Глава 7
Облокотившись на руль своей припаркованной машины, Фурлоу сидел и покуривал трубку. Рядом с ним на сиденье лежали его поляризованные очки, он смотрел в темнеющее небо сквозь ветровое стекло, по которому скатывались капли дождя. Его глаза слезились, и эти дождевые капельки казались ему слезами, стекающими по лицу человека. Этому двухместному автомобилю было уже пять лет, и он знал, что пора бы приобрести новый, но он никак не мог расстаться с привычкой экономить деньги на покупку дома. Ее он приобрел еще тогда, когда он подумывал о женитьбе на Рут. Сейчас ему было нелегко избавиться от этой привычки, хотя он понимал, что цепляется за нее главным образом из-за еще не исчезнувшей у него надежды, что им удастся забыть о прошедших годах.
«Почему она хочет увидеться со мной? — подумал он. — И почему именно здесь, где мы когда-то встречались? К чему такая секретность?»
Прошло два дня после убийства, и он вдруг понял, что все еще не может свести в единую логическую цепочку происшедшие события. Когда он видел в газетах заметки о себе, то словно читал о ком-то другом, каком-то незнакомце… Смысл этих статей ускользал от него, расплывался подобно дождевым каплям, стекавшим сейчас по ветровому стеклу перед ним. Фурлоу вдруг показалось, что весь мир охвачен психозом, который свел с ума Мерфи, и ответными насильственными действиями окружающих.
Шоком явилось для Фурлоу понимание того, что общество хочет смерти Мерфи. Реакция общественности была столь же жестокой, что и буря, неожиданно налетающая на побережье и опустошающая его.
«Жестокий шторм, — подумал он. — Буря жестокости».
Фурлоу посмотрел на деревья слева от себя, ему было интересно, сколько же времени он уже пробыл здесь. Его часы остановились. Однако Рут опаздывала. Как всегда. Это было в ее привычках.
Недавно вовсю бушевала гроза. Низко нависали дождевые облака, закрывая свинцово-серое небо. Некоторое время испуганно щебетали птицы в эвкалиптовой рощице неподалеку. Раздавался скрип раскачиваемых ветром сучков, и с деревьев падали большие капли.
Солнце выглянуло на западе, низко нависая, над горизонтом и бросая оранжевый отсвет на верхушки деревьев. Капли дождя срывали листья. Среди чешуйчатых коричневых стволов эвкалиптов от земли поднимался пар. От корней и зарослей травы доносился стрекот насекомых, усиливаясь на открытых местах вдоль грязной дороги, ведущей в рощицу.
«Что они помнят о буре?» — подумал Фурлоу.
Он, будучи психологом, понимал, почему толпа требовала узаконенного убийства, но его потрясло, что этого же хотели и официальные лица. Он вспомнил о чинимых ему препятствиях, попытках помешать ему провести профессиональное медицинское обследование Мерфи. Шерифу, окружному прокурору Джорджу Паре и другим официальным лицам сейчас уже было известно, что Фурлоу предполагает психический срыв, который стоил Адель Мерфи жизни. Если это будет признано официально, то Мерфи придется признать невменяемым и его нельзя будет казнить.
Паре уже показал свою твердую руку, позвонив начальнику Фурлоу, директору психиатрической больницы Морено, доктору Лерою Уили. Уили был известен своей кровожадностью — результаты обследований этого психиатра были такими, как этого хотело обвинение. Пользуясь своим более высоким положением, Уили сказал, чтобы Мерфи был благоразумным и «отвечал за свои действия».
Фурлоу посмотрел на бесполезные часы. Они показывали 2.14. Он знал, что сейчас около семи. Скоро стемнеет. Почему же Рут задерживается? И почему она попросила встретиться на старом месте?
Он вдруг понял, что не особенно жаждет увидеться с ней.
«Неужели я стыжусь сейчас предстоящей встречи?» — спросил он себя.
Он приехал сюда прямо из госпиталя, где Уили не таясь пытался заставить его бросить это дело и забыть на некоторое время, что он окружной судебный психиатр.
Уили так и заявил ему:
— … личная заинтересованность… твоя старая подружка… ее отец…
Смысл его слов был ясен, но все объяснялось тем, что Уили также знал о его заключении по поводу Мерфи, которое сейчас находилось в следственном отделе. И это заключение противоречило точке зрения Уили.
Уили появился как раз тогда, когда они собирались открыть совещание судебных экспертов, чтобы рассмотреть возможное прекращение расследования дела в отношении одного пациента. Вспоминая сейчас о том совещании, Фурлоу не мог не подумать о ярости, которая охватила главу психиатрической больницы.
Они находились в кабинете, пропахшем дезинфекцией и лекарствами: капеллан-протестант, мужчина невысокого роста с песочными волосами, носящий темный костюм, всегда казавшийся на нем на размер больше, что делало его еще более маленьким; медсестра миссис Норман, грузная дородная женщина с седыми волосами, чье узкое, словно высеченное из камня лицо никогда не покидало непроницаемое, как у вышколенного сержанта, выражение; доктор Уили казался слишком тучным в своем твидовом костюме, его черные волосы, уже покрытые сединой на висках, были аккуратно подстрижены, как того требовала гигиена, и не скрывали румянца его щек и оценивающего взгляда голубых глаз.
А дальше, за уже покрывшимся царапинами овальным столом сидел пациент; они знали лишь его имя Питер и номер. Ему было семнадцать лет, его мыслительные способности были ограничены вследствие плохой наследственности, отсутствия надлежащего питания, неподходящих условий и образования. Это было воплощение ходячей Неудачи, у которой отсутствовало все, что только возможно: его светлые волосы комками сбились вниз, закрывая голубые водянистые глаза, длинный нос, треугольный подбородок и вытянутые вперед губы совершенно не скрывали то, что должны были скрывать.
За окном зеленели лужайки, сияло солнце, и другие пациенты обрабатывали цветочные клумбы. Кабинет же, по мнению Фурлоу, пропах не только страхом пациента, но и человеком, боявшимся окружного прокурора.
— Какой работой ты будешь заниматься, когда тебя отсюда выпустят? — спросил Уили.
Питер уставился на доску со стола и ответил:
— Буду продавать газеты или же чистить обувь, что-нибудь вроде этого.
— Тебе так не заработать много денег, если только у тебя нет приличного магазинчика на углу, а значит и бизнес у тебя покруче, — осклабился Уили.
Заметив это, Фурлоу подумал, почему психиатр должен подавлять личность пациента, а не восстанавливать ее. Потом он задал себе вопрос, что же будет делать Уили, если он, Фурлоу, остановит беседу, займет место «пациента» и расскажет о том, что видел две ночи назад: «… эта штука походила на летающую посудину. Она интересовалась убийцей».
Перед миссис Норман на столе лежали служебные папки социального обеспечения. Она пролистывала их, ясно показывая, что ей нет дела до Уили. Капеллан Хардвик держал в руках собственную копию врачебного дела на Питера, однако он не изучал его. Его похоже заинтересовала поливка воды из спринклера, которую он мог видеть в окне справа от себя.
— Не мог бы ты, Питер, рассказать нам, как чувствуешь себя сегодня? — поинтересовался Уили. — Как твое самочувствие?
— О, все в порядке.
— Ты все еще занимаешься вышиванием? Мне кажется, тебя более заинтересовала бы работа на улице.
— Да, я занимаюсь вышиванием. С тех пор, как оказался здесь.
— И как долго ты уже здесь?
— Примерно недели две.
— Ну и как ты себя чувствуешь?
— О, все отлично. Но я вот все спрашиваю себя, когда же вы выпустите меня наконец отсюда… чтобы я смог вернуться домой и помочь своей матери.
— Ну, знаешь, мы держим тебя из-за одной вещи, что есть в тебе, — сказал Уили, — вот она-то нам и интересна.
— Ну, это-то мне и говорят уже шесть месяцев, — вздохнул Питер. — Но почему я должен оставаться здесь? Капеллан (он украдкой посмотрел на Хардвика) сказал мне, что вы напишите моей матери и узнаете, хочет ли она моего возвращения. А если я ей не нужен, он оставит меня здесь.
— Мы еще не получили ответа от твоей матери.
— Ладно, зато я получил от нее письмо, и она пишет, что хочет, чтобы я вернулся домой. Капеллан сказал, что если вы позволите мне уйти отсюда, он доставит меня домой. Так что я не вижу никаких оснований, почему меня здесь держат.
— Принять решение не так-то просто, как ты думаешь, Питер. Решает не один только капеллан.
Хардвик открыл папку и сделал вид, что изучает ее содержимое. Фурлоу вздохнул и покачал головой.
«Что же это я видел? — подумал Фурлоу. — Действительно ли эта штука парила у окна Мерфи? Или это мне просто пригрезилось?» — Вопрос этот преследовал его уже два дня.
— Ну, он ведь сказал, что заберет меня отсюда, — упорствовал Питер.
Уили с неодобрением посмотрел на Хардвика.
— Вы что, в самом деле говорили ему, что отвезете его в Макирозу?
— Если против него прекратят уголовное дело, — ответил Хардвик. — Я сказал, что с радостью проехался бы с ним туда.
Уили, повернувшись снова к Питеру, сказал:
— Ну, нам нужно еще немного разобраться с этим делом, узнать, хочет ли твоя мать твоего возвращения и можно ли капеллану отвезти тебя домой. Когда все это будет улажено, ты тут же покинешь это место.
Питер замер, лицо его было совершенно невозмутимо, а взгляд был опущен вниз.
— Спасибо!
— Это все, Питер, — сказал Уили. — Ты свободен.
Миссис Норман махнула рукой санитару, ожидавшему за дверью с окошком и сеткой, и тот открыл дверь. Питер встал и поторопился выйти из кабинета.
Фурлоу просидел еще несколько секунд, пока в его сознании не сформировалась мысль, что Питер добился своей цели — обещание быть выпущенным на свободу, но, кажется, доктор Уили еще не понял этого. Он все еще думает, что у него достаточно отговорок, чтобы держать ход дела в своих руках.
— Ну, доктор Уили, — начал Фурлоу, — вы почти открыто признались пациенту, что против него будет снято обвинение и его освободят.
— О, нет… я не давал ему подобных обещаний.
— Ну, а пациент решил, что вскоре он окажется дома, и единственной причиной задержки является отсутствие разрешения на сопровождение его домой капелланом и письма с подтверждением от матери.
— Вызовите пациента обратно, и мы покончим с этим делом прямо сейчас, — раздраженно бросил Уили.
Со вздохом миссис Норман прошла к двери и позвала санитара. Питера привели назад, и он снова уселся на стул. Глаза мальчика были закрыты, плечи согнуты. Он не двигался.
— Ты ведь все правильно понял, Пит, — начал Уили, — мы же не давали тебе никаких обещаний, что отпустим тебя? Мы просто собираемся разобраться в твоих домашних делах и посмотреть, все ли там в порядке и можешь ли ты получить работу. Да и узнать, можно ли тебе вернуться в школу и поучиться еще хотя бы годик. А возможно ты сможешь устроиться на какую-нибудь приличную работу. Ты-то ведь понимаешь, что мы не давали тебе никаких определенных гарантий?
— Ага, понимаю. — Питер посмотрел на капеллана, который умышленно отвел глаза в сторону.
— А что там со школой? — поинтересовался Фурлоу.
— Парень не закончил ее, — ответил Уили. Потом он снова повернулся к Питеру. — Тебе же хочется вернуться и закончить школу?
Уили торжествующе посмотрел на Фурлоу.
— Есть у кого-нибудь еще вопросы?
У Фурлоу мелькнула мысль, что ситуация чем-то напоминает игру в покер, где Питер был в положении игрока, который одновременно и верит и не верит блефу других игроков. И ждет раскрытия оставшихся карт.
— Разве не верно, Питер, — начал Фурлоу, — что-ты редко наедаешься досыта?
— Ага. — Мальчик снова посмотрел с мольбой на Уили.
— Разве не верно, Питер, — продолжал Фурлоу, — что ты чаще съедаешь сухую корочку хлеба, чем вкусный сочный кусок мяса?
— Ага.
— Это все, — сказал Фурлоу.
По сигналу миссис Норман санитар еще раз вывел Питера из комнаты.
— Я думаю, что, принимая следующего пациента, — заметил Фурлоу, — нам следует клясться также, как присягают на суде.
Несколько секунд Уили молчал. Потом зашуршал бумагами и наконец ответил:
— Не понимаю, к чему ты клонишь.
— Ты напомнил мне одного знакомого мне окружного прокурора, — продолжил Фурлоу.
— Да? — Глаза Уили пылали от гнева.
— Кстати, — заметил Фурлоу, — ты веришь в летающие тарелки?
И миссис Норман и капеллан Хардвик резко приподняли головы и посмотрели на Фурлоу. Уили же, однако, откинулся на спинку кресла, закрыв глаза.
— Что ты хочешь этим спросить? — потребовал от него Уили.
— Мне бы хотелось узнать твой ответ, — произнес Фурлоу.
— По поводу летающих тарелок? — В голосе Уили слышались нотки недоверчивости.
— Да.
— Массовые Галлюцинации, — ответил Уили. — Полный вздор! Разве нельзя объяснить это как случаи ошибочного опознавания, например зондов метеослужбы или чего-то подобного, однако все те люди, кто настаивает, что видели космические корабли, нуждаются в наших услугах.
— Разумная точка зрения, — заметил Фурлоу. — Рад слышать ее.
Уили кивнул.
— Мне наплевать, что ты думаешь о моих методах, — начал он, — но тебе не удастся поймать меня на том, что мои решения основываются на каких-либо галлюцинациях. Все равно каких. Понятно?
— Абсолютно, — заверил его Фурлоу. Он видел, что Уили убежден, что в этом вопросе был заключен тайный подвох и попытка дискредитировать его.
Уили поднялся на ноги и бросил взгляд на часы.
— Не вижу во всем этом никакого смысла, но, несомненно, тебя осенила какая-то идея.
Он вышел из кабинета.
Миссис Норман глубоко вздохнула и с сочувствием посмотрела на Фурлоу.
— Вам, по всей видимости, нравится играть с огнем, — заметила она.
Фурлоу встал улыбаясь.
Хардвик, не сводя глаз с Фурлоу, произнес:
— Защита остается.
Когда все это воспоминание пронеслось у него в уме, Фурлоу покачал головой. Потом снова посмотрел на наручные часы, улыбнулся сам себе, когда понял, что сделал это чисто машинально — часы-то остановились. Проникавший внутрь машины воздух приносил запах влажных листьев.
«Почему Рут попросила меня встретиться с ней именно здесь? Ведь она сейчас жена другого человека. Где же она… почему она, черт возьми, опаздывает! Неужели с ней что-то случилось?»
Фурлоу посмотрел на трубку.
«Проклятая трубка потухла. Всегда так. Я курю спички, а не табак. Совсем не хочется снова обжечься на этой женщине. Бедная Рут… какая трагедия… Она ведь была очень близка с матерью».
Фурлоу попытался припомнить облик убитой женщины. Сейчас Адель Мерфи была лишь пачкой фотографий и описанием в газетах, отражением в свидетельских показаниях и полицейских протоколах. Образ той Адель Мерфи, которую он знал, не мог всплыть в его памяти из-за новых, жутких изображений, сделанных газетчиками. Ее черты лица начали расплываться с прошествием времени также неизбежно, как опадают листья с деревьев осенней порой. В памяти остались только цветные полицейские фотографии, что хранились в папке у шерифа, рыжие волосы (такие же, как у ее дочери), разбросанные по замасленному дорожному покрытию.
Ее бледная обескровленная кожа на фотографии — это он помнил.
Он помнил также показания свидетельницы Сары Френч, жены доктора, живущего по соседству, которые она дала под присягой. Из ее показаний он мог явственно представить картину происшествия. Сара Френч услышала крики, визг. Она выглянула из окна своей спальни, находящейся на втором этаже, в залитую лунным светом ночь как раз в тот момент, когда происходило убийство.
«Адель… Миссис Мерфи выбежала из дальней двери своего дома. На ней была зеленая ночная рубашка… очень тонкая. Она была босая. Я помню, что успела подумать, не странно ли это, что она босиком. Затем прямо за ней выбежал Джо. В руке у него был этот проклятый малайский крисс. Это было так ужасно, так ужасно! Я увидела его лицо… залитое лунным светом. Он прямо-таки излучал из себя ярость. В гневе он так ужасен!»
Показания Сары… Показания Сары… Фурлоу почти видел сверкающий клинок в руке Мерфи, зловещий, дрожащий, раскачивающийся предмет. Всего десять шагов, чтобы настичь свою жену. Сара сосчитала число нанесенных ударов.
«Я просто стояла и считала эти удары. Сама не знаю почему. Просто считала. Семь ударов. Семь раз он взмахнул кинжалом».
Адель рухнула на бетон, и волосы ее разметались в стороны, что впоследствии запечатлели фотографы. Ее ноги дернулись, потом выпрямились и застыли.
И все это время жена доктора стояла у окна на втором этаже, зажав левой рукой рот и боясь пошевелиться.
«Я не могла сдвинуться с места. Я не могла произнести ни звука. Только смотрела на него.
Тонкая правая рука Мерфи взметнулась вверх и швырнула крисс на землю. Потом он не спеша обошел тело жены, стараясь не наступить ногой в расплывшуюся на бетоне красную лужу. Вскоре он оказался в тени деревьев в том месте, где подъездная аллея выходила на улицу. Сара услышала, как заработал мотор автомобиля. Потом зажглись фары, и машина, разбрасывая гравий из-под колес, скрылась в темноте».
И лишь тогда Сара поняла, что может пошевелиться. Она вызвала «Скорую помощь».
— Энди?
Голос вернул Фурлоу к действительности. «Рут?» — спросил он себя, оборачиваясь.
Она стояла слева от него сразу за машиной, изящная женщина в черном шелковом костюме, плотно облегающем ее фигуру. Ее рыжие волосы, обычно распущенные, сейчас были собраны в тугой пучок на затылке. Волосы были стянуты туго… Фурлоу попытался выбросить из головы все воспоминания о волосах ее матери, беспорядочно раскиданных по бетону дорожки.
Зеленые глаза Рут не мигая смотрели на него с выражением болезненного ожидания. У нее был вид испуганного ребенка.
Фурлоу открыл дверцу машины и выбрался на мокрую траву рядом с дорогой.
— Ты не на машине, — констатировал он.
— Я живу сейчас у Сары. Пришла пешком прямо от ее дома. Поэтому и опоздала.
Она едва сдерживалась, чтобы не зареветь, и он подумал, что сейчас бессмысленно о чем-то говорить.
— Рут… Да провались все это к дьяволу! Я не знаю, что еще можно сказать. — Не думая ни о чем, он подошел к ней, обнял ее. Он почувствовал, как тут же напряглось ее тело. — Я действительно не знаю, что говорить.
Она вырвалась из его объятий.
— Тогда… и не говори ничего. Все слова давно уже сказаны.
Рут взглянула прямо в его глаза.
— А ты что, уже не носишь свои специальные очки?
— Да ну их к черту, очки эти! Почему ты не стала говорить со мной по телефону? Мне что, в госпитале дали номер Сары? — До него стал доходить смысл слов Рут: «…живу у Сары». — Что это значит?
— Отец сказал… — Рут прикусила губу и покачала головой. — Энди, о Энди, он сошел с ума, и его собираются казнить… — Она посмотрела на Фурлоу, и ресницы ее стали мокрыми от слез. — Энди, я не знаю, что должна чувствовать сейчас по отношению к нему. Не знаю…
И снова Фурлоу привлек ее к себе. На этот раз она не противилась. Как же все это знакомо — обнимать ее в этом таком знакомом месте… Она начала тихо рыдать, уткнувшись ему в плечо, дав волю накопившемуся.
— О, если бы ты мог забрать меня отсюда, — прошептала она.
«Что это она говорит? — задал себе вопрос Фурлоу. — Ведь она давно не Рут Мерфи. Она миссис Невилл Хадсон». Ему захотелось оттолкнуть ее от себя и закидать ее вопросами. Но это противоречило его профессиональным навыкам, с психологической точки зрения это было бы неверно. Он решил, что в конце концов ему хочется совсем не этого. Но ведь она — жена другого человека. Проклятье! Проклятье! Проклятье! Что же случилось тогда? Ссора. Он вспомнил их ссору… в ту ночь, когда он рассказал ей о стипендии, которую ему обещали за научную работу при университете. Она не хотела, чтобы он брал ее с собой, но и не хотела расставаться с ним на год. Ей казалось, что Денвер слишком далеко.
«Всего лишь один год». — Фурлоу как бы слышал собственный голос, произносящий эти слова.
«Ты больше озабочен своей чертовой карьерой, чем мною!» — У нее был такой же яркий темперамент, как и волосы.
После этого сердитого замечания он ушел. Письма его уходили в пустоту, без ответа. Когда он звонил, «ее не было дома». И он понял, что такое быть «сердитым»… и страдающим. Но что же на самом-то деле произошло?
И снова она сказала:
— Я не знаю, что должна чувствовать сейчас по отношению к нему.
— Могу я чем-нибудь реально помочь? — только и мог он произнести, но сам понимал, что это не те слова, что нужны.
Она отодвинулась от него.
— Энтони Бонделли, адвокат… Мы наняли его. Он хочет поговорить с тобой. Я… Я сообщила ему о твоем заключении об… отце… о времени, когда произошел психический срыв. — Ее лицо поморщилось. — О Энди!.. Почему ты уехал? Ты так был нужен мне. Ты так был нужен нам.
— Рут… Твой отец не принял бы от меня никакой помощи.
— Я знаю. Он ненавидел тебя… из-за… того, что ты сказал. И все-таки ты был нужен ему.
— Никто не прислушивался ко мне, Рут. Он был слишком важным человеком для меня, чтобы…
— Бонделли считает, что ты можешь помочь с оправданием. Он просил меня встретиться с тобой, чтобы… — Она пожала плечами, достала из кармана носовой платок и вытерла щеки.
«Так вот оно что, — подумал Фурлоу. — Она пытается поймать меня на удочку, купить мою помощь!»
Он отвернулся, чтобы Рут не увидела его перекошенное от гнева и боли лицо. На несколько секунд у него поплыло перед глазами, а потом он вдруг понял (очень медленно), что видит какое-то почти незаметное шевеление у края рощицы. Рой коричневых мошек. Похоже, но не совсем. Его очки. Где же его очки? В машине! Мошки начали подниматься вверх и растаяли в вышине. Их исчезновение сопровождалось странным давлением на его чувства, словно звук или что-то, похожее на звук, действовало ему на нервы, но теперь это исчезло.
— Так ты поможешь? — спросила Рут.
«А не такую ли я штуковину видел тогда, у окна Мерфи? — поинтересовался у самого себя Фурлоу. — Что же это такое?»
Рут сделала шаг к нему и посмотрела прямо ему в лицо.
— Бонделли казалось… из-за нас… ты, возможно… станешь колебаться.
«Черт бы побрал эти умоляющие нотки в ее голосе!»
Он мысленно повторил ее вопрос и ответил:
— Да, я сделаю все, что смогу.
— Этот человек… в тюрьме, это только внешняя оболочка, — сказала она тихим равнодушным, почти бесцветным голосом.
Фурлоу посмотрел на нее и увидел, как черты ее лица застывают по мере того, как она говорила.
— Он уже не мой отец. Он только выглядит как мой отец. Мой отец умер. Он мертв… уже долгое время. Мы не понимали этого… Вот и все.
«Боже! Какой же жалкой она выглядит!»
— Я сделаю все, что только смогу, — пообещал он, — но…
— Я знаю, что надежда не велика, — перебила она его. — Я знаю, что они чувствуют — эти люди. Этот человек убил мою мать.
— Люди понимают, что он ненормальный, — сказал Фурлоу, подсознательно говоря это наставительным тоном. — Они видят это по тому, как он говорит… и что сделал.
Сумасшествие, к сожалению, передается окружающим. Безумцы еще больше увеличивают безумие в мире. Общество не выносит сумасшедших и потому желает их изолировать. Сумасшедшие заставляют людей задавать себе вопросы, на которые они не могут ответить.
— Нам не нужно говорить об отце, — сказала Рут. — Не здесь. — Она оглядела рощицу. — Но мне придется поговорить о нем… или же я сойду с ума.
— Это вполне естественно, — заметил Фурлоу, стараясь успокоить женщину. — Он создает беспокойство, и общество отвечает… Проклятье! Иногда слова так глупы!
— Я знаю, — согласилась она. — Я тоже могу пользоваться клиническими обобщениями. Если моего… если этого мужчину в тюрьме признают сумасшедшим и отправят в лечебницу, люди будут вынуждены задавать себе очень неприятные вопросы.
— Может ли кто-либо внешне казаться нормальным, тогда как на самом деле он сумасшедший? — спросил Фурлоу. — Может ли человек быть сумасшедшим, когда он считает себя нормальным? А может, я сам тоже сошел с ума и способен на безумные поступки?
— Я сейчас все время плачу, — произнесла Рут и посмотрела на Фурлоу, потом отвела взгляд в сторону. — Вся моя душа, душа дочери, наполнена скорбью. Я… — Она глубоко вздохнула. — Я способна… ненавидеть… того человека за то, что он сделал с моей матерью. Но я все еще сестра, работающая в психиатрическом отделении, и я знаю весь этот профессиональный жаргон. Но ничто из этого не способно облегчить страдания дочери, скорбящей по матери. Странно, мне кажется, что во мне уживаются два человека.
И она снова посмотрела на Фурлоу, теперь уже не таясь. Взгляд ее был беззащитным.
— И я могу прибежать к человеку, которого люблю, и попросить его, чтобы он увез меня отсюда, потому что я боюсь… я испугана до смерти!
«Человек, которого люблю!» — Ее слова потрясли его. Он покачал головой.
— Но… а как же…
— Нев? — С какой же ненавистью было произнесено это имя. — Я не живу с Невом вот уже три месяца. Сейчас я у Сары Френч. Нев… Нев был ужасной ошибкой. Это жестокий мелочный человек!
Фурлоу почувствовал, что горло у него сжалось, чтобы не выдать свои эмоции. Он прокашлялся и, глядя в темнеющее небо, сказал:
— Через несколько минут совсем стемнеет.
Как же глупо и бессмысленно прозвучали эти слова!
Рут дотронулась до его руки.
— Энди, о Энди, что же я наделала?
Она очень медленно приблизилась к нему, и он обнял ее, провел рукой по волосам.
— Мы снова вместе. Мы снова вместе, — повторял Фурлоу.
Рут посмотрела на него.
— Вся беда в том, что этот человек в тюрьме не производит впечатления сумасшедшего. — Слезы текли по ее щекам, но голос звучал твердо. — Он считает, что моя мать изменяла ему. Большинство мужчин переживают по этому поводу.
Мне кажется… даже Нев мог страдать из-за этого.
Внезапный порыв ветра стряхнул на них капельки воды с листьев.
Рут высвободилась из его объятий.
— Давай пройдемся.
— В темноте?
— Мы знаем дорогу. Кроме того любители верховой езды установили там фонари. Их можно видеть каждую ночь, если идти через пустырь в больницу. Они автоматические.
— Может пойти дождь.
— Ну и пусть, щеки мои и без того уже мокрые от слез.
— Рут… милая… Я…
— Давай просто пройдемся по этой дороге… как когда-то.
Но Фурлоу все равно еще колебался. В этой рощице было нечто пугающее… какое-то давление, почти ощутимый шум. Он подошел к машине, нагнулся и стал искать очки. Надев их, он огляделся — ничего. Не было никаких мошек, ничего странного… кроме этого давления.
— Тебе не понадобятся очки, — сказала Рут. И взяла его за руку.
Фурлоу вдруг обнаружил, что не может говорить, внезапно ощутив боль в горле. Он попытался проанализировать этот страх. Он боялся не за себя. Он боялся за Рут.
— Идем же! — торопила его женщина.
Фурлоу позволил ей повести себя вперед по траве в направлении аллеи для верховых прогулок. Внезапно темнота обступила их, едва только они вышли из эвкалиптовой рощи и оказались под соснами и каштанами, растущими вдоль этой аллеи. Ее освещали фонари, прикрепленные к деревьям на довольно большом расстоянии друг от друга и образовывавшие причудливые тени сквозь промокшую листву. Несмотря на прошедший днем дождь утрамбованная копытами тропа не раскисла.
— Мы одни сейчас на этой аллее, — сказала Рут. — Да и кто выйдет из дома в такое время и в такую погоду? — Она сжала его руку.
«Но все же мы не одни», — подумал Фурлоу. Он ощущал присутствие чего-то рядом с ними: что-то было в воздухе, наблюдало за ними, несло какую-то опасность. Он опустил свой взгляд на Рут — макушкой она доставала ему до плеч. Ее мокрые волосы тускло блестели при свете фонарей. Гнетущая тишина сырого леса обступила их… И странное ощущение давления тоже не нравилось ему. Утрамбованный чернозем поглощал звуки их шагов.
«Это ощущение сводит меня с ума, — подумал Фурлоу. — Если бы о нем рассказал какой-нибудь пациент, я сразу бы попытался определить источник этих галлюцинаций».
— Я любила гулять здесь, когда была ребенком, — сказала Рут. — Еще до того, как здесь установили эти фонари. По мне так лучше бы их и не устанавливали.
— Ты гуляла здесь в темноте? — спросил Фурлоу.
— Да. Неужели я никогда не рассказывала тебе это?
— Да, не рассказывала.
— Как же посвежело после дождя. — Она глубоко вздохнула.
— А твои родители знали об этом? Сколько же тебе тогда было?
— Кажется, одиннадцать. Мои родители не знали об этом. Их слишком занимали вечеринки и прочая чепуха.
Аллея вывела их на небольшую полянку, от которой влево к полуразрушенной каменной стене бежала темная тропинка. Они пролезли в брешь в стене, спустились по короткой каменной лестнице и оказались на покрытой гудроном верхней плите водонапорного резервуара. Под ними, как драгоценные камни на темном бархате ночи, сверкали огни города, подкрашивая оранжевыми бликами низко нависшие облака.
Сейчас то странное давление усилилось. Фурлоу огляделся — ничего. Потом бросил взгляд вниз на бледное в сумрачном свете лицо Рут.
— Помнишь, когда мы приходили сюда, ты обычно спрашивал: «Можно поцеловать тебя?» — произнесла Рут. — А я говорила в ответ: «Я ждала, когда ты попросишь об этом».
Рут повернулась и прижалась к нему, подняв лицо вверх. Его страхи, неопределенное давление — все забыл Фурлоу, когда нагнулся и поцеловал ее. На мгновение ему показалось, что время повернуло вспять, что не было ни Денвера, ни Нева. Однако страстность ее поцелуя, ее требовательность ошеломили его. Он отстранился.
— Рут, я…
Она прижала палец к его губам.
— Не говори этого.
Потом продолжила:
— Энди, ты когда-нибудь хотел провести со мной ночь в каком-либо отеле?
— Проклятье! Сколько раз…
— Но ты так ни разу и не подъехал ко мне как следует.
Ему показалось, что она насмехается над ним, и он раздраженно бросил:
— Я был влюблен в тебя!
— Я знаю, — прошептала она.
— Мне не хотелось просто валяться на сеновале.
Я хотел… Да, черт побери, я хотел жениться на тебе, завести детей и все такое.
— Какой же дурой я была, — прошептала она.
— Дорогая, что ты собираешься делать дальше? Неужели… подать… — Он умолк в нерешительности.
— … на развод? — продолжила она его мысль. — Конечно, но после.
— После… суда.
— Да.
— Вся сложность в том, что это маленький городишко, — произнес Фурлоу. — И здесь все суют нос в дела других, даже если их об этом никто не просит.
— Для психиатра это довольно запутанная ситуация, — заметила она.
Рут прижалась к нему, и они молча стояли так, Фурлоу вдруг вспомнил о неопределенном давлении и попробовал мысленно прощупать его, как языком пробуют больной зуб. Точно, давление не исчезло. Его охватило сильное беспокойство.
— Меня не оставляют мысли о моей матери, — сказала Рут.
— Да?
— Ведь она тоже любила моего отца.
Холод пробежался по коже Фурлоу. Он открыл было рот, чтобы что-то произнести, но так и замер, когда глаза его засекли движение в оранжевом отсвете облаков прямо перед собой. Из-за облаков вынырнул какой-то объект и завис в воздухе в ста ярдах над ними. Фурлоу различил очертания этой штуковины на фоне оранжевых облаков — четыре мерцающие цилиндрические опоры под зеленым фосфоресцирующим куполом. Радужный световой круг выходил из основания каждой опоры.
— Энди! Ты делаешь мне больно!
Он вдруг понял, что, потеряв контроль над собой, стиснул ее тело руками. Медленно он ослабил хватку.
— Повернись, — прошептал он. — Скажи мне, что ты видишь вон там, на фоне облаков.
Она удивленно нахмурилась, но повернулась и посмотрела в сторону города.
— Где?
— Немного выше нас — прямо на фоне облаков.
— Я ничего не вижу.
Эта штуковина начала медленно приближаться к ним. Фурлоу различал фигуры за зеленым куполом, двигавшиеся в смутном фосфоресцирующем свете. Радужное сияние под цилиндрическими опорами предмета начало блекнуть.
— Что ты там увидел? — спросила Рут.
Ее плечи под его пальцами начали трястись.
— Вон там, — сказал он и показал рукой. — Смотри, вон там!
Рут напряженно смотрела в том направлении, куда он указывал.
— Я ничего не вижу… одни лишь облака.
Фурлоу снял очки.
— Вот возьми. Смотри через них. — Даже без очков Фурлоу мог разглядеть очертания той штуковины. Она приближалась к краю холма. Все ближе и ближе.
Рут надела очки и посмотрела в указанном направлении.
— Я… какое-то темное пятно, — сказала она. — Похожее на клуб дыма или облако… или… насекомое. Это что, рой насекомых?
Во рту у Фурлоу пересохло. Он забрал очки и посмотрел на медленно опускающийся предмет. Внутри сейчас отчетливо можно было различить какие-то силуэты. Он насчитал пять существ. Огромные глаза каждого из них смотрели на него.
— Энди! Что же ты видишь?
— Ты наверное решишь, что я спятил.
— Что же это?
Он глубоко вздохнул и описал эту штуковину.
— В ней пять человек?
— Может быть, это и люди, только очень маленького роста — не более трех футов.
— Энди, ты пугаешь меня. Почему ты это делаешь?
— Да я и сам напуган.
Она снова прижалась к нему.
— Ты уверен, что видишь это… это… Я не вижу ничего!
— Я вижу их также отчетливо, как и тебя. Может, это и галлюцинация, но уж слишком она кажется настоящей.
Радужное сияние под цилиндрическими опорами сейчас приобрело тусклый голубой оттенок. Аппарат опускался все ниже и ниже. И вот наконец завис не более, чем в пятнадцати ярдах от них на одном уровне.
— Может, это какой-то новый тип вертолета, — сказала Рут. — А может… Энди, я по-прежнему ничего не вижу.
— Опиши, что ты там видишь. — Он показал рукой.
— Небольшое туманное облачко. Похоже, сейчас снова пойдет дождь.
— Да, техника у них что надо, — заметил Фурлоу. — У этой штуковины есть нечто, с виду напоминающее небольшую антенну. Эта антенна сияет. Сейчас они направляют ее на нас.
— Энди, мне страшно. — Ее трясло.
— Я… думаю, нам лучше убраться отсюда, — сказал Фурлоу. Но хотя ему очень хотелось поскорее покинуть это место, он вдруг понял, что не может сдвинуться с места.
— Я… не могу… двигаться, — прошептала Рут.
Он слышал, как стучат ее зубы, но и его тело как бы превратилось в застывший бетон.
— Энди, я не могу даже пошевелиться! — В ее голосе слышались истерические нотки. — Эта штуковина все еще там?
— Они направили на нас какое-то устройство, — с трудом выдавил он из себя. Казалось, голос его доносится откуда-то издалека, от кого-то другого. — Поэтому мы и не можем двигаться. Ты уверена, что ничего не видишь?
— Ничего! Лишь небольшое туманное облачко и все.
Фурлоу вдруг понял, что в ней говорит упрямство.
Всякий должен был бы заметить эту штуковину прямо перед собой! В нем стал подыматься гнев на нее. Почему она не признается, что видит ее? Вон там! Фурлоу уже ненавидел ее за упрямство. И вдруг осознал всю внезапную глупость этого чувства, и это заставило его проанализировать свою реакцию.
«Как могу я ненавидеть Рут? Ведь я же люблю ее!»
Эта мысль будто освободила его. Фурлоу вдруг понял, что может двигать ногами. Он стал пятиться назад, волоча за собой Рут, внезапно отяжелевшую. Ее ноги скребли по гравию, которым была усыпана поверхность резервуара.
Его движение вызвало переполох среди существ под зеленым куполом. Они засуетились и что-то забубнили вокруг своей квадратной машины. Фурлоу вдруг почувствовал боль в груди. Каждый вдох давался с огромным трудом. Но тем не менее он продолжал пятиться и тащить за собой Рут, повисшую сейчас на его руках. Он споткнулся о ступеньку и чуть не упал. Медленно он начал подниматься по ступенькам. Рут висела у него на руках мертвым грузом.
— Энди, — выдохнула она. — Мне трудно… дышать.
— Держись, — прохрипел он.
Они достигли верхней площадки, потом протиснулись через проем в каменной стене. Двигаться стало немного легче, хотя он все еще видел этот куполообразный аппарат, висевший за резервуаром. Светящаяся антенна по-прежнему была направлена на них.
Вот и Рут уже начала переставлять ноги. Она повернулась, и они побрели, ковыляя, к аллее для верховой езды. С каждым шагом становилось все легче. Фурлоу слышал ее тяжелое дыхание. Внезапно, словно с них свалился тяжелый груз, они ощутили себя полностью свободными в движениях.
Они повернулись.
— Ее нет, — сообщил Фурлоу.
Рут отреагировала с яростью, которая удивила Фурлоу:
— Что это ты там вытворял, Энди Фурлоу? Испугал меня до полусмерти!
— Я видел то, что сказал тебе, — произнес он. — Возможно, ты не видела этого, но, несомненно, смогла почувствовать это на себе.
— Истерический паралич, — отмахнулась женщина.
— Ага, и он поразил нас обоих в один и тот же момент и одновременно прекратился, — хмыкнул он.
— Почему бы и нет?
— Рут, я видел именно то, что описал тебе.
— Летающую тарелку! — фыркнула она.
— Нет… хотя почему бы и нет. Однако эта штуковина была там! — Сейчас Фурлоу ощущал ярость оттого, что приходилось защищаться. «Если рассуждать здраво, то насколько же безумными были последние несколько минут. Могла ли это быть иллюзия? Нет!» Он покачал головой. — Дорогая, я видел…
— Не называй меня дорогой!
Он схватил ее за плечи и встряхнул.
— Рут! Ведь еще две минуты назад ты говорила, что любишь меня. Неужели все переменилось за эти мгновения?
— Я…
— Может кто-то хочет чтобы ты стала ненавидеть меня?
— Что? — Она уставилась на него. Ее лицо смутно различалось в неясном свете фонарей.
— Там… — Фурлоу кивнул в сторону резервуара. — Я и сам разозлился на тебя, внезапно воспылав ненавистью. И тогда я сказал себе, что не могу ненавидеть тебя. Я люблю тебя. Вот после этого-то я и смог двигаться. Но я воспылал… ненавистью к тебе в то самое мгновение, когда эти твари направили на нас свое устройство.
— Какое устройство?
— Нечто вроде коробки со светящимися антенными стержнями, торчащими из нее.
— Ты что, хочешь мне сказать, что все это безумие… что бы это ни было… мог заставить тебя ненавидеть… или…
— Вот именно!
— Большего идиотизма я никогда не слышала! — Рут попятилась от него.
— Я знаю, что это кажется бредом, но именно так все и было. — Фурлоу протянул к ней руку. — Давай вернемся в машине.
Рут отпрянула в сторону.
— Я не сделаю и шага, пока ты не объяснишь, что же происходило там.
— Я не могу объяснить это.
— Как же мог ты что-то видеть, в то время как я не могла?
— Может из-за того несчастного случая… с моими глазами, в результате чего я ношу теперь поляризованные очки.
— Ты уверен, что тогда были повреждены лишь одни твои глаза?
Он подавил в себе уже готовую выплеснуться наружу ярость. Как же это легко — воспылать гневом. С трудом он постарался произнести ровным голосом:
— Меня неделю держали на искусственной почке и проводили исследование. Ожоги изменили систему ионного обмена в сетчатке глаз. Вот и все. Но мне кажется, что-то случилось с моими глазами, потому что теперь я вдруг стал видеть вещи, о которых раньше не подозревал. Этого не должно быть, но я их вижу.
Он снова приблизился к ней, схватил за руку и потащил к выходу из аллеи. Она ни на один шаг не отставала от него.
— Но что же это за существа? — спросила Рут.
— Я не знаю, но они реальны. Поверь мне, Рут. Поверь во все это. Они реальны. — Он знал, что умоляет ее поверить и возненавидел себя за это, но Рут приблизилась к нему, и он повел ее под руку.
— Все в порядке, дорогой, я верю тебе. Ты видел это. И что ты теперь собираешься делать?
Они вышли с аллеи и вступили в эвкалиптовую рощу. Вдалеке среди теней темнел силуэт машины. Фурлоу направился к ней.
— Трудно было поверить мне? — спросил он.
Несколько секунд она молчала, потом ответила:
— Да… трудно.
— Хорошо, — сказал он. — А теперь поцелуй меня.
— Что?
— Поцелуй меня. Хочу убедиться, что ты не ненавидишь меня на самом деле.
— Энди, да ты просто…
— Ты что, боишься меня поцеловать?
— Конечно же, нет.
— Тогда в чем дело? — Он притянул ее к себе. Их губы соединились. Мгновение он ощущал сопротивление, потом она расслабилась в его объятиях, руки ее обвились вокруг его шеи.
Наконец он отодвинулся.
— Если это ненависть, то я хочу, чтобы ты продолжала меня ненавидеть, — заметил он.
— И я тоже.
И снова она прижалась к нему.
Фурлоу почувствовал, как сильно забилось сердце. Он резко отодвинулся от женщины.
— Иногда я жалею, что ты не викторианка, — сказал он. — Но, возможно, тогда бы я не полюбил тебя.
Он убрал прядь рыжих волос с ее щеки. Ее лицо слабо светилось в тусклом свете фонарей.
— Мне кажется, сейчас мне лучше отвезти тебя домой… к Саре.
— Мне не хочется домой.
— Так что, может отправимся ко мне?
— Да.
Рут уперлась руками в его грудь и оттолкнула его от себя.
Они забрались в машину, чувствуя неожиданно возникшую неловкость. Фурлоу завел двигатель и начал осторожно разворачиваться. Передние фары осветили стволы коричневых деревьев. Неожиданно фары погасли. Двигатель чихнул и заглох. Снова напряженное, тягостное ощущение охватило Фурлоу.
— Энди! — закричала Рут. — Что происходит?
Фурлоу заставил себя взглянуть налево, почему-то точно зная, в какую сторону нужно смотреть. Он увидел там, прямо рядом с рощицей, приближающееся к земле свечение четырех радужных кругов, цилиндрические опоры и зеленый купол. В воздухе парил объект, безмолвно, угрожающе.
— Они вернулись, — прошептал Фурлоу. — Вон там. — И показал рукой.
— Энди… Энди, мне страшно. — Рут прижалась к нему.
— Что бы не происходило, ты не должна ненавидеть меня, — приказал он. — Ты любишь меня, запомни! Любишь! Ни на секунду не забывай об этом.
— Я люблю тебя, — слабым голосом подтвердила она.
Фурлоу начала охватывать ярость, но он еще не знал, на что ее направить. Сначала был просто гнев, не имевший объекта. Потом он понял, что они пытаются заставить направить его на Рут.
— Я… хочу… ненавидеть тебя, — прошептала она.
— Ты любишь меня, — напомнил он ей. — Помни об этом.
— Я люблю тебя. Да, Энди, я люблю тебя. Я не хочу ненавидеть тебя… Я люблю тебя.
Фурлоу поднял кулак и погрозил в сторону зеленого купола.
— Ненавидеть надо их, — прохрипел он. — Ненавидеть этих ублюдков, которые пытаются манипулировать нами.
Ее голова дергалась и дрожала на его плече.
— Я… ненавижу… их, — произнесла она.
— Ну что, ты теперь веришь мне?
— Да! Да, я верю тебе!
— Может ли у машины быть истерический паралич?
— Нет. О Энди, просто я не желаю ненавидеть тебя. Не желаю. — В том месте, где она сжимала его руку, он почувствовал боль. — Кто они такие? О Господи! Что это?
— Не думаю, чтобы это были люди, — сказал Фурлоу.
— Что мы будем делать?
— Все, что в наших силах.
Радужные круги под куполом изменили цвет: сначала они стали голубыми, потом фиолетовыми и, наконец, красными. Аппарат начал подниматься над рощицей и вскоре исчез во мраке ночи. Вместе с ним исчезло и ощущение давления.
— Все кончилось, да? — прошептала Рут.
— Да.
— Твои фары снова горят, — заметила она.
Фурлоу посмотрел на лучи света сдвоенных фар, освещавших рощицу.
Потом он припомнил очертания той штуковины… напоминавшей гигантского паука, готового к броску. Он вздрогнул. Что же это за существа в зловещей машине?
Похожей на гигантского паука.
В голове всплыло воспоминание из далекого детства: «Стены дворца Оберона сделаны из паучьих лапок».
«Откуда берут свое начало мифы?» — подумал он. Он вдруг осознал, что из полузабытой безоблачной поры юности всплыл один стишок:
«В страну волшебную вдвоем
Сегодня ночью мы пойдем,
Меж папоротников и холмов
Дорожку к счастью мы найдем».
— Не лучше ли нам поскорее уехать? — спросила Рут.
Фурлоу завел двигатель, руки его действовали автоматически.
— Они выключили двигатель и фары, — сказала Рут. — Зачем?
«Они, — подумал Фурлоу. — Теперь у нее пропали последние сомнения».
Выехав из рощицы, он направил машину вниз с холма к автостраде.
— Что мы будем теперь делать? — спросила Рут.
— А что ты предлагаешь?
— Если мы начнем распространяться об этом, нас просто посчитают сумасшедшими. Кроме того… мы ведь были там… вдвоем…
«Да уж, мы в ловушке», — подумал он. И представил, что бы сказал Уили, если бы ему сообщили об этом ночном происшествии: «Так ты говоришь, что был с чужой женой, так? Наверное, угрызения совести и вызвали у вас одинаковые галлюцинации?» А если бы они стали возражать и пытаться объяснить все, то добавил бы: «Какой еще волшебный народец? Мой дорогой Фурлоу, с тобой все в порядке?»
Рут прижалась к нему.
— Энди, если они могут заставлять ненавидеть, может тоже самое они могут делать и с любовью?
Он свернул к обочине, выключил двигатель, поставил машину на тормоза и потушил фары.
— В данный момент их здесь нет.
— Откуда ты знаешь?
Он посмотрел в ночное небо — сплошная темень, на небе, затянутом облаками, не было видно даже звезд… и никакого свечения таинственного аппарата… Но что это там, за деревьями, стоящими у дороги… что там мелькнуло?
«Неужели они способны внушать нам любовь?»
Черт бы побрал ее за этот вопрос!
Нет! Я не должен проклинать ее. Я должен любить ее… должен!— Энди? Что ты делаешь?
— Думаю.
— Энди, даже хотя мы оба пережили это… но все равно это мне кажется таким нереальным. Может, существует и другое какое-то объяснение? Я хочу сказать, почему вдруг ни с того ни с сего заглох мотор… Ведь почему бы мотору не заглохнуть, а фарам не выключиться. Правильно?
— Что ты хочешь от меня? — спросил он. — Чтобы я сказал тебе: да, я псих, мне все это привиделось, я…
Она приложила палец к его губам.
— Я хочу, чтобы ты никогда не переставал любить меня.
Он попытался обнять ее за талию, но она оттолкнула его.
— Нет. После того что произошло, я хочу быть уверена, что мы сами занимаемся любовью, а не по чьему-то принуждению.
«Черт бы побрал ее прагматизм! — мысленно выругался он, но потом поправил себя: — Нет! Я люблю ее… но действительно ли я ее люблю? Может, мне внушает это чувство кто-то другой?»
— Энди? Ты можешь кое-что сделать для меня?
— Что?
— В доме на Манчестер авеню… где я жила с Невом… Там остались кое-какие мои вещи, но я боюсь ехать за ними одна. Не согласишься ли ты съездить вместе со мной туда?
— Сейчас?
— Чуть попозже. Нев, наверное, еще на фабрике. Мой… отец, если ты знаешь, сделал его заместителем директора. Тебе не говорили, почему он женился на мне? Ради бизнеса.
Фурлоу коснулся ее руки.
— Ты хочешь, чтобы он узнал… про нас?
— Он и так знает достаточно.
Руки Фурлоу снова легли на руль.
— Хорошо, дорогая. Как скажешь.
Он опять включил двигатель и вывел машину на дорогу. Теперь они ехали молча. Покрышки шуршали по мокрому асфальту. Свет фар встречных машин ослеплял их. Фурлоу отрегулировал свои линзы. Это было не так уж просто — они должны были пропускать достаточно света, чтобы он мог видеть дорогу впереди, но при этом не страдать отсвета фар встречных машин.
Наконец Рут сказала:
— Мне не нужно никаких неприятностей, а тем более драки. Ты останешься в машине. Если понадобится помощь, я позову.
— Ты уверена, что мне не стоит идти с тобой?
— Он не посмеет ничего предпринимать, если будет знать, что ты ждешь меня в машине внизу.
Фурлоу пожал плечами.
Наверное она была права. Конечно, она лучше знала характер Нева Хадсона. Но все равно у него засосало под ложечкой от предчувствия какой-то беды. Ему казалось, что события последних дней, даже тот жуткий случай этой ночью, каким-то образом связаны между собой.
— Почему я вышла за него замуж? — сказала вдруг Рут. — Я постоянно задаю себе этот вопрос, но одному Богу известен ответ на него. Просто, кажется, все дошло до того момента, когда… — Она пожала плечами. — После событий сегодняшней ночи у меня появились сомнения, осознает ли каждый из нас поступки, которые он совершает. — Она посмотрела на Фурлоу. — И все же, что происходит, дорогой?
«Вот именно, — подумал Фурлоу. — Вот он, самый главный вопрос: не кто те существа… И чего же они хотят? Почему они вмешиваются в нашу жизнь?»
