— Извините, — сказала я тихо, чувствуя себя довольно бестактной. И я боялась, как бы мои слова не вывели Хилэриэна из его озабоченности и не привели сюда слишком рано.

Мать повернула голову и посмотрела на меня. Что–то в моём лице насторожило её, потому что глаза её обеспокоились.

— Ты боишься? Кого, дочка?

— Хилэриэна, — ответила я. Теперь и отец внимательно смотрел на меня. Хотя его рука всё ещё обнимала плечо матери, другую руку он поднёс к поясу, как бы в поисках оружия.

— Слушайте, — заговорила я шёпотом. Я не желала вести мысленный разговор, поскольку в этом месте, пропитанном колдовством, мысленное прикосновение могло прозвучать как гром гонга.

— Я далеко не всё рассказала вам. Эскор трещит, давно уже разорванный колдовством. Большая часть тех, кто в этом повинен, поглощены тёмными силами, которые они же сами и вызвали. Другие ушли через Ворота в другие миры и время, но на них до сих пор лежит проклятие за то, что они сделали в далёком прошлом. Мы ничего не знаем о Хилэриэне. Я не думаю, что он принадлежит Тьме, иначе он не мог бы управлять Голубым Огнём. Но ведь были и такие, кто не следовал ни добру, ни злу, а только своему любопытству, и творили зло в поисках знаний. Теперь мы сражаемся за жизнь Эскора, а я нечаянно способствовала возобновлению древней войны, когда неосторожно творила заклинания и нарушила древнее равновесие. И я ещё раз нанесла вред уже другой, совсем недавно, и не хочу взваливать на себя ещё и третий груз вины, приведя обратно одного из магов прошлого, который может испортить всё, за что боролись мои братья и наши боевые друзья — Хилэриэн знает слишком много, чтобы взять его в Долину. Надо узнать о нём побольше, прежде чем мы сможем поверить ему.

— У нас мудрая дочь, — сказала мать. — А теперь рассказывай побыстрее, о чём умолчала раньше.

И я рассказала, не упуская ничего, о своём участии в планах Динзиля и о том, что случилось дальше. Когда я замолчала, мать кивнула.

— Теперь понятно, почему ты подозреваешь Хилэриэна. Но… — Она как бы прислушалась, и я поняла, что она пытается установить контакт с Хилэриэном, разыскивая его среди лабиринтов замка.

— Так… — Её обращенный внутрь взгляд стал обычным, и она обратилась к нам. — Не думаю, что нам стоит бояться его отношения к нам. Время в том и в этом мире, видимо, очень различно. Даже больше, чем мы думали. Ах, как тяжело человеку видеть, что его мир пропал, хотя сам он ещё здесь, на родной земле. Я вот думаю… Скажи–ка, дочь, ты в самом деле считаешь, что Хилэриэн может угрожать тому, что нам дорого?

Я, вспомнив Динзиля, отбросила сомнения и сказала:

— Да.

Мать, казалось, не была в этом убеждена. Она открыла нам свои мысли, и я могла прочитать, хотя бы частично, то, что она узнала от Хилэриэна. Там были такая боль, такое отчаяние, что я вздрогнула и телом, и мозгом и закричала, что не хочу больше ничего знать. Мать отпустила мой разум.

— Как видишь, — сказала она, — его занимают собственные мысли, и они таковы, что их нелегко нарушить. Если мы уйдём…

— Так давайте уйдём, — сказала я. Во мне поднялось горячее желание поскорее уйти из этого места, принадлежащего Хилэриэну, и выкинуть из головы все мысли о маге — если мне удастся закрыть разум от этих мыслей. Мне хотелось повернуться и бежать со всех ног, словно за мной гнались серые, люди–волки.

Однако мы уходили спокойным шагом, потому что с нами была Айлия. Я стала думать о ней и о том, что нам с ней делать. Если вапсалы ещё остались в посёлке, мы можем разбудить её спящий мозг и оставить девушку неподалеку, сотворив, может быть, кое–какие чары, которые закроют для неё недавнее прошлое, и она забудет о нашем путешествии, как о быстроулетучившемся сне. Но если набег действительно положил конец племени, нам придётся взять её с собой в Долину, где Дагона и её народ примут её под защиту.

Отец оставил одну из сумок с пищей и водой на полу, а другую повесил на плечо. Мы с матерью повели Айлию. Когда мы вышли, я тоже заметила перемену времени: я вошла сюда в самый холодный месяц зимы, а выходила под теплое весеннее солнце месяца Хризалид. А ведь прошло, по моим расчётам, всего несколько дней.

Снег, лежавший на большой площади, уже исчез. Несколько раз мы вспугивали весёлых ящериц и других мелких животных. Одни замирали, глядя на нас круглыми настороженными глазами, другие поспешно исчезали.

Я с некоторой опаской шагала по лабиринту улочек и дорог, потому что плохо помнила, как мы шли через крепость. После того, как мы дважды оказались перед глухой стеной, я высказала свои опасения вслух.

— Нет дороги? — спросил отец. — Но сюда же ты прошла без затруднений, так?

— Да, но тогда меня притягивала Сила. — Я не помнила, как мы с Айлией шли. Казалось, дорога была очень лёгкой и простой от тех внешних ворот, где резные стражи подавали голос во время ветра, и я совершенно не помнила этих запутанных переходов и переулков.

— А что если это защита крепости? — спросила я вслух.

Мы остановились перед последней стеной, где проход, выглядевший так обещающе, оказался вдруг наглухо закрытым. Вокруг нас стояли дома с голубыми камнями над дверями и зиявшими окнами, и что–то вокруг них холодило сердце, как зимний ветер холодит тело.

— Наваждение? — Отец удивился.

Мать закрыла глаза. Я знала, что она осторожно пользуется мысленным поиском. Я рискнула последовать её примеру, всё время опасаясь коснуться нити, связывающей нас с Хилэриэнм.

И мой разум узнал, что глаза действительно обманывают меня. Симон Трегарт был прав: на это место была наложена колдовская иллюзия, и стены вставали там, где их не было, открытые места на самом деле были заняты. Закрыв глаза, мы как бы увидели другой город, поставленный на тот, который был раньше. Причины этой иллюзии я не могла понять, потому что это были не новые чары, поставленные Хилэриэном, чтобы сбить нас с толку. Это колдовство было очень старым, обтрёпанным и износившимся почти до основы.

— Я вижу! — резко сказал отец. Он тоже переключился на другое зрение. — Так… Мы идём сюда.

Сильная рука схватила мою руку, в то время как я и мать держали под руки Айлию; связанные таким образом, мы стали разрушать чары города, потом мы закрыли глаза дневному свету и подчинились нашему внутреннему зрению.

Мы вышли на улицу, спускавшуюся к толстой внешней стене, и я узнала её. По ней мы шли, когда спасались от пиратов. Я дважды открывала глаза, чтобы проверить, действуют ли ещё чары наваждения, и каждый раз видела тупиковую улицу или стену дома или часть стены, так что спешила зажмуриться и продолжать наш путь.

Человек, не имеющий подобного дара, не смог бы победить этого колдовства. Мы в этом убедились, когда дошли наконец до ворот. На расстоянии вытянутой руки от входа на земле лежал воин, раскинув руки, будто хотел дотянуться до свободы, которой так и не увидели глаза. Это был рослый мужчина в кольчуге. Его грубые волосы были заплетены в косы. Богатый шлем валялся в стороне. Лица человека не было видно, и я была рада этому.

— Салкар! — Отец наклонился над телом, но не касался его.

— Не думаю. Во всяком случае, не из того племени, которое мы знаем, — возразила Джелит. — Наверное, это из твоих пиратов, Каттея.

В этом я не могла бы поклясться, поскольку видела их только мельком в ту ночь, когда они напали на вапсалов, но подумала, что мать права.

— Он умер уже довольно давно. — Отец снова выпрямился. — Может, он погнался за тобой, Каттея, и для него ловушка сработала.

Но нам удалось избежать её. Мы прошли сквозь стену между бронзовыми зверями и здесь обнаружили признаки того, что люди действительно боялись этих мест; перед воротами лежала каменная плита, принесённая, наверное, из разорённого посёлка, и на ней лежала куча разных вещей. Сначала они, наверное, были разложены как следует, но потом птицы и звери сбили это всё в кучу. Там была меховая одежда, теперь засыпанная песком и расклёванная птицами, металлические блюда, на которых когда–то лежала пища, меч и топор, при виде которых отец с изумлением вскрикнул. Вообще–то он был посредственным меченосцем, потому что в его родном мире мечи не употреблялись. Тем не менее, для воина всякое оружие благо, когда ничего другого нет.

— Оружие мёртвого, — сказал он. — Говорят, если взять оружие убитого воина, значит взять и его боевые навыки.

Я вспомнила, что Кимок, прийдя за мной в Чёрную Башню Динзиля, нашёл меч в тайнике давно исчезнувшей расы и взял его для нашей защиты. Я думаю, поскольку уж рука мужчины инстинктивно хватается за сталь, пусть это оружие будет служить добру, а не злу.

Мать тоже взяла что–то с этого жертвенного стола и, держа это обеими руками, вглядывалась почти со страхом.

— Эти пираты прячут свою добычу в странных местах, — сказала она. — Я слышала о такой вещи, но никогда не видела. Видимо, они сочли её недостаточно ценной, раз предложили живущим здесь, по их мнению, демонам.

Это была каменная чаша, сделанная в виде двух сложенных ладоней, но руки были не вполне человеческими; пальцы очень длинные и тонкие, узкие остроконечные ногти прикрыты блестящим металлом. Чаша была красно–коричневая, гладкая и хорошо отполированная.

— Что это? — с любопытством спросила я,

— Зеркало видения. Им пользуются как хрустальным шаром, только сюда наливается вода. Не знаю, как эта вещь попала сюда, но она не должна здесь оставаться. Дотронься до неё, Каттея.

Она протянула мне чашу. Я прикоснулась к ней и вскрикнула от неожиданности, камень был не холодным, как я ожидала, а горячим, почти обжигающим. Но Джелит держала чашу и, казалось, не чувствовала жара. А я ощущала не только жар, но и волну Силы и поняла, что это могучая сила, которая может послужить нам оружием, как и меч, так естественно оказавшийся в руках отца.

Мать взяла обрывок шёлка, тоже лежащего на жертвеннике, завернула в него чашу и спрятала её под тунику. Отец прицепил к поясу меч и сунул туда же боевой топор для равновесия.

Эта куча награбленного наводила на мысль, что в ту снежную ночь победителями стали пираты, а не вапсалы. Я была уверена, что всё это оставили здесь именно они. Я ни разу не видела, чтобы вапсалы оставляли где–нибудь свои сокровища, кроме как в гробнице Утты.

Теперь, прежде чем уйти отсюда, надо было удостовериться, что из народа Айлии никого не осталось. Я объяснила это родителям, и они согласились со мной. Сейчас была середина утра, солнце приятно пригревало. Снега уже не было, лениво жужжали насекомые, и мы слышали утреннюю перекличку птиц.

Пока мы не покинули мыс, я всё время была в напряжении, ожидая контакта с Хилэриэном, его зова или вопроса: куда мы пошли и зачем. Но вот мы вошли в кустарник, где распускались почки, в нормальный для глаз мир, и моё напряжение чуточку спало. Но я всё ещё сомневалась и сознавала, что мы не освободились от своего спутника, которого я меньше всего на свете хотела видеть.

Когда мы обследовали посёлок, стало ясно, что он пуст, и не потому что племя отправилось в странствия. На ветру полоскались разорванные шкуры палаточных крыш.

Мы осторожно прошли по развалинам. Я нашла хижину, из которой бежала — но когда? Для меня это было несколько дней назад. Морские разбойники побывали и здесь. Сундук Утты был опрокинут, свёртки с травами разорваны и содержимое из них высыпано и перемешано.

Мать поднимала то сухой листок, то щепотку травяной пыли нюхала и бросала, покачивая головой. Я поискала рунные свитки, приведшие меня в цитадель, но их не было. Видимо, пираты решили, что это ключ к какому–нибудь кладу. В дальнем углу мы нашли кувшин с дорожной пищей из вяленого мяса, спресованного с сухими ягодами. В то время для нас это было дороже любых сокровищ.

Айлия стояла за дверью, где её оставили, и, казалось, не видела ничего вокруг и не сознавала, что вернулась в свой посёлок. Отец прошёл по другим палаткам, но быстро вернулся.

— Место смерти, — угрюмо констатировал он. — Уйдём отсюда.

У меня не было друзей в племени. Я была пленницей, но я никогда не была им врагом, и их смерть всегда будет лежать на моей совести: они верили в мой дар, а я погубила их. Мать прочла мои мысли, обняла меня и сказала:

— Нет, потому что сознательно ты не обманывала их, и тебе ничего не оставалось, как предоставить их своей судьбе. Ты не Утта, и ты не могла держаться за выбор, который они заставили тебя сделать. Так что не бери на себя чужой груз. Это зло жизни, и в какой–то мере люди сами виноваты, когда это зло приходит как акт судьбы.

Слова, предназначенные для утешения и облегчения, сейчас, однако, были только словами, хотя и запали мне в душу, и позднее я вспомнила их.

У нас не было ни саней, ни сильных собак, не было настоящего проводника. Мы знали только, что нам нужно на запад. Сколько времени займёт путешествие в Зелёную Долину, и много ли опасностей подстерегает нас на пути — можно было только гадать.

Я думала, что вспомню дорогу по берегу реки, через страну от места горячих источников, но когда я сказала об этом отцу, он покачал головой и ответил, что если долина горячих источников так хорошо известна кочевникам, то лучше обойти её и направиться прямо на запад. Это была хорошая мысль, хотя мы и не могли быстро идти пешком, особенно с Айлией, которая хоть и шла под нашим контролем, но о ней надо было заботиться, как о неразумном ребенке.

Итак, мы повернулись спиной к морю и крепости на мысе. Продуктов у нас почти не было — скверное на вкус мясо, принесённое из того мира, и кувшин из поселка. Но зато недостатка в воде не было, потому что здесь было множество ручьёв, оживших с приходом весны.

Отец поднял с земли два округлых камня и соорудил удивительное оружие, какого я никогда не видела. Он скрепил камни ремнём, затем раскрутил над головой и запустил для начала в кусты. От удара и веса камней ремень закрутился вокруг ветки и оборвал её, сминая почки. Отец довольно засмеялся и пошёл освобождать ремень.

— Похоже, я ещё не совсем разучился, — сказал он. Затем он снова бросил своё оружие, но уже не в куст, а в его неосторожного обитателя — подскочившую вверх птицу. Когда мы остановились на ночлег, у нас было уже четыре таких птицы. Мы зажарили их на костре и с аппетитом съели. Это было очень хорошо после долгого сидения на однообразном пресном рационе.

Ночью похолодало, но мы не остались у костра. Отец положил в него последнюю охапку листьев и прутьев, а нас отвёл на место, которое он наметил для ночного лагеря — довольно далеко от этого маяка, могущего привлечь внимание. Он выбрал маленькую рощицу, где зимние ветры повалили несколько деревьев, и те при падении захватили и другие, так что получилось нечто вроде шалаша из перепутавшихся веток и стволов. Мы заползли в него и загородились кустарником. Если бы у меня было немного травы из запаса Утты, можно было бы поставить защитные чары, но пираты так всё перемешали, что выбрать нужное мне не удалось.

Однако мать достала из поясного кармана кусочек голубоватого металла, осторожно провела по нему рукой и воткнула в землю. От него исходило бледное мерцание, которое должно было ярко вспыхивать, если вблизи появится кто–то из Тьмы. Правда, против разбойников, хищных животных или кочевников защиты у нас не было никакой, кроме наших глаз и ушей, поэтому мы установили дежурство. У меня была первая вахта, и я напряжённо всматривалась в темноту, боясь пошевелиться, чтобы не разбудить остальных.

Мои глаза и уши были настороже, и я время от времени пыталась объединить их с мозгом, посылая короткий мыслепоиск, но с большими интервалами, так как в этой стране его могут перехватить враги. В ночи слышались странные звуки и шорохи. Моя кровь бежала быстрее, и я настораживалась, но потом убеждалась, что эти звуки производят ночные животные или ветер.

И всё это время я отгоняла от себя желание подумать о Хилэриэне, о том, что он сейчас делает в пустой крепости, которая когда–то была центром его владений. Всё ещё вспоминает прошлое, которого больше не вернуть? Или он уже преодолел этот удар и собирается снова воспользоваться своим Даром? Зачем? Ворот он больше открывать не будет, в этом я была уверена. Хватит с него и этого долгого заключения у Зандора.

Зандор… Я с удовольствием отгородилась от своих опасных размышлений о Хилэриэне. Интересно, что произошло с Зандором? Может быть, наш побег из его подземелья сильнее сказался на его машинах, чем думал Хилэриэн? Может, это подорвало силу Зандора? Ведь мы ждали погоню, но этого не случилось. Возможно, Зандор так ослаб, что обитатели башен нанесли последний удар по его подземному убежищу, и кончилась эта бесконечная война, принёсшая тому миру пепел и смерть.

Но думать о Зандоре — значит, вспоминать и Хилэриэна, так что я прогнала от себя и эти мысли. Оставалось вспоминать о более далёком прошлом, о Зелёной Долине, о Кайлане, о Кимоке. Неужели там всё ещё идёт война? А что если те, кого я люблю, сейчас ведут смертельную схватку? Я послала мыслепоиск в ту сторону. Только дойдёт ли он?

Я пришла в такое возбуждение, что забыла, где я, какие обязанности возложены на меня. Я закрыла глаза и уши, склонила голову на руки. Кимок! Я мысленно рисовала его лицо, узкое, длинное, волевое. Он был недалеко! Пытаясь удержать его, я всё дальше посылала зов, вкладывая в него всю свою силу.

— Кимок!

И пришёл ответ! Сначала неясный, затем усиливающийся. Он услышал! Он там! Я не ошиблась, смерть не стояла между нами!

— Где? Где вы? — бился в моём мозгу его вопрос, так что у меня тряслась голова, и я вынуждена была придерживать её рукой.

— Восток… — Больше я ничего не могла сказать: голова моя качалась не or мысленного посыла, а от рук, трясших меня за плечи и разбивавших мысленный контакт. Я открыла глаза с гневным криком.

— Это безумие! — холодно прошептала мать. Я видела перед собой только тёмный силуэт, но её крепкие руки всё ещё держали меня. — Что ты ещё натворила, девчонка!?

— Кимок! Я говорила с Кимоком. — Я разозлилась, как и она.

— Твой разговор мог перехватить кто угодно, — ответила она. — Такой поиск может навести на нас Тьму! Если мы до сих пор не обнаружили их следов, то это не значит, что вся страна чиста! Не ты ли сама говорила нам об этом?

Она была права, но и я была права тоже, потому что Кимок знает теперь, что я жива, и может прийти к нам. Если между нами и Зелёной Долиной стоит какое–то Зло, то нас предупредят те, кто желает нам добра. Когда я высказала все эти доводы, мать отпустила мои плечи.

— Может быть, — проговорила она вслух. — Но хватит… Когда захочешь сделать это ещё раз, скажи мне, вместе мы сильнее.

В этом она тоже была права. Но я не могла избавиться от возбуждения, какое принёс мне ответ Кимока. Ведь уже так давно, с тех пор, как я участвовала в делах Динзиля, я была отделена от того, что делало нас троих одним существом. Пока я мучительно старалась освоить заново своё искусство у Утты, это пришло само собой. Быть снова той, кем я была…

— А будешь ли когда–нибудь? — снова ударил меня шёпот матери. — Ты пошла другой дорогой, с которой уже не свернёшь. Я просила для вас троих то, что считала самым полезным для вас в этом мире: для Кайлана — меч, для Кимока — свиток, для тебя же дочь — Дар. Но ты пошла по другому пути, чего я не предвидела. Возможно, это очень плохо для тебя…

— Нет! — мгновенно возразила я.

— Посмотрим, что ты скажешь в будущем, — неопределённо заметила она. — Так вот, дочка, ты не тревожь нас больше посылами. Нам надо отдохнуть.

Вопреки своим нетерпеливым желаниям я дала ей обещание.

— Не буду… сегодня.

И я снова стала следить только за внешним миром до того часа, когда Джелит сменила меня, а я погрузилась в сон.

Перед восходом солнца отец разбудил нас всех. Рассвет был гораздо холоднее: на ветвях лежал иней.

Мой отец в основном воевал на границах, а мать нередко сопровождала его. Но они никогда не ходили пешком. Я тоже не ходила, так что теперь мы все трое находили такой способ преодоления пространства весьма утомительным, и он изматывал нас куда больше, чем мы предполагали сначала. Мы старались идти ровным шагом, но не слишком быстро из–за Айлии.

Девушка шла, куда её вели, если ей подносили пищу ко рту — ела, пила, когда давали, но оставалась как во сне. Она так давно отошла от реальности, что я сомневалась, придёт ли она в себя когда–нибудь полностью. Мы не могли бы оставить её в таком состоянии у её народа, даже если бы и нашли его. Всё равно её убили бы, потому что для кочевого народа она стала бы тяжёлым бременем. Утта оставалась с ними так долго только потому, что она имела Дар, а Аусу, жена вождя — потому что имела преданную служанку, заменявшую ей руки и ноги.