Здесь начинается пролог о том, как был завоеван Константинополь. Потом вы услышите, почему туда отправились.

I

Здесь начинается история тех, которые завоевали Константинополь; потом мы расскажем вам, кто они были и по каким причинам туда направились. Случилось так, что как раз в то время папа Иннокентий был апостоликом римским, а Филипп — королем Франции; был еще другой Филипп, который являлся императором Германии, и от воплощения прошло тысяча двести три или четыре года. Был тогда некий священник по имени мэтр Фульк из Нейи, прихода, что в Парижской епархии. Этот священник был человеком весьма благочестивым и превосходным церковнослужителем, и он обходил страну, проповедуя крест, и многие следовали за ним, ибо он был столь праведен, что господь творил через него много великих чудес; и этот священник собрал много денег, чтобы отвезти их в Святую землю за морем. Крест взяли тогда граф Тибо Шампанский и Бодуэн, граф Фландрский, и Анри, его брат, и граф Луи Блуаский, и Гюг, граф де Сен-Поль, и Симон, граф де Монфор, и его брат Гюи. Мы назовем далее священнослужителей, которые там были. Там были епископ Нивелон Суассонский, очень мудрый и доблестный как в решениях, так и, коли в том имелась необходимость, в действиях, и епископ Варнье де Труа, и епископ Ганетест из Германии, и мэтр Жан Нуайонский, которому суждено было стать епископом Акры. Там были также аббат из Лооса, что во Фландрии, из некоей обители ордена цистерцианцев (этот аббат был весьма мудрым и праведным человеком), и иные аббаты, и столько других клириков, что мы не смогли бы вам всех назвать. Не смогли бы мы перечислить вам и всех баронов, которые там были, но упомянем некоторых из них. Из Амьенуа там был мессир Пьер Амьенский, отменный рыцарь, смелый и доблестный, и мессир Ангерран де Бов, четвертый из братьев: одного звали Робер, другого — Гюг, а один из их братьев был клириком; Бодуэн де Боревуар, Майе де Валинкур, защитник Бетюна и его брат Конон, Юсташ де Кантелэ, Ансо де Кайо, Ренье де Трит, Валес де Фриуз, Жирар де Маншикур и Николя де Майи, Бодуэн Каварон, Гюг де Бовэ и многие другие знатные рыцари из Фландрии и других земель, и мы не смогли бы вам всех назвать. И там был мессир Жак д’Авень. И из Бургундии были Эд де Шанлитт и его брат Гийом, которые имели много вассалов в войске; немало было там и других рыцарей из Бургундии, которых мы не смогли бы вам назвать полностью. А из Шампани там были маршал и Ожье де Сен-Шерон, и Макэр де Сен-Менэу, и Кларембо де Шапп, и Милон де Бребан, все они были из Шампани. Затем там был шатэлен де Куси, Робер де Ронсуа, Майе де Монморанси, весьма доблестный рыцарь, Рауль д’Онуа и его сыновья Готье и Жиль д’Онуа, Пьер де Брасье, отважный, пылкий и доблестный рыцарь, и его брат Гюг. Все они, которых я здесь называю, были из Франции и из Бовези. А из Шартрэна там были Жервэ де Кастель и его сын Эрвэ, и Оливье де Рошфор, и Пьер д’Ало, и Пэйан из Орлеана, и Пьер Амьенский, добрый и отважный рыцарь, который совершил много подвигов, и клирик Фома, его брат — каноник из Амьена, Манессье из Лилля во Фландрии, Майе де Монморанси, шатэлен де Корби. А вообще там было столько всяких рыцарей из Франции, и из Фландрии, и из Шампани, и из Бургундии, и из прочих земель, что мы не сумели бы назвать вам всех рыцарей, смелых и доблестных; те же, которых мы здесь назвали, были самыми могущественными, они носили знамя, и мы еще не назвали всех, кто носил знамя. А из тех, кто совершил более всего ратных подвигов — будь то богатые или бедные, мы можем вам назвать только часть: это были Пьер де Брасье, один из богатых и бедных, из тех, кто совершили более всего ратных подвигов, и его брат Гюг, и Андрэ д’Юрбуаз, и мессир Пьер Амьенский, доблестный и прекрасный собой рыцарь, и Майе де Монморанси, и Майе де Валинкур, и Бодуэн де Боревуар, и Анри, брат графа Фландрского, и Жак д’Авень; все они были из тех могущественных людей, кто совершили более всего ратных подвигов. А из бедных там были Бернар д’Эр и Бернар де Субренжьен, Юсташ де Юмон и его брат Жильбер де Вим, Валес Фриузский, Гюг де Бовэ, Робер де Ронсуа, Алар Макэро, Николя де Майи, Гюи де Маншикур, Бодуэн де Амелэнкур, Гийом д’Амбревиль, Альом де Клари, что в Амьенуа, клирик, который выказал себя весьма отважным и совершил много доблестных деяний; Альом Сансский, Гийом де Фонтэн. И те, которых мы здесь упомянули, совершили более всего ратных подвигов и проявили более всего храбрости; но много было и других добрых воинов, конных и пеших, столько тысяч, что числа их мы не ведаем.

II

Так собрались все графы и знатные бароны, которые взяли крест. Потом они повелели созвать всех других знатных людей, которые взяли крест, и когда все собрались вместе, то держали совет между собой, чтобы определить, кого они поставят своим предводителем и сеньором. И они избрали графа Тибо Шампанского и поставили его своим сеньором; потом они разъехались, и каждый отправился в свои владения. А затем прошло совсем немного времени и граф Тибо скончался; и он оставил 50 тыс. ливров крестоносцам и тому, кто после него станет их предводителем и сеньором, дабы деньги были употреблены так, как того пожелают крестоносцы. А потом скончался также мэтр Фульк — это была великая утрата для всех крестоносцев.

III

Когда крестоносцы узнали, что граф Шампанский, их сеньор, умер и мэтр Фульк тоже, они были этим очень опечалены и взволнованы; и вот собрались они как-то раз в Суассоне и держали совет между собой, чту им делать и кого поставить своим предводителем и сеньором, пока не согласились в том, что пошлют к маркизу Бонифацию Монферратскому в Ломбардию. Они направили к нему весьма добрых послов. Послы снарядились и поехали к маркизу. Когда они туда прибыли, то обратились к маркизу и сказали ему, что бароны Франции приветствуют его и что они просят и умоляют его во имя бога явиться переговорить с ними в тот день, который они ему назначили. Когда маркиз услышал эти слова, он очень изумился, что бароны Франции позвали именно его; и он ответил послам, что посоветуется об этом и завтра даст им знать, как он намерен поступить. И он устроил послам пышное празднество. Когда настал следующий день, маркиз сказал им, что он поедет переговорить с баронами в Суассон в тот день, какой они ему назначили. Послы распрощались и вернулись восвояси. И маркиз пожаловал им коней и драгоценности. Но они ничего не захотели принять. И когда они воротились, то известили баронов, что сделали. Тогда маркиз приготовился в путь и, пройдя горами Мон Жу, прибыл в Суассон во Франции. Он заблаговременно дал знать баронам о том, что приедет, и бароны встретили его и оказали ему великие почести.

IV

Когда маркиз прибыл в Суассон, он спросил у баронов, для чего они его позвали. И бароны посоветовались и сказали ему: «Сеньор, мы позвали вас потому, что граф Шампанский, наш сеньор, который был нашим предводителем, скончался; и тогда мы позвали вас как самого умудренного и доблестного человека, какого мы только знаем, который, видит бог, мог бы подать наилучший совет в нашем деле. И все мы просим вас, бога ради, чтобы вы стали нашим сеньором и из любви к богу взяли крест». И при этих словах бароны преклонили перед ним колени и сказали ему, чтобы он не опасался, что ему придется израсходовать собственное состояние, потому что они отдадут ему большую часть денег, которые оставил взявшим крест граф Шампанский. Маркиз сказал, что он поразмыслит об этом; а когда он поразмыслил, то ответил, что из любви к богу и ради того, чтобы помочь Заморской земле, возьмет крест. А епископ Суассонский тотчас облачился и дал ему крест. И когда он взял его, тогда ему вручили 25 тыс. ливров из тех денег, которые граф Шампанский оставил крестоносцам.

V

После того как маркиз взял крест, он обратился к баронам: «Сеньоры, — сказал маркиз, — куда бы вы хотели направиться и в какую именно землю сарацин хотели бы пойти?». Бароны отвечали, что они не хотят идти в Сирию, ибо не смогут там добиться никакого толка, но они полагают отправиться в Вавилон или Александрию, в глубь страны сарацин, где могли бы причинить им наибольшее зло; и они имеют намерение нанять флот, который перевез бы их туда. Тогда маркиз сказал, что это хороший замысел и он охотно присоединяется к нему; и пусть они направят для этого добрых послов из числа своих самых лучших рыцарей в Пизу, или в Геную, или в Венецию; с этим замыслом согласились все бароны.

VI

Тогда они выбрали послов; все решили, что туда отправятся мессир Конон Бетюнский и маршал Шампанский; потом, когда послы были выбраны, бароны разъехались; и маркиз уехал в свои владения, и каждый из остальных тоже. А послам поручили нанять корабли для перевозки 4 тыс. рыцарей и их снаряжения и 100 тыс. пеших воинов. Послы приготовились к поездке и отправились без промедления. Они прибыли в Геную, поведали генуэзцам о своем деле и сказали, чего они добиваются, а генуэзцы сказали, что ничем не могут им помочь. Затем послы отправились в Пизу и обратились к пизанцам, и те ответили им, что у них нет стольких судов и ничего не могут сделать. Уже потом послы отправились в Венецию, и обратились к дожу Венеции, и поведали ему о своем деле, и сказали, что они хотят нанять суда для перевозки 4 тыс. рыцарей и их снаряжения и 100 тыс. пеших воинов. Когда дож это услышал, он сказал, что поразмыслит об этом деле, ибо такое крупное дело должно хорошенько обдумать. Тогда дож созвал всех именитых советников города, и переговорил с ними, и поведал им о том, что у него просили. И когда они хорошенько поразмыслили, дож ответил послам и сказал им: «Сеньоры, мы охотно заключим с вами сделку и найдем для вас достаточно судов за 100 тыс. марок, коли вам угодно, на том условии, что вместе с вами отправлюсь я и половина тех, кто во всей Венеции способен носить оружие, причем мы получим половину всего, что будет завоевано и добыто; а сверх того мы поставим вам 50 галер за наш счет и в течение года с того дня, который мы назовем, перевезем вас в любую землю, какую вы пожелаете, будь то Вавилон или Александрия». Когда послы услышали это, они ответили, что 100 тыс. марок это чересчур дорого; и они поторговались так успешно, что сошлись на 87 тыс. марок; и дож, и венецианцы, и послы поклялись исполнить этот договор. Затем дож сказал, что он хотел бы получить задаток в 25 тыс. марок, чтобы начать постройку кораблей; и послы ответили, чтобы он направил вместе с ними во Францию послов и им охотно уплатят 25 тыс. марок. После чего послы распрощались и отбыли; дож же направил с ними знатного мужа из Венеции, чтобы получить задаток.

Собор св. Марка в Венеции

 

VII

После того дож приказал возглашать по всей Венеции свое повеление: ни один венецианец не смеет отныне вступать ни в какие торговые сделки — пусть все помогают строить флот; так они и сделали. И они начали сооружать самый богатый флот, какой когда-либо можно было увидеть.

VIII

Когда послы приехали во Францию, они дали знать, что воротились. Тогда ведено было сказать всем баронам, взявшим крест, чтобы они явились в Корби. И когда все они там собрались, послы рассказали, что они получили. Когда бароны услышали их, они были этим очень обрадованы и полностью одобрили все, что послы совершили, и оказали большие почести посланцам дожа Венеции, и вручили им часть денег графа Шампанского и денег, которые собрал мэтр Фульк, а потом граф Фландрский добавил из своих денег, так что вышло 23 тыс. марок. И их вручили посланцу дожа Венеции, и дали ему добрую охрану сопровождать его в обратный путь.

IX

Потом ведено было сказать всем крестоносцам во всех землях, чтобы на пасху все они двинулись в дорогу и между пятидесятницей и августом непременно прибыли в Венецию. Так они и поступили. И когда пасха миновала, они прибыли туда все до единого. И много было отцов и матерей, сестер и братьев, жен и детей, которые очень печалились из-за отъезда тех, кого они любили.

X

Когда все пилигримы собрались в Венеции и увидели великолепный флот, который был построен, великолепные нефы, большие дромоны и юиссье для перевозки коней, и галеры, они сильно дивились всему этому и огромному богатству, что нашли в городе. Когда они увидели, что не могут все разместиться в городе, они посоветовались между собой и решили расположиться на острове Св. Николая, который целиком был окружен морем и находился в одном лье от Венеции. Пилигримы отправились на остров и разбили там свои палатки, и устроились наилучшим образом, как только могли.

XI

Когда дож Венеции увидел, что все пилигримы прибыли, он велел скликать всех жителей своей земли Венеции. И когда они собрались, дож повелел, чтобы половина из них снарядилась и приготовилась погрузиться на корабли вместе с пилигримами. Когда венецианцы услышали это, то одни возрадовались, другие сказали, что не могут отправиться; и они не могли договориться, каким образом определить половину из тех, которые должны будут отправиться в поход. Наконец, стали тянуть жребий вот каким способом: на каждых двух человек изготовлялись два шарика из воска, потом к одному прикреплялся кусочек пергамента; и двое становились перед священником и отдавали их ему; и священник осенял их крестным знамением и отдавал каждому из двоих по шарику, и тот, кто получал шарик с кусочком пергамента, должен был отправляться на корабль. Так они разделились. Когда пилигримы расположились на острове Св. Николая, дож Венеции и венецианцы явились переговорить с ними и потребовали у них уплаты денег за флот, который они снарядили, как было договорено. И дож сказал им тогда, что они дурно поступили, когда запрашивали через своих послов подготовить корабли на 4 тыс. рыцарей со снаряжением и на 100 тыс. пеших воинов, ибо из 4 тыс. рыцарей пришло не более тысячи, поскольку прочие отправились в другие гавани, а из 100 тыс. пеших воинов явилось не более 50 или 60 тыс. «Вот почему мы хотим, — сказал дож, — чтобы вы уплатили нам цену, о которой мы договорились». Когда крестоносцы это услышали, они стали совещаться и порешили между собой, что каждый рыцарь уплатит четыре марки за себя и четыре за каждого коня, а каждый конный оруженосец — две марки и что тот, кто даст самую малую сумму, даст одну марку. Когда они собрали эти деньги и уплатили их венецианцам, то осталось еще уплатить 50 тыс. марок. Когда дож и венецианцы увидели, что пилигримы не заплатили им больше, они были сильно разгневаны, так что дож сказал пилигримам: «Сеньоры, — сказал он им, — вы худо обошлись с нами, ибо как только ваши послы заключили договор со мной и моим народом, я повелел по всей моей земле, чтобы ни один купец не вступал в рыночные сделки, но чтобы они помогали сооружать этот флот, и с тех пор они пребывают в ожидании и вот уже целых полтора года ничего не заработали. Мало того, они очень поистратились на это дело, поэтому мои люди желают и я также, чтобы вы уплатили нам деньги, сколько вы нам должны. И если вы этого не сделаете, то знайте, что вы не двинетесь с этого острова, пока мы не получим свое, и вы не сыщете никого, кто принес бы вам пить и есть». Однако дож был очень великодушным человеком и не дозволил, чтобы им прекратили доставлять достаточно питья и еды.

Квадрига собора св. Марка в Венеции, вывезенная крестоносцами из Константинополя

 

XII

Когда графы и простые крестоносцы услышали то, что сказал дож, они сильно приуныли и почувствовали себя в весьма затруднительном положении. И тогда они учинили вторичный сбор денег и заняли, сколько смогли, у тех, у кого, как они считали, деньги имеются. Тогда они уплатили венецианцам; и когда уплатили, то остались должны еще 36 тыс. марок; тогда они сказали венецианцам, что их, крестоносцев, дела очень плохи, и что войско сильно обеднело из-за сбора денег, который они произвели, и что они не могут больше собрать, чтобы уплатить им; у них осталась лишь малая толика для содержания рати. И когда дож увидел, что пилигримы не могут выплатить все деньги и находятся в очень затруднительном положении, он переговорил со своими людьми и сказал им: «Сеньоры, — сказал он, — если мы отпустим это войско уйти восвояси, то навсегда прослывем дурными людьми и обманщиками. Пойдемте-ка лучше к ним и скажем им, что если они не прочь вернуть нам эти 36 тыс. марок, которые они нам должны, из добычи от первых же завоеваний, которые они сделают и которые составят их долю, то мы перевезем их за море». Венецианцы согласились поступить так, как сказал дож. Они направились к пилигримам, туда, где те расположились. И когда они туда пришли, дож сказал пилигримам: «Сеньоры, сказал он, мы, я и мои люди, держали совет и рассудили таким образом, что если вы хотите законно гарантировать нам, что уплатите нам эти 36 тыс. марок, которые вы нам должны, из своей части первой же добычи, которую вы захватите, то мы перевезем вас за море». Когда крестоносцы услышали, что им сказал и что предложил им дож, то они весьма возрадовались, и припадали к его стопам от радости, и законно поклялись ему, что весьма охотно сделают то, что дож им предложил. После чего они устроили ночью столь большое веселье, что не было ни одного бедняка, который не возжег бы пышного факела, и они носили на остриях копий большие восковые светильники вокруг своих палаток и вносили их внутрь, так что казалось, будто весь лагерь объят пламенем.

XIII

Потом дож явился к ним и сказал им так: «Сеньоры, сейчас идет зима, и мы не смогли бы плыть за море; правда, меня-то это не может удержать, потому что я уж взялся вас перевезти, лишь бы только вас это обстоятельство не удержало». «Но давайте-ка сделаем доброе дело! — сказал дож. — Неподалеку отсюда есть город под названием Задар. Жители этого города причинили нам много зла, и мы — я и мои люди — хотим, если сумеем, отомстить. И коли доверяете мне, то мы пробудем там всю зиму, примерно до пасхи; а к тому времени мы приведем в порядок наш флот и тогда уже с божьей помощью поплывем за море. Город же Задар весьма хорош и весьма богат всяким добром!». Бароны и знатные рыцари-крестоносцы дали свое согласие на то, что предложил им дож; но все остальные в войске не знали об этом замысле, за исключением самых знатных людей. Тогда все они сообща приготовились к этому походу, приготовили свой флот и затем вышли в море. И каждый из знатных людей имел свой неф для себя и своих воинов и свой юиссье, чтобы везти коней, а у дожа Венеции было 50 галер, снаряженных целиком за его счет. Галера, на которой плыл он сам, вся была алой, и над ним был раскинут алый парчовый балдахин, впереди были четыре серебряные трубы, в которые трубили, и кимвалы, которые гремели по-праздничному. И все — знатные люди, клирики и миряне, малые и великие — выказывали при отплытии столь великую радость, какой никогда еще не бывало, да и флота такого никогда не видывали и о таком не слыхивали; а потом пилигримы потребовали, чтобы на корабельные башни поднялись все священники и клирики, которые пели Veni creator spiritus. И все до единого, великие и малые, плакали от наплыва чувств и большой радости. И когда флот отплывал из гавани Венеции и ...дромоны, и эти богатые нефы, и столько других судов, что это было со времени сотворения мира самое великолепное зрелище, ибо там было наверняка 100 пар труб, серебряных и медных, которые все трубили при отплытии, и столько барабанов, и кимвал, и других инструментов, что это было настоящее чудо. Когда они вышли в открытое море, натянули паруса и подняли свои знамена и флажки на башни нефов, то казалось, что все море заполнилось кораблями, которые они направили сюда, и словно пламенело от великой радости, которую они чувствовали. Так плыли они, пока не достигли некоего города под названием Пола. Когда они причалили туда, то подкрепились и побыли там немного, пока не подкрепили хорошенько свои силы и не приобрели съестные припасы, которые погрузили на свои нефы. Затем они вышли в море. Если они уже до того ликовали и веселились великой радостью, то теперь они тоже выказывали радость и даже еще большую, так что жители города весьма изумлялись такому их веселью и их огромному флоту и дивились великой знати, которую он вез; и они говорили, и то была сущая правда, что никогда и ни в какой стране не видывали и нигде не бывало собрано в одном месте такого флота, который был бы столь же прекрасен и столь же богат, как этот.

XIV

Венецианцы и пилигримы плыли с поднятыми парусами и в ночь на праздник св. Мартина подошли к Задару. Когда жители города Задара увидели подплывающими эти нефы и весь этот огромный флот, они затрепетали от великого страха; они заперли все городские ворота и вооружились как можно лучше, чтобы защищаться. Когда они вооружились, дож обратился ко всем знатным людям в войске и сказал им: «Сеньоры, сей город причинил много зла мне и моим людям; я бы охотно отомстил ему за это. И я прошу вас оказать мне помощь». И все бароны и знатные люди ответствовали ему, что охотно ему помогут. Ну а жители-то Задара хорошо знали, что венецианцы их ненавидели. И они, задарцы, получили также грамоту из Рима, где говорилось, что все те, кто пойдет на них войной или причинит им какой-то ущерб, будут подвергнуты отлучению. С добрыми послами они переслали эту грамоту дожу и пилигримам, которые прибыли туда. Когда послы явились в лагерь, грамоту прочитали дожу и пилигримам. Когда грамота была прочитана и дож услышал ее, он сказал, что не откажется от намерения отомстить жителям города даже под угрозой отлучения апостоликом. После этого послы удалились. Дож во второй раз обратился к баронам и сказал им: «Сеньоры, знайте, что я ни под каким видом не откажусь отомстить им, даже ради апостолика!». И он попросил баронов помочь ему. Все бароны, за исключением только графа Симона де Монфора и мессира Ангеррана де Бова, ответили, что они охотно пособят ему. Эти же сказали, что не пойдут против воли апостолика, ибо не хотят быть отлученными; и тогда они собрались и на всю зиму уехали в Венгрию. Когда дож увидел, что бароны ему помогут, он приказал расставить свои орудия для осады города в таком количестве, что жители города увидели, что им не продержаться; и они сдались на милость крестоносцам и сдали им город. Тогда пилигримы и венецианцы вступили в него и поделили город на две половины, так что одну половину получили пилигримы, а другую — венецианцы.

XV

А потом случилось так, что вспыхнула большая распря между венецианцами и меньшим людом пилигримов, которая продолжалась целую ночь и полдня. И столь ожесточенной была эта распря что рыцари лишь с трудом смогли разнять дравшихся. Когда же их разняли, то восстановили столь добрый мир между ними, они с того времени они уже никогда не вступали в свару друг с другом. Потом знатные крестоносцы и венецианцы совещались по поводу отлучения, которому они подверглись из-за того, что взяли город; и порешили они между собой послать в Рим епископа Суассонского и мессира Робера де Бова, чтобы испросить у апостолика грамоту, которая снимала бы отлучение со всех пилигримов и всех венецианцев. Когда они получили эту грамоту, епископ очень быстро вернулся; мессир же Робер де Бов не вернулся вместе с ним, а прямо из Рима отправился за море.

XVI

Между тем, пока крестоносцы и венецианцы оставались зимой в Задаре, они призадумались о том, что сильно поиздержались; и обсудили это и решили, что не могут двинуться ни в Вавилон, ни в Александрию, ни в Сирию, ибо у них нет ни съестных припасов, ни денег, чтобы отправиться туда. Потому что они почти все истратили как вследствие долгой задержки здесь, так и из-за большой суммы, которую пришлось уплатить за наем флота. И они сказали, что никак не могут двинуться дальше, а если и двинутся туда, то ничего там не достигнут, потому что у них нет ни съестных припасов, ни денег, которыми смогли бы продержаться.

XVII

Дож Венеции хорошо видел, что крестоносцы находятся в стесненном положении; и вот он обратился к ним и сказал: «Сеньоры, в Греции имеется весьма богатая и полная всякого добра земля; если бы нам подвернулся какой-нибудь подходящий повод отправиться туда и запастись в той земле съестным и всем прочим, пока мы не восстановили бы хорошенько наши силы, то это казалось бы мне неплохим выходом, и в таком случае мы сумели бы двинуться за море». Тогда встал маркиз и сказал: «Сеньоры, на рождество прошлого года я был в Германии, при дворе мессира императора. Там я видел одного молодого человека, брата жены германского императора. Этот молодой человек — сын императора Кирсака из Константинополя, у которого один из его братьев предательски отнял Константинопольскую империю». «Тот, кто смог бы залучить к себе этого молодого человека, — сказал маркиз, — легко бы сумел двинуться в землю Константинопольскую и взять там съестные припасы и прочее, ибо молодой человек является ее законным наследником».

XVIII

Теперь мы оставим здесь пилигримов и флот и расскажем вам об этом юноше и императоре Кирсаке, его отце, и об их приключениях. Был в Константинополе император по имени Мануил. Этот император был поистине доблестным человеком и самым богатым из всех христианских государей, которые когда-либо были на свете, и самым щедрым; и никогда не случалось, чтобы кто-нибудь, живший по римскому закону, обращаясь к нему за денежной помощью, уходил без того, чтобы тот не повелел выдать ему 100 марок; так, по крайней мере, как мы слышали, уверяли очевидцы. Этот император очень любил французов и питал к ним большое доверие. И вот случилось однажды, что народ его земли и его советники стали сильно хулить его — а они и раньше не раз хулили его — за то, что он был столь щедр и столь сильно возлюбил французов, и император ответствовал им: «Есть только два существа, которые вправе давать: господь бог и я. Тем не менее, если вы хотите, я вышлю французов и всех тех, исповедующих веру по римскому закону, кто приближен ко мне и пребывает у меня на службе». И греки очень возрадовались и сказали: «Ах, государь, коли вы это сделаете, мы станем вам вернейшими слугами». И император повелел, чтобы все французы покинули империю, и греки были этому весьма рады. Затем император повелел сказать всем французам и остальным, которых он освободил от службы, чтобы они тайно явились к нему для переговоров; так они и поступили. И когда они пришли, император сказал им: «Сеньоры, мой народ не оставляет меня в покое, требуя, чтобы я перестал давать вам что-либо и выгнал бы вас из пределов моей земли; так вот: отправляйтесь-ка вы сейчас все вместе, а я с моими людьми последую за вами, и соберитесь-ка вы все в одном месте», которое он им определил, «и я вам прикажу через моих послов уходить прочь, а вы мне ответите, что не уйдете ни по моему повелению, ни по требованию моих людей: напротив, вы постарайтесь прикинуться, будто собираетесь напасть на меня, и тогда я погляжу, как мой народ поведет себя». Так они и поступили; и когда они удалились, император приказал всем своим людям собраться и пустился их преследовать. И когда подошел к ним близко, то повелел передать им, чтобы они немедленно убирались вон и очистили бы его землю; и те, кто советовали императору выгнать их из его земли, были очень довольны и сказали ему: «Государь, если они не желают немедленно уйти прочь, разрешите нам всех их уничтожить». Император ответил: «Охотно». Когда посланцы императора явились к французам, то с большим высокомерием передали им, как им было поручено, чтобы те незамедлительно убирались прочь. Французы же ответили послам и сказали им, что они не уйдут ни по повелению императора, ни по требованию его людей. Послы вернулись обратно и сообщили, что им ответили французы. Тогда император приказал своим вооружиться и помочь ему изгнать французов; и они все вооружились и выступили против французов. А французы двинулись им навстречу. Когда император увидел, что они подходят к нему и к его людям, чтобы дать им бой, он сказал своим: «Сеньоры, прикиньте-ка, что лучше всего сделать: ведь сейчас вы можете отметить за себя». И когда он им это сказал, греки сильно испугались латинян, которые, как они увидели, приближаются к ним (а дальше латинянами называются все те, кто исповедовал веру по римскому закону), латиняне же сделали вид, будто собираются ударить по ним. Когда греки увидели это, они обратились в бегство и бросили императора. Когда император это увидел, он сказал французам: «Сеньоры, а теперь идите за мной, и я вам дам больше, чем давал когда-либо». Так он привел французов и когда они вернулись, он велел скликать своих и сказал им гак: «Сеньоры, вы можете теперь воочию видеть, кто заслуживает доверия: вы пустились в бегство, тогда как должны были бы мне помочь; и вы оставили меня совсем одного, так что если бы латиняне захотели, они могли бы изрубить меня в куски. Но теперь уж я приказываю, чтобы никто из вас не отваживался и не осмеливался более толковать о моей щедрости или о том, что я возлюбил французов, ибо я в самом деле люблю их и доверяю им больше, чем вам; и я дам им больше, чем давал когда-нибудь прежде». И греки никогда уже больше не отваживались заговаривать об этом и не смели этого делать.

XIX

Этот император Мануил имел от своей жены прекрасного сына и порешил про себя женить его на особе знатнейшего рода и, по совету французов, которые были при его дворе, он послал к Филиппу, королю Франции, просить, чтобы тот отдал в жены его сыну свою сестру. И император отправил во Францию своих послов, которые все были весьма знатными людьми; и они поехали в сопровождении пышного кортежа; и никогда не видано было более богатых и благородных людей, чем те, которые отправились с посольством, так что король Франции и его люди сильно изумлялись великолепию свиты послов. Когда послы прибыли к королю, они передали ему то, что император им поручил. И король сказал, что ему надо созвать совет, и когда король созвал совет, то бароны весьма одобрили, чтобы он отослал свою сестру столь знатному и столь богатому человеку, каким был император. Тогда король ответствовал послам, что охотно отошлет свою сестру императору.

XX

Итак, король снарядил весьма пышно свою сестру и отправил ее в Константинополь вместе с послами и множеством своих людей; и они поехали и продвигались мало-помалу вперед, пока не прибыли в Константинополь. Когда они прибыли, то император устроил пышное празднество в честь девицы и было великое веселье для нее и ее людей. В то же самое время, когда император отправлял послов за этой девицей, он послал в другую сторону заморских земель к королеве Феодоре Иерусалимской, которая была ему сестрой, одного из своих родичей, которого очень любил, по имени Андром, с поручением прибыть на коронацию своего сына и празднество по этому случаю. Королева поплыла морем вместе с Андромом, чтобы приехать в Константинополь. Когда они уже были далеко в море, случилось так, что Андром влюбился в королеву, которая была ему двоюродной сестрой, и овладел ею насильно. И когда он это содеял, то не рискнул вернуться в Константинополь, но взял королеву и силой увез ее в Конью, к сарацинам. Там он и остался.

XXI

Когда император Мануил узнал о том, как низко Андром поступил с его сестрой, королевой, он был сильно разгневан, но все же не отказался устроить пышное празднество и короновать своего сына и девицу, а немного времени спустя император скончался. Когда предатель Андром прослышал, что император Мануил умер, он отправил послов к его сыну, который стал императором, и умолял его именем бога, чтобы тот простил ему его злодеяние; он сумел уверить императора в том, что это была всего лишь ложь, которую на него возвели, так что император, а он был еще ребенком, простил ему его злодеяние и велел позвать его ко двору. И этот Андром вернулся и вошел в окружение дитяти, и дитя сделало его бальи над всей землей, и он очень возгордился тем, что получил бальяж. А после этого прошло совсем немного времени, как он схватил однажды ночью императора и убил его, а с ним и его мать. Когда он содеял это, то взял два огромных камня, повелел привязать им на шею и затем бросить их в море. Сразу после этого он силою заставил короновать себя императором. Когда Андром был коронован, то повелел незамедлительно схватить всех тех, кто, как ему было ведомо, считал худым делом, что он стал императором, и приказал выколоть им глаза, и замучить их и погубить их лютой смертью. И хватал всех красивых женщин, которых встречал, и насильничал над ними; и взял себе в жены императрицу, которая была сестрой короля Франции. И он совершил столько других великих беззаконий, сколько ни один предатель и ни один убийца никогда не совершали.

Когда он совершил все эти беззакония, он спросил у одного из своих бальи, который помогал ему творигь все эти злодеяния, остался ли еще кто-нибудь, кому не нравится, что он стал императором. И тот ответил ему, что он больше таких не знает, разве что, как говорили, в городе есть три юноши, которые принадлежат к роду, называемому Ангелами, и это знатные люди, но они не богаты, а, наоборот, бедны и не обладают большим могуществом. Когда император услышал об этих трех молодых людях упомянутого рода, он повелел своему бальи, который был очень злым и таким же предателем, как он сам, схватить их и повесить или погубить какой-нибудь другой лютой смертью. Бальи пошел, чтобы схватить этих трех братьев, но схватил только одного, а два других сумели бежать. У того, которого схватили, вырвали глаза, после этого он постригся в монахи. Двое других бежали; и один из них бежал в страну, называемую Валахией. Это был тот, кого звали Кирсак; а другой бежал в Антиохию и был захвачен сарацинами в одном набеге, что совершили христиане. Тот, который бежал в Валахию, был там столь беден, что не мог сам себя прокормить и из-за своей крайней бедности вернулся обратно в Константинополь; и он укрылся в городе в доме одной вдовы. И у него не было никакого имущества, кроме мула и слуги; и этот слуга зарабатывал на жизнь своему господину Кирсаку и себе с помощью мула, перевозя на нем вино и другие товары; в конце концов до императора Андрома, предателя, дошла весть о том, что Кирсак вернулся в город. И тогда он приказал своему бальи, которого ненавидел весь свет за злодеяния, каждодневно совершавшиеся им, схватить этого Кирсака и повесить его. И вот однажды этот бальи оседлал коня и, взяв с собою достаточно людей, поехал к дому доброй дамы, где укрылся Кирсак. Когда он сюда подъехал, то позвал ее, постучав в дверь, и добрая дама вышла и спросила у него с удивлением, что ему надобно, и он велел ей сказать укрывавшемуся у нее в доме, чтобы тот вышел. Добрая дама сказала в ответ: «Ах, сеньор, клянусь богом, там никого нет!». И бальи второй раз велел ей, чтобы она его вывела, а если она не выведет его, то он прикажет взять их обоих. Когда добрая дама услышала это, ее охватил сильный страх перед этим дьяволом, который содеял столько зла; она тотчас вошла в дом, подошла к юноше и сказала ему: «Ах! Прекрасный сеньор Кирсак, вы погибли: вот бальи императора и с ним множество людей, которые явились сыскать вас, чтобы уничтожить, убить!». Молодой человек был сильно встревожен, когда услышал эту весть, и тогда он решил выйти, ибо не было никакого способа избежать встречи с этим бальи. И тут он поступает не иначе, как хватает свой меч, прячет его под своей одеждой, потом выходит к бальи и говорит ему: «Сеньор, что вам угодно?». И тот подло бросает в ответ ему и говорит: «Паршивый негодяй, сейчас тебя вздернут!». Тогда Кирсак видит, что ему надобно вопреки его собственному желанию пойти с ними и что он сумеет, сделав это, отомстить за себя, выбрав кого-нибудь из них; и он подходит как можно ближе к этому бальи, выхватывает свой меч и наносит ему удар по темени, так что целиком разрубает голову до самых зубов.

XXII

Когда оруженосцы и люди, которые были с бальи, увидели, что юноша прикончил бальи, они убежали. Когда молодой человек увидел, что они убегают, он схватил коня убитого бальи, и вскочил на него, держа в руке окровавленный меч. И он взял и направился к храму св. Софии. И по дороге он просил снисхождения у народа, теснившегося на улицах и взбаламученного молвой и разговорами о происшедшей стычке, которые слышались повсюду. И юноша говорил людям так: «Сеньоры, ради бога, не убивайте меня, ибо я прикончил дьявола и убийцу, который извлек всяческий позор на жителей этого города и других городов». И когда он подъехал к храму св. Софии, то поднялся на алтарь и обнял крест, ибо хотел спасти свою жизнь. Тогда крики и сумятица в городе сделались весьма велики; и крики разносились везде, так что во всем городе узнали, как Кирсак прикончил этого злодея и этого убийцу. Когда горожане узнали об этом, они сильно возрадовались и помчались к храму св. Софии, чтобы поглядеть на юношу, действовавшего столь отважно. И когда они все собрались там, то начали говорить один другому: «Да, он храбр и отважен, раз совершил столь доблестный поступок». И наконец, греки сказали себе: «Сотворим же доброе дело! Сделаем этого рыцаря императором!». И все они в конце концов согласились в этом друг с другом. Тогда они послали за патриархом, который пребывал в то время поблизости в своем дворце, чтобы он короновал нового императора, которого они избрали. Когда патриарх услышал это, он сказал, что ничего не будет делать, и начал говорить им: «Сеньоры, вы поступаете худо! Угомонитесь! Вы поступаете нехорошо, коль скоро предпринимаете такое дело! Если бы я короновал его, император Андром убил бы меня и изрубил бы на куски!». А греки ответили ему, что, если он не коронует его, они разобьют ему голову; и в конце концов патриарх, уступая силе, а равно и из страха, вышел из своего дворца. Потом он направился к храму, где находился этот Кирсак, одетый в весьма бедное платье и в весьма ветхую одежонку, человек, к которому еще в тот самый день император посылал своего бальи и своих людей схватить и убить его; и вот патриарх облачился в свои священнические одеяния и, хотел он того или нет, короновал его. Когда Кирсак был коронован, новости об этом разошлись повсюду. Так что и Андром проведал и об этом и о том, что тот убил его бальи; и он никак не хотел поверить этому, пока не направил своих соглядатаев. И когда соглядатаи явились туда, то увидели, что это была правда; тогда они тотчас возвратились к императору и сказали ему: «Государь, все это сущая правда».

XXIII

Когда император узнал, что это была сущая правда, он встал, взял с собой много своих людей и направился к храму св. Софии по проходу, который вел от его дворца прямо к храму. Когда он подошел к храму, то сумел незаметно выйти на галерею под сводами собора и увидел того, кто был коронован. Когда он увидел его, то был сильно опечален этим и спросил у своих людей, нет ли у кого из них лука, и ему принесли лук и стрелу. И Андром взял этот лук и натянул его, думая поразить Кирсака, который был коронован, прямо в сердце. И как раз в то мгновение, когда он целился, тетива вдруг оборвалась, и он был этим сильно ошеломлен и, растерявшись, впал в отчаяние; и он вернулся назад во дворец и приказал своим людям, чтобы они заперли ворота дворца, вооружились и приготовились защищать дворец; и они это сделали. Между тем сам он вышел из дворца; и он проник в потайной ход, и ушел из города, и взошел на галеру, и с ним было несколько его людей; потом он отплыл в море, ибо не хотел, чтобы жители города схватили его.

XXIV

Тогда жители города направились во дворец и понесли с собой нового императора. Потом они силой взяли дворец и ввели туда императора; а затем они посадили его на трон Константина, и, после того как он сел на трон Константина, они славословили его как святого императора. Император был очень обрадован великими почестями, которыми бог удостоил его в такой день; и он сказал своим людям: «Сеньоры, взгляните теперь на великое чудо — на эти почести, которыми меня удостоил бог как раз в тот день, когда меня должны были схватить и умертвить. Ведь в этот самый день я коронован императором! А за великие почести, которые вы мне оказали, я отдаю вам все сокровища, которые есть в этом дворце и по дворце Влахерны». Когда народ это услышал, все очень возрадовались великому дару, который дал им император; и они пошли и разбили врата сокровищницы и нашли там так много золота и серебра, что это было поистине чем-то чудесным, и разделили между собою этот дар.

XXV

В ту же ночь, когда Андром бежал, на море поднялась такая великая буря и разгулялся такой сильный ветер, ударил гром и засверкали молнии, что ни он ни его люди не знали, куда их несет; буря и шторм пригнали их обратно к Константинополю, а они этого и не заметили. Когда они увидели, что их прибило к берегу и они не могут больше плыть, Андром сказал своим людям: «Сеньоры, поглядите-ка, где мы находимся». Они взглянули и ясно увидели, что вернулись с Константинополь; и они сказали тогда Андрому: «Государь, мы погибли, потому что мы вернулись обратно в Константинополь». Когда Андром услышал это, он был так поражен, что не знал, что и делать; и он сказал своим людям: «Сеньоры, ради бога, уведите нас отсюда куда-нибудь подальше». И они сказали, что никак не могут сделать этого, ибо им снимут головы. Когда они увидели, что не могут двигаться дальше и скрыться куда-нибудь, то, взяв императора Андрома, привели его в кабачок и спрятали за винными бочками. Хозяин кабачка и его жена долго разглядывали этих людей и им показалось, что это люди императора Андрома; наконец, жена кабатчика как бы случайно стала обходить свои бочки, чтобы поглядеть, хорошо ли они заперты; она смотрит направо, налево и видит императора Андрома, сидящего за бочками и еще облаченного в свои императорские одежды; и она прекрасно узнала его. И она возвращается к своему мужу и говорит ему: «Сеньор, там спрятан император Андром». Когда кабатчик услышал это, он отправил своего человека предупредить одного знатного вельможу, который пребывал неподалеку оттуда в некоем большом дворце. Андром убил отца этого человека и учинил насилие над его женой. Когда посланный явился туда, он сказал этому знатному вельможе, что Андром спрятан в доме такого-то кабатчика, и он назвал его имя. Когда знатный вельможа услышал, что Андром находится в доме этого кабатчика, он весьма обрадовался; и он взял с собой своих людей и отправился к дому кабатчика; и он схватил Андрома и увел его в свой дворец. Когда наступило утро, знатный человек взял Андрома и привел его во дворец к императору Кирсаку. Когда Кирсак его увидел, он спросил у него: «Андром, почему ты так подло предал своего сеньора, императора Мануила, и почему ты убил его жену и его сына, и почему ты столь охотно причинял зло тем, кому не нравилось, что ты стал императором, и почему ты хотел меня посадить в темницу?». А Андром ему сказал: «Замолчите, ибо я не удостою вас ответа!». Когда император Кирсак услышал, что он не желает удостаивать его ответа, он повелел созвать жителей города, приказав им явиться к нему. И когда они пришли к нему, император сказал им: «Сеньоры, вот Андром, который содеял столько зла и вам, и другим. Мне кажется, что я не смогу творить над ним правосудие, чтобы удовлетворить желание каждого из вас; и я отдаю его вам, чтобы вы сделали с ним, что захотите». И жители города очень возрадовались этому и схватили его; и одни говорили, что его надо сжечь, другие — что его надо бросить в кипящий котел, чтобы он подольше жил в мучениях, третьи говорили, что его надо протащить по улицам города; так они не могли достигнуть согласия между собой, какой смертью покарать его и какие мучения причинить ему. Наконец нашелся мудрый человек, который сказал: «Сеньоры, коли хотите послушаться моего совета, то я научу вас, каким образом мы смогли бы достойно отомстить ему. У меня дома есть верблюд — это самое грязное и вонючее животное на земле. Возьмем Андрома, разденем его догола, а потом привяжем к спине верблюда лицом к заду животного и потом поведем верблюда по городу, от одного конца до другого. Тогда-то все мужчины к женщины, кому Андром причинил зло, смогут отомстить ему. И все согласились с тем, что сказал этот мудрый человек; Андрома схватили и привязали так, как тот советовал. И пока везли Андрома от одного конца города до другого, подходили те, кому он причинил зло, и насмехались над ним, и били его, и кололи его: одни — ножами, другие — шилом, третьи — мечами; при этом они приговаривали: „Вы повесили моего отца“, „вы силою овладели моей женой!“. А женщины, дочерей которых он взял силой, дергали его за бороду и так подвергали его постыдным мучениям, что, когда они прошли весь город из конца в конец, на его костях не осталось ни куска живого мяса, а потом они взяли его кости и бросили их на свалку. Вот как они отомстили этому предателю. Спустя день после того, как Кирсак стал императором, на портале храма изобразили, каким чудом Кирсак сделался императором, и как наш господь, с одной стороны, и богоматерь — с другой, возложили ему на голову корону, и как тетиву лука, из которого Андром хотел его убить, оборвал ангел, потому что, как говорили, род Кирсака назывался Ангелами.

XXVI

После этого его охватило сильное желание увидеть своего брата, который был в темнице у язычников; и он назначил не-нескольких послов и отправил их на поиски брата. И они искали его до тех пор, пока им не дали знать, что он в темнице, и они поехали в ту сторону. Когда они туда прибыли, то попросили сарацин отпустить его, а сарацины проведали, что молодой человек был братом императора Константинопольского, и они запросили очень высокую цену и сказали, что вернут его только за большой выкуп и тогда послы дали им столько золота и серебра, сколько они запрашивали. Когда они его выкупили, то возвратились вместе с ним в Константинополь.

XXVII

Когда император Кирсак увидел своего брата, он этому весьма обрадовался и устроил по этому случаю пышное празднество; а брат тоже очень обрадовался тому, что Кирсак стал императором и что добился он императорской власти собственной доблестью. Этого молодого человека звали Алексей. Прошло немного племени, и император сделал его бальи над всеми своими землями и главным военачальником. И тогда Алексей настолько возгордился, получив должность бальи, что жители империи стали выказывать ему чрезмерное почтение и бояться его, ибо он был братом императора, и потому, что император столь сильно его любил.

XXVIII

Однажды случилось так, что император поехал в свой лес поохотиться; и тогда Алексей, его брат, взял и отправился в тот же лес, где был его брат, и, предательски схватив его, вырвал у него глаза. Потом, когда он это содеял, он велел заключить его в темницу, чтобы об этом ничего не узнали. Когда он это сделал, он вернулся в Константинополь, а потом уверил, что император, его брат, погиб, и силой заставил короновать себя императором. Когда воспитатель сына императора Кирсака увидел, что дядя мальчика предал его отца и предательским путем стал императором, он поступил не иначе, как взял дитя и отвез в Германию к его сестре, которая была женой германского императора, так как он не хотел, чтобы дядя загубил мальчика, более законного наследника, чем его дядя Алексей.

XXIX

Теперь вы слышали, как Кирсак возвысился, и как он стал императором, и как его сын бежал в Германию, и почему крестоносцы и венецианцы направили к нему послов по совету маркиза Монферратского, своего сеньора; также слышали вы в начале этой истории и о том, что они сделали это, чтобы получить добрый предлог для похода в константинопольскую землю. Теперь мы расскажем вам об этом дитяти и о крестоносцах и как крестоносцы послали к нему послов, и как потом они двинулись в Константинополь, и как они его завоевали.

XXX

Когда маркиз сказал пилигримам и венецианцам, что тот, кто залучит к себе это дитя, о котором мы вам уже говорили, тот будет иметь превосходный предлог, чтобы двинуться на Константинополь и обеспечить себя там припасами, то крестоносцы снарядили должным образом двух рыцарей и послали их в Германию к этому юноше сообщить, чтобы он прибыл к ним; и они поручили сказать, что помогут ему отвоевать то, что является его правом. Когда послы прибыли ко двору императора Германии, где находился молодой человек, то передали ему, что им было поручено. Когда молодой человек выслушал их и узнал, с каким предложением направили к нему послов знатные крестоносцы, он весьма обрадовался и устроил послам пышное празднество и выказал им полное расположение; и он сказал, что он посоветуется с императором, своим деверем. Император выслушал молодого человека и сказал, что ему представляется поистине прекрасный случай, и он посоветовал ему поскорее отправиться в путь и сказал, что он никогда не получит и самой малой части своего наследства иначе как с помощью бога и крестоносцев.

XXXI

Молодой человек хорошо понял, что император дает ему добрый совет, и он снарядился великолепнейшим образом и поехал вместе с послами; а еще до того, как молодой человек и послы прибыли в Задар, флот крестоносцев отбыл к острову Корфу, потому что пасха уже прошла. Однако когда флот двинулся туда, две галеры все же были оставлены в Задаре, чтобы подождать послов и молодого человека. И пилигримы пребывали на острове Корфу, пока из Германии не приехали послы и молодой человек. Когда юноша и послы прибыли в Задар, они нашли там эти две галеры, которые для них оставили, и они вышли в море и плыли до тех пор, пока не прибыли на Корфу, туда, где был флот. Когда пилигримы увидели, что молодой человек прибыл, все они вышли ему навстречу, приветствовали его и устроили ему пышное торжество. Когда молодой человек увидел, что знатные люди оказывают ему такие почести, как и все, кто находились на кораблях, которые там были, он обрадовался, как никто другой до этого никогда не радовался. И тогда маркиз вышел вперед, взял молодого человека и увел его в свою палатку.

XXXII

В то время как юноша находился там, все знатные бароны и дож Венеции также собрались в палатке маркиза; и они судили и рядили о том, о сем и в конце концов спросили у юноши, что он сделает для них, если они поставят его императором и возложат на него в Константинополе корону; и он ответил им, что сделает все, чего бы они ни пожелали. Так они судили и рядили, пока он не сказал им, что выдаст войску 200 тыс. марок и будет на свой счет содержать флот в течение одного года, и сам отправится с ними за море со всеми своими силами, и до конца своих дней он будет содержать в Заморской земле за собственный счет 10 тыс. вооруженных ратников и что всем крестоносцам, кто уедут из Константинополя и отправятся за море, он доставит пропитание сроком на один год.

XXXIII

И тогда созвали всех баронов войска и всех венецианцев, и когда все они собрались, то дож Венеции встал и обратился к ним с речью. „Сеньоры, — сказал он, — теперь нам представляется резонный предлог двинуться на Константинополь, ежели вы это одобрите, ведь с нами — законный наследник трона“. Так вот, нашлись тогда и такие, которые не согласились идти в Константинополь, и они говорили: „Ба! Что нам делать в Константинополе? Нам нужно совершить наше паломничество и выполнить наш замысел идти на Вавилон или Александрии, да и флот наш должен следовать вместе с нами лишь один год. а уж полгода прошло“. Другие возражали им: „Что нам делать в Вавилоне или в Александрии, когда у нас нет ни продовольствия. ни денег, с которыми мы могли бы отправиться туда? Для нас куда лучше, прежде чем мы двинемся прямо туда, добыть съестные припасы и деньги, воспользовавшись подходящим случаем, нежели идти туда погибать от голода. Тогда мы сможем добиться какого-то успеха, а ведь Алексей предлагает нам идти вместе с нами и содержать наш флот и всю нашу рать за свой счет еще в течение года!“. И маркиз Монферратский более, чем кто-либо другой из тех, которые там были, приложил усилий, чтобы двинуться на Константинополь, потому что он хотел отомстить за обиду, которую нанес ему император, правивший тогда империей. Ну, а теперь мы прервем наш рассказ о флоте и поведаем вам об оскорблении, из-за которого маркиз возненавидел императора.

Случилось так, что маркиз Конрад, его брат, принял крест и отправился за море, он вел две галеры и по пути побывал в Константинополе. Когда он приплыл в Константинополь, то беседовал с императором, и император оказал ему добрый прием и приветствовал его. Как раз в то время некий знатный человек из числа жителей города осадил императора в Константинополе, так что император не отваживался выйти из города. Когда маркиз это увидел, он спросил, как же это произошло, что тот сумел так осадить его, а император не осмеливался сразиться с ним; к император ответил, что его люди в душе не сочувствуют ему, и нет от них подмоги; вот почему он не решается с ним сразиться. Когда маркиз это услышал, он сказал, что поможет ему, если тот согласен, а император ответил, что он, конечно, согласен и что за помощь окажет ему великое благодеяние. Тогда маркиз сказал императору, чтобы он приказал созвать всех горожан римского закона, т. е. всех латинян города, что он, маркиз, вооружит всех их и введет в свой отряд и сразится с врагами, латиняне же эти составят авангард, а император пусть возьмет всех своих людей и следует за ним. И император приказал созвать всех латинян города. Когда все они явились, император распорядился чтобы все они вооружились, и когда все они вооружились, а маркиз вооружил всех своих людей, он взял с собой всех латинян и выстроил свои боевые отряды наилучшим образом; а император тоже вооружил всех своих и взял их с собой. И тогда маркиз взял да и выступил вперед, а император следовал позади него Едва маркиз вышел за ворота вместе со всеми своими отрядами, император приказал запереть за ними ворота. Как только этот Вернас, который осаждал императора, увидел, что маркиз собирается померяться с ним силою, он со своим войском выступил навстречу маркизу. И когда они уже сходились, Вернас взял да и пришпорил своего коня и вырвался вперед, оторвавшись от своего войска на расстояние брошенного камня, чтобы ринуться навстречу отрядам маркиза. Когда маркиз увидел, что тот приближается, он помчался навстречу и с первого удара копьем поразил его в глаз, и убил его этим ударом. Потом он стал рубить мечом направо и налево, и он и его воины, и многих поубивали. Когда противники увидели, что их сеньор погиб, они бросились наутек и обратились в бегство. Когда император, предатель, который велел запереть ворота за маркизом, увидел, что они побежали, он тоже выступил из города со всем своим войском и стал преследовать бегущих; и они, маркиз и он, захватили немалую добычу — и коней и всякого иного добра. Вот так отомстил маркиз за императора тому, кто его осадил. Когда они их разбили, оба, император и маркиз, вернулись обратно в Константинополь. И когда они вернулись и скинули доспехи, император очень тепло поблагодарил маркиза за то, что он так хорошо отплатил его врагу; и тогда маркиз спросил у него, зачем он приказал запереть за ним ворота. „А! — воскликнул император, — теперь ведь все в порядке“. „Да, только теперь, благодарением божьим“,сказал маркиз. Прошло немного времени, как император и его предатели замыслили великую измену, ибо он хотел погубить маркиза. Но некий человек почтенного возраста, узнавший об этом, проникся такой жалостью к маркизу, что благородно пришел к нему и сказал ему: „Сеньор, бога ради, уходите из этого города, ибо если вы останетесь здесь еще три дня, то император и его предатели, замыслившие великую измену, схватят вас и убьют вас“. Когда маркиз услышал эти вести, он встревожился. Той же ночью он покинул город и, приказав приготовить свои галеры, пустился в море; и еще прежде, чем наступил день, он уехал; и он не останавливался, пока не прибыл в Сюр. Так вот он приехал сюда до того, как Святая земля была утрачена, и король Иерусалимский скончался, и все королевство Иерусалимское было утрачено и не было других городов, которые бы удержались, кроме Сюра и Аскалона. А у покойного короля были две замужние сестры: некий рыцарь, мессир Гюи де Лузиньян, что в Пуату, женился на старшей, к которой перешло королевство, а мессир Годфруа де Торон — на младшей. И вот однажды собрались все знатные бароны земли, и граф Триполи, и тамплиеры, и госпитальеры в Иерусалиме в храме и говорят один другому, что надо развести монсеньора Гюи с его женой, потому что королевство-то перешло к ней и нужно найти для нее другого барона, который способен быть королем более, чем мессир Гюи. И они это сделали. Они их развели, и когда их развели, то никак не могли прийти к согласию насчет того, за кого ее выдать; и случилось так, что в конце концов они и вовсе переложили решение этого дела на королеву, которая была женой монсеньора Гюи. И вот они вручили ей корону и предложили отдать ее тому, кого пожелает, чтобы он был королем. И как-то в другой день собрались все бароны, и тамплиеры, и госпитальеры, и там был еще граф Триполи, лучший рыцарь в королевстве, который думал, что дама отдаст корону именно ему; и был там монсеньор Гюи, чьей женой королева являлась. Когда все собрались, дама взяла корону; поглядев направо и налево, она увидела того, кто был ее мужем, подошла к нему и возложила ему корону на голову. Так мессир Гюи стал королем. Когда граф Триполи это увидел, он был столь расстроен, что со злобы уехал в свою землю, в Триполи.

XXXIV

Прошло немного времени, и он вступил в войну с сарацинами, был взят в плен, а все его войско разбито, и вся земля утрачена, так что нигде не осталось города, который бы удержался, за исключением Сюра и Аскалона. Когда Саладин увидел, что вся земля в его руках, он пришел к королю Иерусалимскому, который находился у него в темнице, и сказал ему, что если бы он устроил так, чтобы Аскалон сдался, то он, Саладин, отпустил бы его и с ним большую часть его людей. И король ответил ему: „Ну, что же, отведите меня туда, — сказал он, — и я прикажу им сдать его вам!“. И Саладин отвел его туда. Когда они туда пришли, король обратился к жителям города и сказал им, чтобы они сдали город, потому что он так хочет. И они сдали ему город. Когда город оказался в руках Саладина, он отпустил короля и вместе с ним часть его людей, а освобожденный таким образом из темницы король отправился вместе со всеми своими людьми в Сюр. И пока все это происходило, маркиз привлек на свою сторону жителей Сюра и генуэзцев, которые там были, и тех и других, и все они поклялись ему на святых мощах в верности и поклялись, что все будут считать его своим сеньором, а он поможет им оборонять город. И маркиз нашел в городе такую большую дороговизну, что меру зерна продавали за 100 безантов, а эта мера была не больше чем амьенский секстарий с половиной. Когда король прибыл к Сюру, его оруженосцы начали кричать: „Откройте, откройте ворота! Король идет!“. А те, кто был внутри, отвечали, что не впустят людей Гюи Лузиньяна. И наконец маркиз подошел к стене и сказал, что король не войдет в город. „Ба! — сказал король, — Как же так? Разве не я ваш сеньор и король этих мест?“ „Клянусь богом, — ответил маркиз, — вы не сеньор и не король и вы не войдете сюда, потому что вы все покрыли бесчестьем и утратили всю свою землю. Кроме того, дороговизна здесь столь велика, что если вы и ваше войско вступите сюда, то весь город вымрет от голода. И я предпочитаю, — сказал маркиз, — чтобы погибли вы и ваши люди, которые не совершили никаких великих подвигов, чем погибли бы мы, находящиеся здесь, в городе“. Когда король увидел, что ему не войти, он повернул со всем своим войском и отошел к некоей крепостце в направлении Акры и расположился там. И он был там до тех пор, пока его не застали в этой крепостце короли Франции и Англии. И в то время, как маркиз был в Сюре, где стояла такая великая дороговизна, о которой мы рассказали, бог послал им помощь: туда прибыл некий купец, который привел корабль с зерном; и он предложил зерно по цене 10 безантов, в то время как она была 100 безантов. И маркиз, и все горожане очень обрадовались этому, и они купили для города все зерно.

XXXV

Прошло немного времени и появился Саладин. Он осадил Сюр с суши и с моря, так что невозможно было доставить в город никаких припасов; и он осаждал его так долго, что дороговизна в городе снова поднялась и стала как прежде.

XXXVI

Когда маркиз увидел, что дороговизна в городе так поднялась и что он не может получить откуда-либо помощи и подкрепления, он созвал всех жителей города, и генуэзцев, и всех других, которые там были, и, обратившись к ним, сказал: „Сеньоры, — сказал он, — мы в скверном положении, и бог немилосерден к нам. Дороговизна в городе так велика, что совсем нет ни мяса, ни зерна, чтобы нам продержаться долгое время, и никакая подмога не может прийти к нам ни по морю, ни по суше. Бога ради, если среди нас есть кто-нибудь, кто может подать совет, пусть подаст!“. И тут один генуэзец выступил вперед и сказал: „Если хотите послушаться меня, — сказал он, — то я подам вам добрый совет“. „Какой же?“ — спросил маркиз. „Вот что я вам скажу, — проговорил тот, — у нас здесь в городе есть нефы, галеры, лодки и другие суда; и я вам скажу, что я с ними сделаю. Я возьму четыре галеры и посажу на них самых храбрых воинов, какие только у нас найдутся; потом рано поутру выйду в море, сделав вид, будто хочу бежать. И как только сарацины меня заметят, то пустятся за мной в погоню, но у них не будет времени, чтобы изготовиться, и они не успеют снарядиться. И вот, когда все они кинутся за мной, вы посадите на другие ваши суда, лодки и галеры самых умелых воинов, какие только у вас найдутся, а когда увидите, что все они кинулись преследовать меня и что ушли вперед довольно далеко, то догоняйте их на своих судах и нападайте, а я поверну назад: таким вот образом мы и ударим по ним. И бог подаст нам помощь, коли ему будет угодно!“ И все согласились с этим советом и сделали именно так, как он предложил.

XXXVII

Когда настало утро, и этот человек взял свои четыре галеры, очень хорошо снарядив и вооружив их, и все остальные суда также были очень хорошо вооружены, то он взял да и с наступлением дня пустился в море. Морская гавань Сюра была прикрыта городскими стенами, и, чтобы выйти из гавани или войти в нее, суда проходили там; и вот он пускается в путь и начинает двигаться вперед с большой быстротой. Когда он находился уже довольно далеко и сарацины его заметили, они так поспешно стали преследовать его, что совсем не снарядились для этого, но пустили все свои 100 галер, чтобы нагнать его. Когда они ушли далеко вперед, жители города пустились вслед за ними, а тот, которого сарацины преследовали, стал поворачивать обратно; и потом ратники Сюра нападают на этих сарацин, которые все были невооружены, и многих убивают и наносят им поражение, да такое, что из всех их ста галер остались лишь две, которые воины Сюра не захватили. И Саладин видел все это и выказывал весьма большое горе, и он рвал на себе бороду и выдирал волосы от отчаяния, видя, как его воинов рубили на части прямо у него на глазах, а он не мог им помочь. Когда он потерял таким образом свой флот, он снял свой лагерь и отплыл прочь. Таким-то образом город был спасен маркизом, а король Гюи оставался в этой маленькой крепости неподалеку от Акры, там, где застали его король Франции и король Англии.

XXXVIII

Прошло немного времени, и король Гюи и его жена умерли. И королевство перешло таким образом к жене монсеньора Онфруа Торонского, сестре королевы. И тогда приходят, и отнимают жену у монсеньора Онфруа, и выдают ее за маркиза. И маркиз таким образом стал королем. Потом у него родилась от этой жены дочь, а затем он был убит ассасинами. Королеву же выдали за графа Анри Шампанского. После этого крестоносцы осадили Акру и захватили ее.

XXXIX

Ну вот, теперь мы поведали вам о кознях, по причине которых маркиз Монферратский ненавидел императора Константинопольского, и о том, почему он так настойчиво советовал, больше, чем остальные, двинуться на Константинополь. Вернемся же к тому, о чем мы говорили раньше.

Когда дож Венеции сказал баронам, что теперь им представляется подходящий предлог для того, чтобы направиться в Константинопольскую землю, и что он за это, все бароны до единого согласились с ним. Затем спросили епископов, не будет ли грехом идти туда. И епископы ответили и сказали, что это не только не явится грехом, но будет скорее благочестивым деянием, ибо, поскольку с ними законный наследник, которого лишили его наследственного достояния, они могут оказать ему помощь в отвоевании его права и в отмщении его врагам. Затем они заставили юношу поклясться на святых мощах, что он выполнит условия соглашения, которое заключил с ними раньше.

XL

Итак, пилигримы и венецианцы согласились отправиться в Константинополь. И вот они подготовили флот и снаряжение и вышли в море. И плыли они до тех пор, пока не прибыли в гавань под названием Бук д’Ав, примерно в сотне лье от Константинополя. Эта гавань была расположена там, где некогда стояла Великая Троя, при входе в рукав Св. Георгия. Отсюда они двинулись дальше и поплыли вверх по рукаву Св. Георгия, пока не остановились в одном лье от Константинополя. Здесь они подождали остальных, а когда все суда и вся флотилия собрались вместе, то они выстроили свои корабли и украсили их столь прекрасно, что это было самое великолепное зрелище на свете. Когда жители Константинополя увидели этот флот, который был столь прекрасно изукрашен, они сочли его чудом, и они взбирались на стены и на дома, чтобы поглядеть на это чудо. А те, кто находились на кораблях, разглядывали огромный по величине город и сильно дивились тому, сколь он велик в длину и ширину. Затем они двинулись дальше и вошли в гавань Мохидон, что по ту сторону рукава Св. Георгия.

XLI

Когда император Константинопольский узнал об этом, он направил к ним добрых послов спросить, чего они здесь ищут и зачем они сюда прибыли, и предложил им, что если они хотят получить сколько-то из его золота или серебра, то весьма охотно пошлет его. Когда знатные люди услышали это, они ответили послам, что они не хотят ничего из его золота и серебра, но хотят, чтобы император отрекся от своей власти, потому что он владеет империей не по праву и незаконным образом; и они поручили передать ему, что с ними находится законный наследник Алексей, сын императора Кирсака. И послы ответили тогда и сказали, что император и не подумает ничего подобного делать; с тем они и ушли. Тогда дож Венеции обратился к баронам и сказал им: „Сеньоры, я предлагаю взять 10 галер и на одну из них посадить царевича и с ним некоторое число людей; и пусть эти корабли мирно проплывут вдоль берегов Константинополя, и с них спросят у жителей города, хотят ли они признать молодого человека своим сеньором“. И знатные люди ответили, что это придумано как нельзя лучше. И тогда приготовили эти 10 галер и посадили молодого человека и с ним достаточное число вооруженных людей; и они несколько раз проплыли вдоль стен города в обе стороны и показывали жителям юношу, который звался Алексеем, и спрашивали их, признают ли они его своим сеньором; а жители города, отвечая, прямо говорили, что они не признают его своим сеньором и что вообще не ведают, кто он таков; и те, кто были с молодым человеком на галерах, говорили, что это сын императора Кирсака, а те из города во второй раз отвечали, что знать его не знают. И тогда они возвратились в войско и рассказали, что им ответили в городе. И тогда отдан был по всему войску приказ, чтобы все — и великие, и малые — вооружились; и когда все они вооружились, то исповедались и причастились, ибо сильно сомневались, смогут ли высадиться в Константинополе. Потом они выстроили свои боевые отряды и свои нефы, свои юиссье и галеры, и рыцари со своими конями вошли в юиссье, и они пустились в путь; и они повелели трубить почти и сто пар бронзовых и медных труб и бить в барабаны и кимвалы, которых было еще больше.

XLI

Когда жители города увидели эту большую флотилию и услышали звуки труб и барабанов, которые производили оглушительный шум, они все до единого вооружились и взобрались на свои дома и на башни города. И им наверняка казалось, что все море и земля сотрясаются и что все море покрыто судами; однако император приказал всем своим вооруженным людям выступить на берег, чтобы берег оборонять.

XLII

Когда крестоносцы и венецианцы увидели греков, которые вооруженными вышли на берег, чтобы их встретить, то они посовещались и дож Венеции сказал, что он выступит вперед со всеми своими людьми и с божьей помощью высадится на берег. И тогда он взял свои нефы, и свои галеры, и свои юиссье и во главе флота двинулся вперед; потом они взяли своих арбалетчиков и своих стрелков из лука и поставили их на носу каждого корабля, дабы очистить берег от греков. Когда они построились таким образом, то двинулись прямо к берегу. Когда греки увидели, что пилигримов не взять на испуг и нельзя им помешать подойти к берегу, и когда увидели, что те приближаются к ним, они отступили, не отважившись выжидать их, так что эскадра подошла к берегу; и как только она подошла к берегу, все рыцари выехали из юиссье уже на конях; ибо юиссье были устроены таким образом, что каждый имел дверцы, которые легко отворялись, а потом перебрасывался наружу мостик, по которому все рыцари могли сойти на землю, уже восседая на конях. Когда эскадра подошла к берегу и греки, которые отступили назад, увидели, что крестоносцы сошли на землю, то были повергнуты в сильное смятение. А ведь это были те самые люди, эти греки, которые взялись защищать берег и которые похвалялись перед императором, что пилигримы никогда не ступят сюда, пока они, греки, находятся здесь. Выехав из юиссье, рыцари тотчас начали преследовать этих греков, и они гнали их вплоть до какого-то моста, который был на краю города; на этом мосту были ворота, через которые греки бежали в Константинополь. Когда рыцари возвратились к кораблям, кончив преследовать греков, они посоветовались между собой, и венецианцы сказали тогда, что их корабли не будут в безопасности, если не войдут в гавань; тогда они порешили, что введут их в гавань. А гавань Константинополя была прочно заперта большой железной цепью, которая тянулась с одной стороны в город, а с другой стороны, перегораживая гавань, — к башне Галаты. Башня эта была сильно укреплена и хорошо защищалась многочисленными вооруженными ратниками.

Юиссье. Напольная мозаика церкви Сан Джованни Эванджелиста. Равенна. 1213 г.

 

XLIV

По совету знатных людей башня эта была осаждена и в конце концов взята силой; а греческие галеры стояли от одного конца цепи до другого и помогали защищать цепь. И когда башня была взята, а цепь разорвана, то суда вошли в гавань и укрылись там в безопасности; и крестоносцы захватили у греков галеры и нефы, которые стояли в гавани. И когда нефы и все другие суда венецианцев были введены в гавань и стали в безопасности, все пилигримы и венецианцы собрались и держали совет между собой о том, как им осаждать город; и наконец они договорились, что французы осадят его с суши, а венецианцы — с моря; и дож Венеции сказал, что он поставит орудия на своих нефах и лестницы, с которых будет произведен приступ стен. И тогда рыцари и все другие пилигримы вооружились и выступили к мосту, который находился примерно в двух лье; и кроме как через этот мост, по крайней мере на протяжении четырех лье, не было другого пути в Константинополь. И когда они подошли к мосту, сюда подоспели греки, чтобы помешать им, насколько они это смогут, перейти через мост, но пилигримы бурным натиском обратили их в бегство и перешли мост. И когда они вступили в город, знатные люди расположились лагерем и раскинули свои палатки супротив Влахернского дворца, который принадлежал императору» и этот дворец находился прямо на краю города. И тогда дож Венеции приказал соорудить дивные и прекрасные осадные орудия, ибо он распорядился взять жерди, на которых крепят паруса нефов, длиною едва ли не в 30 туаз или даже более того; а потом он приказал хорошенько связать их и закрепить прочными канатами на стенах, и устроить поверх них добрые мостки и оградить их по краям добрыми поручнями из веревок; и каждый мостик был столь широк, что по нему могли проехать бок о бок три вооруженных рыцаря. И дож повелел столь хорошо укрепить мостки и прикрыть их с боков столь прочными кусками эсклавины и парусины, что тем, кто проезжал по ним, чтобы участвовать в осаде города, нечего было опасаться стрел ни из арбалетов, ни из луков; и каждый мостик находился на высоте 40 туаз над нефом, а то и больше; и на каждом юиссье был мангоннель, который мог метать камни так далеко, что они били по стенам и достигали города. Когда венецианцы оснастили свои нефы так, как я вам только что рассказал здесь, пилигримы, которые осаждали город с суши с другой стороны, расставили таким образом свои камнеметы и мангоннели, что они бросали, били, достигая самого императорского дворца; а те стреляли из города, точно так же достигая палаток пилигримов. Затем они посоветовались вместе, пилигримы и венецианцы, и назначили следующий день, чтобы двинуться на приступ города одновременно и по суше и с моря.

Когда наступило утро следующего дня, венецианцы приготовились, построили в боевом порядке свои суда и подошли как можно ближе к стенам, чтобы начать приступ, и точно так же пилигримы расположили с другой стороны своих людей. А император Константинополя Алексей вместе со всей своей вооруженной ратью выехал из города через ворота, которые называют Романскими, и там построил своих ратников и разделил их на 17 боевых отрядов; в этих 17 боевых отрядах насчитывалось почти 100 тыс. конных воинов. Потом он приказал послать большую часть этих 17 отрядов в обход лагеря, где стояло войско французов, а остальных оставил при себе; и всем пешим жителям города, которые способны были носить оружие, он повелел выйти из города и приказал им построиться в боевые порядки вдоль стен от одного конца до другого между войском французов и стенами. Когда французы увидели себя таким образом окруженными кольцом этих боевых отрядов, они сильно устрашились и тоже построили поэтому свои отряды, но образовали всего семь отрядов из 700 рыцарей, а больше у них и не было; да и из этих 700 рыцарей 50 были пешими.

XLV

После того как они построили таким образом своих ратников, граф Фландрский потребовал, чтобы под его командование был отдан первый отряд, и его дали ему; второй отряд получили граф де Сен-Поль и мессир Пьер Амьенский; третий отряд получили мессир Анри, брат графа Фландрского, и германцы. И потом они порешили, что пешие оруженосцы последуют за конными отрядами, с тем чтобы три или четыре группы пеших следовали за одним конным отрядом и чтобы оруженосцами при каждом отряде были воины из его страны. Потом, когда они собрали три отряда, которые должны были сражаться против императора, они составили четыре других, которые должны были защищать лагерь. Притом маркиз, а он был сеньором всей рати, находился в арьергарде и защищал лагерь с тыла, а граф Луи имел второй отряд, шампанцы составляли третий отряд, бургундцы же — четвертый, и всеми этими четырьмя отрядами командовал маркиз. А потом взяли всех, которые стерегли коней, и всех поваров, которые могли носить оружие; и вот всех их облачили в попоны, покрыли седельными ковриками, дали им в руки медные котелки, деревянные молотки и пестики, так что они имели столь безобразный и ужасающий вид, что пеший меньшой люд императора, который стоял по ею сторону стен, был объят сильным страхом и пришел в ужас, когда увидел их. А те четыре боевых отряда, которые я вам уже назвал раньше, защищали лагерь из опасения, как бы боевые отряды императора, окружавшие лагерь, не прорвались и не уничтожили бы лагерь и палатки; конюших же и поваров повернули в сторону города, лицом к пешим воинам императора, которые были выстроены у стен. Когда пешие воины императора увидели наш меньшой люд столь безобразно вооруженным, это нагнало на них такой сильный страх и привело их в столь большой ужас, что они никак не отваживались ни сдвинуться с места, ни подступиться к ним, и нашему войску вовсе нечего было опасаться с этой стороны.

XLIV

Затем было приказано, чтобы граф Фландрский, граф де Сен-Поль и мессир Анри, у которых были три боевых отряда, вступили в сражение с императором; а четырем другим отрядам было решительно запрещено, какая бы надобность у них ни появилась, сходить с места до тех пор, пока не увидели бы, что все, так сказать, потеряно, — чтобы не быть окруженными или атакованными другими отрядами императора, которые стояли вокруг лагеря.

В то время как французы выстроились таким образом, венецианцы, которые были на море, тоже не забывали о том, что им надлежало сделать; напротив, они пододвинули свои нефы вплотную к стенам, так что они могли прекрасно взбираться прямо на стены города по лестницам и мосткам, которые изготовили на нефах; и они стреляли и метали стрелы и снаряды из своих мангоннелей и нападали столь яростно, что лучше и нельзя было, пока наконец не подожгли город; и сгорела часть Константинополя величиной с Аррас. Но они не отваживались ни пробраться, ни вступить в город, ибо их было чересчур мало и они там не продержались бы; и таким образом отошли назад, на свои нефы.

XLVII

Знатные люди, которые стояли с другой стороны и которые должны были сражаться с императором, решили, что нужно из каждого боевого отряда избрать двух самых доблестных и мудрых людей, какие только им были ведомы и что бы они ни приказали, было бы исполнено: скомандовали бы они «В шпоры!», то пришпорили бы коней, скомандовали бы «Аллюром!», то поскакали бы аллюром. Граф Фландрский, который был в авангарде, первым тронулся аллюром в сторону императора; а император находился в четверти лье от графа Фландрского и приказал своим боевым отрядам выступить навстречу графу; и граф де Сен-Поль, и мессир Пьер Амьенский, которые предводительствовали боевым отрядом, скакавшим вслед за первым, продвинулись оттуда немного вперед; и мессир Анри д’Эно и германцы, которые составляли третий боевой отряд, двинулись за ним; и не было коня, который не был бы покрыт боевой попоной и шелковым покрывалом, не говоря обо всем прочем. И три, четыре или пять групп наших оруженосцев следовали за каждым отрядом впритык к хвостам коней, и они продвигались в таком порядке и таким сомкнутым строем, что не нашлось бы смельчака, кто отважился бы вырваться вперед других. И император двигался навстречу нашим со всеми девятью отрядами, и среди этих девяти отрядов не было ни единого, который не насчитывал бы 3 или 4 тыс., а иные и по 5 тыс. всадников. И когда граф Фландрский удалился от лагеря на расстояние двух арбалетных выстрелов, его советники сказали ему: «Сеньор, вы совершаете ошибку, собираясь сразиться с императором так далеко от лагеря, потому что если вы, сражаясь там, будете нуждаться в подмоге, то те, кто остались защищать лагерь, не смогут прийти вам на выручку. А если вы послушаетесь нас и повернетесь к палисаду, то там, находясь в большой безопасности, вы и станете поджидать императора, коли он пожелает сражаться». Тогда граф Фландрский повернул назад к палисаду, как ему советовали, и отряд монсеньора Анри тоже. А граф де Сен Поль и мессир Пьер Амьенский не захотели повернуть назад, но совершенно хладнокровно остановились со всеми своими людьми прямо посреди поля. Когда отряд графа де Сен-Поля и мессира Пьера Амьенского увидел, что граф Фландрский отходит назад, рыцари сказали все разом, что граф Фландрский совершает нечто весьма постыдное: тот, кто находился в авангарде, отступает. И они вскричали все разом: «Сеньоры, сеньоры, граф Фландрский отходит назад! А коли он отходит назад, то предоставляет вам авангард. Ну-ка, займем его во имя бога!». И бароны согласились и сказали, что они встанут в авангарде. Когда граф Фландрский увидел, что граф де Сен-Поль и мессир Пьер Амьенский не собираются отходить, он послал к ним юнца и попросил их отойти назад. И мессир Пьер Амьенский ответил ему, что они и не думают отходить. И граф Фландрский велел через двух гонцов снова сказать ему, чтобы они, бога ради, не навлекали на него позора, но чтобы отошли, ибо ему так советовали. И граф де Сен-Поль и мессир Пьер Амьенский снова ответили ему, что они ни в коем случае не отойдут. И вот тогда появляются мессир Пьер Амьенский и мессир Юсташ де Кантелэ, которые командовали боевыми действиями, и говорят: «Сеньоры, ради бога, скачите во весь опор!». И они пустились вскачь во весь опор, и все те из войска, которые остались позади, принялись кричать им вслед: «Глядите, глядите! Граф де Сен-Поль и мессир Пьер Амьенский вот-вот атакуют императора». «Боже, сеньор наш, — стали они говорить и кричать, — будьте ныне обороной для них и для всего их отряда! Глядите! Они стали авангардом, в котором должен был находиться граф Фландрский. Боже, сеньор наш, оберегите их!» А женщины и девушки во дворце Влахернском прильнули к окнам, и другие жители города, и их жены и дочери, взобрались на стены города и разглядывали оттуда, как скачет этот отряд, а с другой стороны император, и они говорили друг другу, что наши будто походят на ангелов, настолько они были прекрасны; ведь они были так прекрасно вооружены и их кони покрыты столь прекрасными попонами.

XLVIII

Когда рыцари боевого отряда графа Фландрского увидели, что граф де Сен-Поль и мессир Пьер Амьенский не отошли вслед за ними, все равно по какой причине, они подошли к графу и сказали ему: «Сеньор, вы совершаете весьма постыдное дело, не выступая вперед, и знайте, что если вы не двинетесь, мы не останемся верны вам!». Когда граф Фландрский услышал эти слова, он пришпорил своего коня и вслед за ним все остальные и они так пришпорили, что нагнали боевой отряд графа де Сен-Поля и мессира Пьера Амьенского, и когда они нагнали его, то поскакали рядом с ним голова в голову; а боевой отряд монсеньора Анри скакал позади. И боевые отряды императора и наши боевые отряды сблизились настолько, что арбалетчики императора с легкостью стреляли в наших людей, а наши арбалетчики одновременно стреляли в людей императора, и осталось преодолеть лишь небольшой холм, который находился между императором и нашими боевыми отрядами, и императорские отряды стали взбираться на него с одной стороны, а наши — с другой. И когда наши ратники достигли вершины холма и император увидел их, то он остановился и все его люди тоже, и они были так ошеломлены и ошарашены тем, что наши боевые отряды шли такими ровными рядами, прямо им в лоб, что не знали, на что решиться. Между тем, пока они пребывали в растерянности, другие боевые отряды императора, которые были посланы в обход лагеря французов, повернули обратно и соединились с другими отрядами императора в долине. И когда французы увидели все до единого боевые отряды императора собравшимися вместе, они молча остановились на вершине холма и только спрашивали себя, что же собирается делать император; графы и знатные люди из трех боевых отрядов посылали гонцов друг к другу, чтобы держать совет, что им делать: пойти ли им на сближение с войсками императора или нет. И они не решались подступиться туда, потому что были весьма далеко от своего лагеря, и если бы стали сражаться там, где был император, то те, кто охраняли лагерь, не увидели бы их и не смогли бы прийти им на подмогу, коль скоро в ней возникла бы надобность; а с другой стороны между нами и императором был большой канал, большой проток, по которому в Константинополь поступала вода, так что если бы они перешли этот канал, то они понесли бы большие потери в людях; вот почему они не решались двинуться туда. А пока французы вот так советовались между собой, император отступил в Константинополь; и когда он туда явился, то был весьма сильно порицаем женщинами и девицами за то, что не вступил в сражение со столь малочисленной ратью, какой были французы, имея столь великую тьму людей, какую он привел.

Пешие крестоносцы. Напольная мозаика церкви Сан Джованни Эванджелиста. Равенна. 1213 г.

 

XLIX

Когда император отступил, пилигримы тоже вернулись в свои палатки, скинули доспехи, и когда они сложили оружие, то венецианцы, которые плыли на нефах и кораблях, пришли спросить у них о новостях и сказали: «Ну, ей-богу! А мы-то слышали, что вы сражаетесь против греков, и очень испугались за вас и и вот явились к вам на подмогу». А французы ответили им и сказали: «Право же милостью божьей мы очень хорошо действовали, ибо мы двинулись навстречу императору, а император не решился схватиться с нами в бою!». И французы, в свою очередь, спросили о новостях у венецианцев, а те им ответили: «Ей-богу, сказали они, мы здорово атаковали греков и вступили в город, взобравшись на стены, и мы подожгли город, да так, что большая часть города сгорела».

L

И вот, пока французы и венецианцы толковали друг с другом, в городе поднялся очень сильный ропот, и жители города сказали императору, чтобы он избавил их от французов, которые подвергли их осаде, и что если он не сразится с ними, они пойдут и обратятся к молодому человеку, которого привезли французы, и поставят его своим императором и сеньором.

LI

Когда император услышал такое, он обещал им, что завтра даст бой французам, а когда приблизилась полночь, император бежал из города, прихватив с собой столько людей, сколько мог увести.

LII

Когда наступило утро другого дня и жители города узнали, что император бежал, они не сделали чего-либо иного, кроме того, что подошли к воротам, распахнули их, вышли оттуда и явились в лагерь французов и стали спрашивать и искать Алексея, сына Кирсака. И им растолковали, что они найдут его в палатке маркиза. Когда они пришли туда, то обнаружили его там; и его друзья устроили великое празднество, и выказали великую радость и весьма возблагодарили баронов, и сказали, что те сделали очень хорошо и очень достойно, что поступили таким образом; и они сказали, что император бежал и пусть бароны войдут в город и в императорский дворец, словно к себе. Тогда собрались все высокие бароны войска и взяли Алексея, сына Кирсака, и с большой радостью и с великим ликованием ввели его во дворец. И когда они явились во дворец, то приказали освободить из темницы отца Алексея и его жену, которых заключил туда его брат, тот, кто держал бразды правления. И когда Кирсак был освобожден из темницы, он с радостью воздал благодарность своему сыну, обнял, и поцеловал его, и горячо поблагодарил всех баронов, которые там были, и сказал, что он освобожден из темницы сначала с помощью божьей, а затем с их помощью. И тогда были принесены два золотые трона и на один трон посадили Кирсака, а на другой рядом — Алексея, его сына, и Кирсак был тем, кто получил императорский трон. Тогда императору сказали: «Государь, здесь находится в темнице один знатный человек по имени Морчофль, и уже целых семь лет, как он там. Если бы на то была ваша воля, было бы хорошо освободить его из темницы». И вот Морчофль был освобожден из темницы, и император назначил его затем своим главным бальи, а тот впоследствии отплатил ему злом, как мы вам об этом поведаем потом. И вот после того как французы поступили таким образом, случилось, что султан Коньи прослышал о том, как поступили французы. Тогда он явился переговорить с ними туда, где они еще располагались, вне Константинополя, и обратился к ним: «Дорогие сеньоры, — сказал он, — завоевав столь великий город, как Константинополь, столицу мира, и восстановив на его троне законного наследника константинопольского, которого короновали императором, вы совершили достойное деяние, великий и доблестный подвиг». Действительно, жители этой страны говорили, что Константинополь является столицей мира. «Сеньоры, — сказал султан, — я хотел бы попросить вас об одном деле, о котором сейчас скажу вам. У меня есть брат, который младше меня и который изменой отнял у меня землю и мою сеньорию Конью, сеньором коих я был и законным наследником коих являюсь. Если бы вы захотели помочь мне отвоевать мою землю и мою сеньорию, я бы отдал вам много своего добра, а потом я бы стал христианином, так же как и все те, которые держали бы от меня земли, если бы я отвоевал мою сеньорию и если бы захотели мне помочь». И бароны ответили ему, что они будут держать совет об этом, и было послано позвать дожа Венеции, и маркиза, и всех высоких баронов; и они собрались на великий совет, и в конце концов их совет не вынес решения в пользу того, о чем просил их султан. И когда они вышли, закончив свой совет, то ответили султану, что не могут содеять то, что он просит, ибо им еще нужно получить договоренное от императора и что было бы опасным оставлять столь большое дело, какое было в Константинополе, в том положении, в котором оно находится; они не отважатся его так оставить. Когда султан это услышал, он был этим сильно огорчен и уехал.

LIII

Когда бароны привели Алексея во дворец, они спросили о сестре короля Франции, которую называли французской императрицей, жива ли она еще, и им ответили «да» и что она снова замужем, что знатный муж города Вернас женился на ней и она живет во дворце неподалеку отсюда. Тогда бароны пошли туда свидеться с нею, и приветствовали ее, и горячо обещали служить ей, а она оказала им весьма худой прием, и она была сильно разгневана тем, что они явились сюда и что они короновали этого Алексея; и она не хотела разговаривать с ними, но она все же говорила с ними через толмача, а толмач сказал, что она ни слова не знает по-французски. Однако графа Луи, который был ее кузеном, она все-таки признала.

LIV

Потом случилось однажды, что бароны пошли развлечься во дворец, а заодно повидать Кирсака и его сына-императора. И вот, пока бароны были во дворце, туда пришел некий король, все тело которого было черным, а посреди лба у него был крест, выжженный раскаленным железом. И этот король проживал в одном очень богатом аббатстве в городе, где, как повелел Алексей, который раньше был императором, он мог оставаться сеньором и господином столько времени, сколько пожелает пребывать. Когда император увидел, что он вошел, он встал, чтобы выйти ему навстречу и оказал ему великие почести. И вот император спросил баронов: «Знаете ли вы, — сказал он, — кто этот человек?». «Конечно, нет, государь», — ответили бароны. «Ей-богу, — сказал император, — это король Нубин, который явился в этот город, совершая паломничество». Тогда они взяли толмача, чтобы завести разговор с ним, и велели спросить у него, где его земля, и он ответил толмачу на своем языке, что земля его находится еще в 100 днях перехода за Иерусалимом и что он пришел оттуда, направляясь в паломничество в Иерусалим; и он сказал, что когда выезжал из своей страны, то с ним поехали 60 человек из его земли; а когда он прибыл в Иерусалим, то в живых из них остались только 10; когда же он, выйдя из Иерусалима, прибыл в Константинополь, то с ним осталось лишь двое. И потом он сказал, что собирается отправиться в паломничество в Рим, а из Рима в Сен-Жак, а потом вернуться обратно в Иерусалим, если он столько проживет, и уж потом умереть там. И он сказал еще, что все жители в его земле христиане и когда рождается ребенок и его крестят, то ему выжигают раскаленным железом крест на лбу, такой, как у него самого. И бароны рассматривали этого короля с большим изумлением.

LV

После того как бароны короновали Алексея, так, как я вам сказал, было решено, что во дворце вместе с императором останутся мессир Пьер де Брешэль и его люди; а потом бароны стали решать, где они разместятся, и не рискнули остаться в городе из-за греков, которые все были предателями; поэтому они отправились, чтобы расположиться, на другую сторону гавани, туда, где находится Галатская башня; и там все они разместились в разных зданиях, которые тут были, и привели свой флот, и поставили его на якорь перед своими жилищами, в город же ходили, когда хотели. И когда они хотели попасть туда морем, то переплывали на баржах, а когда хотели ехать на конях, то переезжали через мост. Ну, так вот, когда они разместились, то французы и венецианцы сообща решили разрушить на 50 туаз стены города, ибо они опасались, как бы жители города не попытались восстать против них.

LVI

И вот однажды все бароны собрались во дворце императора и потребовали у императора выполнить свои обязательства; и он ответил, что непременно выполнит их, но сперва он хотел бы быть коронован. Тогда они собрались и назначили день, чтобы короновать его; и в этот день он был с великой торжественностью коронован как император по воле своего отца, который добровольно согласился на это. И когда он был коронован, бароны снова потребовали свои деньги и он сказал, что весьма охотно уплатит им что сумеет, и уплатил им тогда добрых 100 тыс. марок. И из этих 100 тыс. марок половину получили венецианцы, потому что должны были получить половину от всех завоеваний; а из 50 тыс. марок, которые оставались, им уплатили 36 тыс. марок, которые французы еще оставались должны им за флот, а из других 20 тыс. марок, которые оставались пилигримам, они вернули всем тем, кто раньше ссудил их из своих денег для уплаты за перевозку.

LVII

А потом император обратился к баронам и сказал им, что у него ничего нет, кроме Константинополя, и что он поистине остался бы бедным, если бы у него ничего больше не было: ведь его дядя владеет всеми городами и замками, которые должны по праву принадлежать ему; и он попросил баронов, чтобы они помогли ему завоевать окрестные земли, а он тогда им весьма охотно даст еще из своего добра. И тогда они ответили, что они очень хотят помочь ему и что все те, кто хотят разжиться, отправятся с ним. И таким образом с Алексеем двинулась добрая половина поиска, а другая половина осталась в Константинополе, чтобы получить плату, и Кирсак остался тоже, чтобы произвести выплату баронам. И Алексей пошел со всем своим войском и сумел завоевать из своих земель чуть ли не 20 городов и 40 или более замков; а другой император, Алексей, его дядя, все эти дни бежал все дальше. Французы пробыли с Алексеем три месяца. А пока Алексей совершал этот поход, жители Константинополя восстанавливали свои стены, укрепив их так же сильно и подняв так же высоко, как и раньше, пока французы после взятия города не разрушили их, по меньшей мере на 50 туаз, поскольку опасались, как бы греки не возмутились против них. И когда бароны, которые остались, чтобы получить причитавшуюся плату, увидели, что Кирсак им ничего не платит, они послали сказать другим баронам, которые отправились вместе с Алексеем, чтобы те повернули назад, ибо Кирсак нисколько им не выплатил, и чтобы все они возвратились в город к празднику Всех Святых. Когда бароны это услышали, они сказали императору, что возвращаются обратно; когда император это услышал, он сказал, что раз они возвращаются, то и он возвращается, потому что не может доверять этим грекам. И так они вернулись обратно в Константинополь; и император отправился в свой дворец, а пилигримы пошли к своим жилищам по другую сторону гавани.

LVIII

А потом графы, и другие знатные люди, и дож Венеции, И император собрались вместе. И французы потребовали у императора свою плату, а император ответил, что ему пришлось столь дорогой ценой выкупить свой город и свой народ, что ему нечем им заплатить, но если они предоставят ему какую-то отсрочку, то за это время он изыщет средства, чтобы заплатить им. Они предоставили ему отсрочку, а когда время прошло, он так им ничего не уплатил, и бароны опять потребовали своей платы. А император опять попросил отсрочку, и они дали ее ему. Между тем его приближенные, и народ, и тот Морчофль, которого он велел освободить из темницы, пришли к нему и сказали: «Ах, государь, вы уже с лихвой уплатили им, не платите им больше! Вы заплатили им столько, что совсем истратились! Заставьте их поскорее убраться подобру-поздорову, а потом изгоните их прочь из своей земли». И Алексей послушался этого совета и не захотел больше ничего им платить. Когда эта отсрочка истекла и французы увидели, что император не собирается что-либо платить им, тогда все графы и прочие знатные люди войска собрались вместе и отправились в императорский дворец и вновь потребовали причитавшейся им платы. А император ответил им, что, какие бы доводы ему ни выставляли, он никак не может им уплатить, бароны же ответили ему, что коли он им не заплатит, то они доберутся до его добра, чтобы самим себе заплатить.

LIX

C этими словами бароны покинули дворец и вернулись в свои жилища, а когда вернулись, то держали совет о том, как им быть дальше, и в конце концов послали к императору двух рыцарей, и они опять увещевали его, чтобы отослал им их плату. А он ответил послам, что ничего не заплатит им, что он и так уже с лихвой заплатил им и что он их нисколько не страшится; мало того, он потребовал, чтобы они убирались прочь и освободили его землю, и пусть знают, что если не очистят ее как можно скорее, то он причинит им зло. С этим и возвратились послы восвояси и дали знать баронам, что ответствовал им император. Когда бароны это услышали, то держали совет, что им предпринять, и в конце концов дож Венеции сказал, что он сам хотел бы пойти и переговорить с императором. И он послал гонца передать, чтобы император пришел в гавань переговорить с ним. И император явился туда на коне; а дож повелел снарядить четыре галеры, потом взошел на одну из них, а трем приказал сопровождать ее, чтобы его охранять; и когда он приблизился к берегу, то увидел императора, который прибыл туда на коне, и он заговорил с ним и сказал ему: «Алексей, что ты думаешь делать? — сказал дож. — Припомни-ка, что мы возвысили тебя из ничтожества, а затем мы сделали тебя сеньором и короновали императором; неужто ты не выполнишь своих обязательств по отношению к нам, — сказал дож, — и ничего больше не сделаешь для этого?». «Нет, — сказал император, — я не сделаю ничего больше того, что уже сделал!» «Нет? — сказал дож. — Дрянной мальчишка, мы вытащили тебя из грязи, — сказал дож, — и мы же втолкнем тебя в грязь; и я бросаю тебе вызов, а ты заруби себе на носу, что отныне и впредь я буду чинить тебе зло всей своей властью».

LX

C этими словами дож удалился и вернулся обратно. И тогда графы, и все люди высокого звания в войске, и венецианцы собрались вместе, чтобы держать совет, что им делать дальше; и венецианцы сказали, что они не могут ни сделать лестниц, ни поставить орудия на своих кораблях из-за погоды, которая была очень холодной: ведь это было время между праздником Всех Святых и рождеством. А пока они были там в таких стесненных обстоятельствах, вот что сделали император и изменники, которые его окружали: они замыслили великую измену, они собирались... Ночью они взяли в городе корабли; они нагрузили их очень сухими деревяшками, положив куски смолы между деревяшками, а потом подожгли. Когда наступила полночь и корабли были целиком охвачены пламенем, поднялся очень резкий ветер и греки пустили все эти пылающие корабли, чтобы поджечь флот французов, и ветер быстро погнал их в сторону нашего флота. Когда венецианцы заметили это, они быстро вскочили, забрались на баржи и галеры и потрудились так, что их флот милостью божьей ни на один миг не соприкоснулся с опасностью. А после этого не прошло и 15 дней, как греки сделали то же самое; и когда венецианцы опять вовремя увидели их, они еще раз двинулись им наперерез и доблестно защитили свой флот от этого пламени, так что он нисколько милостью божьей не пострадал, кроме одного купеческого корабля, который прибыл туда: он сгорел. А дороговизна в лагере была столь велика, что сестарий вина покупали за 12, 14, иногда даже за 15 су, а цыпленка — за 20 су и яйцо — за 2 денье; напротив, на сухари такой дороговизны не было, потому что сухарей у них имелось достаточно, чтобы войско некоторое время могло продержаться.

LXI

В ту зиму, когда они пребывали там, жители города прекрасно укрепили свои стены, подняли выше и стены и башни, надстроили сверху каменных добрые деревянные башни и прочно укрепили снаружи эти деревянные башни, обшили добрыми досками и прикрыли сверху добрыми шкурами так, чтобы нечего было опасаться лестниц с венецианских кораблей; и стены имели добрых 60 стоп в высоту, а башни — 100. В городе же они установили по меньшей мере 40 камнеметов от одного до другого края стен, в тех местах, где, как они думали, могут пойти на приступ; и неудивительно, что они все это сделали, потому что у них имелось много досуга.

Между тем, пока все это делалось, греки, изменники императора, и этот Морчофль, которого император вытащил из темницы, собрались однажды и сговорились учинить великую измену, ибо они хотели вместо этого поставить другого императора, который избавил бы их от французов, потому что Алексей не казался им способным на это. И Морчофль сказал: «Если бы вы поверили мне, — сказал он, — и захотели бы сделать меня своим императором, я бы избавил вас от французов и от этого императора, так что вам никогда не пришлось бы их опасаться». И они сказали, что если он в состоянии избавить их, то они сделают его императором, и Морчофль поклялся освободить их за восемь дней; и они обещали ему, что сделают его императором.

LXII

Тогда Морчофль, не помышляя о сне, взял с собой оруженосцев, ночью вошел в покой, где спал его сеньор, император, который вытащил его из темницы, и приказал накинуть ему веревку на шею, и велел задушить его, а также его отца Кирсака. Когда он содеял это, то вернулся назад к тем, кто должны были поставить его императором, и сказал им о содеянном; и они явились и короновали его, а потом сделали его императором. Когда Морчофль стал императором, по всему городу разнеслась весть об этом: «Что тут правда, а что ложь? Ну и ну! Морчофль — император, и он же загубил своего сеньора!» Потом из города в лагерь пилигримов была подкинута грамота, в которой сообщалось о том, чту совершил Морчофль. Когда бароны это узнали, то одни говорили, что едва ли найдется кто-нибудь, кто бы сожалел о смерти Алексея, потому что он не хотел выполнить своих обязательств перед пилигримами. А другие, напротив, говорили, что на них лежит вина за то, что он погиб такой смертью. А потом прошло немного времени, и Морчофль велел передать графу Луи, графу Фландрскому, маркизу и всем другим знатным баронам, чтобы они убирались прочь и очистили его землю и чтобы они зарубили себе на носу, что императором является он и что если по истечении восьми дней он их еще найдет там, то всех перебьет. Когда бароны услышали то, что Морчофль повелел им передать, они ответили: «Что? — сказали они. — Тот, кто ночью изменническим образом убил своего сеньора, он же еще и смеет посылать нам такое требование?». И они послали ему в ответ слова, что бросают ему вызов, и что пусть он их опасается, и что они не покинут своего места, пока не отомстят за того, кого он убил, и пока не возьмут Константинополь второй раз и не добьются полностью выполнения тех условий, которые Алексей обязан был по договору выполнить в отношении их.

LXIII

Когда Морчофль услышал этот ответ, он приказал охранять как следует стены и башни и укрепить их так, чтобы нечего было опасаться нападения французов; и они сделали это очень хорошо, так что стены и башни стали еще более надежными и еще более приспособленными для защиты.

LXIV

Потом случилось так, что как раз в то время, когда предатель Морчофль был императором и когда войско французов столь сильно обеднело, как я уже рассказал вам раньше, и поспешно приводило в порядок свои корабли и свои камнеметы, чтобы предпринять приступ, к знатным баронам войска направил посольство Иоанн ли Блаки. Он послал передать, что если бы они захотели его короновать королем, чтобы он стал сеньором своей земли Блакии, то он держал бы от них свою землю и свое королевство и пришел бы к ним на помощь с доброй сотней тысяч вооруженных людей, чтобы пособить им взять Константинополь. А Блакия — это земля, которая принадлежит к домену императора; и этот Иоанн был воином императора, охранявшим одну из его конюшен, а когда император требовал прислать 60 или 100 коней, то этот Иоанн посылал их ему; и он каждый год являлся ко двору до того, как впал в немилость при дворе, а именно однажды он явился, а один из евнухов, слуг императора, нанес ему подлое оскорбление, он ударил его ремнем по лицу, что повергло его в полное отчаяние. И из-за этого подлого оскорбления, которое ему причинили, Иоанн ли Блаки, разъяренный, тотчас оставил двор и уехал в Блакию. А Блакия — очень суровая земля, которая вся закрыта горами, так что туда нельзя ни войти, ни выйти оттуда иначе как через какой-нибудь узкий проход.

LXV

Когда Иоанн вернулся восвояси, он начал всячески привечать к себе знатных людей Блакии, словно какой-нибудь могущественный человек, который располагает немалой властью; и потом он начал обещать и раздавать то одному, то другому титулы и столько понаобещал и понараздавал, что все люди страны сделались его подданными, а он стал их сеньором. Когда он стал их сеньором, то отправился к куманам и устроил так, что, входя в доверие то к одному, то к другому, сделался их другом, и все они были как бы у него в услужении и он будто бы впрямь стал их сеньором. Ну а Кумания — это земля, которая граничит с Блакией, и я вам сейчас скажу, что за народ эти куманы. Это дикий народ, который не пашет и не сеет, у которого нет ни хижин, ни домов, а имеют они только войлочные палатки, где они рождаются, а живут они молоком, сыром и мясом. Летом же там столько мух и всякой мошкары, что они не отваживаются выходить из своих палаток чуть ли не до самой зимы. А зимой, когда собираются отправиться в набег, то выходят из своих палаток и удаляются из своей страны. И мы сейчас скажем, что они делают. У каждого из них есть десяток или дюжина лошадей; и они так хорошо их приучили, что те следуют за ними повсюду, куда бы их ни повели, и время от времени они пересаживаются то на одну, то на другую лошадь. И у каждого коня, когда они вот так кочуют, имеется мешочек, подвешенный к морде, в котором хранится корм; и так-то лошадь кормится, следуя за своим хозяином, и они не перестают двигаться ни днем ни ночью. И передвигаются они столь быстро, что за одну ночь и за один день покрывают путь в шесть, или семь, или восемь дней перехода. И пока они так передвигаются, то никогда никого не преследуют и ничего не захватывают, пока не повернут в обратный путь; когда же они возвращаются обратно, вот тогда-то и захватывают добычу, угоняют людей в плен и вообще берут все, что могут добыть. А из одежды и оружия у них имеются только куртки из бараньих шкур; да еще они носят с собой луки и стрелы; и они не почитают ничего, кроме первого попавшегося им утром навстречу животного, и тот, кто его встретил, тот ему и поклоняется целый день, какое бы животное это ни было. Этих куманов Иоанн ли Блаки имел у себя на службе, и каждый год они совершали набеги на землю итератора, доходя до самого Константинополя, а император не имел достаточно сил, чтобы отбиваться от них.

Когда бароны войска узнали у него посылал просить у них Иоанн ли Блаки, они сказали, что посоветуются об этом между собой; и когда они посоветовались, то пришли к худому решению, ибо они ответили, что им нет дела ни до него, ни до его помощи, но что пусть он знает, что они доставят ему хлопот и причинят ему зло, коли смогут; и он заставил их потом весьма дорого заплатить за это. И это действительно было великим позором и великим несчастьем. И когда у него ничего не вышло с ними, он послал тогда в Рим просить, чтобы его короновали, и апостолик послал кардинала, чтобы его короновать, и таким-то образом он был коронован как король.

LXVI

А теперь мы расскажем вам о другом происшествии, которое случилось с монсеньером Анри, братом графа Фландрского. В то время как французы осаждали Константинополь, монсеньор Анри и люди его отряда не были при большом достатке; напротив, они довольно-таки нуждались и в продовольствии и во всех прочих вещах; и вот они прослышали о некоем городе названием Филея, который был в 10 лье от лагеря. Этот город был очень богат и полон всякого добра. Тогда монсеньор Анри взял да и собрался ь поход и ночью выехал из лагеря с тремя десятками рыцарей и многими конными оруженосцами, так что об этом совсем никто не знал. Когда он приехал в город, то сделал свое дело и остался там на один день; а между тем, пока он находился там, он был выслежен и о нем донесли Морчофлю. Когда Морчофль проведал об этом, он повелел 4 тыс. вооруженных ратников оседлать коней и распорядился взять с собой икону, как называли греки изображение божьей матери. Императоры имели обыкновение брать ее с собою, когда шли на бой; и они питали такую великую веру в эту икону, что были уверены, будто ни один человек, который берет ее с собой в бой, не может потерпеть поражение; а поелику Морчофль не имел права нести ее, то мы верили, что именно потому он и потерпел поражение. И вот французы уже отослали свою добычу в лагерь; тогда Морчофль подстерег их возвращение, и когда он приблизился к нашим людям примерно на одно лье, то он поставил своих людей подстеречь наших и устроил засаду. Наши же люди вовсе не знали об этом; они возвращались быстрым аллюром и ничего не знали об этой ловушке. Когда греки их увидели, они принялись кричать, и наши французы огляделись. Когда они их заметили, то были сильно ошеломлены и начали вовсю взывать к господу богу и пречистой деве и были в таком смятении, что не знали, что делать, и одни говорили другим: «Признаться, если мы побежим, то все мы погибли, лучше уж нам пасть, защищаясь, чем умереть, пустившись в бегство». И тогда они совершенно спокойно остановились и взяли восемь арбалетчиков, которые, у них были, поставили их в линию перед собой; а император Морчофль, предатель, и греки помчались на них галопом, и потом сильным натиском напали на них однако ни один француз благодарением божьим не коснулся ногой земли. Когда французы увидели, что греки на них нападают со всех сторон, они пустили в ход копья, а потом схватились за ножи и мизерикорды, которые были при них, и начали защищаться с такой силой, что многих убили. Когда греки увидели, что французы одерживают верх, они пришли в смятение, а потом обратились в бегство. Французы преследовали их, многих убили, а многих взяли в плен и захватили много добычи; и они преследовали императора Морчофля с добрых пол-лье, ибо думали, что захватят его; и он и его воины так торопились, что бросили и икону, и его императорскую шапку, и знаки императорского достоинства, и икону, которая вся была из золота, и вся выложена богатыми драгоценными каменьями, и была она столь прекрасна и столь богата, какой никогда не видывали, такой красивой и такой богатой. Когда французы ее увидали, они прекратили свою погоню и радостно возликовали, взяли образ и унесли его с превеликой радостью и торжеством в свой лагерь. А пока они сражались, в лагерь пришли вести, что они дерутся с греками; и когда те, кто были в лагере, услышали эти вести, они тотчас схватились за оружие и, пришпорив коней, помчались навстречу сеньору Анри, чтобы ему помочь. Однако когда они туда прискакали, то греки уже убежали, и наши французы увезли свою добычу, и они принесли оттуда икону, которая, как я вам сказал, была столь прекрасной и богатой; и когда они подъехали к лагерю, епископы и клирики, которые были в войске, вышли им навстречу процессией, и приняли икону с превеликой радостью и с большим торжеством, и передали ее епископу Труа; а потом епископы унесли ее в лагерь в церковь, которой они пользовались, и епископы пели службу, и устроили по этому случаю превеликое празднество; и в тот самый день, когда она была завоевана, все бароны договорились отдать ее в Сито, и позднее она действительно была туда доставлена. Когда Морчофль вернулся в Константинополь, то заставил поверить, будто он разбил мессира Анри и его ратников, однако иные греки с невинным видом спрашивали: «Но где же икона и инсигнии?». А другие отвечали, что все-де укрыто в безопасном месте. Вести эти разнеслись повсюду, пока французы не узнали, что Морчофль сумел внушить, будто он нанес поражение французам; и тогда французы взяли и снарядили галеру, забрали с собой икону, и подняли высоко на галере и ее и императорские инсигнии, и провели галеру с иконой и со всеми инсигниями вдоль стен от одного края до другого, так что те, кто были на стенах, и многие жители города увидели все это и узнали наверняка, что это были инсигнии и икона императора.

LXVII

Когда греки это увидели, они пришли к Морчофлю и начали его стыдить и хулить его за то, что он потерял инсигнии империи и икону, за то, что уверял их, будто разгромил французов; и когда Морчофль это услышал, он защищался, как только мог, и он стал говорить: «Ну, теперь-то уж нечего падать духом, ибо я заставлю их дорого заплатить за это, и я им крепко отомщу!».

LXVIII

Потом случилось так, что все французы и все венецианцы собрались, чтобы держать между собой совет насчет того, как им действовать, и что предпринять, и кого бы они могли поставить императором, если захватят город; наконец, они порешили, что возьмут 10 французов из числа самых достойных в войске и 10 венецианцев тоже из числа самых достойных, каких только знают; и что решат эти 20, то и будет сделано, причем если императором будет избран кто-либо из французов, то патриархом изберут кого-нибудь из венецианцев. И было решено, что тот, кто станет императором, получит в свое личное владение четвертую часть империи и четвертую часть города, а остальные три четверти поделят таким образом, что половину получат венецианцы, а другую — пилигримы и все будут держать свои земли от императора. Когда они все это решили, то заставили всех ратников войска поклясться на святых мощах, что всю добычу в золоте ли, в серебре ли или в новых тканях стоимостью в пять су и больше они снесут в лагерь для справедливого дележа, кроме утвари и продовольствия, и что не учинят насилия ни одной женщине и не будут срывать с нее платье, в которое она одета, а тот, кого застанут совершающим насилие, будет предан смерти. И их заставили также поклясться на святых мощах, что они не поднимут руку ни на монаха, ни на монашенку, ни на священника, разве только вынуждены будут к самозащите, и что они не разрушат ни церкви, ни монастыря.

LXIX

Потом, когда все это было обговорено, а тогда уже прошло рождество и дело близилось к великому посту, и венецианцы и французы снова начали приготовляться и снаряжать свои корабли, причем венецианцы соорудили новые мостки на своих нефах, а французы сделали осадные орудия, которые называли «кошками», «повозками» и «свиньями», чтобы подкапывать и разрушать стены; и венецианцы взяли доски, из которых строят дома. и, плотно их пригнав, покрыли настилом свои корабли, а потом взяли виноградные лозы и прикрыли ими доски с тем, чтобы камнеметы не могли повредить кораблям и разнести их в щепы. И греки сильно укрепили свой город изнутри, а деревянные башни, которые были над каменными башнями, они еще прикрыли снаружи добрыми кожами, и не было такой деревянной башни, которая была бы ниже, чем в семь, или в шесть, или по меньшей мере в пять ярусов.

LXX

А потом, дело было в пятницу, примерно за 10 дней до вербного воскресенья, когда пилигримы и венецианцы закончили снаряжать свои корабли и изготовлять свои осадные орудия и приготовились идти на приступ. И тогда они построили свей корабли борт к борту, и французы перегрузили свои боевые орудия на баржи и на галеры, и они двинулись по направлению к городу, и флот растянулся по фронту едва ли не на целое лье и все пилигримы и венецианцы были превосходно вооружены. А в самом городе был холм, в той местности, со стороны которой должны были идти на приступ, так что с этого холма можно было отлично видеть поверх стен корабли, столь он был высок; Морчофль, предатель, император и вместе с ним кое-кто из его людей пришли на этот холм; а потом он повелел раскинуть свою алую палатку и трубить в серебряные трубы и бить в барабаны и устроил оглушительный шум, причем пилигримы могли все это ясно видеть, а Морчофль мог хорошо видеть корабли пилигримов.

LXXI

Когда корабли должны были вот-вот причалить, венецианцы взяли тогда дебрые канаты и подтянули свои корабли как можно ближе к стенам; а потом французы поставили свои орудия, свои «кошки», свои «повозки» и своих «черепах» для осады стен; и венецианцы взобрались на перекидные мостки своих кораблей и яростно пошли на приступ стен; в то же время двинулись на приступ и французы, пустив в ход свои орудия. Когда греки увидели, что французы идут на приступ, они принялись сбрасывать на осадные орудия французов такие огромные каменные глыбы, что и не скажешь; и они начали раздавливать, разносить в куски и превращать в щепы все эти орудия, так что никто не отваживался оставаться ни в них самих, ни под этими орудиями, а с другой стороны венецианцы не могли добраться ни до стен, ни до башен, настолько они были высокими; и в тот день венецианцы и французы ни в чем не смогли достичь успеха — ни завладеть стенами, ни городом. Когда они увидели, что не могут ничего здесь сделать, они были сильно обескуражены и отошли назад; когда греки увидели, что те отступают, они принялись тогда во всю орать и вопить, и они взобрались на стены и стали снимать с себя одежду и показывать им свои голые задницы. Когда Морчофль увидел, что пилигримы отступили, он начал трубить в свои трубы и бить в свои барабаны и производить оглушительный, сверх всякой меры, шум, и он созвал своих людей и стал говорить: «Ну, вот, поглядите, сеньоры, разве я не достойный император? Никогда у вас не было такого достойного императора! Разве я не хорошо это содеял? Отныне нам нечего опасаться; я всех их повешу и предам позору!».

LXXII

Когда пилигримы увидели это, они сильно обозлились и опечалились, а потом вернулись на другой берег гавани к своим жилищам. Когда бароны возвратились и сошли с кораблей, то собрались вместе и в сильном смятении сказали, что это за свои грехи они ничего не смогли ни предпринять против города, ни прорваться вперед; и тогда епископы и клирики войска обсудили положение и рассудили, что битва является законной и что они вправе произвести добрый приступ, — ведь жители города издревле исповедовали веру, повинуясь римскому закону, а ныне вышли из повиновения ему и даже говорили, что римская вера ничего не стоит, и говорили, что все, кто ее исповедуют, — псы; и епископы сказали, что они поэтому вправе нападать на греков и что это не только не будет никаким грехом, но, напротив, явится великим благочестивым деянием.

Пеший крестоносец. Напольная мозаика церкви Сан Джованни Эванджелиста. Равенна. 1213 г.

 

LXXIII

И тогда стали скликать по всему лагерю, чтобы утром в воскресенье все явились на проповедь: венецианцы и все остальные; так они и сделали. И тогда стали проповедовать в лагере епископы — епископ Суассонский, епископ Труаский, епископ Ханетест, мэтр Жан Фасет и аббат Лоосский, и они разъясняли пилигримам, что битва является законной, ибо греки — предатели и убийцы и им чужда верность, ведь они убили своего законного сеньора, и они хуже евреев. И епископы сказали, что именем бога и властью, данной им апостоликом, отпускают грехи всем, кто пойдет на приступ, и епископы повелели пилигримам, чтобы они как следует исповедались и причастились и чтобы они не страшились биться против греков, ибо это враги господа. И был отдан приказ разыскать и изгнать из лагеря женщин легкого поведения и всех их отослать подальше от лагеря; так и поступили: всех их посадили на корабль и увезли весьма далеко от лагеря.

LXXIV