Алон протянул руки, но не к Тирте, а к фальконеру. Мужчина отдал ему раненую птицу, и мальчик прижал её к себе так же бережно, как Тирта держала ларец. Фальконер, пошатываясь, встал. Девушка сквозь волны боли видела, как он медленно поворачивается. Чтобы лучше видеть, он приподнял птичий шлем. В его когте был зажат меч. От него исходил слабый свет, соперничающий со свечением ларца.

Тирта закрыла глаза, готовая сдаться, но смерть не приходила, как она надеялась. Может быть, перед ней и лежала Последняя Дорога, но что–то удерживало её от этого пути. Алон о чём–то шептал раненой птице.

Птице?

Тирта замигала. Теперь боль порождала иллюзии. Не сокол лежал в руках у Алона. Сияние поглотило чёрные перья, и из этого сияния возникла туманная картина. Не сокола держал Алон, но странное существо, с телом, поросшим серыми перьями, с большими глазами, окружёнными алым оперением. Эта другая птица высоко подняла голову, хотя за её смутными очертаниями по–прежнему был виден поникнувший сокол. Он раскрыл клюв, словно что–то кричал — вызывающе и гневно.

Глаза Алона были закрыты. Но вот он открыл их, огромные на его худом лице. Он посмотрел на то, что держит, словно тоже заметил перемену.

Фальконер, скорее что–то почувствовав, чем увидев, быстро повернулся и взглянул на мальчика и птицу. Неясные очертания колебались, заслоняли друг друга, временами отчётливее становилась новая птица, иногда сокол. Должно быть, между ними шла борьба, одна жизненная сила подавляла другую, более слабую.

Алон переложил птицу поудобнее, ближе придвинулся к Тирте. Она попыталась набраться сил, отогнать боль, прояснить сознание. Может быть, сейчас последует какое–то действие. Оно вряд ли спасёт их, но приведёт к выполнению обета. Одного хранения недостаточно, хотя род Ястреба продолжал хранить сокровище вплоть до своего последнего представителя. Должно быть сделано что–то ещё. События вышли из–под контроля, но Тьма пока не победила. Может, фальконер заподозрил существование какой–то новой, неведомой опасности? Потому что он провёл мечом над Тиртой, потом направил на птицу.

Шар на рукояти вспыхнул, волны света окутали птицу. И она окончательно оформилась, стала целой, завершённой, не мёртвой, но полной жизни. Этот вид был совершенно неизвестен Тирте. Птица открыла клюв, и раздался крик, яростный, как крик сокола, но всё–таки другой, ещё более дикий. Голова на длинной шее качнулась, острый клюв ударил Алона по пальцам, ударил, но кожу не разорвал. Птица под невероятным углом выгнула шею и посмотрела на мальчика.

Больше она не стала его клевать, но расправила крылья, и Алон выпустил её. Она взлетела и опустилась на ларец, который Тирта по–прежнему сжимала онемевшими пальцами. Потом снова выгнула шею, приблизив свои глаза в кругах перьев к глазам девушки.

И заговорила — не крик и не щебет, но настоящее слово. Тирта слышала, что птиц можно научить подражать человеческой речи. Но это было не подражание. Сокол общался с ними трелями, которые мог понять только фальконер, но эта птица, возникшая в смерти другой, произнесла различимое всеми слово.

— Найнутра…

И в сознании Тирты, где боль боролась с необходимостью держаться, всплыло воспоминание. Где она слышала это слово? В Лормте, в своих многочисленных странствиях? Нет, это что–то другое, может быть, память крови, переходящая от поколения к поколению. Память тех, кто носил знак Ястреба и сохранял веру в нечто значительное, больше любого мужчины и женщины.

Боль взметнулась гневным пламенем, окутавшим Тирту с ног до головы, и она поняла, что это пламя порождается не только её телом. Это знак Силы, которая враждебна всему существующему. Говорят, некогда существовали Великие, которые оставили человечество далеко позади и которые впоследствии почти не имели контактов с людьми. Этот огонь… а в нём промелькнуло невероятно прекрасное лицо… всё это страшно далеко. Но глаза на этом лице по–прежнему жили, глядя на них троих, оценивая, прежде чем вынести приговор. Мудрецы рассказывали о посвященных, которые не принадлежат ни Тьме, ни Свету, которые уклонились от борьбы за власть, чтобы заняться поиском необычных и странных знаний. В этом лице Тирта не почувствовала Тьмы, но не чувствовала и Света. И лицо это продолжало жить в её сознании, и Тирта была уверена, что пронесёт его с собой до смерти. До такого существа не дойдёт никакая мольба.

Или…

Обет! Не оно наложило на неё обет? Не существовала ли в прошлом связь между владеющими Великой Силой и родом Ястреба? Если это так, она может попросить помощи — не ради себя, а ради этих двоих. Тирта постаралась сформулировать свою просьбу, последнюю мольбу верного слуги, которому нельзя отказать.

Лицо, которое она видела, не изменилось, по–прежнему выражая только понимание и оценку. Тирта испытала новую боль, руки у неё окончательно онемели, а остальное тело превратилось в инструмент пытки.

Пальцы её скользнули по бокам ларца, тщетно пытаясь отыскать замок. Однако никакого замка нащупать она не смогла, а зрение ей отказывало. Она даже не могла поднять голову, чтобы рассмотреть то, что держит. Она не должна передавать это в другие руки! Птица по–прежнему сидела на ларце, раскинув крылья, словно пытаясь скрыть его. Тирта неожиданно осознала, что не чувствует прикосновения перьев птицы. Иллюзия? Но Алон больше не держал умирающего сокола, тот исчез.

— Найнутра! — птица вытянула шею и голову так, что они образовали одну прямую линию, и нацелила клюв на тёмную крышу. Она призывала, она явно призывала! Но кто же может добраться до них, кроме тех, кто бродит снаружи, не зная тайны двери?

Из четырёх углов потолка потайной комнаты вырвалось алое пламя. Между этими яростными языками закипел воздух, словно втягивая в себя пыль, накопившуюся за все эти годы, вращаясь, смешиваясь, становясь вполне материальным. Этот водоворот сосредоточился над Тиртой, обретая видимые очертания. Она увидела меч, с длинным лезвием, с простой серой рукоятью. Этот меч не принадлежал миру людей, он из Тени.

Острие замерло над ларцом и птицей. Тирта поняла. То, что хранится в ларце, должно оставаться тайной. Но это всего лишь фокус призванной силы. Они ничего не могут сделать, им остаётся только ждать и смотреть, потому что они лишь малая часть какого–то обширного плана. Может быть, в конце их просто выбросят за ненадобностью. С Великим нельзя договориться, его нельзя умолить.

Что–то проступило на мече из Тени. Как вдоль меча фальконера тянулись непонятные символы, так и здесь появились некие знаки. Но эти Тирта отчасти узнала. Такие же она видела на свитке мертвеца! Девушка задумалась над этим.

Алон, который больше не держал птицу, опустил руки на колени. Глаза его тоже засветились, но не тем пламенем, которое возникло над их головами, а скорее свечением меча фальконера. Он смотрел на теневой меч, и на лице его играло выражение, какое не может возникнуть на лице ребёнка. Он вёл свою собственную битву, собирал всё, чем ещё не научился по–настоящему пользоваться.

Фальконер же стоял в позе обороняющегося, как будто ждал удара, защищая остальных. Он явно готов был скрестить свой меч с мечом из Тени.

— Нирель! — в этот призыв Тирта вложила всю свою оставшуюся силу. — Возьми свиток. Он часть этого, хотя и не знаю, какая.

Фальконер не пошевелился, но Алон, словно понимая значение талисмана, что был у неё, раскрыл сумку, достал цилиндр, снял с него крышку и сунул открытым концом вверх в петлю пояса мужчины.

В одно мгновение прекрасное лицо в сознании Тирты исчезло, хотя девушка была уверена: то, что представляет это лицо, их не оставило. Тирта ощутила дрожь камня, на котором лежала. И снова обрела дар речи — на этот раз, чтобы выкрикнуть предупреждение.

— Прочь от стен! — она не знала, с какого направления ожидать удара, но они все могут быть погребены. И тогда то, что она держит, снова окажется в безопасности.

Фальконер бросился вперёд. Рукой с когтем он подхватил мальчика, прижал его к Тирте. Та сморщилась от боли при этом прикосновении. Мужчина встал на колени, прикрыл их своим телом. Его грудь в кольчуге едва не раздавила птицу.

Пол снова дрогнул. Яростно блеснуло пламя, но в нём по–прежнему не было жара. Меч из Тени наклонился в воздухе. Это видела только Тирта. Он больше не висел острием вниз, скорее распластался горизонтально, стал длиннее и шире, отбрасывая на троих тень.

Рваные гобелены на стенах взметнулись, словно от порыва бури. Полетели обрывки тонкой, как паутина, ткани, оседая на лежащих.

Потом раздался грохот. За распадающейся материей в стене возникла щель, камни освобождались и падали наружу. В полумраке за ними показалась вторая стена. Она тоже треснула, закачалась и рухнула. И к ним ворвался дневной свет — свет дня, когда небо затянуто мрачными тучами, когда сверкает молния. Гром напоминал боевые барабаны.

Тирта первая увидела это отверстие. Они могут идти, эти двое, путь открыт. Сила, которая привела её сюда, ответила на её мольбу. Девушка попыталась оторвать одну руку от ларца, оттолкнуть фальконера, чтобы он увидел выход на свободу и пошёл туда — он и Алон. Но она не смогла оторвать свою плоть от ларца. Что–то шевельнулось, птица проползла по её лицу, хотя Тирта не ощутила прикосновения перьев. А птица пролетела под висящим мечом, развернулась, помчалась, как с силой брошенное копьё, унеслась в бурю и исчезла.

— Идите… — Тирта попыталась перекричать ярость бури. Последовал новый грохот, ещё одна часть внешней стены исчезла. В воздухе запахло чем–то странным, хотя это и не было отвратительным зловонием Тьмы. Тирта подумала, что совсем рядом ударила молния, может быть, даже в само здание.

Фальконер приподнялся. Пламя, игравшее в воздухе у них над головой, стихло, очертания теневого меча растворились. Казалось, проявления Силы прекратились. Да, перед ними открылся выход на свободу, но сама она не могла им воспользоваться.

Тирта была достаточно знакома с врачеванием, чтобы понять: у неё сломана спина, и даже если им удастся сдвинуть её с места (а она была уверена, что и этого они не смогут сделать), это только продлит её конец и в свою очередь подвергнет их большей опасности. Лучше бы ей было остаться погребённой под рухнувшими стенами, взяв с собой то, что она должна хранить.

Фальконер встал, сорвал со стен остатки гобеленов. Части их показались ему прочнее остальных. Он постелил их на пол, Алон принялся помогать.

У них получилось четыре–пять слоев длиной с человека. Тирта понимала, что они намерены сделать, и знала, что ничего не получится. Но она поняла также, что они не оставят её и не уйдут. Может быть, когда они попытаются её переложить, к ней придёт быстрая смерть; ничего больше ей не хотелось.

Они закончили. Нирель склонился к ней. Тирта прикусила губу и ощутила вкус крови. Она собрала все силы, чтобы не закричать от боли. Воин наклонился, и она почувствовала, как он осторожно просовывает руки ей под плечи. Последовала такая боль, перед которой померкло всё предыдущее.

— Сумка… у меня… на поясе… — она произнесла это еле–еле, и Алон, должно быть, услышал первым. Она увидела, как быстро заработали его руки. — Мешочек… с… — ей пришлось глотнуть, прежде чем продолжать, — с драконьим… семенем… положи всё… мне в рот… — это последняя милость, на которую она надеялась. Средство мощное, и им пользуются очень осторожно. Проглотить всё, что у неё есть, это верный конец. Пусть он придёт побыстрее и освободит этих двоих.

Алон раскрыл мешочек. Поднёс его к губам девушки, вытряхнул сухие листья, которые легли ей на язык горсткой пыли. Тирта поперхнулась, глотнула, снова подавилась, заставила себя проглотить всё. По правилам из листьев следует приготовить настойку. Она не знала, как быстро они подействуют, если их проглотить всухую, могла только надеяться. Но так как порцию такого размера никогда не принимают, она рассчитывала на то, что снадобье подействует.

Снова вспыхнула боль, но Тирта продолжала проталкивать пыльные листья в горло, конвульсивно глотать. Тело протестовало, мир стал алым от боли, и девушка погрузилась в благословенное ничто.

Но чуть позже она снова начала осознавать — не своё тело, а ту суть себя, что действовала во снах и видениях. Облегчение от того, что она больше не испытывает боль, было так велико, что какое–то время она ни о чём другом не могла думать. Итак, вот оно, то, о чём испокон веков гадает человечество, то, что ждёт каждого в конце Долгой Дороги, — истинная свобода.

Но только она не была свободна. Смутно, сквозь облегчение, она почувствовала какое–то притяжение. Вначале попробовала сопротивляться. Неужели обет продолжает действовать и после смерти? Почему она ещё не освободилась? Тирта ощутила вначале страх, а потом гнев, и гнев этот вспыхнул в ней ярким пламенем. Нет! Она не ответит ни на что!

Ни на что, даже на этот призыв.

Призыв? Да, откуда–то издалека доносился призыв, требование, настойчивый приказ.

И тут она поняла, что на самом деле не освободилась, что она по–прежнему заключена в своём теле. Оно неподвижно, это её тело, оно мертво, и она беспомощно заключена в нём. Больше не было боли, только онемелость. Она тупо смотрела в небо, с которого хлестал дождь, хотя мёртвым телом она его не ощущала. Дождь заливал ей глаза, и поэтому она всё видела как сквозь густой туман.

Но она видела и слышала.

— Возьми его, дурак. Это то, что мы искали!

— Взять и умереть, так, лорд? Ты видел, что произошло с Рудиком…

— Она мертва. Разве ты сам не проверил это собственным мечом?

— Но я видел и Рудика. И не хочу, чтобы со мной произошло то же, что с ним, лорд. Это твоё желание — сам и возьми.

— Дурак! Разве я не повторял множество раз — каждому своё? Это Сила не моего плетения, и если я возьму её, она погибнет и ничего хорошего нам не даст. Есть законы Дара, и их не нарушить.

— Неправильно было убивать любителя птиц. Мы могли бы использовать его…

— Нет. Ты ведь видел его оружие. Хорошо, что твоя стрела попала первой, потому что его оружие привязано к нему, и действует всё тот же закон.

— Тогда используй мальчишку. У него вообще нет оружия…

Послышался гневный смех.

— Почему меня всегда окружают слуги–дураки? Мальчишка! Да он, может быть, добыча не менее важная, чем этот оловянный ящик, к которому ты боишься притронуться. Великий будет рад встрече с ним! А теперь — бери ящичек немедленно! Я сдержал себя, потому что знаю: тебе не хватает ума и храбрости. Все вы такие, местечковые грабители! Но долго я ещё буду заставлять тебя?

— Лорд, вспомни, ты только один из нас, хотя и твердишь всё время о могучих силах, которые явятся по твоему первому зову. А Рудик мёртв, и никто из нас не хочет последовать за ним. У нас ведь есть и другой…

Недолгое молчание, затем:

— Может, ты и не такой дурак, каким кажешься, Джерик. Да, он ещё жив, даже после вашего нежного внимания и ласковых уговоров. Думаю, у него ещё остался кусочек руки, чтобы выполнить нашу просьбу. Может, он и не настоящий Ястреб, но в нём есть подлинная кровь, если, конечно, увлёкшись, вы её всю не выпустили. Так что он может сделать то, что должно быть сделано. Приведите его и попробуйте! Мне не нравится эта буря, от нее несёт Силой, недружественной Великому.

Тирта лежала в своей оболочке смерти и пыталась понять. Любитель птиц… Нирель… мёртв? Похоже, что так. На мгновение она ощутила странную боль, не в омертвевшем теле и расколотых костях, а в какой–то другой части себя. А мальчишка — это Алон — его этот «лорд» захватил в плен и хочет передать какому–то главному создателю зла. Но похоже, ларец по–прежнему у неё, её мёртвое тело хранит его, и он уже принёс смерть одному из тех, кто попытался его отобрать. Это правильно — хранение может перейти только по праву Дара и рождения, она это знает. Наверное, всегда знала, это была её скрытая часть.

Итак… один из обладающих кровью? Он должен забрать у неё то, что она хранит и после смерти… А у неё больше нет Силы, она не может призвать её. И снова девушка испытала вспышку гнева — гнева, заполнившего весь мир. Она не может отречься, она Ястреб и должна хранить это…

Дождь по–прежнему заливал ей глаза, и она не могла ни закрыть их, ни мигнуть; но она слышала — как раньше слышала голоса — крики боли. К Тирте приближались три тени, полускрытые бурей, двое тащили третьего. Эти двое швырнули третьего, которого не привели, а скорее притащили, на землю рядом с ней, и он исчез из её поля зрения. Потом один из приведших наклонился, схватил упавшего за волосы, и она снова увидела его.

Она увидела лицо, изуродованное и искалеченное, превратившееся в ужасную маску, но живая её часть, скрытая в мёртвом теле, оказалась способна лишь на смутные эмоции, как будто этот человек был где–то очень далеко от неё. Второй стражник схватил беспомощного человека, взял за локоть его руку с сожжённой и избитой плотью, по которой струилась вода. Пальцы на этой руке и вообще обуглились. Все они, кроме двух, были согнуты под самыми невероятными углами, но именно эту руку и толкали к Тирте, и хотя она разглядела это движение только отчасти, она поняла, что руку пихают к ларцу. Значит, он всё ещё у неё на груди, наверное, сжатый в мёртвых руках.

Стражник отпустил руку. И Тирта услышала крик, какой может извлечь только страшная боль, созданная самой Тьмой. Тело человека выгнулось и исчезло из поля зрения, в этой страшной пытке человек едва не встал самостоятельно, потом снова упал. Наступила тишина, только продолжал шуметь дождь, и где–то грохотал далёкий гром.

— Видишь, лорд, даже твой полукровка не смог этого сделать.

В ответ послышались не слова, а сердитое шипение. Потом тот, к которому обратились, очевидно, справился со своим гневом.

— Хорошо. Загадка остаётся. Возьмём с собой мёртвую: похоже, с ней никто не может справиться. Привяжите её к пони, мы выступаем. Сила может привлечь к себе лишнее внимание, а мы на спорной территории.

— Ты отправляешься в Эскор, лорд?

— Куда же ещё? Собери своих людей, Джерик, и займёмся делом. А что касается детёныша — я сам о нём позабочусь. Ну, а этой охрана не понадобится.

— Лорд, моя клятва меча действует только по эту сторону границы. На восток мы не поедем.

Снова рычание.

— Если попробуешь поступить по–своему, Джерик, то очень быстро обнаружишь, что клятва тебя ко многому обязывает. Когда я приказываю, ты едешь, куда я захочу и когда.

Снова наступила тишина. Тирта поняла, что хоть и не может физически воспринимать увиденное, она всё равно осознаёт происходящее. Джерик не смирился и не испугался. Он вообще не боится того, кого называет «лордом». Его изобретательный и коварный ум, жестокий и безжалостный, уже пытается найти выход, освободиться. В голове этого разбойника убийство — самый привычный и близкий способ.

Но внешне он готов сделать вид, что подчинился. Девушка расслышала удары копыт о камень. Чуть позже её подняли, и она мысленно сжалась, ожидая приступа боли. Однако, должно быть, она была права. Её тело умерло, и теперь неважно, как обращаются с разорванной плотью и поломанными костями. Она ничего не почувствовала, знала только, что её положили на спину пони и привязали.

Алон не издавал ни звука. Тирта даже подумала, не ушёл ли он снова в своё убежище, в котором они нашли его на ферме. Но мальчик не стал невидимым, потому что они говорили о нём, как о добыче, которую нужно унести.

Отряд выехал под дождём, направляясь на восток. Мертвецов, наверное, оставили на месте. Тирта не знала, что произошло с несчастным Рудиком, но была уверена, что фальконер встретил свой конец, как и тот измученный человек, которого привели, чтобы попытаться ограбить её.

Девушка, ничего не чувствуя, безжизненно свисала с лошади. И наконец смогла освободиться от той оболочки, в которой была заключена, и снова погрузиться в темноту. Но свободы она так и не обрела. Даже в смерти ларец оставался с ней, и она начала думать, что так будет всегда, пока он существует, что его не удастся вернуть тем, кому он принадлежит по праву.

Кто была та женщина, которую она увидела в своём сознании, та, кого птица назвала Найнутрой? Если птица улетела из крепости за помощью, эта помощь не пришла. Ещё Тирта подумала о том, что произошло, когда Нирель и Алон вынесли её из потайной комнаты. Но Бсё это теперь было очень далеко и не имело для неё никакого значения. Ей оставалось только ждать и надеяться, что ожидание не будет долгим. Последняя встреча должна решить, сколько ещё продолжится обет и выстоит ли он против Тьмы.

Тирта снова подумала о той женщине. Она не хотела просить помощи, это больше не в её власти. Если именно эта Найнутра наложила обет, тогда только её власть положит ему конец в своё время и в своём месте. А потом настанет свобода. А пока впереди её ждала последняя битва, хотя у Тирты и не было больше тела, достойного такой борьбы.