ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
РОМАНТИЧЕСКИЙ ТЕРРОРИЗМ
1. Вопрос: «Почему ты не любишь меня?» столь же нелеп (и гораздо менее приятен), как и вопрос: «Почему ты любишь меня?». В обоих случаях мы покушаемся на недоступный сознательному (связанному с соблазнением) контролю механизм любви, сам факт, что любовь силой неких необъяснимых причин дается нам в дар, который мы никогда не бываем в состоянии ни проанализировать, ни заслужить. В каком-то смысле нам и не нужно знать ответ — он ничего не объяснит, потому что нам не дано повлиять на его откровения. Названная причина — не та, которая вызвала к жизни действие, она возникает уже после, в оправдание более глубинных движений, результат поверхностного анализа post hoc. Задавая такие вопросы, мы в одном случае приближаемся к позициям крайней самоуверенности, в другом — исполняемся самого крайнего унижения: «Что я сделал такого, чтобы заслужить любовь? — спрашивает излишне скромный любовник. — Я не мог сделать ничего подобного». «Что я сделал такого, что мою любовь отвергли?» — протестует обманутый, дерзко заявляя свои права на дар, который никогда никому не принадлежит. На оба вопроса тот, кто дает любовь, может ответить одно: «Потому что ты — это ты» — ответ, опасно и непредсказуемо подвешивающий возлюбленного между парением в небесах и депрессией.
2. Любовь может возникнуть мгновенно, с первого взгляда, но время ее умирания значительно дольше. Хлоя, должно быть, боялась этого разговора; с другой стороны, в случае слишком поспешного разрыва она могла опасаться сделать выбор в пользу жизни, не предлагавшей никакой благоприятной альтернативы. В итоге происходило медленное размежевание, таинство чувства, лишь постепенно высвобождавшего себя от уз, связывавших его с телом любимого человека. В этом была вина за постоянный обман, вина за остаточное чувство ответственности по отношению к отторгнутому объекту, напоминавшее приторную жижу на дне кофейной чашки, которую нельзя выпить одним глотком.
3. Когда любое решение затруднительно, не принимается никакого. Хлоя тянула время, и я вместе с ней (ведь разве какое-нибудь решение могло быть для меня благоприятным?). Мы продолжали видеться, продолжали спать вместе и строить планы поездки в Париж на Рождество. Хлоя проявляла при этом странную отстраненность, как будто эти планы касались кого-то другого — может быть, потому, что легче обсуждать покупку билетов, чем то, что стояло за их приобретением или не-приобретением. За ее недостатком решительности скрывалась надежда, что, если она не будет ничего делать, другой примет решение за нее, что, если она будет демонстрировать свою нерешительность и фрустрацию, пусть и не влияя прямо на происходящее, я в конце концов сам совершу шаг, который был ей необходим, но который она слишком боялась сделать сама.
4. Мы вступили в пору романтического терроризма.
— Что-то не так?
— Нет, а почему что-то должно быть не так?
— Я только подумал, что тебе хочется поговорить.
— О чем?
— О нас…
— Ты хочешь сказать — о тебе, — перебила Хлоя.
— Нет, я хочу сказать — о нас.
— Ладно, что — о нас?
— Правда, я не знаю. Просто у меня начиная где-то с середины сентября такое чувство, что мы ни разу не говорили по-настоящему. Как будто между нами возникла стена, а ты отказываешься это признать.
— Я не вижу стены.
— Вот об этом я и говорю. Ты все время не соглашаешься с тем, что вообще было как-то иначе, чем так.
— Как так?
5. Стоит одному из двоих начать терять интерес, как у другого остается очень мало возможностей сделать что-либо, чтобы остановить этот процесс. Как и соблазнение, уход обладает тем недостатком, что происходит под покровом молчания, поскольку в центре отношений стоит причина, о которой не принято говорить: я хочу тебя/ я не хочу тебя — как в одном, так и в другом случае требуется бесконечно много времени, чтобы найти способ передать это сообщение. Само нарушение коммуникации с трудом поддается обсуждению, если только обе стороны не заинтересованы в ее восстановлении. Все это ставит любящего в почти безнадежное положение: соблазнительные преимущества разумного диалога кажутся исчерпанными, и его попытки вызывают только раздражение. Пока любящий действует по правилам (по-доброму), эти действия носят, как правило, иронический характер, они подавляют любовь в стремлении оживить ее. И вот на этой стадии, отчаявшись вернуть возлюбленного каким-либо иным способом, любящий прибегает к романтическому терроризму, порождению безнадежных ситуаций, целому набору разнообразных выходок (угрюмости, ревности, чувству вины), призванному заставить партнера вновь полюбить. Он ударяется в слезы, демонстрирует припадки бешенства и устраивает другие тому подобные сцены в присутствии своего предмета. Партнер-террорист знает, что, если рассуждать здраво, он уже не может надеяться на взаимность, но напрасность чего-либо не всегда (как в любви, так и в политике) достаточный аргумент, чтобы от этого отказаться. Некоторые вещи говорятся не потому, что они будут услышаны, а потому, что важно их произнести.
6. Когда конфликт не удается решить путем политического диалога, обиженная сторона, находясь в безвыходном положении, может прибегнуть к террористической деятельности, силой добиваясь уступки, которой не смогла добиться, мирно обольстив своего бывшего оппонента. Политический терроризм является порождением тупиковых ситуаций, это модель поведения, совмещающая в себе потребность в действии с уверенностью (сознательной или наполовину осознанной) в том, что оно не приведет к достижению желаемой цели — а если и будут достигнуты какие-то результаты, то ими станет лишь еще большее отчуждение. Бесплодность терроризма несет в себе все черты детского гнева, бешенства от сознания собственной беспомощности в схватке с более могущественным противником.
7. В мае 1972 года три члена японской «Красной армии», которая вооружалась, обучалась и финансировалась Народным фронтом освобождения Палестины, приземлились на борту регулярного рейса в аэропорту Лод поблизости от Тель-Авива. Они вышли из самолета, проследовали с остальными пассажирами в зону прилета, а оказавшись там, достали из своего ручного багажа автоматы и гранаты. В помещении, где было много народа, они открыли беспорядочную стрельбу, убив двадцать четыре человека и ранив еще семерых, после чего сами были застрелены представителями органов правопорядка. Что общего эта бойня имела с проблемой автономии Палестины? Убийцы не ускорили мирный процесс, они лишь настроили общественное мнение в Израиле против палестинцев, а кроме того, по иронии случая среди жертв террористов большинство оказались даже не гражданами Израиля, а паломниками из Пуэрто-Рико, намеревавшимися посетить Иерусалим. И все же было нечто в каком-то смысле оправдывавшее эту акцию, а именно — потребность найти выход негативным эмоциям в ситуации, где диалог с некоторых пор перестал приносить результаты.
8. Мы оба могли выделить на поездку в Париж только два дня, поэтому взяли билеты на последний рейс из Хитроу в пятницу и предполагали вернуться поздно вечером в воскресенье. Хотя мы летели во Францию праздновать годовщину, это больше походило на похороны. Когда самолет приземлился в Париже, зал прилета выглядел темным и пустым. Незадолго перед тем пошел снег, дул ледяной северный ветер. Пассажиров было больше, чем такси, поэтому мы взяли машину на троих — вместе с женщиной, с которой познакомились еще на паспортном контроле. Она была адвокатом и приехала из Лондона в Париж на конференцию. Женщина была привлекательной, и я, хотя вовсе не был в настроении обращать внимание на кого-либо, тем не менее флиртовал с ней по дороге в город. Когда Хлоя делала попытку присоединиться к разговору, я перебивал ее, обращаясь исключительно (и с подтекстом соблазнения) к этой женщине. Однако то, удается ли нам вызвать ревность, зависит от одного важного обстоятельства: склонен ли человек, против которого направлена провокация, реагировать на это. Поэтому террористическая ревность — предприятие всегда рискованное: насколько далеко я смогу зайти, пытаясь заставить Хлою ревновать? А что, если реакции не последует? Я не мог быть уверен, скрывает ли она свою ревность, как если бы хотела спровоцировать меня (так поступают политики, заявляя по телевидению, что оставляют без внимания угрозы террористов), или ей действительно было все равно. Одно можно сказать наверняка, Хлоя не доставила мне удовольствия каким-либо проявлением ревности и была так мила, как не бывала уже очень давно, все то время, какое понадобилось, чтобы добраться до нашей комнаты в маленькой гостинице на улице Жакоб.
9. Террористы пускаются в авантюры в надежде вызвать своими действиями ужас настолько сильный, что одного его хватит, чтобы достичь любой цели. Известна история одного преуспевающего итальянского бизнесмена, которому однажды вечером в офис позвонили террористы и сообщили, что в их руках находится его младшая дочь. В качестве выкупа была заявлена огромная сумма. Требования сопровождались угрозой, что, если деньги не будут выплачены, отец больше не увидит свою дочь живой. Однако этот человек не ударился в панику, а небрежно ответил, что, убив дочь, они сделают ему большое одолжение. Дело в том, что у него десять детей, и все они — источник постоянных переживаний и разочарований, содержание их обходится дорого, и, вообще, дети для него — достойная сожаления расплата за немногие счастливые минуты в постели. Выкуп не будет выплачен, а если они хотят убить девочку, то пусть поступают по своему усмотрению. И выразившись так резко, он бросил трубку. Террористы поверили ему, и не прошло нескольких часов, как девочка оказалась на свободе.
10. Когда мы проснулись на следующее утро, снег все еще шел, но было слишком тепло, и он сразу же таял. Мостовые превратились в слякоть под цвет грязно-серого низкого неба. Мы решили, позавтракав, пойти в музей д’Орсэ, а во второй половине дня планировали поход в кино. Я только что захлопнул дверь гостиничного номера, как Хлоя резко спросила:
— Ключ у тебя?
— Нет, — ответил я. — Минуту назад ты сказала, что он у тебя.
— Разве? Я этого не говорила, — сказала Хлоя. — У меня нет ключа. Теперь из-за тебя мы не сможем попасть в номер.
— Я тут ни при чем. Я закрыл дверь, будучи уверен, что ключ у тебя, потому что не нашел его там, где оставил.
— Слушай, не говори глупостей, у меня его нет. Теперь мы не сможем попасть в номер — из-за тебя.
— Из-за меня! Господи, перестань обвинять меня в том, что ты забыла ключ.
— Я не имела никакого отношения к ключу.
С этими словами Хлоя повернулась к лифтам, и тут (как это бывает в романах) из кармана ее пальто на коричневый гостиничный ковер выпал ключ.
— Ой, я виновата. Он был все время у меня — ничего себе! — сказала Хлоя.
Но я решил не прощать ей так легко и рассердился.
— Вот значит как, — сказал я и, как в глупой мелодраме, бросился вниз по лестнице.
Хлоя кричала мне вслед:
— Подожди, не валяй дурака, куда ты? Я же сказала, что была виновата.
11. Успешно спланированная террористическая обида должна быть спровоцирована каким-то, пусть незначительным, проступком со стороны того, против кого она направлена. При этом она отличается явной диспропорцией между понесенным ущербом и грянувшим за ним возмездием, когда наказание слабо связано с исходным оскорблением и носит такой характер, что от него нельзя легко уйти, прибегнув к обычным в таком случае способам. Я долгое время ждал возможности обидеться на Хлою, но начинать дуться, когда человек ни в чем конкретном не виноват, неплодотворно, поскольку есть опасность, что другой просто не обратит внимания и комплекс вины не расцветет пышным цветом.
12. Я мог бы какое-то время кричать на Хлою, она — на меня, и тогда между нами не состоялся бы спор по поводу ключа. Всякая обида берет начало от несправедливости, которая, возникнув, могла бы тотчас исчезнуть, но вместо того была взлелеяна обиженным и припасена на потом, чтобы, проявившись, отозваться гораздо более болезненно. Откладывание объяснений усугубляет обиду, чего не происходит, если дело разъясняется тут же. Дать сразу понять, что ты сердишься, — самый великодушный поступок, который только можно совершить, потому что он спасает объект обиды от пускающего корни чувства вины, а значит, от того, чтобы оставить свои бастионы и сойти вниз к обиженному. Я и не думал делать Хлое такого одолжения, поэтому вышел один из гостиницы и направился к Сен-Жермен, где провел два часа, переходя из одного книжного магазина в другой. Потом, вместо того чтобы вернуться в гостиницу и оставить записку, я пообедал один в ресторане, после чего посмотрел два фильма подряд и в конце концов добрался до своего номера только к семи часам вечера.
13. Самое главное в терроризме — то, что он в первую очередь призван привлечь внимание. Это разновидность психологической войны с целями (например, создание Палестинского государства), никак не связанными с применением военной техники (открыть огонь в зале прибытия аэропорта Лод). Происходит характерная нестыковка целей и средств, обида используется для того, чтобы обратить внимание на нечто, не имеющее к ней непосредственного отношения: «Я сержусь на тебя за то, что ты обвинила меня в пропаже ключа» заключает в себе дальнейший, более широкий смысл (о котором напрямую не говорят): «Я сержусь на тебя за то, что ты больше меня не любишь».
14. Хлоя не была жестокой и, что бы я там ни говорил, имела достаточно великодушия, чтобы обвинять себя. Она попыталась бежать за мной по дороге к Сен-Жермен, но потеряла меня в толпе. Потом вернулась в гостиницу и некоторое время ждала, после чего отправилась в музей д’Орсэ. Когда я в конце дня вернулся, то застал ее лежащей в кровати. Ничего не сказав ей, я прошел в ванную и долго стоял под душем.
15. Обижающийся — сложная натура, его сообщения крайне противоречивы, он во всеуслышание требует помощи и внимания и в то же время готов его отвергнуть, поскольку хочет, чтобы его понимали без слов. Хлоя спросила, могу ли я ее простить, говорила, что ненавидит оставлять нерешенные споры и хочет, чтобы мы провели приятный вечер, отмечая нашу годовщину. Я ничего не ответил. Не в состоянии высказать все свое раздражение против Хлои (раздражение, никак не связанное с ключом), я потерял чувство меры. Почему мне было так сложно сказать, на что я обиделся? Потому что существовала опасность проговориться об истинной причине обиды: что Хлоя перестала меня любить. Мою боль было так трудно передать словами и она имела так мало общего с забытым ключом, что я выглядел бы глупо, заговори я сейчас об этом. Поэтому я был вынужден молчать. Поскольку я не мог прямо сказать, что я чувствую, я прибегнул к иносказанию, наполовину боясь, наполовину надеясь, что она поймет смысл моих слов.
16. После моего душа мы наконец выяснили отношения в истории с ключом и отправились ужинать в ресторан на острове Сите. Мы оба пребывали в отличном настроении, изо всех сил старались избегать неловкости, болтали на нейтральные темы о книгах, фильмах и столицах. Со стороны (например, официанту) могло показаться, что двое действительно счастливы вместе — так что романтический терроризм торжествовал существенную победу.
17. И тем не менее у обычных террористов перед романтическими террористами есть существенное преимущество — то обстоятельство, что в их требования (даже самые дерзкие) не включается самое дерзкое требование из всех — требование, чтобы их любили. Я сознавал, что наше счастье в тот вечер в Париже было самообманом, потому что любовь, которую выказывала Хлоя, не явилась сама собой. Это была любовь женщины, чувствующей себя виноватой в том, что ее привязанность иссякла, но которая тем не менее пытается проявить лояльность (чтобы одновременно убедить и себя, и его). Поэтому вечер не был для меня по-настоящему счастливым: обида сделала свое, но победа оказалась тщетной.
18. Хотя обычные террористы, взрывая дома или школьников, время от времени добиваются уступок от правительств, романтические террористы при этом обречены на разочарование в силу принципиальной непоследовательности своего подхода. «Ты должна любить меня, — говорит романтический террорист, — я заставлю тебя любить меня, обижаясь или заставляя тебя ревновать!» Но это приводит к парадоксу, поскольку, получив обратно любовь, он уже заранее относится к ней с подозрением, и у романтического террориста вырывается жалоба: «Если я только заставил тебя любить себя, то я не могу принять этой любви, потому что ты не даришь мне ее добровольно».
19. По дороге обратно в гостиницу Хлоя опустила руку в карман моего пальто и поцеловала меня в щеку. Я не вернул ей поцелуй, и не потому, что поцелуй не был самым желанным завершением ужасного дня, просто я не мог больше воспринимать ее поцелуи как подлинные. Я потерял желание навязывать любовь той, которая не хотела ее принять.
