Глава 18
Фурлоу проснулся после первого же щелчка будильника и сразу же отключил его до того, как он начал звенеть. Он приподнялся на постели, борясь с сильным нежеланием окунаться в проблемы, которые несет с собой новый день, обещавший ему очередную адскую пытку в госпитале. Уили будет пытаться раздавить его и не успокоится до тех пор, пока… Фурлоу глубоко вздохнул. Когда держаться больше будет невмоготу, ему придется уйти с работы.
Общество помогало ему принять это решение — анонимные письма от сумасшедших с угрозами, телефонные звонки. Он стал изгоем.
Специалисты-профессионалы вели себя совсем по-другому. Среди них — Паре и старый судья Виктор Веннинг Гримм. Их поступки в суде и за его пределами, казалось, следовало помещать в разные отделения, тщательно изолированные друг от друга.
— Все уляжется, — говорил ему Гримм. — Пусть только пройдет некоторое время.
— Ничего, Энди, — успокаивал его Паре, — в чем-то выигрываешь, в чем-то проигрываешь.
Фурлоу тщетно пытался разгадать, испытывают ли они хоть какие-нибудь эмоции в связи со смертью Мерфи. Паре был приглашен на казнь, и в суде говорили, что он советовался с друзьями, идти ему или нет. Впрочем, добрые чувства победили. Ему советовали не проявлять себя слишком безжалостным.
«Зачем я пошел? — задал себе вопрос Фурлоу. — Неужели хочу посыпать соль на раны?»
Но он знал, почему пошел, смиренно приняв приглашение осужденного посмотреть, как тот умрет. И также он тешил себя надеждой, что, возможно, сможет увидеть там наблюдателей, их висящий в воздухе летательный аппарат.
И они… или это была иллюзия… находились там.
«Есть ли они в действительности? Существуют ли они там на самом деле?» — стучала одна мысль у него в голове. А потом возникла другая: «Рут, где ты?» Он чувствовал, что если ей удастся вернуться и все объяснить, галлюцинации прекратятся.
Его мысли вновь вернулись к казни. Потребуется не одна неделя, чтобы стереть из памяти это воспоминание. Он помнил беспокоящие его звуки: лязг металла о металл, шарканье подошв, когда охрана прибыла вместе с Мерфи на место казни.
Фурлоу ярко представил у себя в уме остекленевшие глаза осужденного. Перед смертью Мерфи уже не выглядел таким коренастым. Тюремная роба свободно болталась на нем. Он шел волоча ноги. А перед ним шествовал священник в черной сутане, монотонно напевая звучным голосом, в котором все же можно было разобрать заунывные нотки.
Он припомнил, как они прошли мимо, и все собравшиеся вдруг замолчали, обратив свой взор к палачу. Он выглядел, как служащий мануфактуры — высокий, с предупредительным лицом, уверенный в себе, стоя перед обитой резиной дверью в зеленую комнату.
Палач взял Мерфи под руку, помог ему перебраться через высокий порог. Один из охранников и священник последовали за ними. Фурлоу стоял в первом ряду и мог хорошо видеть сквозь проем двери всех троих и слышать, о чем они говорили.
Охранник затянул ремешок на левой руке Мерфи, попросил его сесть поглубже на стуле.
— Положи руку сюда, Джо. Чуть дальше, вот сюда. — Охранник затянул ремешок. — Не больно?
Мерфи покачал головой. Его глаза по-прежнему были остекленевшими, напоминавшими глаза загнанного зверька.
Глядя на охранника, палач пошутил:
— Ал, почему бы тебе не остаться здесь и не подержать его за руку?
В этот момент Мерфи очнулся. Сказанное им поразило Фурлоу и заставило его отвернуться:
— Тебе лучше остаться с мулами и повозкой.
Именно эту фразу неоднократно использовала Рут — одна из странных семейных поговорок, истинный смысл которых известен лишь узкому кругу посвященных. Когда Мерфи произнес ее, Фурлоу понял, что нет силы, которая способна разорвать связь между отцом и дочерью.
Все остальное было уже не так страшно…
Вспоминая ту минуту, Фурлоу вздохнул, опустил ноги на холодный пол. Потом надел комнатные тапочки, накинул на себя халат и прошел к окну. Там он стал рассматривать открывающийся вид, ради которого его отец и купил этот дом двадцать пять лет назад.
Утренний свет больно бил по глазам, и они заслезились. Фурлоу взял темные очки, которые лежали на столике возле кровати, надел их и подрегулировал фокус линз.
Обычная утренняя картина: долина, поросшая секвойями, меж стволов поднимается туман, который развеется к одиннадцати часам. Внизу на ветке дуба сидели, нахохлившись, два ворона, созывая своих невидимых товарищей. Капельки росы стекали с листочка акации прямо под окном.
А дальше, за деревом, что-то двигалось. Фурлоу повернулся и увидел сигарообразный предмет длиной примерно в тридцать футов. Аппарат проплыл над верхушкой дуба, вспугнув воронов. С пронзительным карканьем они улетели.
«Они видят эту штуковину! — сказал себе Фурлоу. — Значит, она существует на самом деле!»
Летательный аппарат вдруг резко повернул влево и унесся вверх, пронзив облака. После него в воздухе остались странные сферы и диски. Но вскоре их поглотили облака.
Резкий дребезжащий голос вывел Фурлоу из оцепенения.
— Это ты — туземец Фурлоу?
Он обернулся и увидел в дверях спальни призрак: приземистую кривоногую фигуру в зеленой накидке и трико. У призрака были квадратное лицо, темные волосы, серебристая кожа, рот до ушей. Глаза этого существа ярко горели под дугой бровей.
Губы задвигались, и снова он услышал резкий резонирующий голос:
— Меня зовут Келексел. — Его английский был правильный, без акцента.
Фурлоу уставился на пришельца. «Гном? — подумалось ему. — Лунатик?» В его голове возникло множество вопросов.
Келексел посмотрел в окно. Было несколько забавно наблюдать, как свора Фраффина кинулась преследовать пустой катер. Запрограммированный курс не позволял кораблю уйти от преследователей, но, когда они его настигнут и обнаружат обман, здесь все уже будет кончено. Мертвых не вернуть к жизни.
Фраффину придется смириться с этим фактом… и своим преступлением.
Воскресшая гордость укрепила волю Келексела. Он хмуро посмотрел на Фурлоу, подумав: «Я знаю, что должен делать». Скоро проснется Рут, придет на их голоса, и тогда она сможет увидеть его полный триумф. «Она будет гордиться, что Чем обратил на нее свой взор», — подумал он.
— Я наблюдал за тобой, знахарь, — сказал Келексел.
В голове Фурлоу мелькнула мысль: «Может, этот ненормальный урод пришел убить меня из-за моих свидетельских показаний?»
— Как ты проник в мой дом? — спросил Фурлоу.
— Для Чема это не представляет никаких проблем, — ответил Келексел.
У Фурлоу вдруг возникло кошмарное чувство, что это существо, вероятнее всего, связано с той штуковиной, которая только что унеслась в облака, с наблюдателями, которые… «Кто такой Чем?» — подумал он.
— Как ты наблюдал за мной? — спросил Фурлоу.
— Твои проделки фиксировались… — Келексел возбужденно замахал в воздухе рукой, не способный подобрать нужное слово… — Одной штукой, вроде вашего кино, — сказал он наконец. — Конечно, гораздо более сложной. Ваши ощущения после расшифровки при помощи эмоциональной стимуляции воздействуют непосредственно на зрительскую аудиторию.
Фурлоу прокашлялся. Услышанное им имело мало смысла для него, но ощущение тревоги усилилось. Он хрипло произнес:
— Что-то новое, вне всякого сомнения.
— Новое? — Келексел захихикал. — Это древнее, чем ваша Галактика.
«Да, он точно придурок, — попытался успокоить себя Фурлоу. — И почему они всегда выбирают психологов?»
Но он не забывал воронов. Никакая логика не могла отрицать тот факт, что вороны видели эти… штуковины. И снова он спросил себя: «Кто такой Чем?»
— Ты не веришь мне, — сказал Келексел. — Ты не хочешь поверить мне. — Он почувствовал, как его тело начало расслабляться, словно после бокала хорошего вина. Да, это было забавно. Он понял, какое удовольствие получили когда-то люди Фраффина, познакомившись с этими существами. Гнев и ревность, которые он испытывал к Фурлоу, начали исчезать.
Фурлоу сглотнул. Рассудок увлекал его в опасные дебри размышлений.
— Если я поверю тебе, то мне придется признать и то, что ты… ну, некто вроде…
— Некто с другой планеты?
— Да.
Келексел рассмеялся.
— Только и всего! Да я могу так напугать тебя, что ты остолбенеешь! — Он щелкнул пальцами.
Это был чисто человеческий жест существа, мало похожего на человека. Фурлоу заметил его и глубоко вздохнул. Он более внимательно изучил одежду пришельца: накидка, трико. Потом взглянул на странные остроконечные уши. «Ну, накидку можно взять из театральной костюмерной, — подумал он. — Он похож на карликового Белу Люгоси. Не больше четырех футов ростом».
И тогда Фурлоу охватил почти панический страх.
— Зачем ты здесь? — требовательно спросил он.
«Зачем я здесь?» Несколько секунд в голову Келексела не могло прийти ни одного логического объяснения. Он вспомнил о Рут, лежавшей без сознания на кушетке в соседней комнате. Этот Фурлоу мог стать ее мужем. Келексел ощутил укол жгучей ревности.
— Возможно, я пришел, чтобы указать тебе твое место, — сказал он. — Возможно, я возьму тебя на свой корабль и покажу сверху твою планету. Ты увидишь, насколько ничтожной крупинкой она кажется оттуда.
«Я, наверное, кажусь ему смешным», — подумал Фурлоу и сказал вслух:
— Будем считать, что это все же не глупая шутка, и ты…
— Не говори Чему, что он глупо шутит, — перебил его Келексел.
Фурлоу по голосу собеседника понял, что тот способен на насилие. С трудом ему удалось заставить себя ровно дышать, потом он посмотрел на незваного гостя. «Может, он и был причиной исчезновения Рут? — подумал он. — Может, он — одно из тех существ, которые похитили ее, которые следили за мной, наблюдали за смертью бедного Джо Мерфи, которые…»
— Чтобы попасть сюда, я нарушил все самые важные законы своего общества, — произнес Келексел. — Я удивляюсь тому, что сделал.
Фурлоу снял очки, нашел на туалетном столике носовой платок, протер им очки, потом снова надел их. «Я должен заставить его продолжать говорить, — подумал он. — Пока он говорит, он дает выход своим чувствам».
— Кто такие Чемы? — спросил Фурлоу.
— Хорошо, — сказал Келексел. — У тебя нормальное любопытство. — Он начал рассказывать о Чемах, их могуществе, бессмертии, корабле историй.
Но по-прежнему ничего не говорил о Рут. Фурлоу подумал, осмелится ли он задать вопрос о ней.
— Почему ты пришел ко мне? — спросил он. — Что, если я расскажу о вас?
— Вряд ли ты сможешь рассказать о нас, — заметил Келексел. — Дай кто поверит тебе, даже если ты и решишься на это?
Фурлоу обратил внимание на эту угрозу. Если допустить, что этот Келексел тот, за кого он себя выдает, тогда он, Фурлоу, в серьезной опасности. Кто может противостоять таким существам? Фурлоу вдруг почувствовал себя, как житель Сандвичевых островов перед железной пушкой.
— Зачем ты здесь? — повторил он свой вопрос.
«Как он надоел мне с этим вопросом!» — подумал Келексел. Он почувствовал смущение. Почему этот знахарь столь настойчив? Но ведь он и есть знахарь, первобытный колдун, возможно, обладающий таинственными знаниями.
— Возможно, ты знаешь нечто, что поможет мне, — сказал он.
— Поможет? Если ты прибыл из такой высокоразвитой цивилизации, то как ты…
— Я буду задавать тебе вопросы и спорить с тобой, — перебил его Келексел. — Возможно, мы кое-что выясним из нашего спора.
«Зачем он здесь? — спросил себя Фурлоу. — Если он тот, за кого себя выдает… зачем? — Но в своем сознании Фурлоу сортировал то, что говорил Келексел. — Бессмертие. Корабли историй. Поиски развлечений. Скука богов. Бессмертие. Бессмертие. Бессмертие…»
Пристальный взгляд Фурлоу начал раздражать Келексела.
— А ты что, сомневаешься, что ты в здравом уме? — задал вопрос пришелец.
— И поэтому ты здесь? — в свою очередь спросил Фурлоу. — Потому что тебя гложат сомнения в благоразумии… — Слова эти были лишними, и Фурлоу понял это, когда они уже слетели с его языка.
— Как смеешь ты говорить мне такое?! — воскликнул Келексел. — Мое общество контролирует состояние рассудка всех своих членов. Безупречная работа нашей нервной системы обеспечивается благодаря подключению Чема еще с самого рождения к паутине Тиггивоф, что и дает нам бессмертие.
— Тигги… Паутина Тиггивоф? — переспросил Фурлоу. — Это… э-э… какое-то механическое устройство?
— Механическое? Ну… да, верно.
«Боже милостивый! — мысленно воскликнул Фурлоу. — Неужели он здесь для того, чтобы внедрить какое-то сумасбродное аналитическое устройство? И сейчас просто подготавливает почву?»
— Эта паутина связывает всех Чемов, — продолжал Келексел. — Мы все — единый организм, можешь ты это понять? Мы — едины. Поэтому мы постигли такое, что вы, бедняжки, даже не способны себе вообразить. У вас нет ничего похожего, и поэтому вы слепы.
Фурлоу сдерживал нарастающий в нем гнев. «Механическое устройство!» Этот несчастный, он что, не сознает, что разговаривает с психологом? Фурлоу справился со своим гневом, понимая, что лучше не рисковать, и сказал:
— Я слеп? — произнес он. — Возможно. Но не настолько, чтобы не видеть, что любое механическое устройство для психоанализа — бесполезная подпорка.
— Да? - поразился Келексел. «Бесполезная подпорка? Паутина?» — А ты что, понимаешь людей и без этих устройств? — спросил он.
— Да, и довольно неплохо, — ответил Фурлоу.
Келексел сделал пару шажков по комнате, потом посмотрел на Фурлоу. По-видимому, туземец действительно знает, о чем говорит. Возможно, это не простая похвальба. Но способен ли он понять и Чемов?
— Что ты можешь сказать обо мне? — спросил он.
Фурлоу вгляделся в странное квадратное и внимательное лицо Чема. В этом вопросе прозвучала страстность, мольба. И отвечать следовало осторожно.
— Возможно, ты так долго выполнял роль какой-то отдельной части, что уже сам почти с…
«Стал этой частью?» — удивленно продолжил про себя Келексел. Он попытался найти в этих словах другой, скрытый смысл, однако не смог. Он сказал:
— Мое механическое устройство исключает для любого из нас возможность нанесения нам какого-нибудь вреда.
— Каким безопасным тогда должно быть ваше будущее, — заметил Фурлоу. — Как уверенно вы должны себя чувствовать? Но зачем тогда ты здесь?
«Зачем я здесь?» — спросил себя Келексел. Он вдруг понял, что причина его появления здесь слишком рациональна. Он уже жалел о своем поступке, чувствовал себя как бы обнажившимся перед Фурлоу.
— Бессмертный Чем не обязан давать объяснений, — произнес он.
— А ты и в самом деле бессмертен?
— Да!
И внезапно Фурлоу поверил ему. В незваном госте было нечто такое, что исключало мысли о притворстве. И столь же внезапно Фурлоу понял, почему Келексел пришел сюда. И понимая это, он задумался над тем, как же объяснить это пришельцу.
— Бессмертный, — начал Фурлоу, — я знаю, зачем ты здесь. Ты пресытился жизнью и похож на человека, карабкающегося по отвесной скале. Чем выше ты взберешься, тем дольше будет твое падение… но тем сильнее притягивает тебя пучина. Ты пришел сюда, потому что ты боишься несчастного случая.
Келексел отметил последние слова: «Несчастный случай!»
— Такого понятия, как несчастный случай, не существует для Чемов, — с язвительным смешком произнес он. — Чемы — разумные существа, обладающие высшим интеллектом. На низшей степени развития возможны несчастные случаи, но подобного уже не случается на высшей. Все, что происходит с Чемами с момента появления на свет, направлено на достижение совершенства.
— Как все продумано, — заметил Фурлоу.
— Конечно!
— Какая совершенная точность, — сказал Фурлоу. — Но при этом исчезает сама жизнь. Точность! Дайте человеку жить подобной жизнью, и она станет похожа на эпиграмму… правда, после его смерти выяснится, что эта эпиграмма неверна.
— Но мы не умираем!
Келексел начал хихикать. В конце концов, этот Фурлоу виден насквозь, и как просто выиграть у него спор. Перестав хихикать, он продолжил:
— Мы, достигшие совершенства существа…
— Вы не достигли совершенства, — перебил его Фурлоу.
Келексел пристально посмотрел на него, припоминая, что и Фраффин говорил то же самое.
— Мы используем твоих соплеменников ради своего развлечения, — сказал он. — Мы живем вашей энергичной жизнью, обходясь без…
— Ты пришел сюда, чтобы спрашивать о смерти, поиграть со смертью, — перебил его Фурлоу. — Ты хочешь умереть, но боишься смерти!
Келексел судорожно сглотнул и в шоке посмотрел на Фурлоу. «Да, — подумал он. — Именно поэтому я и нахожусь здесь. Этот знахарь видит меня насквозь». Словно сама по себе, его голова кивнула, соглашаясь с туземцем.
— Ваше механическое устройство — замкнутый круг, змея, схватившая себя за хвост, — сказал Фурлоу.
Келексел нашел в себе силы возразить:
— Мы живем вечно, и это правда.
— Правда! — фыркнул Фурлоу. — Правда — то, что вы можете говорить все, что угодно.
— Мы настолько ушли вперед от вас, первобытных…
— Тогда почему ты здесь просишь помощи у первобытного?
Келексел покачал головой. Его охватило гнетущее чувство опасности.
— Ты никогда не видел, как работает наша паутина, — сказал он. — Как можешь ты…
— Я вижу тебя, — перебил его Фурлоу. — И я знаю, что всякая механическая система ограничена пределами познания. Истину нельзя загнать внутрь круга. Истина подобна бесчисленным лучам, уходящим в огромное пространство бесконечной вселенной.
Движение губ Фурлоу завораживало Келексела. Словно обжигающие слова слетали с них. И сейчас больше, чем когда-либо Келексел пожалел, что пришел сюда. Он ощущал внутри себя какую-то робость, словно стоял перед запертой дверью, способной в любой момент открыться, за которой находилось нечто ужасное.
— Со временем с такими философскими школами случаются любопытные вещи, — продолжал Фурлоу. — Ваша философия, следующая изначально по прямой линии, начинает изгибаться, в конце концов замыкаясь в круг. Но вы не замечаете этого, не видите ошибку, вы думаете, что все еще двигаетесь вперед по прямой линии. Тем временем вы все дальше и дальше сворачиваете в сторону, пытаетесь создать новые теории, чтобы объяснить предыдущие, но вязните в них все глубже и глубже.
— Но у нас все в порядке, — возразил Келексел. — Этот твой аргумент к нам не применим.
— Если ты добился успеха в прошлом, это не доказывает, что тебе будет сопутствовать успех и в дальнейшем, — заметил Фурлоу. — Мы никогда не останавливаемся на достигнутом. Мы начинаем использовать открытия в других областях. Каждым своим словом об устройстве общества Чемов ты выдаешь себя. Ты чувствуешь себя пойманным в ловушку. Ты подсознательно понимаешь, что ты находишься в замкнутой системе, откуда невозможно сбежать, разорвать этот бесконечный круг… до тех пор, пока не погибнешь.
— Мы не погибаем.
— Тогда почему ты пришел ко мне?
— Я… я…
— Люди, которые существуют в замкнутой системе, подобны крутящейся в колесе белке, — произнес Фурлоу. — Они следуют за своим вождем, всегда по его липкому следу. Однако вождь, ведущий их, пристраивается в затылок к последнему — и вот уже все в ловушке. След становится все отчетливее и отчетливее, пока вы продолжаете протаптывать одну и ту же тропу. И это служит для вас указанием, что вы на верном пути! Вы же живете вечно! Вы же бессмертны!
— Да!
Фурлоу понизил голос, заметив, что Келексел следит за каждым его словом.
— И тропа ваша кажется вам прямой, — продолжил Фурлоу. — Но вы видите впереди себя лишь небольшой отрезок пути, вы не замечаете, когда она начинает сворачивать. Вам она по-прежнему кажется прямой.
— Какая мудрость! — со смешком заметил Келексел. — Но она не спасла твоего драгоценного безумца, твоего Джо Мерфи!
Фурлоу судорожно сглотнул. «Почему я спорю с этим существом? — задал он себе вопрос. — Какую кнопку он нажал, чтобы заставить меня это делать?»
— Ведь это так? — но отставал от него Келексел, используя этот момент потрясения.
Фурлоу вздохнул.
— Еще один порочный круг, — сказал он. — Мы все еще метафорически сжигаем евреев за то, что они разносят чуму. В каждом из нас сидит Каин и Авель. Мы бросаем камни в Мерфи, потому что он та часть нас, которую мы отталкиваем от себя. Он больше Каин, чем Авель.
— У вас зачаточные понятия о добре и зле, — заметил Келексел. — Было ли злом… уничтожить этого Мерфи?
«О Господи! — мысленно воскликнул Фурлоу. — Добро и зло! Поступки и последствия!»
— Это вопрос не только категорий добра и зла! — заметил он. — Это реакция из самой глубины сознания. Это похоже… На прилив… или ураган. Это происходит… когда это происходит!
Келексел оглядел простую комнату, заметив кровать, предметы на туалетном столике… фотографию Рут! «Как смеет он хранить память о ней! Но разве есть у кого-нибудь больше права на это, чем у него?» Внезапно эта комната показалась ему ужасной, чуждой, отвратительной. Ему захотелось убраться куда-нибудь подальше отсюда. Но куда?
— Ты пришел ко мне в поисках лучшей философии, — сказал Фурлоу, — не понимая, что все подобные философские системы — лишь дорога для слепцов, маленькие ходы, прогрызенные червями в древней глыбе.
— Но ведь ты… ты…
— Кто лучше может знать о таких ходах, чем сами черви? — спросил Фурлоу.
Келексел облизнул губы.
— Где-то же должно быть совершенство, — прошептал он.
— Должно ли? Что это будет? Поставьте задачу создания совершенной психологии, и отдельная личность привнесет совершенство в такую систему. Вы можете бродить целую вечность по бесконечному совершенному кругу, пока однажды не поймете, к своему великому ужасу, что круг не совершенен! Он имеет конец!
Келексел вдруг услышал, как в комнате тикают часы.
— Вымирание, — произнес Фурлоу. — Вот здесь и лежит предел вашего совершенства, обманчивость вашего рая. Когда ваша совершенная психология излечивает совершенного человека, она все равно оставляет его внутри совершенного замкнутого круга… одинокого. — Он кивнул. — И перепуганного. — Фурлоу внимательно посмотрел на Келексела, замечая, что пришелец дрожит. — Ты пришел сюда, потому что тебя притягивает предмет, который вселяет в тебя ужас. Ты надеялся, что я могу дать тебе некую панацей, какой-нибудь примитивный совет.
— Да, — согласился Келексел. — Но как ты можешь мне помочь? — Он прищурился. — Ты… — Он обвел рукой всю комнату, не в силах подобрать нужных слов, чтобы выразить всю убогость существования туземца.
— Ты помог мне принять важное решение, и я за это тебе благодарен, — сказал Фурлоу. — Раз уж я живу здесь, на Земле, я намерен наслаждаться жизнью по собственному разумению. Если же я живу лишь для того, чтобы удовлетворять прихоти какого-нибудь сверхсущества, желающего видеть мое унижение я не доставлю ему этого удовольствия.
— Есть ли такое сверхсущество? — прошептал Келексел. Осталось ли оно после… после…
— Со всем своим достоинством, которое мне удалось собрать, я выяснил это… для себя, — произнес Фурлоу. — Таков мой выбор, мое решение. Я думаю, это правильный выбор, и я проживу все время, отпущенное мне. И я не думаю, что ты будешь чувствовать себя в покое, пока сам не сделаешь свой выбор.
Келексел посмотрел на свои руки, потемневшие ногти, сморщившуюся кожу.
— Я живу, — сказал он. — Пока еще я живу.
— Но ты еще не осознал, что жизнь — промежуток между двумя стадиями, — с упреком заметил Фурлоу.
— Промежуток?
Фурлоу кивнул. Сейчас он говорил и действовал, повинуясь инстинктам, начав сражаться с некоей опасностью, которую еще не до конца понимал.
— Жизнь в движении, — сказал он, — и существует только одна великая игра — сама жизнь. Только идиот не может понять, что осужденный на смерть не умирает дважды.
— Но мы не умираем, — повторил Келексел с мольбой в голосе. — Мы никогда… — Он умолк, начав раскачивать головой из стороны в сторону, как больное животное.
— И все же существует скала, по которой вы карабкаетесь, — сказал Фурлоу. — И никогда не забывай о бездне, которая влечет тебя.
Келексел закрыл руками лицо. Каким-то загадочным, хоть и примитивным образом этот знахарь попал в самую точку. Колеблющаяся тень за спиной Келексела заставила Фурлоу резко поднять глаза, и он в шоке увидел Рут, держащуюся за дверь. Она бросила взгляд мимо Фурлоу на Келексела.
— Рут, — прошептал Фурлоу.
Ее рыжие волосы были собраны на затылке, перевязаны сверкающими зелеными бусами. На ней был длинный зеленый халат, подпоясанный золотистой цепочкой с драгоценными камнями. Фурлоу испугал этот ее странный вид. Он заметил выпуклость на ее животе под поясом с драгоценными камнями и понял, что она беременна.
— Рут, — позвал он, теперь уже громче.
Она не замечала его, в ярости уставясь в спину Келексела.
— Я хочу, чтобы ты умер, — прошептала она. — О, как же я хочу этого. Пожалуйста, умри, Келексел. Сделай это ради меня. Умри!
Келексел убрал руки от лица и повернулся со спокойным величием. Вот и она наконец появилась, когда полностью пришла в себя, свободная от воздействия Манипулятора. И какова же ее реакция? Неужели она не притворяется? Пришелец ощущал бег Времени — на безумной для Чемов скорости; казалось, вся его предыдущая жизнь была просто как один удар сердца. Она хочет, чтобы он умер. Во рту Келексела появился горький привкус. Смерти его, Чема, который из всех туземок выбрал одну ее!
Но он не забыл о том, что собирался выполнить. Это еще можно сделать, но полного триумфа уже не будет. По крайней мере, в глазах Рут. Он поднял руку, чтобы подозвать ее, потом опустил. Какой в этом смысл? Он видел отвращение в ее глазах. И это было самым главным.
— Пожалуйста, умри! — прошипела она.
Фурлоу с потемневшим от гнева лицом пошел к нему.
— Что ты сделал с ней? — потребовал он ответа.
— Стой, где стоишь! — сказал Келексел, направив ладонь в сторону Фурлоу.
— Энди! Остановись! — крикнула Рут.
Он подчинился. В голосе ее было столько ужаса!
Рут дотронулась до живота.
— Вот что он сделал, — хрипло сказала она. — И он убил мою мать и отца, уничтожил твою репутацию и…
— Без насилия, пожалуйста, — произнес Келексел. — Это бесполезно со мной. Я по-прежнему могу уничтожить вас обоих.
— Да, Энди, — прошептала Рут.
Келексел сфокусировал свой взгляд на выпирающем животе Рут. Какой странный способ производить потомство.
— Ты ведь не хочешь, чтобы я уничтожил твоего дружка? — спросил он.
Она молча покачала головой. Господи! Что собирается сделать этот спятивший маленький уродец? В его глазах застыло приводящее в ужас выражение собственного могущества.
Фурлоу внимательно посмотрел на Рут. Как странно она выглядит в этом зеленом экзотическом халате с огромными драгоценными камнями. И она беременна! От этого… этого…
— Как странно все это, — произнес вдруг Келексел. — Фраффин думает, что вы главный фактор в нашем развитии, что мы поднимаемся на новый уровень существования благодаря вам… возможно, к окончательному совершенству. Может, он прав больше, чем думает.
Келексел посмотрел на Фурлоу, когда тот отступил от него и направился к Рут.
Она оттолкнула его руку, когда он попытался обнять ее за плечи.
— Келексел, что ты собираешься делать? — спросила она. Ее голос слегка дрожал.
— То, что никогда раньше не делал ни один бессмертный Чем, — ответил Келексел. Он повернулся к ней спиной, подошел к кровати Фурлоу, потом замер в нерешительности на несколько секунд, после чего разгладил покрывало.
Увидев его у постели, Рут с ужасом подумала, что он собирается подвергнуть ее воздействию Манипулятора, принудить ее лечь с ним и заставить Энди смотреть за их любовной сценой. «О Господи! Только не это!»
Повернувшись к ним спиной, Келексел уселся на край кровати, положив руки рядом с собой. Постель была мягкой, покрывало теплым и пушистым, но от него несло потом туземца, и это показалось ему необычно эротическим.
— Что ты собираешься сделать? — прошептала Рут.
— Я хочу, чтобы вы оставались на своих местах, — ответил Келексел.
После этого он сосредоточился на работе своего сердца. «Это должно получиться, — подумал он. — Омоложение научило нас ощущать каждый нерв, каждый мускул тела. Это должно получиться!»
Сначала не было никакой реакции. Но вскоре он почувствовал, как замедляются удары сердца, очень незначительно, но замедляются. По мере того как он обретал контроль, промежутки между ударами росли. Он настроил работу своего сердца на ритм дыхания Рут: вдох — один удар, выдох — другой.
Но сердце вдруг пропустило один удар!
Келексела охватила паника. Он ослабил нажим, пытаясь вернуть сердце к нормальному ритму. «Нет! — подумал он. — Я ведь не этого хочу!» Но им уже завладела другая сила. Страх и ужас накатывались на него волнами. Что-то гигантское, всесокрушающее сдавило ему грудь. Он видел темную бездну, скалу, о которой говорил Фурлоу, себя, карабкающегося по ней, цепляющегося за любую выемку и пытающегося удержаться от падения в ужасную пропасть.
Откуда-то из тумана, который застилал ему глаза, донесся голос Рут:
— С ним что-то случилось!
Келексел вдруг понял, что упал на постель Фурлоу и лежит на спине. В спине появилась нестерпимая и непрекращающаяся боль. Он чувствовал работу сердца: удар — боль, удар — боль, удар — боль…
Он почувствовал, как медленно разжимаются его пальцы, которыми он цеплялся за поверхность скалы. Бездна зияла под ним. Он низвергся во тьму, переворачиваясь в полете, и ветер свистел в его ушах. Завывающий голос Рут долетел до него и затерялся в пустоте:
— О Господи! Он умер!
До Келексела донеслось последнее эхо небытия, и ему показалось, что он расслышал слова Фурлоу:
— Мания величия.
Фурлоу бросился к постели, попытался нащупать пульс у виска Келексела. Он не прощупывался. Кожа была сухой и гладкой, как поверхность металла. «Наверное, они не совсем такие, как мы, — подумал Фурлоу. — Нельзя ли прощупать пульс в каком-нибудь другом месте».
Он проверил правое запястье. Какая же вялая и пустая у него рука! И пульс по-прежнему не прощупывался.
— Он действительно умер? — прошептала Рут.
— Похоже на то. — Фурлоу выпустил безжизненную руку, потом посмотрел на Рут. — Ты приказала ему умереть, и он это сделал.
Странное чувство, похожее на угрызение совести, на несколько секунд охватило женщину. Она подумала об этом Чеме — бессмертном, о всей его бесконечной жизни, которая кончилась вот здесь. «Неужели я убила его?» — спросила она себя. И повторила этот вопрос вслух:
— Неужели я убила его?
Фурлоу посмотрел на лежащую неподвижно фигуру. Он вспомнил свой разговор с Келекселом, когда тот умолял его, первобытного «знахаря», дать ему какое-нибудь таинственное снадобье.
«Я не дал ему ничего», — подумал Фурлоу.
— Он сошел с ума, — прошептала Рут. — Они все сумасшедшие.
«Да, у этого существа свой особый случай сумасшествия, и очень опасный, — сказал себе Фурлоу. — Я сделал все правильно. Он мог убить нас».
— Все сумасшедшие? — удивился Фурлоу. Он вспомнил краткое описание Келекселом общества Чемов. «Значит, их очень много. Что же они сделают, если найдут двух туземцев рядом с мертвым Чемом?»
— Что мы будем теперь делать? — спросила Рут.
Фурлоу прочистил горло. Что она имеет в виду? Может, искусственное дыхание? Но он чувствовал, что это бесполезно. Чем сам захотел умереть. Он посмотрел на Рут как раз вовремя, чтобы заметить, что в комнате появились еще два Чема.
Не обращая на него внимания, они подошли к кровати, на которой лежало тело Келексела.
Фурлоу поразило ледяное выражение их лиц. Одна из фигур, одетая в зеленый плащ, была лысой, круглолицей женщиной, ее коренастое тело напоминало бочку. Она с осторожной уверенностью профессионала склонилась над Келекселом и попыталась прощупать пульс. У второго существа, одетого в черный плащ, были резкие черты лица, крючковатый нос. Кожа у обоих была странного серебристого оттенка.
Пока женщина обследовала Келексела, они не обмолвились ни словом.
Рут наблюдала за ними, словно пригвожденная к месту. Женщиной была Инвик, и Рут вспомнила ее встречу с врачом корабля, так запечатлевшуюся в ее памяти. Чема-мужчину она знала лишь по разговорам, которые вел Келексел из ее комнаты. Это был Режиссер Фраффин, и когда Келексел разговаривал с ним, его тон заметно менялся. Рут знала, что ей никогда не забыть это высокомерное лицо.
Инвик выпрямилась и сказала на языке корабля:
— Он сделал это. Да, точно, он сделал это. — Равнодушие и пустота слышались в ее голосе.
Эти звуки ничего не значили для Фурлоу, но он почувствовал ужас.
Рут же, научившаяся языку с помощью корабельных обучающих устройств, поняла эти слова так же ясно, как и английский, но скрытый смысл сказанного ускользал от нее.
Инвик повернулась и посмотрела на Фраффина. Они обменялись взглядами, наполненными горечью поражения. Они оба знали, что же в действительности здесь произошло. Фраффин вздохнул с содроганием. Паутина Тиггивоф донесла до него слабый сигнал о смерти Келексела, и в ту секунду, хоть на мгновение, случилось невозможное — разрушилось единение Чемов. Ощутив его смерть, он понял с ужасающей ясностью свою идентичность с умершим. И каждый Чем во вселенной ощутил то же, но Фраффин знал, что лишь немногие смогли разделить с ним это понимание идентичности.
Умирая, Келексел нанес ему поражение, Фраффин понял это, еще когда стремительно несся на летательном аппарате вместе с Инвик сюда, в эту точку поверхности планеты. Все небо над этим домом заполонили летательные аппараты, покинувшие корабль историй, но пилоты боялись подлететь поближе. Фраффин вдруг понял, что пилоты догадываются о смерти Келексела. Они знали, что Первородные не успокоятся, пока не установят, кто именно здесь умер. И ни одному Чему там, в их вселенной, не будет покоя, пока не разрешится эта загадка.
А здесь — здесь умер первый бессмертный Чем, первый за все то бесконечное Время. Эту планету вскоре наводнят фавориты Первородных, и все секреты корабля историй станут известны.
Первобытные Чемы! Известие о них потрясет всю вселенную Чемов. И невозможно предсказать, что же произойдет с этими существами.
— Что… убило его? — рискнула спросить Рут на языке корабля историй.
Инвик повернулась к ней с безразличным выражением на лице. «Бедная глупышка! Что может она знать о путях Чемов?»
— Он сам убил себя, — ответила Инвик тихим голосом. — Только так способны умереть Чемы.
— Что они говорят? — спросил Фурлоу. Ему показалось, что его голос прогрохотал в комнате.
— Что он убил себя, — ответила Рут.
«Он убил себя», — мысленно повторил Фраффин и посмотрел на Рут — прекрасное, чистое, экзотическое создание. Неожиданно он почувствовал связь с нею и всеми остальными ее соплеменниками. «Они не имеют никакого прошлого, кроме того, которое давал им я», — подумал он.
Неожиданно он ощутил тот же самый приносимый бризом запах горьковатой соли, который он вдыхал в Карфагене. Вся его жизнь, он чувствовал это, идентифицировалась в его сознании с Карфагеном.
«Первородные отправят его в изгнание, без каких-либо спутников. Лишение общения с другими Чемами — единственное наказание, которому подвергались Чемы, каким бы ни было их преступление».
«Сколько же времени я смогу выдержать это одиночество, прежде чем выберу тот же путь, что и Келексел?» — подумал он.
И снова он вдохнул этот соленый воздух, смешанный с пылью — запах Карфагена, сухой, зараженный, который совсем не приводил его в восхищение, как Като, — он помнил людей, ползавших по улицам погибающего города пораженных ужасом.
— Я же предупреждала, что все так и закончится, — произнесла Инвик.
Фраффин закрыл глаза, чтобы не видеть ее. В темных глубинах своего сознания он мог видеть свое будущее, одинокий дом, скрытый в палисаднике, дорогу в который другим закроет чувство стыда благодаря некоторым способностям своей крови, питавшей алчного оракула, сидевшего внутри него. Ему предоставят различные машины и устройства — чтобы сделать его жизнь комфортабельной и вечной — все, кроме общения с приятелями-Чемами или другими живыми существами.
Он мысленно представил, как ломается автоматический тостер, и ему приходится ремонтировать его. Его мысли прыгали, как камешек, отскакивающий от поверхности воды озера. Его воспоминания об этой планете не оставят его в покое. Ведь он — прыгающий камешек, в котором сконцентрировались целые эпохи. Он видит дерево, лицо… лишь на мгновение промелькнуло какое-то лицо, и вот уже его память воскресила фигуру дочери Каллима-Сина, выданную замуж (по указке Чемов) за Аменофиса III три тысячи пятьсот лет назад.
И еще: он помнит то, что некогда царь Кир предпочел археологию трону. Идиот!
Места: стена в грязной деревне, тянущаяся вдоль пустой дороги. Это местечко называлось Муквайяаром. Эта стена вызвала в памяти облик могущественного Ура, каким он запомнил его в их последнюю встречу… В его памяти живой, не мертвый, Тиглат-Пайлезер величественно проходил перед съемочной бригадой Чемов через Врата Иштара по Улице Процессий. В этом параде, не подвластном времени, он видел Сеннашериба, Шалмансера, Изем-Дагана, Синсарра-искуна, и все они танцевали под дудку Чемов.
Картины различных эпох и мест проносились сейчас в сознании Фраффина. На короткое время в его памяти вспыхнули картины Вавилона времен царя Линга, центра мировой торговли, существовавшего за две тысячи лет до того, как он начал создавать сюжет, который приводил в трепет Чемов, где героем был Иисус.
И в этот миг Фраффин понял, что его разум был единственным вместилищем для созданных им существ, единственным заповедником, где они сохранились — здесь хранились их желания, раздавались их голоса, он помнил их лица, все те расы, которые сгинули, не оставив и следа, кроме отдаленного неслышного шепота… и слез.
Мысли кружились в его голове. «Я смотрю на их жизнь их глазами!» — подумал Фраффин.
Воспоминания, связанные с Шебой, вернули его во времена и в город верблюдов, который смог противостоять легионам Аэлия Галла, но сейчас этот город также, как и Карфаген и он сам, был разрушен и остались лишь обвалившиеся стены, песок, молчаливые камни, ожидающие своего царя Кира, который откопает пустые черепа.
«Aurum et ferrum, — подумал он. — Золото и железо.
Интересно, откроется ли ему смысл бытия перед тем, как его поглотит темнота?
У меня не будет больше никаких дел, которыми я мог бы занять свой разум, — подумал он, — не будет ничего, что могло бы отвлечь меня от скуки».
