22

Халс Андерс Берген выключил все лампы в своем кабинете и подошел к окну, легко ориентируясь даже в темноте. Уличные огни Нью-Йорка, где-то далеко внизу, на площади перед зданием ООН, наполняли ночной туман слабым сиянием, светящимся серебристым движением, клубящимся и таинственным. И хотя он знал, что температура в кабинете не изменилась, он неожиданно почувствовал холод.

Уже больше часа он раз за разом прокручивал в памяти сегодняшнюю пресс-конференцию. У него не выходило из головы известное изречение Киссинджера: «Ошибочно полагать, что все, что говорится на пресс-конференциях, тщательно обдумано».

Но все его сотрудники соглашались с тем, что хоть что-нибудь должно быть сказано репортерам. Халс выбрал для этого общий брифинг, нечто, на что они впоследствии смогут ссылаться как на «высокое должностное лицо в Организации Объединенных Наций».

Слишком много неясного, покрытого мраком, было на мировой сцене. Слишком много секретности. Он решил слегка приподнять завесу.

У них был предварительный рапорт археологов, вызванных для просеивания пепла сгоревшего дома в Сиэтле. «Это решение было мастерским ходом», – подумал Халс. Археологи! Смелые люди. Они знали, что не смогут вернуться к своим семьям.

Туманная завеса за окном слегка поредела, и далеко внизу он заметил караул, движущийся к оконечности острова. Это, наверное, их военная охрана сменяет посты. Сейчас, когда заблокированы туннели и опущены мосты, Манхэттен считается довольно безопасной крепостью. В городе до сих пор были выгоревшие участки, и ночью на улицах двигались только служебные машины, но уже образовался какой-то новый порядок, который некоторые называли «безопасным». «Это кажущаяся безопасность», – думал Берген. Военный кордон образовал вокруг города ломаную линию, врезающуюся в штат Нью-Джерси от окрестности Ред Бенк и далее к западу до Браунд Брук, поворачивающую на север вдоль гор Вотчин Маунтинс к Паттерсону; затем, становясь все более изломанной, она извивалась вдоль границы штатов Нью-Йорк и Нью-Джерси по низменности Байт Плейнс к Лонг-Айленд-Саунду, севернее Порт-Честера.

«Огненная стена» – называли ее люди, черпая чувство безопасности из образа широкой обугленной полосы за этой границей, места, где пепел носился над холмами руин и непогребенными телами тех, кто погиб на этой земле.

Берген не любил думать о человеческих смертях, которые были связаны с огненной стеной, о тех, кто был убит при ее создании, и тех, кто погиб, пытаясь пересечь ее, чтобы попасть в безопасную зону Нью-Йорка. «Барьеры», – думал он. Все что угодно было барьером в этом новом мире. Идентификационные карточки и барьеры. Вас могут расстрелять на месте, если у вас нет действующей идентификационной карточки.

Такой порядок установили Заградительные Силы.

В уверенности этого названия было нечто, что резало Бергену уши. Он представлял себе морскую блокаду вокруг Ирландии и Великобритании, комбинированную морскую и сухопутную блокаду вокруг Северной Африки. «Массированная» – только так ее и можно назвать.

Светящийся циферблат наручных часов Бергена сообщил ему, что еще только 8:53 вечера, прошло менее трех часов с тех пор, как он проверял реакцию на свою пресс-конференцию по вечерним новостям телевидения. Диктор, как попугай, повторял слова «высокого должностного лица».

– В сущности, мы игнорировали критический момент в технологии и научных исследованиях. Мы не смогли заметить, что этот фактор оказывает основное воздействие на все международные дела. Насколько мне известно, ни одно из высокопоставленных лиц ни в одном правительстве не уделяло серьезного внимания тому, что один индивидуум может в одиночку создать такой хаос, какой создал этот человек, О'Нейл.

Следующий вопрос был предугадан, а ответ – тщательно подготовлен.

– Все улики указывают на то, что это был Джон Рой О'Нейл и что он действовал в одиночку.

Они не ожидали, что он честно и открыто заговорит о находках в Сиэтле.

– Существуют достаточные косвенные улики, что именно в подвале здания в Болларде он состряпал свою дьявольскую похлебку.

– Сэр! Похлебку? В одиночку?

Это был лысеющий репортер из газеты «Пост».

– Мы не можем быть абсолютно уверены, – сказал Берген.

Затем конференция перешла в область, которой не хотел касаться Берген вопреки мнению президента Соединенных Штатов и полдюжины премьер-министров.

Северная Африка и, наконец, Саудовская Аравия.

– По наущению советской делегации, – сказал он репортерам, – оказывается давление в сторону коренных изменений тактики в Северной Африке и прилегающих регионах.

После всех этих лет тщательной цензуры собственных высказываний, Берген почувствовал удовлетворение, когда произносил эти слова, выражаясь правдиво и без дипломатических прикрас.

«Пусть попробуют меня забаллотировать», – думал он.

Кампания Роммеля ясно продемонстрировала, что патрули в пустыне можно обойти. Англичанам удавалось перемещаться внутрь и наружу роммелевских линий. А теперь саудовская проблема по-новому встала в свете этих знаний.

Насколько сильно заражение местности?

Израиль угрожал атомной стерилизацией своих «границ», отчетливый талмудистский кулак махал в сторону Саудовской Аравии.

Единственное, что их сдерживало, – это угроза Безумца. Будет ли эта атомная стерилизация считаться актом, направленным против мишеней мести О'Нейла? Среди пилигримов Мекки было бессчетное количество ливанцев.

И что же с источником заражения – Северной Африкой?

Русские требовали установить «огненное кольцо», еще один Огненный Барьер. Так они называли свой план создания внешних постов по периметру суши: огнеметы, радары, дневные и ночные патрули, колючая проволока… «К черту расходы! – кричали они. – Мы говорим о выживании!» Суть же вопроса была в том, как они проведут свой периметр. Аудовская проблема придавала этому вопросу новые очертания. У Израиля были свои подозрения о том, где Советский Союз захочет установить свое «огненное кольцо».

«Истерия как заразная болезнь», – думал Берген.

Соединенные Штаты хотели создать вокруг зоны «резиновую дорогу» из кобальтовой пыли, радиоактивного покрытия, после пересечения которой ни одна форма жизни не может выжить. Отсюда Берген, между прочим, сделал вывод, что Соединенные Штаты припрятали огромный запас такой пыли. Он возражал, что радиоактивное заражение всего средиземноморского бассейна будет иметь неизгладимые последствия. Израиль был в ярости.

– Какой выбор у них остается? – спрашивали Соединенные Штаты. Какие еще решения имеют смысл теперь, когда Турция, Ливан, Сирия и Северная Италия практически списаны за борт? Только Израиль оставался хрупким островком незараженной земли внутри загрязненного региона.

И насколько они чисты? Для расследования не допускались никакие внешние наблюдатели.

Как сказал французский посол во время их утренней встречи: «Потери неизбежны. Чем раньше мы смиримся с ними, тем лучше».

Он ссылался на Бретань, Кипр и Грецию как поддерживающие его точку зрения аргументы.

Все это Берген сообщил прессе, выражаясь просто и без обычных иносказаний. Он не упомянул только жаркий спор между французами и Израилем. Ругань не была чем-то новым в стенах ООН, но этот спор превзошел все предыдущие представления об этом.

– Вы – антисемитские твари! – кричали представители Израиля.

Странно, что французы ответили на это лишь следующее: «Франция также является средиземноморской нацией. Все, что мы делаем в этом регионе, отразится и на нас».

Израильские делегаты не могли этого принять: «Не думайте, что обманете нас! У Франции давняя традиция антисемитизма!»

«Понятно, что нервы не выдерживают», – думал Берген. Дипломатия должна каким-то образом пережить эту атмосферу. Они не смеют пойти раздельными путями.

Можно ли перенести Израиль в центральную часть Бразилии, как предлагалось?

А новая диаспора? «До этого может дойти», – думал Берген, хотя Бразилия сказала, что она может принять не более половины населения Израиля, и множество трудностей было связано с этим предложением. Бразилия, конечно, засматривалась на «атомные возможности» Израиля. Берген подумал об израильтянах, сидящих в сердце своего пустынного оазиса, с атомными бомбами, завернутыми в свитки Талмуда. «Легковозбудимые люди», – думал он. Трудно сказать, какова будет их реакция на такое внутреннее решение проблемы. А Бразилия, задумывалась ли она действительно над тем, кого может пустить в свои границы? Мнение Бергена было таково, что Бразилия станет новым Израилем, что не будет возможности как-то сдержать таких изобретательных людей.

К тому же столько было неизвестного, тщательно скрываемого. Что в действительности происходит в израильских границах? Им придется пустить к себе внешних наблюдателей, и причем скоро.

Он отложил бразильское предложение, хотя оно вызвало возбуждение среди средств массовой информации. Оно, может быть, интересно и привлекает внимание, однако масштаб такого шага вызывал у Бергена дрожь.

Как он и ожидал, загорелась красная лампочка телефона и раздался звонок. Берген вернулся в свое кресло и поднял телефонную трубку.

Прескотт сразу же удивил его.

– Это был чертовски хитрый ход, так вот появиться на публике, Хаб!

Фамильярность! Что-то заварилось, как любят говорить американцы.

– Я рад, что ты так думаешь, Адам. Должен признаться, я был слегка не уверен в твоей реакции.

Президент издал мягкий смешок.

– Моя матушка любила говаривать, что когда варево начинает прилипать ко дну горшка, нужно быстро помешать в горшке.

Заварилось, в самом деле, подумал Берген.

– Нечто подобное я и имел в виду, – сказал он.

– Я сразу догадался. Я сказал Чарли, что именно это ты и делаешь. Слушай, Хаб, а что ты думаешь по поводу адмирала Френсиса Делакура?

По тону вопроса Берген понял, что Прескотт перешел к главному. Командир Заградительных Сил был очевидным знаком вопроса. Такая сила, и сидит без присмотра в Исландии. Генеральный секретарь не завидовал Делакуру, особенно теперь, когда Прескотт, по-видимому, копает под него.

– Мне кажется, он достаточно хорошо справляется с работой, Адам.

– Достаточно хорошо?

– Тебя что-то беспокоит, Адам?

«Все-таки есть свои преимущества в фамильярности отношений, – подумал Берген. Можно задать больной вопрос без всяких дипломатических тонкостей».

– Он француз по происхождению, не так ли? – спросил Прескотт.

– Да, его семья происходит из Квебека.

– Я слышал, что он историк. – Берген вспомнил фразу Делакура, произнесенную при вступлении в должность командира Заградительных Сил. В ней слышалась педантическая нотка: «Это та же проблема, что и у римлян, но с современными орудиями».

– По моим сведениям, он достаточно уважаемый историк, Адам, – согласился Берген.

– Паттон тоже был историком, – сказал Прескотт.

Паттон? Ах да, командир танковых войск во время Второй мировой войны. В то время ходил слух о том, что Паттон восхищался древними римлянами.

– У многих военачальников было такое же увлечение, – сказал Берген.

– Меня беспокоит, – сказал Прескотт, – не появится ли и у него тоже мания величия?

Тоже? Берген удивился. Такого мнения Прескотт был о Паттоне?

– Я не заметил никаких следов этого, – сказал Берген.

– Я думаю, мы должны присматривать за ним, – сказал Прескотт, а затем перешел к главному: – Русские только что разговаривали с нами о нем. Он их тоже беспокоит. Кстати, Хаб, мне было чертовски тяжело их утихомирить. Они страшно расстроены твоим сегодняшним неформальным брифингом.

– Хорошо, что ты на моей стороне, Адам.

– Можешь на меня рассчитывать, Хаб. И хватит об этом. Почему бы тебе не взять приказы адмирала и не взглянуть на них еще разок?

– Я займусь этим, Адам. Ты хочешь, чтобы я на что-нибудь обратил особое внимание?

– Проклятье! Иногда ты выражаешься совсем как американец, – сказал Прескотт.

– Ничего особенного я сейчас не имею в виду. Я просто хочу быть уверен, что мы будем видеть его на ход вперед, а не он нас.

– Я буду считать своим долгом обращать особое внимание на выполнение им своих обязанностей, – сказал Берген.

– Постарайся, Хаб. И, кстати, ты можешь проверить слух, что ребята Делакура потопили несколько плавучих гробов со всеми, кто был на борту.

– Да? Я не слышал этого, Адам. Это что-то новое?

– Это только что выплыло наружу. Ну что ж, приятно было поговорить с тобой, Хаб. Если все будет чисто, мы еще вернемся к той партии в гольф.

Они прервали соединение.

Берген достал свою собственную копию приказов Делакура, дважды перечитал их. Они были достаточно прямолинейными.

«Если вы войдете в физический контакт с лицом из Запретной зоны, ваши собственные люди убьют вас или высадят на побережье, где местное население сделает эту же работу за нас».

Вот этот параграф, например. Смысл его трудно понять неправильно.

Берген сидел и думал о Делакуре. Совершенно ясно, что адмирал рассматривает свою проблему, как охоту на оленей среди бухт и фьордов этого скалистого побережья.

Игра?

Если это так, то смерть – расплата за проигрыш.

«…та же проблема, что и у римлян, но с современными орудиями».

Орудия? Делакур считает крейсеры и все остальное орудиями? Всю эту огневую мощь? Что ж, может быть, он и прав. Наверное, Цезарь рассуждал так же.

А что общего имеют плавучие гробы с обеспокоенностью Прескотта?

Бергену не хотелось думать о плавучих гробах, но избежать этого сейчас было нельзя. Имеет ли какое-либо значение в глобальном смысле, если люди Делакура потопили несколько таких судов с их пассажирами? В моральном плане, да, имеет значение, но… сами эти суда были необходимостью. Один Бог знает, что еще придумает Безумец. Ему требуется подчинение. Ирландцы должны все вернуться в Ирландию, ливанцы – в Ливию, а англичане – на свой маленький остров.

Это было полным безумием.

От поступающих докладов Бергену делалось плохо. Толпы, преследующее бедных изгнанников, – французские толпы, мексиканские толпы, японские толпы… Даже в Китае и Австралии и, наверное, повсюду в других местах. Боль и страх были такими ужасными, что трудно обвинить в этом кого-либо.

Телевизионные передачи о принудительных погрузках на корабли вызывали слезы у Бергена. Он знал, что по всему миру были распространены случаи героического неповиновения: младенцев, женщин и детей прятали… но истерия и дикость – самоубийства, убийства, линчевание – были доминирующими.

А мы-то считали себя цивилизованными.

Плавучие гробы – каждую женщину на борту посылали домой на верную смерть. И потом были истории – изнасилования, пытки… Плавающие тюрьмы пришлось поставить на якорь вдали от берега, куда они направлялись; пассажиров перевозили на берег в маленьких лодках под огнем орудий.

Генеральный секретарь содрогнулся.

Такое большое число самоубийств понятно.

Может быть, потопить эти суда было бы милосердием.

Вздохнув, Берген включил низенькую настольную лампу, стоящую на краю стола, и отрегулировал ее свет так, чтобы он падал на рабочий блокнот. Действуя методично, он придвинул блокнот и написал краткие указания своему помощнику. Необходимо тщательно рассмотреть поведение Делакура.

Закончив писать указания, он положил ладони на блокнот и заставил себя думать о приоритетах. Саудовская Аравия и Израиль – номер первый. Огненное кольцо или кобальтовая пыль? Он боялся, что в этом случае вытаскивания кроликов из шляп не будет. Что бы они ни сделали, результатом будет монументальная неразбериха. Другое изречение Киссинджера само пришло на ум Бергену:

«Трудности на Ближнем Востоке возникли не потому, что стороны не понимали друг друга, а потому, что, в некоторых отношениях, они понимали друг друга слишком хорошо».

Кобальтовая радиоактивность наверняка распространится дальше. Американские эксперты допускали это. Если при этом станет невозможным использование саудовской нефти, то заполнят ли Советы образовавшийся вакуум, как они намекнули?

У Бергена возникло желание истерически засмеяться и сказать: «Настройтесь на нашу волну завтра в это же время».

Ни одна самая пресная американская мыльная опера не могла придумать такой глобальной катастрофы.

Его охватила дрожь ярости. Почему Генеральный секретарь должен нести ответственность за такие ужасные решения? Это слишком много! И здесь ему пришлось допустить, положа руку на сердце, что не он один несет ответственность. Система принятия решений работала в нынешние времена иначе.

Внезапно он повернулся к красному телефонному аппарату, достал его из открытого ящика и поставил на стол, одновременно включив сложное шифровальное оборудование.

При первом же звонке отозвался офицер связи Военно-Морских сил США. Он представился как лейтенант Эвери.

– Могу я поговорить с президентом? – спросил Берген.

– Один момент, сэр. Он в Кемп-Девиде.

Голос президента звучал настороженно и заинтересованно.

– Что-нибудь новое, Хаб?

Все еще фамильярный тон. Хорошо.

– Адам, я забыл спросить, обсуждали ли вы с русскими ваше кобальтовое предложение, когда они звонили.

– О, я рад, что ты поднял этот вопрос. – Голос Прескотта вовсе не звучал радостно. – По этому вопросу у них возникли большие разногласия с Китаем. Китайцы поддерживают наше предложение.

– Адам, если мы решимся на кобальт, можем ли мы объявить, что весь воздушный транспорт мира готов к организованной перевозке израильского населения в Бразилию?

– Это огромный кусок работы, Хаб.

– Но мы сможем его выполнить?

– Мы можем объявить, но это может оказаться неправдой.

– Мы должны сделать все возможное. Евреи слишком пострадали. Мы не можем их бросить.

– Так, как мы поступили с греками, киприотами и некоторыми другими народами.

– У этих других народов не было атомного оружия.

– Это звучит слишком расчетливо, – сказал Прескотт.

– Я не это имел в виду. Мы должны заниматься неотложными делами по приоритетной системе, которую мы оба понимаем очень хорошо. Ты выполнишь свою часть этой работы, Адам?

– Коллективная ответственность, – сказал Прескотт.

– Именно это я и имею в виду, Адам.

– Я сделаю все, что смогу, Хаб.

Когда президент отложил телефонную трубку в комнате своего домика в Кемп-Девиде, то взглянул на Чарли Турквуда, который стоял у камина, спиной к огню.

– Этот сукин сын Берген только что нанес ответный удар, – сказал Прескотт. – И чертовски болезненный.