Однако сама она не могла не задуматься. Она была уверена, что Йорг не всем так говорил и сказал это не потому, что хотел сделать ему приятно. В этих словах чувствовался вызов, скрытая угроза. Только этого ей не хватало, когда завтра и без того столько мороки!

Кристиана постояла в прихожей, привалившись к стене. Она так устала, что, кажется, уже спала на ходу. Разговор с Хеннером оказался более трудным, чем она ожидала. Надо же, сколько сил отнимает у человека чужое непонимание! Но у нее не было выбора, она должна была сказать то, что сказала. А теперь нужно поговорить с Йоргом.

У него из-под двери не видно было света. Но он не спал. Едва она приоткрыла дверь, как он тотчас же отозвался недоверчивым и сердитым «Кто там?».

Она бесшумно зашла в комнату:

— Это я.

— Ну, что еще? — Пытаясь нашарить спички, он уронил их со стула и, тихо ругаясь, стал искать коробок на полу.

— Мне не надо света. Я хочу только спросить, что ты имел в виду, когда сказал Хеннеру, что тот мужественно поступил, приехав сюда.

— А вот мне нужен свет.

Он отыскал спички, зажег свечу и сел на край кровати.

— Я считаю, что для такого поступка требуется мужество. Сначала он упек меня в тюрьму, а теперь приехал праздновать со мной мое освобождение!

— Он тебя…

— Да, это по его вине я попал в тюрьму. Кроме Дагмары и Вольфа, только ему было известно про мамину хижину в Оденвальде, а Дагмару и Вольфа взяли гораздо позднее, чем меня. Когда я отправился туда за деньгами и оружием, полиция меня уже поджидала на месте.

— Откуда ты можешь знать, с кем говорили Дагмара и Вольф?

Он выразительно закатил глаза и заговорил с той подчеркнутой терпеливостью в голосе, которую напускают на себя взрослые, отвечая на дурацкие возражения детей:

— Я знаю, что они ни с кем не говорили. О'кей?

— Что ты задумал?

— Ничего! Я только хочу спросить Хеннера, как он тогда себя чувствовал. Все ко мне пристают с расспросами, как я чувствовал себя при таких-то и таких-то обстоятельствах. А теперь я сам хочу спросить то же самое.

— Тебя спрашивал только Ульрих, больше никто. Хеннер вообще почти ничего не говорил.

— Ну, так пускай поговорит, когда будет отвечать на мой вопрос. — Йорг кинул на сестру враждебный взгляд. — Не принижай меня все время. Ты хотела, чтобы я прогибался перед Ульрихом и Марко, а теперь хочешь, чтобы я прогнулся еще и перед Хеннером. Я соглашаюсь отвечать на идиотские вопросы других только потому, что понимаю, отчего их разбирает любопытство, но тогда пускай и они ответят на мои идиотские вопросы. Я ничего не сделаю Хеннеру. Я ни в чем его не упрекаю. Это была война, он сам решил, на чью сторону встать, и соответственно действовал. Он мне больше по душе, чем всякие там добрячки, которые ко всему относятся с пониманием и никогда не пачкают рук. Полезное дурачье, но дурачье! Нет, я не собираюсь выяснять с ним отношения, я только хочу услышать от него, что он тогда чувствовал в душе.

— И начнутся ссоры и дрязги.

Йорг высокомерно усмехнулся:

— Я не начну, Тия, я — нет! — Он встал, немного приподнял подол ночной рубашки и отвесил ей иронический поклон. — Не тревожьтесь, ваше королевское высочество! Ваш покорный слуга не посрамит вашего достоинства. Тем более сейчас, когда на нем надет ваш плащ. Ты просто душка! — Он заключил ее в объятия.

Она прильнула к его груди:

— Лучше не дразни Хеннера. Он очень влиятелен и хорошо к тебе относится, он может помочь тебе. Ну кому сейчас интересно, что там было тридцать лет назад! Тебе надо жить будущим, а не прошлым.

Он назвал ее «Тия», а она хотела сказать ему «ослик ты мой упрямый», как, бывало, говорила покойная мама, но почувствовала, что ее слова уже оттолкнули его от нее.

Он все еще продолжал ее обнимать, но душевный порыв уже улетучился. Затем он ласково похлопал ее по спине:

— Не заставляй меня прогибаться, Кристиана. Мне не нужен никто: ни Хеннер, ни Карин, ни Ульрих. Мне много не надо. Уж этому-то я, по крайней мере, хорошо научился в тюрьме. Согласен, я мечтаю о таких каникулах, которых не позволишь себе на социальное пособие. Что скажешь? Может, возьмешь меня куда-нибудь с собой? — Он отодвинул ее от себя, чтобы заглянуть ей в лицо.

Она заплакала.