Я  на матраце, и мне не очень удобно. Физически, я имею в виду. Недавно мне сделали операцию. Вероятно, швы еще не рассосались.

   Зигфрид говорит: "Мы говорим о вашей работе, Боб".

   Скучно.  Но безопасно. Я отвечаю: "Я ненавидел свою работу. Да и кто бы не возненавидел пищевые шахты?"

   -  Но  вы  продолжали работать, Боб. Вы не пытались перейти куда-то. Вы могли бы работать, например, на морских фермах. И вы не окончили школу.

   - Хочешь сказать, что я застрял в дыре?

   - Я ничего не хочу сказать, Боб. Я спрашиваю, что вы об этом думаете.

   -  Ну,  наверно, ты прав. Я думал о переменах. Много думал, - говорю я, вспоминая,  как  это было в самом начале с Сильвией. Я помню, как мы с ней сидели январским вечером в кокпите планера - нам просто некуда больше было деться  -  и  говорили  о  будущем.  Что  мы  будем  делать.  Как  победим обстоятельства. Но, насколько я могу судить, в этом нет ничего интересного для  Зигфрида.  Я уже все рассказал Зигфриду о Сильвии, которая в конечном счете  вышла  замуж  за  акционера.  Но  мы расстались задолго до этого. - Вероятно,  -  говорю  я,  собираясь  и  пытаясь  получить  от  сеанса хоть что-нибудь за свои деньги, - у меня что-то вроде стремления к смерти.

   -  Я предпочел бы, чтобы вы не использовали психоаналитические термины, Боб.

   -  Ну, ты понимаешь, что я имею в виду. Я знал, что время проходит. Чем дольше  я  остаюсь  в  шахтах,  тем  труднее  мне оттуда выбраться. Но все остальное выглядело не лучше. И были компенсации. Моя девушка Сильвия. Моя мать,  пока  она  была жива. Было даже иногда забавно. Полеты на планерах. Над  холмами прекрасно, с высоты даже Вайоминг не выглядит так уж плохо, а запах нефти почти не чувствуется.

   - Вы упомянули свою подругу Сильвию. Вы с ней ладили?

   Я  колеблюсь,  потирая  живот.  У  меня  в  нем  почти  полметра  новых внутренностей.  Стоят  они  ужасно дорого,  такие  штуки,  и  иногда кажется, что прежний  владелец  требует их обратно. Интересно, кем он был. Или она. Как умер?  И  умер ли? Может, он до сих пор жив. Я слышал, что бедняки продают части самих себя. Хорошенькая девушка может продать грудь или ухо.

   - Вы легко сближаетесь с девушками, Боб?

   - Теперь да.

   - Не  теперь,  Боб.  Мне  кажется,  вы  говорили,  что  в детстве легко сходились.

   - Разве так бывает?

   -  Если я правильно понял ваш вопрос, Робби, вы спрашиваете, вспоминает ли  кто-нибудь  детство,  как  абсолютно  счастливое время. Конечно, ответ "нет".  Но  у  некоторых  людей  впечатления  детства  отражаются на жизни сильнее, чем у остальных.

   -  Да.  Оглядываясь назад, я думаю, что немного боялся своей возрастной группы  -  прости,  Зигфрид.  Я  хотел сказать, других детей. Все они были знакомы.  У них находилось все время, что сказать друг другу. Тайны. Общие дела. Интересы. Я был одиноким ребенком.

   - Вы были единственным ребенком, Робби?

   -  Ты  это  и  так  знаешь.  Да.  Может,  в этом все дело. Мои родители работали. И не хотели, чтобы я играл возле шахт. Опасно. Там действительно опасно  для  детей. Можно пораниться у машин. Иногда отходы обваливаются и могут   завалить.  Случаются  выбросы  газа.  Я  оставался  дома,  смотрел телевизор,  слушал кассеты. Ел. Я был толстым ребенком, Зигфрид. Любил все калорийное,  с  крахмалом,  с сахаром. Меня баловали, покупали больше еды, чем мне было нужно.

   |  507 - IRRAY ЗРЕЛОСТЬ GOTO      26,830

   Мне  и  сейчас  нравится быть избалованным. Теперь у меня диета высшего класса - не по питательности, но в тысячу раз дороже. Я ем настоящую икру. Часто.  Ее привозят из аквариума в Галвестоне. У меня настоящее шампанское и  масло...  "Я  помню,  как  лежу  в  кровати,  -  говорю я. - Кажется, я маленький,  может,  мне  три  года. У меня говорящий медведь. Я взял его с собой  в  постель,  и  он  рассказывал  мне  сказки,  а  я совал ему в уши карандаш. Я его любил, Зигфрид".

   Я замолкаю, и Зигфрид тут же берет приманку. "Почему вы плачете, Робби?"

   -  Не  знаю!  -  кричу я, слезы текут у меня по лицу, я смотрю на часы, вижу,  как  сквозь  слезы  дрожат  зеленые цифры. - Ox! - говорю я обычным тоном, сажусь, слезы по-прежнему текут по лицу, но фонтан уже иссяк. - Мне пора,   Зигфрид.  У  меня  свидание.  Ее  зовут  Таня.  Красивая  девушка. Хьюстонский  симфонический.  Она  любит  Мендельсона  и  розы,  и  я  хочу подобрать  несколько  этих  темно-синих  гибридов,  которые  подойдут к ее глазам.

   - Роб, у нас осталось почти десять минут.

   -  В  другой  раз  поговорим  подольше. - Я знаю, что он этого не может сделать, и торопливо добавляю:

   - Можно мне воспользоваться твоей ванной? Мне очень нужно.

   - Вы хотите избавиться от чувств испражнениями, Роб?

   -  О,  не  будь  так  умен.  Я знаю, что говорю. Я знаю, это напоминает типичный заместительный механизм...

   - Роб.

   -  ...  ну,  ладно, позже, я сбегаю. Мне честно нужно идти. В ванную, я хочу сказать. И в цветочный магазин. Таня - особенная девушка. Красивая. Я не о сексе говорю, хотя это тоже здорово. Она может с... она может...

   -  Роб,  что  вы  пытаетесь  сказать?  Я  перевожу  дыхание и умудряюсь сказать: "У нее прекрасно получается оральный секс".

   - Роб?

   Я  узнаю  этот  тон. У Зигфрида большой набор интонаций, но некоторые я уже узнаю. Он считает, что напал на какой-то след.

   - Что?

   -  Боб,  как вы это называете, когда женщина занимается с вами оральным сексом?

   - Боже, Зигфрид, что это за глупость?

   - Как вы называете, Боб?

   - Ты это сам знаешь.

   - Как называете, Боб?

   - Ну, говорят, например, "Она меня ест".

   - Другие выражения, Боб?

   -  Да множество! "Давать головку", например. Я думаю, что слышал тысячу названии.

   - А какие еще, Боб?

   Я  настраивал  себя  на  гнев и боль, и они неожиданно прорываются. "Не играй  со  мной  в  эти  проклятые  игры,  Зигфрид!  - Внутренности у меня переворачивает,  я  боюсь  испачкать  брюки.  Все  равно  что  снова  стал ребенком.  -  Боже,  Зигфрид!  Ребенком  я разговаривал со своим медведем. Теперь  мне сорок пять лет, и я по-прежнему разговариваю с глупой машиной, будто она живая!"

   - Но ведь есть и другие названия, правда, Боб?

   - Их тысячи! Какое тебе нужно?

   -  Я хочу, чтобы вы использовали выражение, которое хотели произнести и не  смогли.  Боб,  пожалуйста,  скажите  его.  Это выражение имеет для вас особый смысл, поэтому вы и не можете просто так произнести его.

   Я съеживаюсь на матраце и плачу на этот раз по-настоящему.

   - Пожалуйста, скажите, Боб. Что это за слово?

   -   Будь   ты   проклят,  Зигфрид!  Спуститься!  Вот  оно.  Спуститься, спуститься, спуститься!