Критик: Итак, книга у вас называется «Под знаком четырех». Броско, не спорю. Но вы всерьез полагаете, что и современный детектив существует под этим же «знаком», влиянием созвездия «четырех»?

Автор: Безусловно. Хотя классический детективный роман очень изменился и породил другие разновидности.

Критик: Криминальный, полицейский и шпионский романы. Это всем известно! Где-то я даже вычитал такое красочное сравнение, что классический детектив — как бы взорвавшаяся галактика, и вот результат взрыва — «беззаконные» кометы «в кругу расчисленных светил», но Агата Кристи и после второй мировой войны продолжала создавать романы классической детективной формулы.

Автор: То же можно сказать о Марджери Эллингем и Нгайо Марш, Энтони Беркли и Рексе Стауте, которые оставались верны классической паре — умница-сыщик и друг-тупица. У Стаута его «Холмс» и «Уотсон» — толстый флегма Неро Вулф и прыткий Арчи Гудвин. Правда, Неро еще и гурман, такой же любитель поесть, как Мегрэ.

Критик: Сдается мне, что Эллингем и Марш бунтари против традиции.

Автор: Но в чем же? Разве не переняли они манеру неспешного повествования, разве не главное у них — загадка-головоломка, расследование и довольно пространное объяснение? Да если хорошенько приглядеться к роману Чандлера, то и там можно углядеть влияние «знака четырех».

Критик: Вот тут уж я категорически не согласен! Что общего у Дойла и Чандлера, или, например, Агаты Кристи и Патриции Хайсмит, или у Кристи и тех современных королев убийства, о которых рассказывала как-то «Литературная газета», — Филлис Джеймс и Рут Рендалл? Что общего у этих лжекоролев с королевой настоящей?

Автор: Да хотя бы то, с какой тщательностью выстроен у них сюжет и как упруго разворачивается интрига. А Джеймс, кстати, «заняла» у Кристи и пару сыщиков, мужчину и женщину. Хотя Эдам Далглиш и Орделия Грей мало похожи на Пуаро и мисс Марпл, но главный принцип выдержан: тайна убийства, сыщик, расследование. Кстати, Эдам Далглиш — инспектор полиции, как и Уэксфорд у Рут Рэндалл.

Критик: И Око Континента у Хэмметта.

Автор: Зато у Чандлера выступает сыщик-любитель Филип Марло.

Критик: Нет, что ни говорите, детектив сбился с классической орбиты.

Автор: И тем не менее не прекратил существования.

Критик: Однако приобрел равноправных спутников.

Автор: Ну, знаете, так можно уравнять Агату Кристи с Микки Спиллейном! Пуаро на стороне добра, а о Майке Хаммере этого никак не скажешь, хотя он ловит гангстеров и воспитывает, конечно кулаком, «этих» женщин.

Критик: Вы берете крайний случай.

Автор: Но представьте, что будущий историк станет судить о нравах нашего времени по Спиллейну, чего доброго, он решит, будто справедливость, порядок и нравственность в наш век утверждались исключительно ударом каблука в лицо поверженного противника. Нет, такие «герои» — монстры…

Критик: Тоже знак времени, а роман насилия отразил, и вполне закономерно, этот прискорбный факт.

Автор: Увы! Как тут не вспомнить слова Кристи: «Насилие столь же ежедневно употребительно, как хлеб с маслом». Впрочем, она имела в виду, конечно, не романы Спиллейна, вряд ли их и читала. Ее скорее могли бы встревожить талантливые детективы Эмблера и Патриции Хайсмит, у которой насилие самодовлеет и осуждения конечного не получает.

Критик: Но зато она, несомненно, талантлива и, кажется, лауреат Премии Эдгара По?

Автор: И столь же несомненно у нее отсутствует нравственный императив. Как-то она сказала: «Мне общественная страсть к справедливости кажется ужасно скучной и ненатуральной, потому что и жизни, и природе безразлично, существует справедливость или нет».

Критик: Но может быть, она вроде Мегрэ, просто не желает судить?

Автор: А также и жалеть? Ведь Мегрэ жалеет. Да и мир Хайсмит — уже не просто опасный мир Агаты Кристи. Это какая-то вакханалия насилия.

Критик: Ну, тут лучше Грэма Грина не скажешь: «Она создала свой собственный мир, мир клаустрофобии, мир иррациональный, и каждый раз мы входим в него с нерешительностью и опасением, невольно оглядываясь на входную дверь…»

Но вы, однако, попались. Причем здесь «под знаком четырех»? Ваше неизбывное влияние мэтров детектива? И знаменитой формулы Эдгара По? И с Хэмметтом и Чандлером у вас неувязка: у них насилия предостаточно тоже, но никому в голову не придет равнять их с Микки Спиллейном.

Автор: Сказано: времена меняются и мы с ними, — и детектив не исключение. Предположим, что Агата Кристи родилась бы не в 1890 году, а в 1920-м и творческой зрелости достигла в конце 50-х и настольной книгой у нее был бы какой-нибудь роман о Джеймсе Бонде Иэна (он же Ланкастер) Флеминга? Интересно, кто бы тогда был Агатой Кристи? Скорее, существовали бы две Патриции Хайсмит.

И все же есть нечто незыблемое в детективе, что делает его вечным жанром, — его моральная первооснова. Он изначально за справедливость и добро против зла и несправедливости. Поэтому роман насилия — это аномалия, вырождение детектива. Здесь просто используется старый принцип детективной игры, но суть иная. И общего у Хайсмит и Кристи (настоящей, не фантастической) только и получается что формула.

Критик: А ведь вы противоречите себе. Коль скоро мир меняется и детектив к переменам отнюдь не безразличен, то почему же не предположить, что насильственный мир Хайсмит — продолжение «опасного мира» Кристи? Ведь это как раз укладывается в концепцию вашей книги?

Автор (подумав): Конечно, связи сохраняются, и как бы ни хотелось многим писателям все начать с белого пустого листа — традиция продолжалась. Но разумный мир Кристи и «иррациональный» Хайсмит действительно антиподы, ведь герои у Хайсмит — преступники.

Критик: Тогда будьте последовательны и признайте, что и у Чандлера с Дойлом очень мало общего. Я, например, не вижу ничего. Недаром Чандлер в статье «Двенадцать примечаний к роману тайны» так ядовито иронизировал над классическим детективным романом.

Автор: Статья прелюбопытная. То, что он скромно назвал примечаниями — это его собственные правила «игры». Он считал, что По и Дойл устарели. Он так и говорит: по отношению к современным мастерам По и Дойл — то же самое, что Джотто в сравнении с Леонардо да Винчи…

Критик: Вот видите! Но что же вызывало его возражения?

Автор: Ну, во-первых, он считал, что детектив жанр реалистический, то есть персонажи, обстановка и атмосфера должны быть правдоподобны, а роман — повествовать о реальных людях в реальном мире, поэтому он обрушивается на «Пеструю ленту» Конан Дойла: зачем он изображает такой экзотический способ убийства — с помощью ручной змеи, проникающей через отверстие в стене и спускающейся по шнурку от звонка в изголовье кровати.

Критик: Ну, допустим, способ убийства экзотичен, зато мотив — желание завладеть деньгами падчерицы — самый что ни на есть правдоподобный.

Автор: Чандлер считал также совершенно нелепой завязку рассказа «Союз рыжих» — возможно ли завещать деньги самому рыжему?

Критик: Боюсь, что Чандлеру иногда изменяло чувство юмора.

Автор: Он утверждал, что Дойл был совершенно не знаком с постановкой дела в Скотланд-Ярде. В том же он упрекал и Кристи.

Критик: И ставил им в пример Остина Фримена! Но все это еще больше убеждает меня, что власти По и Дойла он над собой не признавал. Поэтому и сочинял собственные правила. Но, наверное, не он один?

Автор: Да, был еще Роналд Нокс, он поведал миру свои «Десять заповедей детективного расследования»: 1) преступник должен присутствовать в детективном романе с первых же его страниц; 2) в детективном романе не должно быть никаких потусторонних явлений; 3) сыщик-детектив не может быть сам преступником; 4) интуиция сыщика не сверхъестественна, а вполне в рамках нормы; 5) в расследовании ему не должны «помогать» никакие совпадения и так далее. Правила эти Нокс провозгласил шестьдесят лет назад, примерно тогда, когда Кристи опубликовала бунтарский роман «Убийство Роджера Экройда». Ведь там, как мы знаем, рассказчик оказался убийцей, а это было уже вызовом традиции шерлокианы.

Критик: Но на главное правило, утвержденное Дойлом (и Ноксом) — сыщик не может быть преступником, — она не покушалась.

Автор: Это позволил себе только Морис Леблан, виновник существования Арсена Люпена, этого обаятельного проходимца, который, оказавшись в Англии, подвизался там в роли сыщика из Скотланд-Ярда, причем дурачил самого «Херлока Шолмса» догадываетесь, в чей огород камешек? — так что, пожалуй, и на это правило нашлось исключение. Кстати, иронические литературные наскоки на Холмса — тоже проявление бунта.

Критик: Но в правилах Нокса я не вижу особой новизны. Да и у Чандлера!..

Автор: В том-то и дело, что кроме изменившегося отношения к полицейскому (а у Чандлера оно все-таки неоднозначно) — новаций практически нет. В этом отношении он второй Сименон.

Критик: Не случайно Чандлер и Хэмметт считали его лучшим мастером современного детектива.

Автор: Мне Око Континента Дэшиела Хэмметта очень напоминает Мегрэ. Ну, а что касается Чандлера, то, что бы он ни утверждал в статье «Двенадцать примечаний», его Филип Марло кажется иногда просто американским Шерлоком Холмсом.

Критик: Сомнительно. Око Континента и Марло способны убивать, а Холмс своих рук никогда не обагряет и Мегрэ тоже, хотя иногда рукоприкладствует.

Автор: Но давайте заглянем под маску грубоватости, которую носит Марло, и перед нами — неподкупный человек чести, как его называет Чандлер. И еще: Марло — сыщик-любитель, как Холмс, а не полицейский инспектор. Почему? Ведь Чандлер так рьяно защищал обычного «копа»! Но при этом он очень точно подметил, что полиция — не только защита, полиция — угрожающая сила бездушной государственности, и в романе «Женщина в озере» пишет о полицейских: «Они гордились своим могуществом и любыми путями стремились дать его почувствовать, вколотить его вам в глотку и, ухмыляясь, смотреть, как вы корчитесь». Поэтому Филип Марло относится к полицейским «настороженно». Кстати, у него интересное имя. У меня гипотеза: Чандлер соединил в одном имена двух великих людей — поэта Филипа Сидни и драматурга Кристофа Марло.

Критик: Далеко вас занесло, в царствование Елизаветы I!

Автор: Но давайте хоть предположим подобную возможность. Тем более что обе фигуры особенные. Филип Сидни — идеал самопожертвования. Умирая на поле боя и томясь предсмертной жаждой, он отдал последний глоток воды раненому солдату ему она могла спасти жизнь. Ну, а Марло, Кристофер Марло, был не только гениальный драматург и поэт, но и весьма загадочная и таинственная личность.

Критик: Тайный агент? Да к тому же вроде двойной? И убит был далеко не в случайной драке? Кстати, именно правая рука Елизаветы, лорд-канцлер Уолсингэм, учредил шпионскую службу в Англии. Но интересно, почему же шпионский роман возник совсем недавно, когда «взорвалась галактика»?

Автор: Да нет, возник он гораздо раньше. Первый шпионский роман написал Джеймс Фенимор Купер. Роман так и назывался «Шпион», и герой его тоже двойной агент, Харви Берч. Считается, что он шпион английский (в романе идет американская Война за независимость XVIII века), а он верой и правдой служит молодой Америке, сражающейся за свободу против метрополии. Ну, а затем эстафету переняли французы, «Дело Леру» и «Мсье Лекок» тому доказательство.

Критик: Как популярна тема двойного агента! Вот и в «Человеческом факторе» Грэма Грина он действует. Впрочем, ничего удивительного: недаром он сам работал в разведке и знаком был с Кимом Филби.

Автор: Но у Грина роман политический с детективной интригой.

Критик: А в Англии когда появился шпионский роман?

Автор: Да, пожалуй, его родоначальник Уильям Ле Ке. Он служил в разведке в годы первой мировой войны. Но первый его роман «Узы вины» (1890) был создан, так сказать, на русском материале.

Критик:???

Автор: Не удивляйтесь. В романе описывалась жизнь политических ссыльных XIX века в Сибири. Вообще-то автора в особых симпатиях к России заподозрить трудно, и в романе «Великая английская война» (1897) он изображает, как французы и русские вторгаются в Англию. Франция исконный враг, с Россией у Англии тоже были недружественные отношения.

Критик: Из трех разновидностей современного детектива шпионский роман считается самым консервативным, не так ли?

Автор: Во всяком случае, националистические предрассудки в нем проявляются постоянно. Враг всегда плох и глуп. «Их» шпион — тупица, злодей, шпион «свой» — перл создания, так он умен, благороден и смел.

Критик: А между прочим, этот тон задал Конан Дойл в «Его прощальном поклоне». Холмсу 60 лет, но он, как прежде, ловок, находчив и силен и ума палата в целости, молодой же фон Борк — этакий неудачник-простофиля.

Автор: Ну, а потом, в годы «холодной войны», на смену шпионам немецким пришли советские, в бондиане например, хотя «рука Москвы» чувствовалась и раньше.

Критик: У Агаты Кристи, вы об этом упоминали.

Автор: Что Кристи! Вот Герман Макнил, по прозвищу «Тихой сапой», тот изрядно постарался, создавая «образ врага», и в романе «Бульдог Драммонд» (1920) изобразил чудовищный заговор, цель которого — свержение правительства с помощью «московского золота». Все это откровенно бездарно.

Критик: Но на ниве «шпионской» прозы подвизались и талантливые писатели, Моэм например, который и сам был тайным эмиссаром в революционном Петрограде и пытался предотвратить падение Временного правительства.

Автор: А потом написал о тайном агенте Эшендене, и это была не бравурно-пошлая ксенофобическая поделка, как у Макнила, но горькая правда. И может быть, впервые тайный агент, шпион и контрразведчик предстал человеком, которому не чужды сомнения и душевная слабость.

Критик: А помните, у Эшендена был шеф, некий «Р», этакий хладнокровный убийца?

Автор: Мне кажется, без этого «Р» не было бы и Джеймса Бонда — такого, каким его замыслил Флеминг, ему все равно, что человека убить, что стакан виски опрокинуть.

Критик: А что вы скажете об Эрике Эмблере, ведь он сначала, кажется, стоял на довольно левых позициях?

Автор: И даже изобразил в романе «Маска Димитриоса» советского агента Залесова, который, как Робин Гуд, помогает британцам, попавшим в беду. Эмблер считал, что способен создавать только триллеры, и радовался, что «попал в точку», угадал потребность читательской массы. У него «герой»-тоже часто преступник, как потом будет у Хайсмит.

Критик: Но это давняя традиция. Вспомните Рокамболя, того же Люпена и Раффлса, «джентльмена-вора» у Эдварда Хорнунга. Кстати, Хорнунг был родственником Конан Дойла?

Автор: Мужем его сестры. И надо сказать, Дойл очень не одобрял эту затею зятя с Раффлсом: «Разве можно делать преступника героем?» — возмущался он. Но знаете, у Эмблера ведь понятие «герой» пародийно. В роли героя у него могли выступать «субъект в твидовом костюме», у которого серо-стальные глаза и обоймы с патронами под пиджаком; или — отставные офицеры, ксенофобы и шовинисты. Но одно условие было неизменным: «герой» должен быть непроходимо глуп и сверхвынослив. Но если у Эмблера его «герои» могли принадлежать к любой национальности, то после второй мировой войны в таком карикатурном виде изображались уже, как правило, советские агенты у того же Флеминга.

Критик: И все же шпионский роман стал во время второй мировой войны популярен не только в массах, но и среди вполне серьезных писателей. Марджери Эллингем, например, тогда издала роман «Плата предателю» (1941), а Пристли — «Затемнение в Грэтли» (1942).

Автор: Но это не шпионский роман. Просто «шпионская» тема внедрялась в обычные рамки детективного романа, как у Эллингем, или социально-бытового и реалистического, что у Пристли. В классическом современном виде он появляется у Флеминга. Это роман «сенсационный» — он рассчитан ошеломить читателя и насилием, и невероятностью коллизий, и неизменной победой героя над самыми угрожающими и невероятными обстоятельствами.

Критик: Но почему шпионский роман так бешено популярен?

Автор: Безграничная власть силы и культа физического наслаждения, освященные «высшей целью», — это же идеал вселенского обывателя. Отсюда и сногсшибательный успех романов о Бонде и их экранизаций. А потом место Бонда заняли Рэмбо и Рокки, которых, конечно, «породил» Джеймс Бонд. И как тут не вспомнить слова Пушкина: «Иное сочинение ничтожно, хотя замечательно своим успехом и влиянием».

Критик: А по-моему, есть еще одна причина такой огромной популярности. И как ни странно, тут повинны мэтры и образ Великого Сыщика, ведь и Джеймс Бонд, и одиозный Хаммер, и Рэмбо — герои свободные.

Автор: Да, они свободны в том смысле, какой вкладывает в слово «свобода» Хайсмит. Она ведь считает так: люди — рабы общества, они в тисках «системы» — семьи, работы, религии, социальных запретов. А преступники этих тисков и запретов не признают. Значит, они — единственно свободные люди в обществе, они — активны, раскованны и никому не кланяются. То есть свободны потому, что поступают, как хотят, не считаясь с другими. Они тоже над законом, как иногда возвышался над ним Шерлок Холмс. Но в отличие от Холмса и Марло эти новые «герои» освобождены от Разума и Сострадания.

Критик: Наверное, мы присутствуем при вырождении образа Великого Сыщика-Защитника, справедливого, мудрого и доброго. Конечно, Шерлок Холмс жив, будет жить, он действительно бессмертен, но в прошлом не было ужасов второй мировой войны, крематориев и истребления наций.

Автор: Что могут короли?

Критик: Одолеть Мориарти, разоблачить двух немецких шпионов, но, действительно, что мог бы Холмс со всем своим разумом в эпоху геноцидов? Аморальный мир и породил аморальных героев-суперменов. Но вот некоторые считают, что в Шерлоке Холмсе тоже есть кое-что от ницшеанского сверхчеловека, а если так, то современные супермены, страшно вымолвить, чем-то обязаны ему?

Автор: Нет, конечно. Сверхчеловек у Ницше ни во что не ставит жизнь человеческую, не любит «маленького» человека, отворачивается от простых потребностей его жизни, а среди них и насущный хлеб справедливости и милосердия. Холмс же защищает и покровительствует и никогда не чванится, и так легко с ним именно простым и неумудренным знанием, вспомните «Знак четырех». Нет, не Шерлоку Холмсу наследует Бонд, скорее уж Фило Вэнсу Ван Дайна, этому байроническому аристократу со скульптурно правильными, словно высеченными из мрамора чертами лица. У него и сердце словно из мрамора. И столь же бесчувствен к справедливости, к «малым сим» будет Бонд и другие кумиры-супермены. Увы, тем не менее они грозят вытеснить из мира Холмса и Пуаро и чувствуют себя еще свободнее от того, что Мегрэ ушел в отставку.

Критик: Но поэтому, наверное, и развился полицейский роман? Что может одиночка-детектив? Ну, а за Мегрэ стоит сила, полицейская служба: это все-таки защита, только побольше бы таких, как Мегрэ и его мушкетеры, Мегрэ не любит суперменов, которые не спускают палец с курка, вот еще причина, почему Сименон подчеркивал обыкновенность своего героя. Но, как бы то ни было, Великий сыщик измельчал.

Автор: Сомерсет Моэм в начале 50-х опубликовал статью «Угасание и падение детектива».

Критик: Проницательный был человек.

Автор: Но все-таки ошибался, и не он один. Еще в 1890 году журнал «Блэквуде» категорически утверждал: «Безусловно, что всем этим сенсационным поделкам скоро наступит конец», но в это время «Стрэнд» уже собирался печатать Дойла и недалек был звездный час Холмса. Нет, и сейчас, сто лет спустя, детективу до гибели далеко. «Жив курилка!»

Критик: И все же Моэм был в чем-то прав.

Автор: Он не говорил, кстати, что «падение» окончательно. Он говорил, что современному детективу не хватает «любви», «юмора» и «психологии», и хотел, чтобы детективный роман стал ближе к жизни. И ведь смотрите, современный полицейский роман в Швеции это веление времен ощутил вполне, Пер Валё и Май Шеваль прекрасно почувствовали необходимость углубить детектив психологически, и вот инспектор Бек у них полицейский-философ. Но, помните, и Лежен у Агаты Кристи философствовал, и Чандлер требовал реализма, и Мегрэ углублялся в психологию преступника и жертвы. Кстати, Бек чем-то внешне похож на Мегрэ.

Критик: Вот тут и задумаешься, что главное в детективе? Загадка? Ведь иные говорят, что психология для него не главное, проработка характеров — не главное, социальный фон — не главное, а иначе это уже не детективный роман, он нарушает границы жанра.

Автор: И становится, например, психологическим или социально-бытовым романом с детективной интригой? Романом Грэма Грина, или Фридриха Дюрренматта, или Себастьяна Жапризо?

Критик: А я бы к ним отнес и Сименона: его «мегрэ» так же психологичны, как и его «трудные» романы, тут я с вами совершенно согласен.

Автор: Но настоящий талантливый детектив тоже трудный жанр. Он должен быть интересен всем типам читателей, и неискушенным в литературных тонкостях, и публике интеллектуальной.

Критик: Он должен, по-моему, приобщать читателя к вечным проблемам морали, долга и справедливости.

Автор: И это блестяще удавалось классикам детектива. Но что же получается в итоге? Согласны вы с тем, что как бы детективный роман ни менялся, все же сохраняется над ним власть «четырех»? Взорвалась ли галактика или существует?

Критик: Приходится признать, что пока в детективных романах есть загадка, сыщик и расследование — они по-прежнему «на орбите», вычисленной отцом детектива. Но шпионский роман — тело инородное. Это триллер, не детектив.

Автор: Все в конечном счете зависит от писателя. Иметь дело с «посредственным жанром» — так Чандлер называл детективный роман — должен поэтому только тот, кто способен в его рамках создавать настоящую, или «чистую», по определению Сименона, литературу. Но это мало кому удается.

Критик: А когда удается, писатель все-таки выходит за рамки детектива, потому что настоящий детектив в основе своей — фантазия, сказка…

Автор: «Сказка — ложь, да в ней — намек», то есть мораль!

Критик: Вопрос — какая!

Автор: Совершенно верно, и должна быть та, которую инспектор Маттеи у Дюрренматта определяет как страсть к справедливости. Литература всегда пристрастна, в том числе и детектив. И позвольте мне процитировать напоследок Сименона, который утверждал: «Сейчас на Западе у массового читателя резко падает интерес к книге… единственный жанр, который читают все, — детектив… Я считаю, что детектив, если он создан настоящим писателем, развивая их аналитическое мышление, а главное эмоционально воздействуя на них, может возрождать в людях многое, что «черные» антигуманистические детективы пытаются в них убить: веру в человеческое в человеке, уважение к его достоинству, чувство сопереживания чужой беде, убежденность в конечной победе добра над злом».

Так что да здравствует детектив, созданный настоящим писателем-гуманистом! Это поистине неувядаемый жанр, особая галактика, которая все еще существует «под знаком четырех».