Глава 15
Когда Келексел вошел в личные апартаменты Режиссера корабля, Фраффин сидел за своим пультом управления. Комнату заливал яркий серебристый свет, горевший с максимальной интенсивностью. Поверхность пульта ярко сверкала. Фраффин был одет, как местный житель: черный костюм и белая рубашка. Золотистые пуговицы на манжетах отражали ослепительные лучи света прямо в глаза Келексела.
Приняв вид задумчивого превосходства, Фраффин, внутренне ликуя, подумал: «Этот несчастный болван Следователь! Он в моих руках, словно некая стрела, вставленная в натянутую тетиву, и осталось лишь выбрать мишень, в которую ее выпустить.
И я этот стрелок! — подумал Фраффин. — Он в моих руках, я держу его столь же крепко, как любого туземца, которого помещаю во всякие неприятные ситуации».
— Вы просили о встрече со мной? — спросил Фраффин. Он оставался сидеть, демонстрируя свое нерасположение к посетителю.
Келексел заметил это, но решил не обращать на это внимания. Поведение Фраффина было почти грубым. Наверное это потому, что он чувствует уверенность в своих силах. Но Первородные не посылают идиотов-Следователей, и Режиссер вскоре обнаружит это.
— Мне бы хотелось поговорить с вами о моей любимице, — начал Келексел, присаживаясь напротив Фраффина без какого-либо приглашения. Между ними оставалось огромное пустое пространство пульта управления. На его полированной поверхности можно было увидеть слабое отражение Фраффина.
— Что-то не в порядке с вашей любимицей? — поинтересовался Фраффин. Он улыбнулся про себя, вспомнив о последнем докладе, где описывались развлечения Келексела с его подружкой.
Следователь теперь был охвачен подозрениями — можно не сомневаться. Но уже слишком поздно… слишком поздно.
— Скорее всего, с ней-то все в порядке, — ответил Келексел. — Конечно, она просто восхищает меня. Но тут мне пришло в голову, что я на самом деле знаю слишком мало о туземцах, их корнях, так сказать.
— И вы пришли ко мне за этой информацией?
— Я был уверен, что вы захотите встретиться со мной, — заметил Келексел.
Он ждал, спросив себя: не изменит ли Режиссер свое поведение. Конечно, теперь пришла пора настоящей, открытой схватки.
Фраффин откинулся на спинку кресла, опустив веки, серебристо-голубоватые тени пролегли во впадинах лица. «Да, — кивнул он про себя, — сейчас мне предстоит занимательное состязание с этим идиотом, победа над ним будет некоторым развлечением для меня». В предвкушении этого Фраффин смаковал последние мгновения перед схваткой, мгновения откровения.
Положив руки на подлокотники кресла, Келексел отметил чистоту линий и мягкую теплоту материала. В комнате ощущался слабый мускусный аромат, экзотический, дразнящий, пришедший из другого мира… Наверное какая-то цветочная эссенция.
— Но вы ведь получаете удовольствие от своей любимицы? — спросил Фраффин.
— Она восхитительна, — сказал Келексел. — Интересно, а почему вы не экспортируете этих женщин. Почему?
— Итак, вы контактировали с одной из них, — произнес Фраффин, намеренно не замечая вопроса.
— Мне все же интересно, почему вы не экспортируете этих женщин, — повторил свой вопрос Келексел. — Мне это кажется весьма странным.
«О да, тебе это действительно кажется странным», — мысленно согласился с ним Фраффин. Неожиданно его стало охватывать растущее раздражение на Келексела. Он, очевидно, одурманен аборигенкой — ведь это его первая женщина здесь.
— Найдется много коллекционеров, которые с радостью заполучили бы одну из местных женщин в свою коллекцию, — сказал Келексел. — Из всех тех чудес, что вы собрали здесь…
— И вы думаете, что мне больше нечего делать, кроме как подбирать коллекцию туземок для моих знакомых? — резко бросил Фраффин и сам удивился прозвучавшей в его голосе страстности. «Неужели я завидую Келекселу?» — подумал он.
— Но чем же тогда вы здесь занимаетесь, как не извлечением выгоды? — спросил Келексел. Он чувствовал, как в нем растет гнев на Фраффина. Конечно, Режиссер знал, что перед ним сидит Следователь. Но в действиях Фраффина не было никаких признаков страха.
— Я коллекционирую слухи, — сказал Фраффин. — То, что я сам создаю кое-какие из этих слухов, в данный момент не имеет значения.
«Слухи?» — удивленно повторил про себя Келексел.
А Фраффин подумал: «Коллекционер древних слухов, точно!»
И понял в то же мгновение, что завидует Келекселу, завидует его первому контакту с туземной женщиной. Фраффин вспомнил былые дни, когда Чемы могли более свободно передвигаться по планете внизу, создавая механизмы существования его обитателей (правда, на это потребовалось много времени), подчиняя своей воле их вождей, ослепленных невежеством и высокомерием, взращивая смертоносные желания. Да-а, то были деньки!
Фраффин на несколько секунд оказался в плену собственных воспоминаний о временах, когда он жил среди туземцев, манипулировал ими, управлял, слушал их разговоры, узнавал из болтовни хихикающих римских мальчишек о вещах, о которых их родители не смели упоминать даже шепотом. В его памяти воскресла вилла, сверкающая в лучах солнца. Ведущая к ней каменная дорожка для прогулок, проложенная среди травы, деревьев, грядок с капризной форсифией. Туземцы и назвали это растение «капризная форсифия». Как же отчетливо стоит у него перед глазами картина молодого грушевого дерева рядом с дорожкой!
— Они умирают так скоро, — прошептал он.
Келексел поднес руку к лицу и сказал:
— Я думаю, у вас болезненная склонность ко всяким ужасам — смерти и насилию.
Хотя это не входило в намерения Фраффина, но он не смог удержаться и сказал, глядя на Келексела:
— Ты думаешь, что ненавидишь подобные вещи, а? Нет, это не так! Ты же говорил, что тебя привлекают многие вещи, вроде твоей красотки. Я слышал, тебе нравится одежда туземцев. — Фраффин прикоснулся к рукаву своего пиджака и провел по нему рукой. — Как же мало ты знаешь о себе, Келексел!
Лицо его собеседника потемнело от ярости. «Это уж слишком! Фраффин перешел все границы дозволенного!»
— Мы, Чемы, заперли двери для смерти и насилия, — прошептал Келексел. — Просмотр сцен с ними — всего лишь праздное времяпровождение.
— Болезненная склонность, говоришь? — произнес Фраффин. — Заперли двери для смерти? Ей никогда не подстеречь никого из нас, не так ли? — Он захихикал. — Но оно все еще остается, наше вечное искушение. И то, что я делаю здесь, привлекает ваше внимание…. да настолько, что вы пытаетесь любыми путями проникнуть сюда и разузнать о вещах, которые вызывают у вас такое отвращение. Я скажу тебе, чем я здесь занимаюсь: я создаю искушение, которое, возможно, затронет чувства моих приятелей Чемов.
Пока Фраффин говорил, его руки постоянно двигались, он резко размахивал ими, демонстрируя энергию своего вечно молодого энергичного тела… на тыльной стороне пальцев вились маленькие волосинки, тупые, плоские ногти матово блестели.
Келексел посмотрел на Режиссера, очарованный словами Фраффина. «Смерть — искушение? Конечно же, нет!» И все же в этой мысли чувствовалась холодная уверенность.
Глядя на руки Фраффина, Келексел подумал: «Рука не должна главенствовать над рассудком».
— Вы смеетесь, — произнес Келексел. — Я вам кажусь смешным.
— Вовсе не ты лично, — возразил Фраффин. — Меня забавляют все эти бедные существа из моего закрытого мира, делающие счастливыми тех из нас, кто не может слышать предупреждения относительного нашего собственного вечного существования. Ведь во всех этих предупреждениях есть одно исключение, верно? Это вы сами! Вот что я вижу и что забавляет меня. Вы смеетесь над ними в моих произведениях, но вы сами не знаете, почему вы смеетесь. Да-а, Келексел, именно здесь мы и прячем от самих себя понимание собственной бренности.
Ошеломленный Келексел воскликнул в ярости:
— Мы не умираем!
— Келексел, Келексел. Мы смертны. Любой из нас может умереть, если не будет проходить сеансов омоложения, а это и есть смерть. Он будет смертен.
Келексел сидел молча, глядя на Режиссера. «Да он просто сумасшедший!»
Что касается Фраффина, то первые секунды его сознание было потрясено всей огромностью этой мысли, но потом она ушла, уступив место гневу.
«Я разгневан и в то же время полон раскаяния, — подумал он. — Я принял мораль, которую никто из Чемов не способен пока что принять. Я виноват перед Келекселом и всеми остальными существами, которыми манипулировал, о чем они даже не догадывались. Внутри меня на месте отрезанной головы вырастало пятьдесят новых. Слухи? Коллекционер слухов? Просто я человек с чувствительными ушами, который еще способен слышать звук ножа, режущего хлеб на вилле, которой больше не существует».
Он вспомнил женщину: смуглую экзотическую хозяйку в его римском доме. Она была такого же, как и он, роста, малопривлекательной по местным стандартам, однако красивая на его взгляд — самая красивая из всех. Она родила ему восемь смертных детей, и их смешанная кровь растворилась в других потомках. Она постарела, ее лицо потеряло красоту… он вспомнил и это. Вспомнив ее увядшую наружность, он не мог не подумать обо всех проблемах и несчастиях, которые происходили из-за смешения их генов. Она дала ему то, что не могли дать другие — ощущение смерти, разделить которое он сумел, но вот принять ее — этого ему не было дано.
«Чего только Первородные не отдали бы, чтобы узнать об этом маленьком эпизоде», — подумал он.
— Вы говорите, как сумасшедший, — прошептал Келексел.
«Теперь мы начали открытую борьбу, верно? — подумал Фраффин. — Наверное, я слишком долго вожусь с этим болваном. Возможно, теперь я должен сообщить ему, в какой он ловушке». Однако и сам Фраффин ощущал, что пойман в ловушку собственного гнева. И ничего не мог с собой поделать.
— Сумасшедший? — переспросил он, язвительно усмехнувшись. — Ты говоришь, что мы бессмертны, мы — Чемы. Как достигается это наше бессмертие? Благодаря омоложению и только ему. Мы достигли точки равновесия, заморозили процесс старения нашего организма. На какой стадии своего развития мы застыли? Ответь мне, Чем Келексел?
— Стадии? — Келексел уставился на него. Слова Фраффина обжигали как горящие угли.
— Да, стадии! Достигли ли мы зрелости, прежде чем заморозили себя? Я думаю, что нет. Достижение зрелости означает цветение. Мы же отнюдь не расцвели, Келексел.
— Я не…
— Мы не создаем ничего прекрасного, где была бы доброта, нечто, составлявшее суть нас самих! Мы не цветем.
— У меня есть потомство!
Фраффин не смог сдержать смех. Насмеявшись вволю, он посмотрел в лицо Келексела, теперь уже открыто выражавшего свое раздражение, и сказал:
— Нерасцветший росток, постоянная незрелость, производящая постоянную незрелость — и вы бахвалитесь этим! Сколь же низменен, пуст и испуган ты, Келексел?
— А чего я должен бояться? — защищался Келексел. — Смерть не может коснуться меня. И вы тоже не можете прикоснуться!
— Но, может быть, изнутри? — заметил Фраффин. — Смерть не может подобраться к Чему, если она не сидит в нем самом. Мы — независимые индивидуалисты, бессмертные цитадели эгоизма. Взять штурмом нас не может ни одна сила — кроме той, что таится внутри нас самих. В каждом из нас таится семя нашего прошлого, семя, которое шепчет: помнишь? Помнишь то время, когда мы могли умереть?
Келексел вскочил и посмотрел на сидевшего Фраффина.
— Да вы действительно сумасшедший!
— Сядьте, посетитель, — сказал Фраффин. И удивился самому себе. «Зачем я вывел его из себя? Чтобы оправдать свои действия? Если так, значит я должен дать ему кое-что другое, что он смог бы использовать против меня, и мы были бы в более равных условиях в этой схватке».
Келексел уселся в кресло. Он напомнил себе, что Чемы, как правило, защищены от самых разнообразных форм безумия, впрочем, никто не знал, какие стрессы могли возникнуть у сотрудников станций на отдаленных планетах при контактах с существами чуждой расы. Психоз в результате скуки угрожал всем Чемам… Возможно, Фраффин поражен каким-нибудь родственным синдромом.
— Давайте поглядим, есть ли у вас совесть, — произнес Фраффин.
Это предложение прозвучало настолько неожиданно, что Келексел в ответ мог только вытаращить на него глаза. Однако внутри возникло неприятное ощущение пустоты, и Келексел почувствовал опасность в словах Фраффина.
— Какое зло может скрываться в этом? — спросил Фраффин.
Он повернулся. Один из членов его экипажа принес вазу с розами и поставил ее на шкафу за пультом управления. Фраффин посмотрел на розы. Они уже полностью распустились, ярко-красные лепестки напоминали гирлянды на алтаре Дианы. «В Шумерии, — подумал он, — никто уже не шутит. Мы больше не шутим, утрачивая мудрость Минервы».
— О чем вы говорите? — спросил Келексел.
Вместо ответа Фраффин надавил контрольную кнопку пульта управления. Загудев, его пространственный репродьюсер медленно направился по комнате к Фраффину, словно гигантский зверь, и остановился справа от него так, чтобы они оба могли видеть сцену, создаваемую им.
Келексел не сводил глаз с устройства, во рту у него все пересохло. Внезапно из фривольного средства для развлечения машина превратилась в чудовище, готовое, как ему казалось, в любой момент схватить его.
— Да уж, это ты неплохо придумал, когда дал своей любимице одну из этих машин, — заметил Фраффин. — Может, полюбопытствуем, что она сейчас смотрит?
— Какое это должно иметь к нам отношение? — спросил Келексел. Раздражение и неуверенность слышались в его голосе Он знал, что Фраффин тоже заметил это.
— Ну что, поглядим? — сказал Фраффин и медленно, почти с любовью сдвинул рычажки на пульте управления. На сцене возникла какая-то комната — длинная, узкая, с бежевыми оштукатуренными стенами, с размытым коричневым потолком. К дощатому столу, покрытому следами от потушенных сигарет, примыкал радиатор парового отопления, шипевший под красно-белыми занавесками.
За столом друг напротив друга сидели двое.
— Ага, — заметил Фраффин. — Слева от нас отец вашей любимицы, а справа — человек, за которого она вышла бы замуж, если бы мы не вмешались и не переправили ее вам.
— Глупые, никуда не годные туземцы, — фыркнул Келексел.
— Но она наблюдает за ними как раз в данный момент, — произнес Фраффин. — Именно это и показывает сейчас ее репродьюсер… которым ты так предусмотрительно ее снабдил.
— Она вполне счастлива здесь. Я нисколько в этом не сомневаюсь, — заметил Келексел.
— Почему бы тогда тебе не отказаться от применения манипулятора? — задал коварный вопрос Фраффин.
— Я так и сделаю, когда она будет полностью под контролем, — ответил Келексел. — Когда самка окончательно поймет, что мы способны дать ей, она будет служить Чему, испытывая не только удовлетворение, но и глубокую благодарность.
— Конечно, — согласился Фраффин. Он внимательно смотрел на профиль Энди Фурлоу. Тот что-то говорил, но Фраффин не включил звук. — Вот почему она и смотрит эту сцену из моего текущего произведения.
— А что такого интересного в этой сцене? — спросил Келексел. — Верно, ее потрясает ваше мастерство режиссера.
— Разумеется, — согласился Фраффин.
Келексел всмотрелся в туземца слева. Отец ее любимицы? Он отметил, что веки туземца опущены. Это существо с суровыми чертами напустило на себя таинственный вид. Абориген походил своими небольшими размерами на крупного Чема. Как может такое существо быть отцом изящной и грациозной его любимицы?
— Тот, за которого она хотела выйти замуж, — местный знахарь, — произнес Фраффин.
— Знахарь?
— Они предпочитают называть их психологами. Может, подслушаем их разговор?
— Как вы сами сказали: «Разве от этого может быть какой-нибудь вред?»
Фраффин переместил рычаг включения звука.
— Да, конечно.
— Наверное, это будет занимательно, — заметил Келексел, но в его голосе не было веселья. Почему ее любимица наблюдает за этими существами из своего прошлого? Ведь это может принести ей лишь одни страдания.
— Тс-с! — прошипел Фраффин.
— Что?
— Слушайте!
Фурлоу наклонился к столу, заваленному грудой бумаг. Звук едва можно было разобрать. В застоявшемся воздухе пахло пылью и еще какими-то незнакомыми ароматами, которые доносила до них чувствительная силовая паутина.
Гортанный голос Джо Мерфи громыхал со сцены:
— Удивлен, что вижу вас, Энди. Слышал, что у вас был приступ.
— Я провалялся всего один день, — ответил Фурлоу. — С каждым подобное может случиться.
Фраффин захихикал.
— Что-нибудь слышно о Рути? — спросил Мерфи.
— Нет.
— Ты потерял ее снова, вот и все. Хотя ведь я предупреждал тебя, чтобы ты позаботился о ней. Но, наверное, все женщины такие.
Фурлоу принялся регулировать свои очки, потом посмотрел прямо в глаза следивших за ним Чемов.
Келексел открыл от удивления рот.
— Ну, как тебе это нравится? — прошептал Фраффин.
— Иммунный! — прохрипел Келексел. И подумал: «Теперь Фраффин у меня на крючке! Позволить иммунному наблюдать за действиями съемочной группы!» Вслух же он задал вопрос:
— Это существо до сих пор живо?
— Мы недавно устроили ему небольшую демонстрацию нашего могущества, — сообщил Фраффин, — но я нахожу его слишком забавным, чтобы просто уничтожить его.
Мерфи прочистил горло, а Келексел откинулся на спинку креола и продолжал наблюдать и слушать. «Ну, давай, уничтожай себя, Фраффин», — подумал он.
— Здесь не заболеешь, — заметил Мерфи. — На тюремной диете можно лишь набрать вес. Меня удивляет то, как быстро я приспособился к этой монотонной жизни.
Фурлоу обратил свое внимание на бумаги перед собой.
Келексел вдруг поймал себя на том, что его захватила эта сцена. Впрочем, одна мысль еще грызла его: «Почему она наблюдает за этими существами из своего прошлого?»
— Похоже, все приходит в норму, верно? — спросил Фурлоу. Он положил перед Мерфи стопку карточек с какими-то узорами.
— Ну, только слишком уж долго тянется эта тягомотина, — пожаловался Мерфи. — Никакой спешки. — Он пытался не смотреть на эти карточки.
— И вы думаете, что тюремные власти согласны с вами?
Фраффин принялся нажимать кнопки и дергать рычажки на пульте управления репродьюсером. Точка обзора резко сместилась. Теперь оба аборигена были видны в профиль, их изображения увеличились (Келексел вдруг испытал странное, жутковатое чувство, что его самого переместили вплотную к туземцам).
— В этот раз работать с карточками мы будем несколько по-другому, — сказал Фурлоу. — Вы так часто проходили этот тест, что мне хочется изменить методику.
Сгорбившийся Мерфи бросил на него резкий, настороженный взгляд, однако его голос прозвучал с открытой дружелюбностью:
— Все, как вы скажете, док.
— Я сяду здесь, напротив вас, — сказал Фурлоу. — Это не совсем обычно, но в этой ситуации много неординарных вещей.
— Вы имеете в виду, что знаете меня и все такое?
— Да. — Фурлоу положил секундомер рядом с собой на стол. — Я изменил обычный порядок в стопке.
Секундомер неожиданно привлек внимание Мерфи. Он внимательно смотрел на него. Его толстые предплечья слегка задрожали. С видимым усилием он заставил себя улыбнуться, выказывая на своем лице готовность к сотрудничеству.
— В последний раз вы сидели сзади, — сказал он. — Также делал и доктор Уили.
— Я знаю, — ответил Фурлоу и продолжил проверку правильности расположения карточек в стопке.
Келексел подпрыгнул на месте, когда Фраффин дотронулся до его руки. Он посмотрел вверх и увидел, что Режиссер наклонился вперед к нему через пульт управления.
— Этот Фурлоу великолепен, — прошептал Фраффин. — Внимательно наблюдайте за ним. Обратите внимание, что он внес изменение в тест. Для этого нужно проанализировать результаты теста, повторенного несколько раз за короткий период. Все равно, что подвергнуться опасности несколько раз, прежде чем научишься избегать ее.
Келексел уловил двусмысленность в словах Фраффина и с улыбкой наблюдал, как Режиссер снова сел на прежнее место. Но потом Келекселом овладело чувство беспокойства. Он переключил все свое внимание на сцену репродьюсера. Что же такого важного в этой сцене признание вины? Совесть? Он внимательно следил за Фурлоу, задавая себе вопрос, вернется ли Рут к этому существу, если ее отпустят с корабля. Неужели она способна на это после общения с Чемом?
Келексел почувствовал укол ревности. Он откинулся на спинку кресла, помрачнев.
Фурлоу, похоже, уже демонстрировал, что готов начать тестирование. Он достал первую карточку, взял секундомер и включил его.
Мерфи внимательно посмотрел на эту первую карточку и прикусил губу. Потом сказал:
— Случилась автомобильная авария. Двое человек погибли. Их тела возле дороги. В наши дни аварии довольно часты. Люди просто не умеют быстро водить машины.
— Вы выделяете какую-то часть рисунка или же вся карточка дает вам эту картину? — спросил Фурлоу.
Мерфи прищурился.
— Вот этот маленький кусочек. — Он перевернул карточку и взял следующую. — Это завещание или акт о передаче собственности, но кто-то уронил его в воду, и написанное расплылось. Поэтому его нельзя прочитать.
— Завещание? А есть предположение, чье?
Мерфи показал на карточку.
— Вы знаете, когда папаша умер, завещание так и не смогли найти. А оно было, мы все знали это, но дядя Амос смотался с большей частью наследства папаши. Вот так я научился быть бережливым с бумагами. Нужно быть бережливым с важными бумагами.
— А ваш отец был столь же бережлив?
— Па? Черт побери, нет!
Фурлоу, похоже, уловил что-то в тоне Мерфи. Он спросил:
— Вы и ваш отец когда-нибудь дрались?
— Цапались иногда, вот и все.
— Вы имеете в виду, ссорились.
— Ага. Он всегда заставлял меня оставаться с мулами и повозкой.
Фурлоу сидел — ожидающий, наблюдающий, изучающий.
Ухмылка Мерфи больше напоминала оскал мертвеца.
— Это старая поговорка нашей семьи.
Неожиданно он резким движением положил карточку на стол и взял третью. Потом по-петушиному склонил голову набок.
— Шкура выхухоли, растянутая для просушки. Мальчишкой я получал за нее одиннадцать центов.
Фурлоу сказал:
— Попробуйте найти еще какую-нибудь ассоциацию. Посмотрим, сможете ли вы обнаружить еще что-нибудь на этой карточке.
Мерфи бросил быстрый взгляд на Фурлоу, потом перевел обратно на карточку. Было заметно, как он напрягся. Наступила тишина.
Наблюдая за этой сценой, Келекселу вдруг показалось, что Фурлоу обращается через Мерфи к публике пространственного репродьюсера. Словно он сам сейчас пациент этого знахаря. Логикой Келексел сознавал, что это сцена осталась в прошлом и это запись. Однако он чувствовал себя так, словно вернулся назад во времени и непосредственно присутствует при происходящем.
И снова Мерфи посмотрел на Фурлоу.
— Это может быть мертвая летучая мышь, — сказал он. — Кто-то, наверное, подстрелил ее.
— Да? А зачем кому-либо делать это?
— Потому что они грязные!
Мерфи положил карточку на стол и отпихнул ее подальше от себя. Он выглядел затравленным. Он не спеша потянулся за следующей карточкой, взял ее так, словно боялся того, что увидит на ней.
Фурлоу посмотрел на секундомер, потом перевел внимание на Мерфи.
Тот внимательно разглядывал карточку в своей руке. Несколько раз, казалось, он порывался что-то сказать, но всякий раз его охватывали сомнения, и он продолжал молчать. Наконец он сказал:
— Ракеты, которые запускаются четвертого июля для фейерверка в небо. Чертовски опасные штуки.
— Они взрываются? — спросил Фурлоу.
Мерфи разглядывал карточку.
— Да, такие взрываются и рассыпаются звездами. От таких может начаться пожар.
— Вы видели когда-нибудь, чтобы так начинался пожар?
— Я слышал об этом.
— Где?
— Во многих местах! Каждый год предупреждают людей об этих проклятых штуках. Вы что, не читаете газет?
Фурлоу сделал пометку в своем блокноте.
Мерфи торжествующе смотрел на него несколько секунд, потом взял следующую карточку.
— На этой карточке план одного муравейника, который потравили и срезали верхушку специально для того, чтобы сделать этот план прорытых ходов.
Фурлоу откинулся на спинку стула и сосредоточился на лице Мерфи.
— Зачем кому-то делать такой план?
— Чтобы посмотреть, как муравьи роют свои ходы. Когда я был мальчишкой, я однажды упал в муравейник. И они покусали меня, боль была обжигающей. Ма наложила содовую повязку на места укусов. Па облил муравейник керосином и поднес спичку. О, как они забегали! А Па принялся давить их.
Нехотя Мерфи положил на стол эту карточку и взял следующую. Он посмотрел на Фурлоу, который сделал новую пометку в блокноте и перевел взгляд на карточку. В комнате повисла напряженная тишина.
Глядя на карточку в руке Мерфи, Келексел вспомнил о целом флоте летательных аппаратов Чемов, проносящихся в вечернем небе из ниоткуда в никуда. Ему вдруг с ужасом пришла в голову мысль, что Фурлоу может сказать это.
Мерфи вытянул руку с карточкой и прищурил глаза.
— Вот здесь, наверху, слева, может быть та гора в Швейцарии, с которой люди постоянно срываются и разбиваются насмерть.
— Маттерхорн?
— Да.
— А что вам напоминает другие части карточки?
Мерфи бросил карточку на стол.
— Ничего.
Фурлоу сделал очередную пометку в блокноте и посмотрел на Мерфи, который внимательно уже разглядывал следующую карточку.
— Сколько раз я видел эту карточку, — произнес Мерфи, — никогда не замечал этого места вверху. — Он показал пальцем. — Вот здесь. Это кораблекрушение, и из воды торчат спасательные шлюпки. А эти маленькие точки — утонувшие люди.
Фурлоу проглотил комок в горле. Казалось, он решал, сделать ли ему замечание. Неожиданно он наклонился вперед и спросил:
— Кто-нибудь уцелел?
Печаль появилась на лице Мерфи.
— Нет, — со вздохом ответил он. — Слишком быстро все случилось. Вы знаете, мой дядя Ал умер в год, когда затонул «Титаник».
— Он что, был на борту «Титаника»?
— Нет. Просто именно благодаря таким катастрофам я запоминаю даты. Помогает вспомнить год. Как тогда, когда сгорел «Цеппеллин» — в тот год я перевел свою компанию в новое здание.
Мерфи перешел к следующей карточке и улыбнулся.
— А это совсем простая. Грибовидное облако от взрыва атомной бомбы.
Фурлоу облизнул губы.
— Вся карточка?
— Нет, только вот здесь, сбоку, в этом белом месте. — Он показал. — Это… похоже на фотографию взрыва.
Короткая рука Мерфи скользнула по столу к следующей карточке. Он поднес ее к лицу и, прищурившись, задумчиво посмотрел на нее. В комнате наступила тишина.
Келексел бросил взгляд на Фраффина и увидел, что Режиссер смотрит в свою очередь на него.
— Какая цель во всем этом? — произнес Келексел.
— Говорите шепотом, — сказал Фраффин. — Вы ведь не хотите, чтобы Фурлоу услышал вас?
— Что?
— У этих знахарей странные способности, — пояснил Фраффин. — Они могут проникать сквозь время.
— Чепуха! — отмахнулся Келексел. — Мумбо-Юмбо. Этот тест не имеет никакого смысла. Ответы туземца совершенно логичны. Я бы сам мог ответить примерно так же.
— В самом деле? — спросил Фраффин.
Келексел ничего не ответил, возвращая все свое внимание к сцене репродьюсера. Мерфи осторожно смотрел на Фурлоу.
— Вот это место посередине, похоже лесной пожар, — произнес Мерфи и посмотрел на Фурлоу.
— А вы видели когда-нибудь лесной пожар?
— Только место, где он был. Там воняло мертвыми обгоревшими коровами. Когда сгорело одно ранчо в Сиусло.
Фурлоу что-то написал в своем блокноте.
Мерфи внимательно посмотрел на него, проглотил слюну и взял последнюю карточку. Глядя на нее, он сделал резкий полный выдох, словно его ударили в живот.
Фурлоу тут же посмотрел на него.
На лице Мерфи появилось смущение. Он съежился на своем, стуле, а потом произнес:
— Это одна из постоянных карточек?
— Да.
— Что-то я не могу ее припомнить.
— О, вы что, помните все остальные карточки?
— Да вроде бы.
— А как с этой карточкой?
— Мне кажется, она новая.
— Нет. Это карточка из обычного набора.
Мерфи перевел свой тяжелый взгляд на психолога и сказал:
— У меня было право убить ее, док. Не будем забывать об этом. У меня было право. Муж должен защищать свой дом.
Фурлоу сидел молча и ожидал продолжения.
Мерфи снова вернул свое внимание к карточке.
— Свалка, — неуверенно произнес он. — Это напоминает мне свалку.
Фурлоу по-прежнему ничего не говорил.
— Покореженные автомобили, старые паровые котлы или что-то в этом роде, — продолжал Мерфи. Он отбросил карточку в сторону и откинулся на спинку кресла с выражением осторожного ожидания на лице.
Фурлоу глубоко вздохнул, собрал карточки и исписанные листки, бросил их в портфель, который поднял с пола. Потом медленно повернулся и посмотрел прямо в камеру репродьюсера.
Келексел почувствовал беспокойство, когда Фурлоу взглянул прямо ему в глаза.
— Скажите мне, Джо, — начал Фурлоу, — что вы видите там? — Он указал на наблюдателей-Чемов.
— Гм-м! Где?
— Вон там. — Фурлоу показал рукой.
Теперь и Мерфи глядел на наблюдавших за ними Чемов.
— Какое-то облако пыли или дыма, — ответил он. — Здесь, в камерах и в самой тюрьме плохо, следят за чистотой.
— Но что вы видите в этой пыли и дыму? — не отставал от старика Фурлоу. Он опустил руку.
Мерфи прищурился, склонил голову набок.
— Да, возможно, там что-то, вроде множества небольших по размерам лиц… детских лиц, похожих на херувимов или… нет, больше похожих на чертенят, каких рисуют на картинах преисподней.
Фурлоу повернулся спиной к заключенному.
— Чертенята из преисподней, — пробормотал он. — Как точно сказано!
На корабле историй Фраффин хлопнул по кнопке выключения репродьюсера. Сцена исчезла.
Келексел прищурился, повернулся, чтобы с удивлением увидеть хихикающего Фраффина.
— Чертенята из преисподней! — повторил Фраффин. — О, как прелестно! Да, это действительно прелестно!
— Вы умышленно позволяете иммунному наблюдать за нами и фиксировать наши действия, — сказал Келексел. — Я не вижу ничего прелестного во всем этом!
— Что вы думаете о Мерфи? — спросил Фраффин.
— Он выглядит таким же нормальным, как и я сам.
И вновь Режиссер захохотал. Он покачал головой, потом протер глаза и сказал:
— Я создал Мерфи, Келексел. Это мое создание. Я очень тщательно лепил его, разумеется, с самого детства. Разве он не восхитителен? Чертенята из преисподней!
— Он тоже иммунный?
— Боги Сохранения, конечно же, нет!
Келексел внимательно посмотрел на Режиссера. Разумеется, к этому времени Фраффин разобрался, кто он такой на самом деле. Почему же он выдает себя, демонстрируя иммунного перед Следователем Первородных? Но был ли это знахарь? Может, у этих аборигенов есть эти загадочные могущество и способности, которые Фраффин использует?
— Я не понимаю мотивов ваших поступков, Фраффин, — признался Келексел.
— Да, это заметно, — сказал Режиссер. — А как с Фурлоу? Неужели у вас совсем не возникает чувства вины, когда вы наблюдаете за существом, у которого похитили его самку?
— Знахарь?.. Иммунный? Его необходимо ликвидировать. Как могу я что-нибудь похитить у него? Чемам принадлежит право брать все, что им захочется, с низших уровней.
— Но ведь… Фурлоу почти человек, или вы так не думаете?
— Чепуха!
— Нет, нет, Келексел. У него большие способности. Он сверхчеловек. Неужели вы не поняли это по тому, как он искусно провел беседу с Мерфи, разоблачая его сумасшествие?
— С чего вы взяли, что этот туземец сумасшедший?
— Но он действительно сумасшедший, Келексел. Таким создал его я.
— Я… не верю вам.
— Терпение и учтивость, — произнес Фраффин. — Что бы вы сказали, если я сообщил вам, что могу показать еще много чего о Фурлоу, но вы его при этом совсем не увидите?
Келексел выпрямился на стуле. Он насторожился, словно все его предыдущие страхи вернулись к нему усиленными. Фрагменты сцены, только что показанной ему Фраффином, вихрем проносились в его голове, то сцепляясь, то снова разлетаясь, и смысл их все время менялся и искажался. Сумасшедший? А как же Рут, его любимица? Она ведь тоже наблюдала за этой сценой, наверное, продолжает и сейчас следить за ней. Почему ей захотелось смотреть такую… мучительную сцену? Ведь она должна была причинять ей боль. Должна. Впервые за все время Келексел почувствовал, что разделяет чувства другого существа. Он пытался прогнать это чувство. Она ведь аборигенка, из низшего уровня. Он посмотрел на Фраффина, не сводившего с него взгляд. Казалось, словно они поменялись местами с теми двумя туземцами, за которыми они только что наблюдали: теперь роль Фурлоу исполнял Фраффин, а он, Келексел, стал Мерфи.
«Какое же могущество он получает от этих аборигенов? — подумал Келексел. — Может, благодаря этому он способен видеть меня насквозь, читать мои мысли? Но ведь я не сумасшедший… я не насильник».
— Что за парадокс вы мне предлагаете? — спросил требовательно Келексел. И с гордостью отметил, что его голос оставался ровным и спокойным.
«Осторожно, осторожно, — подумал Фраффин. — Он уже на крючке, но не следует допускать, чтобы борьба с ним затягивалась».
— Забавная это вещь все-таки, — произнес Фраффин, — наблюдать за другими существами. — Он махнул в сторону сцены репродьюсера и стал нажимать кнопки.
Келексел неохотно повернулся и посмотрел на возникшую проекцию сцены — та же самая обшарпанная комната, то же открытое окно с красно-белыми занавесками, шипящий радиатор. Мерфи в том же положении сидел у стола, покрытого глубокими царапинами. Картина, идентичная той, что они видели прежде, только позади Мерфи, спиной к наблюдателям, сидел другой туземец, положив на колени картонную папку с зажимами и несколько листов бумаги.
Как и у Мерфи, фигура нового человека была коренастой. Когда он повернул голову, то по изгибу его щек можно было сделать предположение, что у него раздражительный характер. Затылок был аккуратно подстрижен.
Разбросанные в беспорядке листочки лежали на столе перед Мерфи. Он постукивал пальцем по обратной стороне одного из них.
Оглядев всю эту сцену, Келексел заметил небольшую перемену в Мерфи. Похоже, он стал более спокойным, более расслабился, обрел большую уверенность в себе.
Фраффин прокашлялся и сказал:
— Этот туземец, пишущий в своем блокноте, еще один знахарь, доктор Уили, товарищ Фурлоу по работе. Он только что закончил проведение того же самого теста с Мерфи. Повнимательнее понаблюдайте за ним.
— Почему? — поинтересовался Келексел. Повторение этого туземного обряда уже начало надоедать ему.
— Просто понаблюдайте, — повторил Фраффин.
Неожиданно Мерфи поднял карточку, по которой постукивал, посмотрел на нее и отбросил в сторону.
Уили повернулся, поднял голову, показав округлое лицо, две пуговицы голубых глаз, большой мясистый нос и тонкий рот. Весь его вид излучал самодовольство, словно он был источником света, заливавшим все вокруг, но в этом самодовольстве скрывалось какое-то коварство.
— Эта карточка, — сказал он раздраженным тоном. — Почему вы снова посмотрели на эту карточку?
— Я… ну, просто захотелось еще раз взглянуть, — ответил Мерфи и наклонил голову.
— Вы увидели в ней что-то новое?
— Я всегда видел на ней шкуру животного.
Уили уставился в затылок Мерфи с ликующим видом.
— Шкура животного, вроде тех, каких вы добывали, когда были мальчишкой?
— Я зарабатывал много денег на этих шкурах. У меня всегда на деньги был наметанный глаз.
Уили дернул головой вверх-вниз, несколько удивленный, похоже, воротник рубашки был ему слишком тесен.
— Не хотелось бы вам еще раз взглянуть и на остальные карточки?
Мерфи облизнул губы.
— Думаю, что нет.
— Любопытно, — пробормотал Уили.
Мерфи слегка повернулся и сказал, не глядя на психиатра:
— Док, может быть, вы скажете мне кое-что.
— Что?
— Со мной уже проводил этот тест один из ваших коллег, вы его знаете — доктор Фурлоу. Что показали результаты?
Что-то неприятное и хищное появилось в выражении лица Уили.
— А разве Фурлоу не говорил вам?
— Нет. Я считаю, что вы парень что надо и лучше войдете в мое положение.
Уили посмотрел на бумаги, лежавшие на его коленях, и принялся с отсутствующим видом покачивать карандашом, а потом подчеркивать все заглавные «О» в напечатанном тексте.
— Фурлоу не имеет медицинской степени.
— Да, но что же показал тот тест?
Уили закончил свою работу, потом откинулся на спинку стула и окинул бумаги взглядом.
— Понадобится некоторое время, чтобы обработать все данные, — сказал он, — но я рискну предположить, что вы такой же нормальный человек, как и любой другой.
— Это означает, что я в здравом уме? — спросил Мерфи. Он посмотрел на стол, затаив дыхание в ожидании ответа.
— Настолько же, насколько и я сам, — подтвердил Уили.
Мерфи глубоко вздохнул. Он улыбнулся и покосился на карточки с точками.
— Спасибо, док!
Показ эпизода неожиданно прервался.
Келексел покачал головой и посмотрел на Фраффина, который выключил репродьюсер. Режиссер улыбнулся ему.
— Видите, — начал Фраффин. — Кое-кто, как и вы, согласен с вашей точкой зрения, считает, что Мерфи в здравом уме.
— Но вы же сказали, что покажете мне Фурлоу.
— Я это и сделал!
— Не понимаю.
— Неужели вы не заметили, с каким отвращением этот знахарь заполнял свои бумаги? Разве Фурлоу делал что-нибудь подобное?
— Нет, но…
— И неужели вы не заметили, что этот знахарь просто-таки наслаждался чувством страха Мерфи?
— Но ведь страх может время от времени забавлять.
— Как и боль, и насилие? — спросил Фраффин.
— Конечно, если ими правильно управлять.
«И мне тоже доставляет удовольствие переживаемые ими страхи, — подумал Келексел. — Неужели в этом и состоит идея этого спятившего Режиссера? Неужели он пытается поставить меня на одну доску с этими… созданиями? Любому Чему нравятся подобные вещи!»
— У этих туземцев странные представления, — продолжал Фраффин, — они считают, что любые действия, которые разрушают жизнь — разрушают любую жизнь — это болезнь.
— Но ведь это целиком зависит от того, какая именно форма жизни уничтожается, — возразил Келексел. — Конечно, даже эти ваши туземцы не стали бы колебаться, уничтожая… э-э… червя!
Фраффин лишь пристально посмотрел на него.
— Ну? — потребовал ответа Келексел.
Но Фраффин по-прежнему лишь пристально смотрел на него.
Келексел почувствовал, что его охватывает ярость. Он с гневом воззрился на Фраффина.
— Это всего лишь идея, которой можно забавляться, — сказал наконец Фраффин. — Ведь идеи — это наши игрушки, которыми мы забавляемся, разве не так?
— Безумная идея, — проворчал Келексел.
В это мгновение он вспомнил, что пришел сюда, чтобы ликвидировать опасность, угрожавшую кораблю историй со стороны спятившего Режиссера. И этот человек сам открыл сущность своего преступления! И если об этом станет известно, то тогда… Келексел сидел, внимательно глядя на Фраффина, чувствуя, как в нем нарастает праведный гнев, он наслаждался этими мгновениями перед наступлением разоблачения и мыслями о том, что преступник будет подвергнут вечному всеобщему отчуждению. Фраффин должен быть отправлен в безграничную темноту вечной скуки! Пусть этот безумец узнает, что на самом деле означает вечность!
Эта мысль на мгновение задержалась в сознании Келексела. Он никогда не рассматривал вечность с такой точки зрения. Вечность. «Что же на самом деле она означает?» — задал он самому себе этот вопрос.
Он попытался представить себя в изоляции от всех, предоставленный самому себе в бесконечно текущем времени. Его сознание поторопилось отбросить эту мысль, и ему стало жаль Фраффина из-за того, что с ним произойдет.
— А теперь, — произнес Фраффин, — вот он, решающий момент!
«Он что, умышленно злит меня, чтобы я донес на него? — подумал Келексел. — Но как такое возможно!»
— Мне приятно сообщить вам, — начал Фраффин, — что у вас будет еще один потомок.
Ошеломленный этим известием, Келексел лишь сидел и не отрывал от Режиссера взгляда. Он пытался что-то сказать, но не мог. Наконец, собравшись с силами, он проскрежетал:
— Но как вы можете…
— О, не так, как это обычно делается, не противозаконным способом, — перебил его Фраффин. — Здесь не будет никакого хирургического вмешательства, не будет тщательного отбора донора из банков яичников Первородных. Ничего из привычных процедур.
— Что вы имеете… — начал было Келексел.
— Ваша любимица-туземка, — снова перебил его Фраффин. — Вы зачали с ней ребенка. Она будет вынашивать вашего ребенка… древним способом, как мы это делали до того, как была создана организация Первородных.
— Это… невозможно, — пробормотал Келексел.
— Вовсе нет, — возразил Фраффин. — Видите ли, вся эта планета наводнена дикими Чемами.
Келексел молча сидел, впитывая зловещее очарование откровения Фраффина, понимая все то, что скрывалось за этими словами. Преступление оказалось таким простым. Таким простым! После того, как он преодолел мысленный блок, который был возведен в его сознании, не давая ему думать о подобных вопросах, все встало на свои места. Да уж, преступление соответствовало положению Фраффина, мысль о подобном преступлении даже в голову не могла прийти ни одному Чему! Келексел почувствовал непроизвольное восхищение Фраффином.
— Вы думаете, — начал Фраффин, — что вам нужно лишь выдать меня, и тогда Первородные выправят положение дел. Позаботятся о последствиях — стерилизуют жителей этой планеты, чтобы не могло произойти дальнейшего смешения кровей с Чемами, закроют доступ на планету, пока не найдут для нее какого-нибудь подходящего применения. Вашего отпрыска-полукровку постигнет та же участь, что и остальных.
Внезапно Келексел почувствовал, как в нем восстали забытые инстинкты. Угроза, скрывавшаяся в словах Фраффина, как бы открыла двери к запертому тайнику чувств Келексела. Он никогда и не подозревал о потенциальной силе или опасности со стороны этих чувств, с которыми он, похоже, связан… навсегда. Странные мысли роились в его голове. Была одна безумная, но она приносила ему ощущение свободы:
«Только представь себе: неограниченное число потомков!»
А потом новая мысль:
«Так вот что происходило с другими Следователями!»
И в ту же секунду Келексел понял, что погиб.
— Позволите ли вы уничтожить своего отпрыска? — спросил Фраффин.
Этот вопрос был лишним. Келексел уже рассмотрел его и ответил. Ни один Чем не будет рисковать своим отпрыском… ведь сколь же редкое и драгоценное это звено, единственное связывающее звено Чема с его прошлым. Он вздохнул.
И Фраффин, увидев это, улыбнулся, торжествуя победу.
Мысли Келексела обратились внутрь, к его собственному теперешнему положению. Первородные проиграли еще один раунд в бое с Фраффином. С каждой минутой Келекселу все яснее и яснее становилась та роль, которую он сыграл в этом поражении, четко определенная и довольно формальная. Он слепо (действительно ли слепо?) угодил в эту ловушку. Фраффин так же легко управлял им, как и своими дикарями с этой чудесной планеты.
И осознание того, что он должен смириться с поражением, что у него нет выбора, вызвало у Келексела странное ощущение счастливого облегчения. Не радости, нет, а какую-то смутную печаль, столь же острую и глубокую, как скорбь.
«У меня будет неограниченный запас любимиц, — подумал он. — И они будут приносить мне отпрысков».
Но затем его сознание заволокло какое-то туманное облако, и он обратился к Фраффину, как к товарищу-заговорщику:
— Что, если Первородные пошлют сюда Следователя-женщину?
— Это еще больше облегчит нам задачу, — успокоил его Фраффин. — Женщины-Чемы, лишенные возможности вынашивать плод, но не лишенные своих инстинктов к продолжению рода, получают здесь еще большее удовольствие. Конечно, они купаются в море плотских удовольствий. У местных самцов нет никаких запретов, и это приводит в восхищение наших женщин. Но сексуальное влечение для наших женщин не самое главное. Больше всего их привлекает наблюдать за процессом рождения ребенка! Я не могу понять, как они могут переживать чужую радость, но Инвик уверяет меня, что это сопереживание очень глубокое.
Келексел кивнул. Наверное, это правда. Женщины в этом тайном заговоре должны быть привязаны более крепкими узами. Но Келексел все еще оставался профессиональным Следователем. Он заметил то, как двигаются губы Фраффина, складки вокруг его глаз — они выдавали его озабоченность. Здесь примешивалась еще одна вещь, которую Фраффин отказывался понять. Когда-нибудь эта битва будет проиграна. Вечность — это слишком долго даже для Первородных. Подозрения в конце концов перейдут в уверенность, и тогда будут применены любые средства, чтобы раскрыть эту тайну.
Понимая это, Келексел почувствовал грусть. Словно уже свершилось это неизбежное поражение. Здесь был аванпост бессмертия Чемов, и он тоже — со временем — уйдет. Здесь была часть всех Чемов, которая восстала против Вечности. Здесь было доказательство того, что где-то глубоко в каждом Чеме сидит неприятие бессмертия. Но доказательство этого будет уничтожено.
— Мы подыщем тебе подходящую планету, — сказал Фраффин.
И, уже произнося эти слова, он подумал, не слишком ли он торопит события. Келекселу нужно время, чтобы переварить услышанное. В первые минуты он был потрясен, но сейчас, похоже, уже пришел в себя, этот вежливый Чем, смирившись с поражением… и без сомнения должен осознавать необходимость омоложения. Конечно, он сразу же поймет необходимость этого.
