XIV. ...Был там [среди крестоносцев] некий мудрейший муж — дож венецианцев, хотя он был слеп, но, проницательный разумом, великолепно возмещал телесную слепоту силой духа и мудростью. К нему всегда обращались [другие] за советом, когда находились в сомнительном положении, и со всяческим вниманием [выслушивали его], и вели государственные дела сообразно его указаниям. Когда, по обыкновению, его спросили, что думает он об этом деле, он присоветовал им не поддаваться из любви к деньгам на уловки греков и сказал, что сам [он] опасается случившегося, то есть [полагает], что молодой Алексей, возможно, либо погублен своими, либо — он ведь грек! — его уговорили вместе с ними замыслить нашу погибель.

В это время из Константинополя пришло известие о дворцовом перевороте и убийстве Алексея IV.

Эта весть повергла все войско в сильный страх. Ибо они увидели себя находящимися на вражеской земле, отрезанными, посреди худого народа, а того, кого они сами сильною рукой и с великим страхом для себя поставили им царем, — лишенным жизни. Если бы он еще жил, то мог бы и унять их [греков] злобу, и предложить нашим богатое утешение, и дать им возможность с уверенностью и в полном достатке выйти из его царства для завершения паломнического похода. Отныне же они поняли, что во всем этом целиком обмануты [и] настолько, что от нового царя и его подданных наверняка не могут ожидать ничего иного, кроме пагубы.

Что было делать и на что было рассчитывать паломникам, застигнутым [врасплох] в столь трудное мгновение, когда у них не было даже надежного прибежища, где бы они могли хоть на час передохнуть от вражеских вылазок? Надлежало ли объявить войну [грекам] и тем навлечь на себя открытое гонение со стороны людей, которые, как они знали, и до того являлись их скрытыми врагами? Ведь численность их была безграничной, и она каждодневно возрастала бы, и они [греки] находились на собственной земле, где могли иметь все в изобилии, тогда как наших было мало и они испытывали нужду, находясь среди врагов, от которых не могли ожидать чего-либо иного, кроме того, что смогут добыть себе, так сказать, собственным мечом. А вместе с тем их [крестоносцев] сильно удручало то обстоятельство, что они были обмануты относительно большей части обещанных денег, в ожидании коих они отложили свой поход, путевые же деньги, предназначенные для паломничества, израсходовали на чужие дела.

И они порешили поступить так, как сочли самым лучшим в этом положении: откинув свой страх, без которого, конечно, не могло обойтись, грозно выступить против осажденных врагов, и в отместку за задушенного царя, которого они сами водворили на престол, потребовать себе весь город со всеми его жителями и с тем проклятым убийцей, пригрозив городу уничтожением, а жителям — истреблением. Своим столь угрожающим поведением они навели такой ужас на горожан, что те едва отважились появляться из-за своих стен, в особенности страшась камнеметательниц наших: ведь чем реже они у них применяются, тем считаются более устрашающими и опасными. И все же наши, укрепив душу, были готовы и к тому, чтобы отступить, если представится случай сделать это с почетом и выгодой, и к тому, чтобы обрушиться на врагов и подвергнуться от них и вместе с ними опасности смерти, если они отважатся произвести на них нападение с флангов. Ведь им не могла улыбнуться надежда на то, что удастся одержать победу над столь великим множеством [греков], или завоевать город, который был укреплен прочнейшим образом, и несметное число [врагов] каждодневно увеличивалось. Насколько наше войско жаждало вступить в битву и умереть купно с врагами, настолько те избегали добыть победу ценой смерти от наших, видя, что крестоносцы уже испытывают нехватку на вражеской земле, сами же они [греки] в изобилии имеют в своем городе все, что нужно.

Guntheri Parisiensis. Op. cit., p. 91—93.