47
В тысяча пятьдесят четвертом году патриарх Константинополя и Папа Римский прокляли друг друга. После этого в обеих церквах не осталось ничего святого. И ими завладел сатана. Я убежден в этом.
Джозеф Херити
По узким тропинкам и заброшенным дорогам, через болота и сырые, поросшие деревьями склоны, покоряя и огибая вершины, с ночевками на открытой местности или в полуразрушенных домах Херити вел свой отряд к Дублину. Восемнадцать дней шли они до подножия Уиклоу, еще девять дней кружили в поисках дороги с северо-востока, где их не ждали. За время пути им не встретилась ни одна живая душа.
Для Джона путешествие превратилось в непрестанный, тщательно продуманный поединок с Херити. Любой, самый безобидный разговор мог оказаться опасным. Однажды в полдень они проходили мимо покосившейся таблички с единственной надписью: «Гарретстаун». Было холодно. Влажный ветер хлестал по склонам гор, и Джону ужасно захотелось надеть что-нибудь более теплое, чем свитер.
– Некоторые вещи на этой земле происходят без всякой причины, – внезапно сказал Херити, искоса поглядывая на Джона. Лысая голова Джона выглядела странно на фоне сильно отросших усов и бород спорщиков.
– Какие вещи? – спросил Джон.
– Например, резня собак в Килдэр Хант. Это подло – обрекать бессловесных тварей на страдания, вызванные безответственными людьми.
Сзади послышался голос отца Майкла:
– Килдэр Хант – это чисто английское явление.
– Я был там, – сказал Херити. – Возможно, вы и правы, отец. Но это была провокация – толпа Ханта не понимала, как легко дьявол может завладеть душами окружающих.
Джон кивнул, воспользовавшись возможностью послать укол Херити.
– Так же, как кто-то спровоцировал О'Нейла?
Херити не попался на эту удочку и некоторое время шел молча. Отец Майкл приблизился, когда они вышли на узкую дорогу с открытым грунтом. Было слышно, как мальчик позади идет-по их следам.
– Я подумал о том же! – сказал отец Майкл. Он с удивлением посмотрел на Джона. – Глупость людей находится за пределами моего понимания.
– Что-то вроде желания возобновить конное шоу в Дублине? – спросил Херити, и голос его «был полон лукавства. Он посмотрел на Джона, и тот оказался меж двух огней: идущие рядом мужчины буквально сверлили его взглядом.
– Это была попытка вернуть добрые начинания, – подал реплику отец Майкл, но внимание его все еще было приковано к Джону.
– Обычное дело! – сказал Херити, глядя поверх голов. – Будто ничего позорного там и не было. Расскажи об этом, отец. Ты был там.
Они прошли в полном молчании примерно пятьдесят шагов, пока отец Майкл ответил. В этот момент он больше не смотрел на Джона, а уставился На землю под ногами.
– Шел мелкий дождь, – сказал отец Майкл. – Мы пришли туда, когда толпа уже разошлась. Только некоторые остались, и я видел, как они уходили. Кто-то нес обувь, кто-то – одежду. Я запомнил мужчину, у которого на одной руке висело прекрасное пальто, а на другой – окровавленные брюки для верховой езды. При этом он странно усмехался.
Голос отца Майкла был низким и каким-то далеким, будто он пытался пересказать что-то, виденное им в далекой стране, диковину из жизни языческих народов, а не событие, произошедшее в цивилизованной Ирландии.
Дорога теперь шла под уклон, и четверка путников увидала внизу мост. Мутный поток воды прокладывал себе путь через камыш, растущий под ним.
– Повсюду на земле были тела, – продолжал отец Майкл. – Люди… мертвые лошади… засохшая кровь. Негде даже помолиться, они все кресты переплавили в металл. Не осталось ни одного кольца. Чтобы снять украшения, отрезали пальцы. Я стоял на коленях в грязи и плакал.
– Но кто сделал все это? – спросил Джон.
– Толпа, – ответил Херити.
Джон завороженно смотрел на отца Майкла. Он представил себе священника, созерцающего мертвые тела участников и зрителей конного шоу. Простые слова отца Майкла рисовали страшные картины в его мозгу.
– Они даже сняли почти всю обувь и чулки, – говорил священник. – Обувь и чулки… Зачем они это сделали?
Видение голых ног, вытянувшихся в грязном месиве, как последний жест утерянной человечности, странно взволновало Джона. Он почувствовал, что очень растроган, и не только монотонным рассказом отца Майкла о дикой жестокости. «Что-то еще, кроме жизни, ушло из Ирландии вместе с этими мертвыми», – подумалось Джону. Он даже почувствовал, что О'Нейл-Внутри уже не ликует. Да, интерес – завораживающий интерес, но нет особенной радости. Пожалуй, это было удовлетворение, то, что чувствовал О'Нейл-Внутри, нечто вроде довольства.
Джон понял, что существует огромная и весьма существенная разница между счастьем и удовлетворением. О'Нейл-Внутри мог быть удовлетворен тем, что было сделано, даже если это не принесло ему счастья.
– Что ты чувствуешь теперь, Джон? – спросил Херити.
– Это не приносит мне радости, – ответил Джон.
– Черный день, – добавил отец Майкл.
– Сейчас ты выслушаешь его? – поинтересовался Херити. – Единственными католиками там были машинисты и конюхи, люди тяжелого физического труда. Кучка помещиков-протестантов ответила за свои злодеяния, а священник расстроен.
Голос отца Майкла зазвучал громче.
– Они были убиты! Зарезаны, как скот – ножами, вилками, забиты до смерти или задушены голыми руками. Не было ни единого выстрела.
Херити посмотрел на Джона.
– У тебя нет мыслей по поводу того, что могло бы Произойти, появись среди нас сумасшедший О'Нейл?
Джон почувствовал, как молча напрягся О'Нейл-Внутри.
– Все эти смерти и без всякой причины, – продолжал Херити. – Ах да, причина была, но я соглашусь со священником: лучше было этого не делать. – Херити посмотрел на отца Майкла. – Но ведь вас весьма заворожила эта картина смерти, не правда ли, святой отец? Хороший повод помолиться, стоя на коленях в грязи.
Отец Майкл шел, с трудом переставляя ноги и не отрывая глаз от земли. Внезапно он вздрогнул.
Джон посмотрел на священника и понял, что слова Херити попали в цель. Да, отец Майкл, так же, как и его церковь, относился к смерти с любовью и ненавистью. Она была для него источником могущества как для священника, но-внутреннее человеческое «я» тоже нельзя сбрасывать со счетов. Не больше, чем мог О'Нейл-Внутри. Смерть была окончательным разрушением, той степенью человеческой слабости, которая поднималась от одной иллюзии к другой, но абсолютной власти этого вмешательства нельзя избежать.
Херити смог увидеть самые сокровенные мысли!
– Это полезно, – сказал Херити, – слушать голос человека, не видя его лица. – Он снова наклонился вперед, чтобы посмотреть на священника. – Я слушал вас, Майкл Фланнери. Вы говорили об этой кровавой резне и ни слова о том, что вы понимаете наконец, почему я плюю на вашу Церковь?
Отец Майкл не ответил.
Херити ухмыльнулся и опять переключился на созерцание дороги. Было слышно, как идущий позади мальчик отбрасывает ногами камни в кустарник. Они теперь поднялись на возвышенность над потоком и увидели длинный склон там, где дорога терялась в непроходимых зарослях вечнозеленых деревьев.
– Вы сами видите, отец, – сказал Херити, – что труднее всего быть покинутым Богом. Он отказался от меня, но я от него не отказывался. Они забрали у меня религию!
В глазах отца Майкла заблестели слезы. Он подумал: «Да, Джозеф Херити, я понимаю, о чем ты. Я знаю всю эту физиологию, ко горой меня обучили в семинарии. Ты скажешь, что Церковь заменяет мне секс. Это та любовь, которую я никогда не смог бы найти у женщины. О, я понимаю тебя. Это новая Церковь, которую, по твоему мнению, мы имеем, а не женщина для любого из нас».
Сам не зная почему, отец Майкл почувствовал, что слова Херити прибавили ему сил.
– Спасибо тебе, Джозеф, – сказал он.
– Спасибо мне? Что вы такое говорите? – голос Херити был полон оскорбленного достоинства.
– Я думал, что одинок, – сказал отец Майкл. – Но теперь вижу, что нет. За это я и благодарю тебя.
– Что за ерунда, – проворчал Херити.
Некоторое время он шел, сердито насупившись, но затем хитро усмехнулся.
– Вы просто растеряны, отец, – сказал он. – Мы никогда не будем вместе.
Джон увидел по лицу Херити, что тот забавляется. Но отец Майкл… растерян? Херити явно злорадствовал из-за чьей-либо растерянности. Может, ему нравилось и замешательство Ирландии? Нет… это противоречило Мотиву Херити. Чума разбередила неприкосновенное. Сознавая это, Джон понял с внезапной ясностью, что нашел ключ к Херити. Нашел то, что могло погубить человека.
«Нужно разрушить его веру в свой Мотив!»
Но это было именно то, что Херити попытался сделать с отцом Майклом. Как это могло быть слабостью Херити и… да, все-таки силой отца Майкла?
– Каковы твои политические убеждения, Джозеф? – спросил Джон.
– Мои убеждения? – Он усмехнулся. – Я либерал, да. Всегда им был.
– Он безбожный марксист, – вмешался отец Майкл.
– Это лучше, чем безбожный священник, – парировал Джозеф.
– Джон, ты знаешь что-нибудь о войне, которая длится вечно? – спросил отец Майкл.
– Закрой свою варежку, Майкл Фланнери, – проговорил Херити ровным и злым голосом.
– Никогда не слышал о ней, – ответил Джон священнику. Он почувствовал в Херити опасное спокойствие.
– Это «Провос», – сказал отец Майкл. Он посмотрел на Херити с мрачной усмешкой. – Препятствуйте любым соглашениям, убивайте тех, кто идет на компромисс. Терроризируйте миротворцев, бойкотируйте любые соглашения. Давайте людям только войну и насилие, смерть и террор, пока они не устанут от всего этого и не примут что угодно, даже безбожных марксистов.
– Вы вспомните, – буркнул Херити, – этот священник оплакивал заколотых помещиков на конном шоу в Дублине. Ненасытные капиталисты!
– Они были ненасытными, в самом деле, – ответил отец Майкл. – Я тебе это гарантирую. Именно жадность правит консерваторами. Но либералами движет зависть. А эти марксисты… – он пренебрежительно махнул рукой в сторону Херити. – …Все, что они хотят, – это сесть в кресла вельмож и строить из себя лордов перед другими. Интеллектуальные аристократы!
Джон почувствовал новую силу в голосе отца Майкла. Этот человек явно имел глубокие мощные корни и теперь вернулся к ним. Его могли преследовать сомнения, но сила, которую он получил в борьбе с ними, продолжала накапливаться. Она росла день ото дня.
– Теперь я знаю, как молиться за тебя. И я буду молиться за тебя, Джозеф Херити, – сказал отец Майкл.
Джон переводил взгляд с одного на другого и чувствовал огромное напряжение, нарастающее между соперниками.
Злобная ухмылка исказила рот Херити, но глаза оставались прежними. Он похлопал по ружью, висящему на ремне через плечо.
– Вот моя душа, отец. Молись за нее.
– На нашу землю выпустили дьявола, Джозеф, – прошептал отец Майкл.
Херити сохранял спокойствие, но в глазах его появилось диковатое выражение.
– Разве это дьявол?
– Дьявол, – повторил отец Майкл.
Все с тем же хладнокровным выражением Херити произнес:
– Смилуйся, сохрани, защити тебя от гоблина, пока ты спишь, – на лице его опять прорезался волчий оскал. – Это слова Роберта Херрика, отец. Теперь ты видишь, в чем преимущества классического образования?
– В богобоязни тоже есть преимущества, – голос отца Майкла был спокойным и уверенным.
– Некоторых явлений мы боимся именно потому, что они реальны, отец, – сказал Херити. – Некоторые явления – это просто иллюзия. Например, твоя замечательная Церковь, ее добренькие слова и маскарадные обряды. Жалкое подобие свободной жизни.
– А ты свободный человек, Джозеф? – спросил отец Майкл.
Херити побледнел и отвел глаза. Потом заговорил, глядя куда-то в сторону.
– Я более свободен, чем любой из вас. – Он осмотрел окрестности и уставился на Джона. – Я более свободен, чем Джон Гарреч О'Доннел вместе с тем ужасным, что он скрывает внутри себя.
Джон плотно сжал губы. Он почувствовал, как они судорожно подергиваются. БУДЬ ПРОКЛЯТ ЭТОТ ЧЕЛОВЕК!
– Есть одни иллюзии и другие, – продолжил Херити. – Уверен, мы все знаем это.
Джон продолжал смотреть прямо перед собой. Он чувствовал напряженное внимание с обеих сторон. Была ли это иллюзия, в конце концов?
– Жалкое подобие жизни, – повторил Херити, и голос его зазвенел.
Джон посмотрел направо, ища поддержки у отца Майкла, но священник продолжал смотреть себе под ноги.
– Ты находишь свои иллюзии удобными, Джон? – спросил Херити. – Такими же, как иллюзии этого священника?
Джон почувствовал, как забеспокоился О'Нейл-Внутри. «Как я с этим справлюсь?» – спрашивал он. Было ли где-то место, где можно было это узнать? Он почувствовал, что постижение будет медленным… подобно, пожалуй, росту новой кожи. Неизменно постоянным, иногда требовательным, но никогда – назойливым. Оно присуще самому себе, и воспоминания были реальны.
Отец Майкл боролся со своим собственным дьяволом, разбуженным словами Херити. Хотя он знал, что эти слова были адресованы не ему, а бедной душе, идущей вместе с ними. Неужели в этом спокойном американце действительно спрятан безумец?
КАК МЫ ДОКАТИЛИСЬ ДО ТАКОГО? Этот вопрос мучал отца Майкла. Он вспомнил подвальную комнату в деревенской церквушке и фамилию Беллинспиттл, над которой смеялись янки. Это была его фамилия. Вспомнил чистую штукатурку на стенах – работу местного мастерового в угоду Господу.
Эти мысли давали отцу Майклу надежду на спасение в прошлом.
Белая, тщательно нанесенная штукатурка… Развешанные на стенах портреты в рамах – Иисус, Святая Мария, Матерь Божия, целая галерея служителей церкви, священный медальон на цепочке, задрапированный в красный бархат, в тяжелой раме под стеклом и с латунной табличкой внизу, с гордостью рассказывающей, что ее освящал сам Папа Пий.
В этом подвале стояли скамьи. Отец Майкл помнил, как его ноги не доставали до пола, когда он на них садился. Глаза его всегда натыкались на прибитую к впереди стоящей скамье дощечку: «Священной памяти Эйлина Метьюса (1896–1931). Любящие дети».
Каким далеким все это казалось теперь.
Джон был измучен молчанием своих спутников и даже их присутствием. Он хотел убежать, ринуться в поле, зарыться лицом в высокую траву и никогда больше не вставать.
Но Херити был слишком опасен!
«Все, что я делаю, он может увидеть. И увидеть от начала до конца».
– Ну что ж, пожалуй, мне не следует быть таким любопытным, – сказал Херити бесстрастным голосом, – буду следовать одной из заповедей.
У Джона пересохло в горле. Ему захотелось воды… или чего-нибудь более крепкого. Что у Херити в этом маленьком пластиковом кувшине? Он него часто несет виски, но он никогда не делится своими запасами. Джон отвернулся и увидел унылый силуэт мертвой сосны на горе. Дерево лежало на земле, и его обвивал плющ, похожий на одежду застывшей колдовской формы.
– Мы остановимся здесь, – сказал Херити.
Все послушно остановились.
Херити смотрел налево: его внимание привлек уютный домик всего в нескольких метрах от грязной дороги. На закрытой двери виднелась табличка: «Донки Хауз». Небольшой ручей шириной не более метра бежал мимо двери, тихо струясь по черным камням.
– Донки Хауз, – сказал Херити. Он снял ружье с предохранителя. – По-моему, прекрасно для таких, как мы, чтобы передохнуть. Разумеется, здесь никого нет. – Он перепрыгнул через ручей и заглянул в одно из окон.
– Грязный, но пустой, – заключил Джозеф. – Не звучит ли это как точная характеристика того, кто нам известен?
