виде. Никакие внешние объективы не могли бы так близко подсмотреть работу человека на фоне блеска туманности. Никакой луч, несущий информацию, никакой приемник так близко не мог пронзить дикое электричество вокруг. То, что мы видели, — это просто вид в стиле импрессионистов, огромный корабль вдруг начинает вращаться, сокращаться в размерах, пока не исчезает из виду, а потом пропадает в огне. Затем, глазами ангелов, мы видим огромный шар, раскаленный до белизны и все еще разрушающийся, не слишком выгоревший и сжатый, но все еще сияющий, который за какие-то секунды пересекает их орбиту. И мы видим пятно, которое представляет собой «Уриэль». И это пятно ввергается туда.
На переднем плане стрелки, резко застывшие на приборах, цифры на экранах, так быстро сменяющие друг друга, что за ними невозможно проследить, отчаянное стрекотанье принтеров; потом — люди, за чьей решительностью прячется ужас.
Голос за кадром:
Без предупреждения энергия упала. Инженеры Смит и Поликард едва смогли наскрести несколько «эрго», чтобы поддерживать защитные поля от радиации. Ничего не осталось для полета в суперприводе ни для энергетического прыжка. Разрушение магнитодинамического поля значило бы смерть за какое-то мгновение. Ничего не оставалось делать, как заняться работой — найти причину неисправности и осуществить ремонт — пока «Уриэль», беспомощный, менял направление и его притягивало, как комету, гравитацией двух солнц, которые вместе были тяжелее самого Солнца.
Орбита была установлена заранее, чтобы вращаться на безопасном расстоянии от горячего приятеля, несколько ближе к его холодному товарищу. Никто не ожидал, что эта орбита настолько увеличится, что почти коснется прилегающей к солнцу планеты. Но это произошло.
За точкой потянулась алая полоса, которая отмечала ее путь через космическое пространство. Поначалу на экране все шло в ускоренном темпе. «Уриэль» имел большое отклонение в сторону двойной звезды, чья масса усиливала его все сильнее. Тем не менее кораблю потребовалось несколько дней, чтобы достичь апастрона.
Позднее, пошли замедленные съемки. Поскольку вблизи скорость возрастала, возрастала и возрастала с головокружительной быстротой сверх той, которая могла бы возникнуть при простом притяжении предмета предметом. «Уриэль» уже вращается вокруг нейтронной звезды как раз напротив бывшей суперновой, заходя в ее тень, что и спасает людей, поскольку радиация так увеличивается, что проникает через защитные экраны в таком количестве, что звенят все сигналы тревоги. Ускорение поднимается за пределы полумиллиона «g», пять тысяч километров в секунду за одну секунду. Таким образом корабль отправляется в космическое пространство через мерцание квантов, слишком быстро для их повторного облучения от взрыва звезды, которое могло принести ему смерть. Ускорение снова спадает, но к этому времени «Уриэль» уже следует со скоростью света, стараясь ее обогнать.
Голос за кадром:
Тела, настолько массивные, как эти два, вращаясь с такой скоростью, образуют силы, в соответствии с теорией отностительности, которая действует как что-то вроде отрицательной гравитации. Именно туда-то и попали несчастные люди. Они не чувствовали никакого торможения, никакого давления, они все время находились в невесомости и не выходили из этого состояния в диапазоне действия зоны «приливов». Но их собственная скорость превысила в пятьдесят раз ту, из которой они могли бы вырваться посредством прыжка до того, как не кончится горючее. Они попались в ловушку той скорости, которую они набрали.
Мне нужно было описать все, что мы видели, фотографии, взятые на борт, отвагу одиноких людей, которые усиленно трудились, страдали, молились, терпели, не ожидая спасения и, возможно, не желая его. Но я не мог.
Я просто опишу некоторые сцены в конце фильма, которые я смотрел с Дафной, она плакала, пока я ее обнимал. Сломанная энергоустановка была починена. Медикаменты против радиации производили свой эффект. Внешняя оболочка корабля стала холодной снова, из воздуха исчезли пыль и пот, генераторы псевдогравитации снова стали обеспечивать стабильное притяжение, защитные поля отталкивали прочь межзвездные газы невидимой ударной волной так, чтобы лучи больше не могли достигать человеческих тел, и наступила оглушительная тишина.
В благоговейном страхе все семеро стояли на обзорном мостике. Расстояния сжались, массы разбухли, время расширилось. Доплеровский сдвиг коснулся почти всех звезд впереди и вверху, хотя некоторые все еще тускло сияли. Аберрация обратила остальные в одно серхъестественное созвездие, обнимающее необъятную ночь.
И именно под его светом капитан Кинг поставил своих людей на колени в молитве благодарности Богу. «Небеса объявляют победу Бога, и небесный свод показывает творенье его рук… Потому что я считаю твоим, небо, работу, которую делают мои руки, луну и звезды, которые ты предопределил. Что такое человек, мысль которого есть ты, и что такое сын человеческий, которого ты посетил?»
Но Асклунд стоял в вертикальном положении, смотря вперед, как будто в лицо врагу.
После этого они возобновили станции, включили суперпривод, автоматические оптические компенсаторы создавали иллюзию, что они снова находятся в знакомой вселенной, они повернули, чтобы встретиться со своими товарищами.
Голос за кадром:
В условиях межзвездного полета внутренняя радиация не проявляет себя. С надлежащими предосторожностями команды с других кораблей швартовались к «Уриэлю», выражали сочувствие и забирали записи с посланиями, чтобы отвезти домой.
Некоторые послания были сумбурны, некоторые — высокопарны, некоторые — слезливы. Асклунд улыбался почти сухо в камеру, хотя в его словах сквозила нежность:
— Дафна, дорогая, ты помнишь ту старую-престарую балладу, переведенную мною для тебя, о мертвом рыцаре, который возвращается к своей возлюбленной? Ты помнишь, что он говорил ей?
Каждый раз, когда ты плачешь,
Каждый раз, когда печальна,
Я в гробу своем от боли
Истекаю кровью тайно…
Каждый раз, когда смеешься,
Каждый раз, когда поешь ты,
То в гробу моем от счастья
Расцветают жизни розы…
Пожалуйста, сделай мне этот подарок. Живи. Дай мне знать и порадоваться, что ты счастлива. Потому, что я — тоже живой, не забудь об этом. Это не гроб. Мы можем прожить жизнь с пользой, если нам помогут. Если ты сможешь помочь, Дафна, тем, что ты не будешь скорбеть, а просто жить…
Там было еще что-то.
Голос за кадром:
«Уриэль» оставался в пути в то время как команда старалась полностью оправиться от своего тяжкого испытания. А тем временем Корпус астронавтов обсуждает, что лучше всего можно для них сделать. План готов, спасательная миссия работает в полную силу.
Дафна с трудом справилась с рыданиями и прошептала мне в ухо:
— Синклер! Я полечу тоже!
Но до тех пор пока она не вернулась с тренировок, я не узнал даже частично, как она проложила себе дорогу. Рекомендаций, которые ей удалось выманить у меня, было явно недостаточно, несмотря на то, как яростно я их отстаивал.
Член правления Джарвис:
— Чепуха! Зачем беспокоиться и тратить деньги на обучение новичка для единственного полета, когда у нас есть профессионалы? Да еще женщину? Черт побери, ведь ей же понадобится отдельная уборная!
Секретарь Вардо:
— Ну да, Вооруженным силам не будет вреда от того, чтобы совершить хорошо освещаемый в прессе акт сочувствия. Но разве милосердно позволить им встретиться на пару недель в переполненном салоне корабля, не снимая скафандров?
Пастор Бенсон:
— Во-первых, пристойность. По крайней мере женщине одной будет чрезвычайно трудно путешествовать и работать среди мужчин в тесном общении, не сделав явным того, что следует скрывать. Во-вторых, мораль. Она ничего не сможет поделать с тем, что станет причиной вожделения. О, конечно же, я понимаю, что ничего непристойного не случится. Однако мысли будут отвлекаться от божественного, от концентрации на постоянных обязанностях, что, возможно, в этом окружении повлечет за собой опасность. Третье, и самое основное: — разве не может неожиданный и отвлекающий внимание ее вид — вид привлекательной женщины, возникшей на короткое время среди мужчин, которые приговорены всю жизнь остаться холостяками (и не только ее муж, но и все семеро, молодые и полные жизни), не может ли это ослабить их решимость принять волю Божью? Разве не могут воспоминания начать преследовать их, пока в конце концов они не перестанут верить в Его милосердие и не попадутся в когти дьявола?
Я был ошеломлен, когда пришло положительное решение. Но я был слишком занят, чтобы уделять много времени Дафне и выслушивать ее планы. И она сразу же была отправлена на базу на Луне на два месяца интенсивных тренировок, а за это время моя нагрузка удвоилась. Команду не соберешь с бухты-барахты, не затолкаешь в корабль и не умчишься в космические просторы. Подумать только, что произошло с «Уриэлем», а ведь все считали, что все точно выверено. Операция, которую возглавлял я, вмещала еще больше неизведанного.
Может быть ты, археолог, удивишься почему. В вашей ультрасложной астронавтике (если Бог еще не прикроет технологические цивилизации, чтобы мы не делали своим идолом материальный прогресс) ничего не может быть проще, чем послать оба корабля в суперприводной полет параллельно друг другу и передать груз? Ну, возможно, вы будете знать, как утихомирить такие скорости и сделать так, чтобы их жертвы спокойно воссоединились с человеческой расой.
Но мы… Хорошо, что на «Уриэле» уже есть системы рециркуляции воды и воздуха. Однако они не совсем адекватны. Никто не предполагал, что их придется использовать в течение полувека. Они станут разрушаться, отравляющие органические вещества будут накапливаться, если мы не установим вспомогательных элементов и не переоборудуем эти системы. А ведь мы не можем просто их вставить в старую систему. Нам нужно будет произвести значительные изменения в конструкции. Точно так же запас продовольствия на корабле рассчитан на шесть месяцев. Мы установим блоки закрытой экологии, которые будут производить продукты питания независимо и, конечно же, в некотором избытке. Но ведь и это не сгрузишь просто на борт. Они должны органично вписаться в остальное оборудование корабля. Вот единственный пример нашего планирования всего необходимого — принимая во внимание требования санитарных условий, мы оставили команде достаточных размеров помещение для кладовки.
И пока мы работали, мы должны были выработать необходимые средства защиты для того, чтобы никакое значительное количество атомов с «Уриэля» не проникло на борт нашего корабля. Всего несколько нанограммов погубят нас в тот момент, когда мы вернемся в нормальное состояние, а они все будут продолжать движение в этой внутренней скорости, подобной скорости света. Взрыва не будет, поскольку масса не слишком большая — до милиграммов или больше. Но из конца в конец по корпусу нашего корабля промчится фатальная волна радиации.
Очевидно, «Уриэль» никогда не сможет избавиться от этого состояния. Он всегда будет мчаться с такой квазискоростью, которая превосходит скорость света — современное воплощение той жуткой древней легенды — «Летучий Голландец». (Что могла сделать его команда, чтобы заслужить это проклятие?) И даже если мы изобретем средства понизить эту скорость, ей сначала придется достичь нормального состояния (а почему бы и нет?) и тогда то, что мы доставим им на борт, — запасы и оборудование — тут же подвергнутся аннигиляции в коротком взрыве, который может соперничать с образованием новой звезды.
К счастью, топливо не составляло проблем. Требования жизнеподдержания скромны, а для того чтобы поддерживать движущееся с такой скоростью тело в движении — еще меньше. Баки, наполненные нами, прослужат гораздо дольше, чем запас жизненной энергии, который остался в телах людей.
Вы можете мне не верить в вашем гипотетическом веке универсальной информированности, но глупцы действительно спрашивали, почему «Уриэль» не может вернуться, когда его суперпривод уже отремонтирован, и еще раз подвергнуться обратному воздействию этой двойной звезды. Очевидно, для них рассказ не вызвал никаких ассоциаций, когда объяснялось, что скорость — это в той же степени направление, что и движение. И наверняка, Асклунд рассчитал, что при скорости, с которой эти два объекта движутся прочь друг от друга, они уже тогда не могли придать попавшему меж ними объекту ничего близкого к той скорости, которую они дали ему раньше.
Менее сумасшедшим было предложение найти кораблю безопасную одинокую и остывшую нейтронную звезду, подлететь достаточно близко к ее поверхности и воспользоваться действием гравитации в качестве тормоза, повторяя этот процесс до тех пор, пока внутреннее ускорение не достигнет приемлемых цифр. Это сработало бы, но на борту корабля остались бы одни трупы в конце этого предприятия. Трудность в том, что каждая известная нам подобная звезда окружена большим количеством газа, который либо остался с момента ее смертельной агонии или же был привлечен из межзвездного пространства позднее, хотя и в слишком большом объеме. Торможение непременно будет происходить с небольшой скоростью, особенно в начале. За то время, которое потребуется для этого процесса, по мере прохождения корабля, возникнет еще большая синхротронная радиация. Ее вызовут его же защитные поля, через которые она и сможет проникнуть. Эта радиация будет больше той, какую смогли бы выдержать живые организмы.
Да, уточнение таких характеристик или же использование еще более экзотических гипотетических предположений смогут вызвать обратную реакцию этого процесса. Однако не было опубликовано сведений о том, что «Уриэль» последние месяцы испытывал нехватку продовольствия — летел на минимально возможном рационе, и до того как его запасы истощатся, было необходимо изыскать возможность их пополнения. Конечно, поиски предопределены. Только вспомните о размерах космического пространства, и можно сделать выводы о возможностях. И тогда подумайте о том, какое настроение было у тех людей, искавших выход из своего трудного положения.
Дальнейшие поиски бесцельны. Оборудование для выживания, которое мы дадим нашим товарищам, имеет совершенно другое внутреннее ускорение, почти равное тремстам тысячам километров в секунду: это самое лучшее, чего можно достичь при теперешнем уровне знаний и воображения.
К чему эти мои попытки пробраться сквозь дебри элементарной физики? Разве я не хочу вспомнить о том, как ко мне вернулась Дафна?
Она была очень против двухнедельного отпуска, который был предоставлен моей команде перед взлетом. Они же на грани голодной смерти на том корабле. Я сказал, что этот обычай просто жизненно необходим. Мы не должны отправляться в космос усталыми, напряженными, не отдохнувшими в кругу любящих нас людей. Ведь мы будем на той грани, которая разделяет Кинга и Колдуэла тысячами световых лет от их дома. Пусть она не боится.
— Да, мне говорили, — сказала она. — Простите за нетерпение.
— Ваш долг службы — развлечься как можно лучше, — я погрозил ей пальцем, — Нельзя ли спросить, куда вы поедете?
— Ну, — сказала она, — мои родители умерли, у меня нет близких, мне бы хотелось попрощаться с Землей. Луна была великолепной, но пустынной. У Вооруженных сил нет никакого курорта на дикой природе?
— Да, — ответил я и передумал навещать своих сыновей.
Осень рано наступила в Гранд Тетонсе. Кроме обслуживающего персонала мы были одни. Днем мы ходили по его тропам, катались на каноэ по его озерам, штурмовали его ледники, ловили последнее солнечное тепло и сидели, любуясь на птиц, зверей, деревья и просторы. Вечером мы набрасывались на ужин, удивляясь, как часто мы шутили и смеялись; после этого мы отдыхали у каменного камина в темноте, которую горящие сосновые поленья делали хрупкой своими отблесками, и вели более серьезные разговоры, обменивались воспоминаниями, мыслями, и… поначалу застенчиво… мечтами.
Я опишу всего один только день, вскоре после того, как мы приехали. Мы ушли утром на прогулку к скале. Тропинка вилась через лес, где листья сверкали в кристальном солнечном свете, алые — кленовые, золотые — березовые, красновато-желтые — осиновые. Меж их тонкими стволами мы могли видеть, как возвышались горы, спускаясь в долину, где журчал ручеек, и как на противоположной стороне горный хребет снова поднимался в фиолетовую чистоту своей белизной. Небо было похоже на сапфир. Воздух холодил наши ноздри, и когда мы его выдыхали, он клубился облачками, подслащенный слабыми ароматами земли, сырости и жизни. Иногда ворона кричала «кар-р-р!» или белка яркой молнией влетала в дупло и стрекотала на нас; дважды стая гусей пролетала над головами, их крики неслись вниз, и только наши шаги раздавались в священном спокойствии.
Мы остановились, чтобы немножко отдохнуть. Земля под нами была мягкой. Дафна сидела, обхватив колени, смотря вдаль, щеки ее горели от нашего восхождения. От нее волной повеяло на меня теплом. Ее волосы, выбившиеся из под ленты, рассыпались по ее плечам и блестели как шелк.
Она сказала наконец тихо, как будто про себя:
— Вэл много говорил об этом месте. Мы все время собирались поехать сюда вместе. Но всегда что-то нас заставляло откладывать поездку. Мы действительно не понимали, что мы — не вечны. Потому что кажется, что мы больше сюда никогда не приедем.
— Приедете, — пообещал я.
— Я… не смогу. Я ведь временно работающая, а не член Вооруженных сил.
— Я могу привезти с собой гостей.
Она повернула голову и грустно улыбнулась.
— Спасибо, Алекс. Вы слишком добры ко мне. Но нет. Я видела, сколько это стоит, а у меня нет таких денег.
— Ой ли? — я был удивлен, потому что читал досье, которое представила кадровая служба. — Я думал, ваши родители оставили вам немалое состояние.
— Оставили. Хотя все ушло на подкуп.
— Что?
Она хихикнула.
— Бедный впечатлительный Алекс! Разве никто вам не сказал? Ну конечно, это не явная взятка. Я сообщила Пасторату, что, если он не одобрит мое назначение в вашу команду и не надавит на кого следует, через свои светские каналы, я подарю все свое наследство церкви. Я дала недвусмысленный намек на то, что в противном случае я сделаю вклад в синагогу. Они судили-рядили, но в конце концов… — она пожала плечами. — Я избавлю вас от списка своих других грехов — шантажа, запугиваний, блефа и лжи.
— Эх, барышня, барышня, — прошептал я, — разве для тебя так много значит бросить на него взгляд через стекло шлема?
— Да.
Я набрался храбрости и сказал:
— Он же сам просил забыть его.
Она снова посмотрела на горные вершины.
— Не думаю, что смогу. «В богатстве и в нужде, в радости и в печали, в здоровье и в болезни, пока мы живы…» Ее руки, которые ощупывали землю, наткнулись и схватились за сухую упавшую ветку.
— Я… я думаю, что я больше… однолюбка… чем он.
Когда ветка сломалась, треск был такой громкий, что я вздрогнул.
— Но ведь он действительно любит меня!
Мы заметили оленя и как зачарованные смотрели на него.
— Он тоже любит Землю, — закончила она, — и он никогда ее больше не увидит. Разве я не должна привезти ему это прикосновение… эти воспоминания, если у меня есть такая возможность?
Чтобы принести ему еще большую боль? Разве ты Не подумала, как эгоистично ты поступаешь? Я с трудом прикусил себе язык и сгорбился, ужаснувшись. Какая польза от ругани ее сумасбродства? Тут я виноват сам. Мне нужно было с самого начала наложить на все это вето. А теперь мы оба повязаны. Она была точно предназначена для критической роли. Совершенно правильно начальство не позволяло мне заменить ее дублером, только при крайней необходимости по медицинским показаниям. Но этого она мне никогда бы не простила.
Поскольку… Ну хорошо, молчи, дай ей попрощаться. А потом…
— Вы находите эти места красивыми, не так ли? — задал я риторический вопрос.
Она кивнула.
— Я их никогда не забуду, — сказала она невнятно.
— Не стоит прикладывать столько усилий, чтобы их запомнить, — сказал я ей. — Когда мы вернемся на Землю, — мое сердце забилось часто, — мы сможем приехать сюда. Если, конечно, мы оба будем свободны. Деньги — ерунда. Я получаю хорошую зарплату, и мне не о ком теперь заботиться.
— Ох, Алекс!
На мгновенье я заметил у нее слезы. Через другое мгновенье она обняла меня, и спрятала лицо на моем плече. Потом она отпрянула от меня и крикнула:
— Пошли, лентяи! — И мы снова пошли по тропинке.
Мы встретились за Марсом, где «Уриэль» в последнее время летал по предварительно рассчитанному точному кругу. Зная его расположение и квазискорость этих людей, попавших в ссылку, мои приборы, автоматы и я сам подвели осторожно «Габриэль» ближе. Когда два противоположно заряженных поля, простирающиеся на несколько километров вокруг каждого корпуса, начали перемешиваться, я заметил какие-то нереальные колебания, проходящие через Млечный Путь. По мере нашего приближения друг к другу, наши цели стали более стабильными. Попав в одну фазу, оптический экран показал нам приближающийся корабль не так уж далеко, он был таким же реальным среди звезд, как и мы… или нереальным, в этих условиях аннигиляции вещества, которые мы с ним разделяли.
— Достигли синхронизма, — пробормотал я в интерком, и откинулся в свое кресло пилота.
Процесс был медленным, мучительным, опасным из-за короткого диапазона, в котором было возможно взаимное обнаружение внутри своих полей, мы все же обладали некоторой инерцией относительно друг друга если не по отношению к космическому пространству, и столкновение привело бы к гибели обоих кораблей. Я унюхал запах пота, который катился по мне, услышал собственное дыхание и почувствовал сильное биение пульса, ощутил, что некоторые части моего тела затекли и болели, что дало мне понять, что мое тело не было уже молодым.
— Как они там? — зазвенел голос Дафны, — Можно мне посмотреть?
Я решил, что еще не был готов к разным излияниям, и подключил телевизионные приемники прямо к цепи визуального компенсатора. Жужжание возбужденных разговоров моих людей смутно донеслось до меня. Их было пятеро, кроме меня, отличные ребята, которые относились к ней с неуклюжим донкихотством, пока мы тренировались. И наконец мы оторвались от земной орбиты. Но никто из них ничем особенным не выделялся.
— Держите станцию, — приказал я. — Я попробую вступить в контакт. — Я тут же увидел собственную промашку, — Я выхожу на связь, — поправился я. Ведь не должны же они там умереть или сойти с ума! Мои пальцы забарабанили по панели управления. — «Габриэль», «Уриэлю» ответьте.
— «Уриэль» «Габриэлю».
Экран вспыхнул цветом. С него смотрел Мэт Кинг.
Его глаза и щеки запали глубоко, и он говорил хриплым шепотом, но он был опрятен, коротко подстрижен, одет в накрахмаленную рубашку. Мои худшие опасения тут же испарились.
— Добро пожаловать, добро пожаловать, — он с трудом криво улыбнулся. — Шкипер этой миссии, это Александр Синклер, ты, старый мошенник? Какой приятный сюрприз!
— Как там остальные? — рявкнул я.
— В основном здоровы, слава Богу. Слабы, но работоспособны, и мы уже отвыкли чувствовать голод за последние шесть месяцев. В моральном смысле, ну, не так уж плохо. Мы надеемся, что вы привезли стейки и шампанское! Когда вы полагаете попасть к нам на борт?
— Нам необходимо отдохнуть, и я хочу закончить полную проверку всех систем… Скажем, через двадцать четыре часа. Простите, что не могу быстрее. Да, нельзя ли позвать в твою каюту Вальдемара Асклунда?
— Почему же, конечно, если хочешь.
— Сообщите на капитанский мостик, — сказал я по интеркому. Не нужно было уточнять кому.
Она пришла как раз в тот момент, когда появилось истощенное лицо Асклунда. Минуту или две они ошеломленно молчали. Я не мог покинуть своего поста, пока меня не сменит мой первый офицер, Роберт, но я сердито смотрел на оптические экраны. В одном из них прекратилось сияние, на мое счастье, солнце показалось сморщенным и холодным, на другом — глубоким синим светом сияла Земля, самая прекрасная из звезд, и она почему-то казалась гораздо дальше остальных; на оставшихся экранах блестели незнакомые созвездия и бесконечность меж ними.
Наконец я услышал, как Асклунд выдохнул:
— Дафна, почему?
— Чтобы быть с тобой, — она заплакала.
— Но мы даже не сможем прикоснуться друг к другу? Я… мы же собираемся улететь, как только… О, моя дорогая, я трудился над посланием тебе неделями, а теперь… у меня нет слов…
Я услышал, что и он тоже зарыдал.
Наконец она сказала:
— Ты понимаешь, я буду занята. Я отвечаю за основные элементы оборудования для получения цикла питания на вашем корабле. Но ты сможешь помогать мне, и… Капитан Синклер пообещал, что у нас будет возможность… каюта, где мы сможем быть вместе, или частная линия связи… чтобы только поговорить.
Мы не стали пользоваться трубой для перехода. Множество молекул воздуха, диффундирующих с «Уриэля» в «Габриэль» нанесут нам такой же непоправимый вред. Вместо этого мы поддерживали корабли как можно дальше друг от друга, насколько позволяла синхронность, и летали через космическое пространство в скафандрах, которые мы не снимали в период нашего сближения. Это дьявольски нам мешало. Не говоря уже о том, что мы становились неуклюжими. Пальцы в перчатках, совершенно нечувствительны, поэтому приходилось работать специальными манипуляторами. Разговаривали через переговорные устройства — и это тоже такой же нюанс. Но с этим ничего невозможно было поделать, и, конечно, мы четко проинструктировали наших товарищей с другого корабля о необходимых требованиях, и они скоро стали квалифицированными помощниками. Возвращаясь на свой корабль, чтобы поесть и выспаться, мы на некоторое время задерживались в шлюзе и много часов вращались и вихлялись, пока инфракрасный луч не сжигал всех атомов, которые могли прилипнуть к нашим скафандрам, почти сжигая нас заживо.
Вот такими были очевидные физические неудобства.
Но они не заставляли нас страстно желать все закончить и улететь. Нет, именно так говорили все действия команды «Уриэля». Они со спартанским терпением не сводили с нас глаз и бережно брали в руки письма, рисунки, пленки, сувениры, которые мы им привезли.
Я припоминаю один из многих разговоров, которые мы вели с Кингом. Мы были свободны от дежурства, сидели в своих каютах и пользовались чрезвычайным каналом. Это обычное явление на корабле, когда капитаны должны принять твердое решение. Мы разрешили Дафне и ее мужу встречаться в этих каютах в определенный час суток.
Кинг налил виски из бутылки — моего неловкого подарка, поднял тумблер и произнес тост.
— За нас, любимых, — ответил я ему в тон.
Он, конечно же, не показывай виду — ведь после того, как мы привезли достаточные запасы питания на корабль, он начал набирать вес и теперь выглядел лучше, чем когда бы то ни было, — но он позволил себе выпить немного лишнего.
— Или, как сказал бы мой навигатор: скоаль! — добавил он.
Я промочил слегка горло.
Мое не слишком хорошее настроение слегка улучшилось. Что тут вокруг меня?
Комната три метра на два, выкрашенный в серую краску металл, койка, рундук, стул, стол, справочная литература, Библия, стопка любимых книг и считывающее устройство для них, маленькая музыкальная библиотека и плейер, губная гармошка, из которой я время от времени извлекаю звуки, трубки и табак, фотографии Мэг, которая умерла и сыновей, которые выросли — это и звездное небо снаружи.
Но я мог ходить по тем планетам, включая и планету под названием Земля.
— У тебя произношение хромает, Мэтью, — я попытался засмеяться.
— Откуда ты знаешь? — негодующе спросил он. Его слова заглушал вентилятор.
— Ну, это Дафна Асклунд меня научила. Я тоже неправильно говорил, а теперь научился произносить близко к истине, — Я сделал еще один глоток, гораздо быстрее, чем намеревался.
Он внимательно посмотрел на меня.
— Как ей удалось тебя заставить взять ее с собой?
— Что? Почему я взял? Я же объяснил тебе. Да и она сама тебе рассказывала. Она нашла способ увидеться на короткое время со своим мужем, пока… до тех пор, пока вы не вернетесь в Солнечную систему… и следовательно, она на деле может разделить с ним эту беду. У меня не хватило мужества отказать ей.
Его изображение покачало головой из стороны в сторону на экране с помехами.
— Не увиливай от моего вопроса, Алекс. И не твоя это была инициатива, совершенно ясно, а ее. И никто даже с… трезвой головой не смог бы пробиться туда, куда она смогла. Я знаю, как все делается, точно так же как и ты. Я могу приблизительно подсчитать, сколько барьеров ей пришлось преодолеть, сколько влиятельных людей ей пришлось повидать и очаровать. Такие люди не совершают подобных поступков из чувства сентиментальности, поступков, которые могут только принести мужчине боль. Тогда почему же?
— Кто знает, что движет человеческой душой? — набросился я на него в свою очередь. — Ты свою душу понимаешь? Я — нет. А как Асклунд это воспринимает?
— Как он тебе? Я хотел бы узнать твое мнение со стороны, Алекс, чтобы проверить собственное впечатление. Ведь нам придется провести остаток жизни вместе, мне лучше иметь о нем справедливое суждение.
Мне не нужно было времени для размышлений, поскольку я неоднократно этим занимался в те несчетные бессонные часы ночных вахт.
— Сперва он чуть было не сошел с орбиты, я бы сказал. Но оказалось, что он быстро оправился от шока. Я видел его немного, ты ведь знаешь, и в большинстве случаев на людях, в работе. Он спокойный, квалифицированный, скорее скрытный, я думаю. Они оба скрытные.
— Он носит маску. — Вокруг рта Кинга залегли глубокие морщины, — Я наблюдал за ним: он держит себя под неусыпным контролем.
— Разве это не ужасно?
— Нет. Полагаю, что нет. Мои остальные члены команды… она также доставляет им беспокойство, не такое сильное, но все-таки беспокойство.
— Психологические волнения предвиделись и допускаются. И кто она для них? Неуклюжий скафандр, точно такой же, как и у всех с «Габриэля». Лицо за стеклом шлема, голос из переговорного устройства, только что женский. Но ведь в ходе истории мужчины, служившие в войсках или находящиеся в монастырях, видели гораздо больше женщин и не ввергались в непреодолимый соблазн.
— Солдаты вернутся домой, монахи держат клятву, которую они давали. А мы — ни то и ни другое. Блейз — астронавт, уже признался, что влюбился в нее. Я и сам… — Кинг сделал глоток и криво улыбнулся. — О, мы справимся со своими эмоциями, со своей болью. Но говоря по правде, я рад, что это все скоро кончится. Пожалуйста, не позволяй ей присутствовать при нашей следующей встрече.
Мы некоторое время не находили, что сказать.
— Вы уже решили, куда полетите сначала, — выпалил я.
Мы привезли массу рекомендаций разных ученых, но до сих пор команде «Уриэля» не удавалось выкроить времени, чтобы ознакомиться с ними. Кинг упомянул, как месяцами в своей погоне за спасительной звездой они обсуждали всевозможные воображаемые способы и идеи. А что еще им оставалось?
Да и что еще они смогут делать в течение всех этих оставшихся лет, как не изучать Галактику и время от времени доносить до нас легенды о своих открытиях? Радиокапсула, выпущенная через заряженное внутренней энергией поле, сможет заменить встречу с ними. Хотя мы не осмелимся принять никакой физической записи, мы сможем сделать копии.
Но мы можем только спрашивать и советовать, а не приказывать. Они — неприкосновенны.
— Сногсшибательный круиз, — ответил он. — К туманности Ориона. Ты знаешь, сколько неразгаданных загадок там… мы хотим увидеть, как рождаются новые солнца. А тогда, когда мы будем достаточно уверенными в своем корабле и в нас самих, — тогда… прыжок. Прямо в центр Галактики.
Я вовсе не был удивлен. Однако…
— Уже?
Потому что это будет путешествие, длящееся долгие годы, и мнения разделяются, действительно ли за просторами облаков пыли, которая закрывает все от наших приборов, сердце Млечного Пути. Это ад из радиации… или же…
— Старейшие? — прочитал он мою мысль.
Конечно же, мы не единственные, кто путешествует меж звезд. Бог щедр в этом отношении. Далеко за этими границами спиральной арки, едва начав неумело изучать то, что лежит за родными берегами, по сравнению с цивилизациями, которые не обременены первородным грехом, не обеспокоены дьяволом или мириадами безумных поступков, мы, возможно, кажемся пещерными людьми на плоту. Половина наших астрономов полагает, что в середине Вселенной — пусто, солнца располагаются близко друг к другу, но они стары и слабы, там наиболее вероятны домашные очаги существ, чьи исторические записи уходят в даль многих миллионов лет…
…и которые, возможно, могут знать, как избавить «Уриэль» от наказания.
— А что нам терять? — спросил Кинг.
В ту же самую каюту пришла Дафна, когда наша миссия подходила к концу.
Когда я услышал, как она стучит в дверь, я вскочил со стула, где грыз вычисления нашего обратного полета, ударился коленом о стол и от боли выругался, обозвав себя неуклюжим старым олухом. Вслух я сказал:
— Войдите!
Она вошла гордо и достойно, и я позабыл о боли.
— Капитан вызывал меня, — обратилась она официально. Ее глаза были зелеными, как живые моря Земли.
— Да. Пожалуйста, прикройте дверь. Садитесь.
Я жестом указал ей на стул. Когда она проходила мимо и задела меня, я заново почувствовал ее тепло после стольких дней в скафандрах в массе людей или на одинокой койке. Когда она уселась, взгляд ее блуждал и был далек от того, чтобы ответить на мой. Поэтому я взгромоздился на угол своего стола, болтал ногой, не достающей до пола, и размышлял уголком своего мозга, не делает ли меня это несколько моложе.
Чувствовала ли она, несмотря ни на что, страх за маской на лице. Я посмотрел внимательней. Она моргнула, глубоко вздохнула, а потом откинулась на спинку стула и улыбнулась.
— Все, что я сделала, работает без помех, — произнесла она. — И мои товарищи признались, что они довольны.
Я кивнул, стараясь справиться с пересохшим горлом.
— Что мне делать дальше? — спросила она, не удивляясь и не отталкивая меня, а просто помогая мне высказаться.
— Вы, — попытался я снова, — вы находитесь в неудобном положении, барышня. Я ничего не могу поделать, но вижу… Ну, завтра в дневную вахту мы пойдем на «Уриэль», чтобы… нельзя это назвать торжеством… просто речь или… эээ…
Она сказала (как мило с ее стороны!):
— Вы хотите спросить, нет ли у нас с Вэлом никакой последней просьбы, не так ли Алекс?
— Я видел, как ваша перчатка искала его.
Она положила руку на мою, которой я держался за край стола. Разве женская рука не красивее в два раза на узловатой волосатой лапе мужчины?
— Если бы мы могли остаться наедине в каюте Мэтью Кинга или еще где-нибудь некоторое время, мы были бы очень благодарны.
— Вы же знаете, что сможете, — я слегка задохнулся, — Почему я позвал вас сюда… я и сам не знаю. Я подумал, что это будет тяжелое прощание. И он, Вэл, он верит, что вы устроите после этого свою жизнь. И я тоже хочу, чтобы вы знали, что у вас есть тут друг, который позаботится о вас, Дафна. Я могу вам чем-то помочь?
— О, Алекс, — Она неожиданно поцеловала меня и расплакалась.
Наконец я заснул.
…Должно быть, мы все сошли с ума, оставив «Габриэль» на такое долгое время без присмотра, полностью на автоматике. Хотя никто бы не мог выдержать такой длинной прощальной церемонии. Но справедливость этого требовала, и все вместе мы смотрели через стекла шлемов на наших товарищей, с которыми мы работали, и жали им руки, прощаясь, желали им попутного ветра до самой смерти или же до того, как на них снизойдет чудо.
Пока мы добирались до корабля, я старался держаться поближе к Дафне. Она была почти тенью, сиянием среди звезд и молчания вокруг. Я не слышал ничего, кроме шума в своих наушниках и глухих ударов собственного сердца. За завтраком некоторые из нас были шумны, а некоторые впали в уныние, по ее же виду нельзя было ничего понять, сейчас никто не разговаривал. Чувствовали ли мы вину за то, что скоро вновь увидим синеву, облака, дождь, листья на ветру? Я сам, разве я совершал подлость, смея на что-то надеяться?
Единственная грубая реальность, которую я мог себе вообразить, предупреждала меня о том, что она может выйти замуж повторно, а если и выйдет, то исключительно, чтобы не оставаться одной, и потому, что так удобней. Ну что ж, я не могу надеяться на большее.
Мои ботинки стукнулись о корпус «Уриэля».
Мы завернули в шлюз. За внутренней заслонкой ждали Мэтью Кинг, Джесс Смит, Блейз Поликард, Николай Кузьмин, Иоханес Венизелос, Сигияма Кито, Вольдемар Асклунд. Больше не в грубых рабочих комбинезонах, и уже не голодающие, и не ждущие прибытия людей, они стояли в праздничной форме, как на параде, и я видел, что эти храбрые, скромные люди не знали, как утешить нас.
— Добро пожаловать, — сказал Кинг. Идя по коридору, он обнял меня за талию. Через полсекунды мне стало стыдно, что я был шокирован этим. Перед ним были годы без женщин, а я был его старым другом, который не может дышать с ним одним воздухом, а через несколько часов улетит навсегда. Следующее, что я заметил, это то, что хотя Дафна и Асклунд шли бок о бок, они не обнялись, как сделали это, когда первый раз она зашла на борт корабля. Их лица были точно так же закрыты, как и ее шлем.
Что она говорила ему в уединении, которое мы им дали?
Хотя мы, четырнадцать человек были в кают-компании, где могли кое-как двигаться, мы быстро заняли места за столом. В качестве предварительной подготовки команда «Уриэля» расставила бокалы и последнюю бутылку шампанского. Они выпьют за нас всех, а мы, направляясь домой, будем молиться за них.
Кинг встал, постучал ногтем о бокал и сказал:
— Миссис Асклунд и джентльмены, мы не можем сосчитать или отплатить вам за то, что вы для нас сделали. Я не только говорю о вашей помощи, которая позволит нам выжить, — это входит в традиции Вооруженных сил, — сколько о вашей силе духа, вашем благородстве…
Я, встав, чтобы ответить, сказал:
— Братья, простите, что я буду несколько драматичен. От ваших жен, детей, родителей, ваших родственников и ближайших благожелателей на Земле мы привезли то, что они нам дали. Но и назад мы привезем что-то для каждого, что будет очень индивидуальным, что даст им почувствовать вас рядом…
Мы все старались оставаться спокойными, но даже я с трудом заметил, как Асклунды извинились и вышли.
«…мы никогда не забудем, человечество никогда не забудет…» — я произносил эти слова, когда они снова пришли рука об руку. Она была без скафандра и шла с высоко поднятой головой, с распущенными рыжеватыми волосами.
Я, капитан космического корабля и, следовательно привык владеть собой в любой ситуации. Я попросил людей за столом прекратить суматоху. Мэтью Кинг пришел мне на помощь…
— Иезавель — воровская шлюха, иудейская блудница…
Какую боль наносили ей ругательства… им… когда «Уриэль» вернулся первый и последний раз, чтобы дать отчет о чудесах? Что за свободу обрели они, что могло их разлучить, если смерть не могла? И какую внутреннюю победу, готовность отдать друг другу непозволительную любовь должны он и она одержать, когда, наконец, она на виду у нас всех поцеловала своего мужа прямо в губы?
Назад: II
Дальше: Дороги любви
