38

Сэмюэл Бенджамин Вэлкорт прошел все ступени служебной лестницы в Консульской Службе Соединенных Штатов и Агентстве США по Международному развитию – ЮСАЙД. Тенденция не связываться ни с какой политической партией ограничила его продвижение, однако во время службы в ЮСАЙД он ухитрился приобрести множество друзей среди военных.

Нельзя забывать и доклады, которые часто хвалили за глубину.

В возрасте шестидесяти одного года, видя, что путь наверх окончательно перекрыт, он покинул ЮСАЙД, где все равно работал только временно по направлению Консульской службы, и выставил свою кандидатуру в Сенат от штата Огайо.

Его преимущества были значительными:

Способность быть понятым почти в любой компании и на четырех языках.

Богатая семья, желающая поддержать его предвыборную кампанию.

Жена Мэй, которая нравилась как молодым, так и старым феминисткам своим блестящим остроумием. (Пожилым женщинам она нравилась, потому что выглядела тем, чем и была – бойкой на язык, независимой бабушкой.) Закулисная поддержка Демократической Машины штата Огайо плюс этот индивидуалистический подход к политике в прошлом вызывали немедленный отклик у «независимых» и либеральных республиканцев.

И наконец, венчающие картину факты: богатый, приковывающий внимание баритон в паре с солидной внешностью.

Сэмюэл Бенджамин Вэлкорт просто «смотрелся» на трибуне, и он знал, как подать себя на телевидении.

Эффект был сокрушительным – обвальная победа в тот год, когда республиканцы добились новых успехов везде, кроме поста президента.

Выражаясь словами обозревателя из «Экрона»: «Избиратели сказали, что им нравится стиль этого парня, и они хотят, чтобы он присматривал за теми сукиными сынами в Сенате».

Британский обозреватель выборов прокомментировал ситуацию так: «Удивительно, что он сидел так долго в заднем ряду».

Через два месяца после ввода в Сенат Сэм Вэлкорт выдвинулся, доказав, что за все эти годы во втором эшелоне он действительно многому научился и знает, как работает система.

Он работал как импресарио, выжимающий максимум из имеющегося у него артиста.

Очень немногие были удивлены, когда он был выдвинут вице-президентом во время второй кампании Прескотта. Им нужен был Огайо и кто-нибудь нравящийся республиканцам, энергичный предвыборный боец с привлекательной женой, которая тоже была бы не против участвовать в кампании, человек со своей собственной силовой базой – все те вещи, которые многое решают при выборе кандидата. И только «индивидуалистские» тенденции Вэлкорта беспокоили национальную организацию.

Чашу весов в пользу Вэлкорта склонил Адам Прескотт.

– Давайте возьмем его в команду и посмотрим, как она работает. В любом случае: еще один срок в Сенате, и его невозможно будет остановить. Мы можем поставить его поближе и присматривать за ним.

– Он до смерти испугает Государственный Департамент, – сказал советник президента.

Это развеселило Прескотта.

– Это на пользу Госдепу, когда он испуган. Он не кажется мне человеком, который возьмется за топор. Немного хирургии там-сям, может быть, но рек крови не будет.

Оценка Прескотта оправдалась во всех отношениях, и, когда в конце этого второго срока президентства ударила чума, они работали, как две половинки одной машины. Военные друзья Вэлкорта оказались тогда бесценными, что было существенной частью и собственного авторитета Прескотта.

Вэлкорт думал обо всем этом, стоя у окна Голубой комнаты и глядя наружу на редкое уличное движение на Экзекьютив-авеню-Соут. Был ранний вечер, и его привели к присяге в качестве президента менее трех часов назад на тихой церемонии, происходившей на краю Роуз-Гарден с минимальной шумихой и освещаемой только официальными средствами массовой информации – два репортера, одна телекамера, два фотографа и еще один от самого Белого Дома.

Вэлкорт знал, что ему будет недоставать прагматичной решительности своего предшественника. Адам был жестким и опытным политическим бойцом, человеком, который хорошо скрывал свою личную неуверенность.

«Я, случается, показываю свою неуверенность, – думал Вэлкорт. – Придется проследить за этим».

Гарвардский профессор однажды сказал юному тогда Вэлкорту: «Пользование властью требует некоторой доли бесчеловечности. Воображение – это часть багажа, которую вы часто не можете позволить держать у себя. Если вы начнете думать о людях вообще как о конкретных личностях, это будет мешать вам. Люди – это глина, которой надо придать форму. В этом и заключается правда демократического процесса».

Вопреки этим мыслям или, может быть, по контрасту с ними, Вэлкорт находил открывавшийся перед ним вид приятным. Мэй была в безопасности наверху. Одна из их дочерей выжила в Мичиганской резервации, и у них были только внуки.

«Этот вечер прямо создан для любовных песен», – решил он. Один из тех мягких вечеров после полосы холода и обещающий еще больше тепла в будущем. «Пасторальный», назвал его про себя Вэлкорт – тихий и пасторальный: жующий скот вдали на высоком пастбище, которое когда-то было лужайкой Белого Дома. Гитарная музыка, вот что необходимо. Все приглушено, нет ни намека на насилие. Ничего не напоминает о рядовых телах, горящих у восточной границы города. Когда он глядел в этом направлении, ему видно было оранжевое сияние.

Едкое очищающее пламя скоро погаснет, и наступившая тьма сотрет эту сцену из вида – но не из памяти.

«Клэй», – напомнил себе Вэлкорт.

Вовсе не чудо сохраняло Вашингтон незараженным. Просто этот район был занят людьми, способными принимать жестокие решения. В Манхэттене было точно так же, кроме того, у него было преимущество новой границы, через которую больше не было мостов, а туннели были заблокированы, и еще эта внешняя буферная зона с улицами черного огня.

Все «безопасные» места, пережидающие чуму, имели, по меньшей мере, одну общую черту: внутри них не было неуправляемой толпы.

Толпа, которая атаковала границу Вашингтона менее часа после смерти Адама, думала, что несколько кусков брони и немного автоматического оружия помогут им пробиться через Вашингтонский Барьер. Атакующие неспособны были вообразить себе инфернальный эффект огненных выбросов установок «Ньюфейр», адские температуры и неуязвимость к обычному оружию. Хотя он и не давал чувства абсолютной безопасности, «Ньюфейр» создавал большие изменения в ландшафте. Расплавленный бетон, как правило, отрезвлял тех, кто его видел. Вэлкорт не пытался обмануть себя: одиночки все равно будут пытаться проникнуть через барьеры. Все, что требуется, – это один зараженный человек, и чума найдет себе новую пищу. «Очень ненадежный способ выживания», – думал Вэлкорт.

Он повернулся к потемневшей комнате и открыл дверь в освещенный коридор. Снаружи слышался тихий разговор телохранителей. Этот звук напомнил Вэлкорту, что есть вещи, которые надо сделать, и решения, которые надо принять.

В освещенном коридоре послышалось движение, торопливые шаги. Телохранитель заглянул внутрь комнаты и сказал:

– Мистер президент?

– Я скоро выйду, – ответил Вэлкорт. – Восточная комната.

Кабинет и главы специальных комитетов прибыли с докладами для нового президента. Они встретятся в самом низу, в холле, где уже разложены все аксессуары для аудио – и видеопрезентации. Это будет долгое заседание. Особое внимание будет уделяться одной проблеме – новой еврейской диаспоре. Только несколько упрямцев остались еще в Израиле. Тем, кто уже в Бразилии, требуется пища и крыша над головой. «В Бразилии сейчас, наверное, сумасшедший дом», – думал Вэлкорт. Боже правый! Когда только эти евреи найдут себе дом? Те, что остались, обещали прорваться с боем через пустыню и восстановить подачу саудовской нефти. Глупость! Чума снизила потребности в энергоресурсах до малой части предыдущего уровня. Кто теперь путешествует? Выжившие ведут существование замкнутыми коммунами. Только Барьерной команде нужны большие количества нефти, и Советский Союз несет большую часть этой ноши.

Вэлкорт теперь слышал в коридоре другой голос, голос, из-за которого он задерживался, голос Шилоха Бродерика. Стареющий Бродерик прибыл из своего вашингтонского дома с требованием, чтобы его допустили «ввести президента в курс дел». К протокольной заявке была подколота записка «Дорогой Сэм», напоминающая об их прошлых связях. Даже не объявляя этого открытым текстом, записка ясно давала понять, кто послал Шилоха «вводить президента в курс дел».

Поддавшись прихоти («все-таки я президент!»), Вэлкорт сказал:

– Пришлите Бродерика сюда. Скажите остальным, чтобы они начинали без нас. Они могут до моего прихода сгладить кое-какие шероховатости друг с другом.

Вэлкорт нагнулся, включил единственный торшер над удобным креслом, а сам уселся напротив него, в тени. Бродерик, войдя в кабинет, увидел эту расстановку и все понял.

– Не вставайте, сэр.

«Шилох сильно постарел с тех пор, как мы виделись последний раз», – отметил Вэлкорт. Он ходил прихрамывающей походкой старого человека, оберегая левую ногу. На его худом лице появились новые глубокие морщины, а волнистые волосы стали совершенно седыми. Уголки глаз его выглядели влажными, узкий рот стал еще более суровым.

Они пожали руки, причем Бродерик стоял, а Вэлкорт остался сидеть. Бродерик уселся в кресло под лампой, направленный отражатель которой бросал на него безжалостный свет.

– Благодарю вас, мистер президент, что вы согласились принять меня перед остальными.

– Я не ставил вас впереди остальных, Шилох. Я отодвинул остальных назад.

Это вызвало признательный смешок оценившего тонкий юмор человека.

Вэлкорт мог себе представить, как Шилох обсуждает вопрос о том, использовать ли обращение «президент» или «Сэм». Его дипломатическая выучка все-таки победила.

– Мистер президент, я не знаю, можете ли вы по достоинству оценить представившуюся нам возможность раз и навсегда разрешить коммунистический вопрос.

«Вот, дерьмо! – подумал Вэлкорт. – А я-то думал, что его люди могут предложить нам что-нибудь новенькое».

– Выкладывайте, Шилох.

– Вы, конечно, понимаете, что у них все еще есть агенты, даже здесь, в Вашингтоне.

– В наши дни иммунитет – это слово без его старых значений, – сказал Вэлкорт.

Бродерик хмыкнул и продолжил:

– Вы имеете в виду, что у нас тоже есть там люди, я же обращаюсь к другому аспекту ситуации. Советы и Соединенные Штаты представляют собой «шкуру леопарда», пятна которой – это незатронутые чумой общины. Сравнение относительной уязвимости этих населенных центров ясно показывает, что преимущество на нашей стороне.

– Это действительно так?

– Несомненно, сэр. У нас более разбросанные общины с меньшей численностью населения. Вы уловили мою мысль?

«Боже правый! Неужели он собирается вытащить на свет старую доктрину „первого удара“?»

– Мы обсуждали это с моим предшественником в течение некоторого времени. – Тон голоса Вэлкорта был сух. – Но вы, конечно, не…

– Не атомное оружие, сэр! Бактериологическое!

– И мы, конечно, свалим все на О'Нейла. – Голос Вэлкорта стал еще суше.

– Совершенно верно!

– А что общего имеют с этим советские агенты?

– Мы дадим им ложный след, и этот след докажет, что мы здесь ни при чем.

– И как же вы собираетесь заразить Советы?

– Птицы.

Вэлкорт подавил улыбку, покачав головой.

– Перелетные птицы, мистер президент, – сказал Бродерик. – Это именно то, что этот Безумец…

Вэлкорт больше не мог сдерживаться. Его всего затрясло от смеха.

– В чем дело, мистер президент?

– Сразу после того, как меня привели к присяге, Шилох, я позвонил премьеру, и у нас была получасовая беседа – уже принятые обязательства остаются в силе, какие новые варианты могут быть – и все такое прочее.

– Хороший ход, – сказал Бродерик. – Успокоит их подозрения. Кто был вашим переводчиком? – Он кашлянул, уяснив свою бестактность. – Простите, сэр.

– Да, мы говорили по-русски. Премьер считает, что у меня грузинский акцент. Он находит весьма полезным, что я могу говорить на его языке. Это сводит непонимание к минимуму.

– Тогда почему же вы только что смеялись?

– Премьеру было весьма неловко рассказывать мне о недавнем предложении его военных. Предоставляю вам самим угадать содержание этого предложения.

– Зараженные птицы?

Вэлкорт усмехнулся.

Бродерик наклонился вперед, его выражение лица стало напряженным.

– Сэр, вы знаете, что их слову нельзя верить никогда! Если они уже…

– Шилох! Советский Союз действует в своих собственных интересах. Так же будем поступать и мы. Их премьер – прагматист.

– Он лживый сукин сын, который…

– Хватит! Он, конечно, знает, что я не всегда был с ним полностью откровенен. Разве вы, Шилох, не сказали как-то, что в этом и заключается суть дипломатии – создание приемлемых решений из лжи?

– У вас хорошая память, сэр, однако коммунисты наверняка собираются устроить нам это. Мы не можем позволить себе расслабиться ни на…

– Шилох, ну пожалуйста! Я не нуждаюсь в лекциях об опасности коммунизма. Перед нами более непосредственная опасность, и до сих пор мы хорошо сотрудничали в поисках какого-либо пути предотвращения вымирания человечества.

– А что, если они найдут лекарство первыми?

– Некоторые из наших людей работают в их лабораториях, Шилох, а некоторые из их людей – у нас. Мы даже отправили Лепикова и Бекетта вместе в Англию. Связь открыта. Я сам разговаривал с Бекеттом на прошлой неделе, перед тем, как… В общем, мы поддерживаем связь. Конечно, каждый из нас слушает эти разговоры. Я не думаю, что это приведет нас к золотому веку, однако это обнадеживающий знак в мире, стоящем перед угрозой вымирания. И если существует преимущество от этого сотрудничества, преимущество, которое можно получить без компромисса в наших взаимных усилиях, я буду держаться за это преимущество.

– При всем моем уважении к вам, сэр, позвольте спросить: неужели вы полагаете, что у них нет исследовательских центров, которые они держат в секрете?

– При всем моем уважении к вам, Шилох, но неужели вы думаете, что у нас нет таких же центров?

Бродерик откинулся назад, сложил ладони и приставил их к губам.

Вэлкорт знал, кого представляет Бродерик – очень сильных и очень богатых людей, большая часть из которых – государственные чиновники и удалившиеся на пенсию с государственной службы люди, чья карьера основывалась на правиле «быть правым, когда ты не прав». В бюрократических кругах, как давно понял Вэлкорт, простой факт правоты вовсе не делал человека популярным, особенно если при этом кто-то из вышестоящих начальников оказывался неправым. Люди, добившиеся власти в этой среде, как заметил Вэлкорт, стремились работать «на прессу». Им хотелось больших заголовков, и чем драматичней они звучат, тем лучше. И простые ответы, не важно, что они впоследствии могут оказаться неправильными. Драма, в этом была вся суть, была для них самым мощным преимуществом в зале заседаний, особенно драма, представленная в самых сухих и аналитических терминах. На этом единственном принципе Бродерик сделал свою карьеру.

Вэлкорт сказал:

– Вы давно уже далеки от правительства, Шилох. Я знаю, что у вас есть важные контакты, но они могут не говорить вам всего, что знают.

– А вы говорите? – В голосе старого дипломата слышалось раздражение.

– Я придерживаюсь политики наращивания искренности – не совсем, но стремлюсь идти в этом направлений.

Шилох Бродерик погрузился в молчание.

Вэлкорт заметил, что чума выработала в самых влиятельных людях новый вид сознания. Это было уже не просто приспособление к последовательности новых политических ситуаций, а иной уровень осведомленности, более глубокий. Он ставил выживание на первое место, а политические игры на второе. Вся политика снизилась до ее самого личного уровня: «Кому я доверяю?» И когда этот вопрос задавался в ситуации жизни и смерти, ответ на него мог быть только один: «Я доверяю людям, которых знаю».

«Я знаю тебя, Шилох Бродерик, и я не доверяю тебе».

– Мистер президент, – сказал Бродерик, – почему вы меня сюда пригласили?

– У меня есть некоторый опыт попыток пробиться сквозь политические баррикады, Шилох, попыток достигнуть ушей кого-нибудь, кто «что-то сделает». Я, в некотором смысле, понимаю вашу теперешнюю ситуацию.

Бродерик снова наклонился вперед.

– Сэр, там… – и он указал на окна, – там есть люди, которые знают то, что надо знать вам. Я представляю самых тонких…

– Шилох, вы точно указали на мою проблему. Как мне найти этих людей? И найдя их, как смогу я процедить и прополоть то, что они принесут?

– Доверьтесь своим друзьям!

Вэлкорт вздохнул.

– Но, Шилох, вещи, предоставленные мне… в общем то, что умалчивается, что важнее того, о чем говорится. Теперь я президент. Моим первым решением будет: избавиться от советников, которые производят только драматические эффекты. Я выслушаю их, если они придут с чем-нибудь новым, но у меня нет времени на старые глупости.

Бродерик понял по тону и словам президента, что он свободен, но не сдвинулся с места.

– Мистер президент, я рассчитываю на старое знакомство. Мы прошли вместе долгий путь… где…

– Где часто я был прав, а вы не правы.

Рот Бродерика стянулся в тонкую линию.

Вэлкорт первым нарушил молчание:

– Не думайте, что я злопамятен. У нас нет времени для такой чепухи. Я просто говорю вам, что собираюсь полагаться на свои собственные суждения. В этом суть моей должности. И факты показывают, что мои суждения были более правильными, чем ваши. Для меня вы имеете только одну ценность, Шилох, – информацию.

Произнося это, Вэлкорт думал: «Подозревает ли Шилох о подлинной сути информации, которую он мне сегодня предоставил?» Бродерик представлял людей, которые могут начать действовать самостоятельно и подвергнуть опасности тонкое равновесие. А в эти времена любое недоразумение может привести к тому, что планета останется без населения. Люди Бродерика явно действовали в контексте, времена которого прошли. Операцию «Ответный огонь» необходимо предупредить.

Бродерик шевельнул губами, но не раскрыл рта. После некоторого молчания он сказал напряженным контролируемым голосом:

– Мы всегда говорили, что вы не очень хороший игрок для командной игры.

– Я рад, что у вас такое высокое мнение обо мне. Вы сделаете мне одолжение, Шилох, если вернетесь к вашим людям и скажете им, что мое мнение о бюрократах не слишком изменилось.

– Я никогда не слышал это мнение.

– Они совершили фатальную ошибку, Шилох. Они попытались скопировать советскую модель. – Он поднял руку, призывая Шилоха, который начал возражать, к молчанию. – Да, я знаю причины. Но посмотрите на пример Советов внимательнее, Шилох. Они создали бюрократическую аристократию, воссоздали ее, я сказал бы, по образу царской модели. Вы всегда хотели быть аристократом, Шилох. Вы просто неправильно выбрали сторону для своей попытки.

Бродерик сжал подлокотники кресла так, что костяшки его пальцев побелели. В его голосе слышалась едва контролируемая ярость:

– Сэр, управлять должны интеллигентные люди!

– Кто же будет судить о том, что является интеллигентным, Шилох? Было ли интеллигентным то, что ввергло нас в эти неприятности? Видите ли, аристократы могут скрывать свои ошибки только до тех пор, пока эти ошибки достаточно невелики.

Вэлкорт поднялся с кресла и обратился к Бродерику из глубокой тени над лампой.

– Извините меня, Шилох, мне надо пройти в другой кабинет и посмотреть, смогу ли я обнаружить, какие еще ошибки мы можем совершить.

– И вы больше меня не примете?

– Я выслушал ваши аргументы, Шилох.

– Значит, вы не собираетесь воспользоваться преимуществом…

– Я воспользуюсь любым и каждым преимуществом, которое сочту действительно преимуществом! И тем, которое я сочту не угрожающим главной заботе – найти лекарство от этой чумы. Поэтому моя дверь всегда остается для вас открытой, Шилох, когда позволит время. Может быть, вы принесете мне что-нибудь полезное.

Вэлкорт повернулся и вышел из комнаты, подсознательно копируя целенаправленную походку, которую он так много раз видел у Адама Прескотта. В главном холле Вэлкорт захватил с собой одного из своих секретарей и, пока они спешили к Восточной комнате, продиктовал меморандум.

«Альтернатива таким вот Бродерикам – это не позволить завалить себя информацией», – думал он. Нет, альтернатива заключается в том, чтобы окружить себя людьми, которые использовали свою наблюдательность так же, как и он сам. Он знает нескольких таких людей, они могут знать кого-то еще. Этот меморандум был только первым шагом. Осведомленные люди должны найтись… те умные, кто не боится докладывать о неприятных вещах.

Глубокий анализ – это то, что должно происходить без участия Президента. Может быть, необходимость в этом назрела уже давно. И нужно было возникнуть ситуации с чумой, требующей быстрого принятия решений, чтобы победить всех любителей «драм» и выбрать правильный подход.

Хотя в одном Бродерик был прав: найти подходящих людей. Но когда он найдет их, когда он переварит их информацию и примет в соответствии с ней решение, он должен быть уверен, что его распоряжения будут выполнены. Ясно, что власть людей, которых представлял Бродерик, часто превосходила власть временных обитателей Овального кабинета. Она превосходила даже власть людей в других кабинетах, в угловых кабинетах или в больших помещениях в конце длинных холлов, увешанных портретами прошлых президентов. Бюрократы рано научились простой политической истине: «Мы будем здесь и после того, как временные обитатели Овального кабинета будут заменены избирателями».

Время было на их стороне.

Вэлкорт задержался у двери в Восточную комнату. Что ж, чума изменила и это. Времени, которое было в их распоряжении, можно было найти только одно применение – найти путь к выживанию.