Да будет вам ведомо, что Алексей Барисиак, как я Вам уже сказывал, прибыл к нам на Корфу и здесь, преклонив колена и проливая слезы, смиренно и настоятельно просил нас идти с ним в Константинополь, оказать ему помощь, чтобы [он смог] с нашей помощью прогнать с императорского престола брата отца своего, которого отец его освободил из языческого плена и который, будучи освобожден и выкуплен братом, отплатил ему тем, что гнусно ослепил своего брата и, побуждаемый стремлением к власти, по жадности узурпировал его престол и незаконно удерживает. По этому поводу в войске произошли большие раздоры и был большой шум. Все, крича, требовали идти к Аскалону, и немного было таких, которые одобряли бы поход к Константинополю; одним из них был граф Фландрский, затем [граф] Людовик, маркиз Монферратский и граф Матье Монморанси, маршал Шампанский, Конон Бетюнский, Милон Брабантский, Жан Фуанон.

Мы все в открытую доказывали целому войску, что поход к Иерусалиму для всех будет бесполезен и грозит неудачей ввиду того, что они оскудели, не имеют запасов продовольствия и среди них нет никого, кто бы мог взять ратников на свое денежное содержание и обеспечить перевозку камнеметательниц и прочего воинского снаряжения. Почти все склонились тогда к нашему мнению, выдвинув условием, что под Константинополем они не задержатся более месяца. В ответ им было сказано, что нет необходимости оговаривать непродолжительность пребывания под Константинополем, потому что [в этом случае] греки нас будут менее страшиться, если заранее узнают о нашем [намерении] оставаться под Константинополем недолго. Однако они потребовали, чтобы мы все-таки ясно гарантировали им [выполнение] условия [о том], что задержка составит лишь один месяц. Так и было сделано. После того юный император посулил нам, что будет в течение целого года доставлять припасы всему войску и обеспечит на год содержание за свой счет 10000 конных ратников для [оказания] подмоги Святой земле. [Он] обещал также, пока будет жив, держать в Святой земле на своем обеспечении 50 воинов. Венецианскому дожу [он] обещал уплатить 10 марок серебра и столько же — нашему войску. После того как все это было установлено и одобрено общим согласием, мы сели на свои корабли. Засим, на восьмой день мы благополучно прибыли к гавани Дусевии; от этого места до Константинополя считается 100 лиг. От этой гавани до Константинополя можно пройти быстрым плаванием по узкому морю. Отсюда, плывя по этому проливу, мы прошли рукав св. Георгия и захватили некую гавань, что против Икония, вплоть до самой суши, каковая гавань отстоит от Константинополя на одну лигу. Там мы пребывали в чрезвычайном удивлении из-за того, что никто из друзей и никто из родственников юноши, находившегося с нами, и вообще кто бы то ни было от них не явился сообщить ему о положении Константинополя. Император же, владевший престолом, без промедления отправил подарки венецианскому дожу, графу Фландрии, графу Людовику и нам. Мы же, сойдясь между собою на тайный совет, [договорились о том], что ни в коем случае не станем выслушивать императорских вестников, если он сперва не отречется от величия императорской власти, — иначе мы не будем выслушивать ни его самого, ни его вестников. Мы не хотели, чтобы греки завлекли нас своими льстивыми подарками и улестили обещаниями.

Между тем, войско императора, расположившееся на берегу против нас, готово было воспрепятствовать нашей переправе и показывало нам нарочитое воодушевление, [будто намеревается] сразиться с нами; видя это, мы исповедались в своих грехах и возложили надежду на одно только могущество милосердного господа. Затем мы [сами] изготовились к бою, все в полном вооружении, а потом установили свои корабли. Когда же, ведомые богом, мы двинулись вперед, все греки сошлись, чтобы помешать нашей переправе. Однако милостью божьей [они] удалились от нас настолько, что наши стрелы не могли долетать ни до кого из них. Потом мы добрались до некоей крепчайшей башни, называемой Галатой, у которой укреплена преогромная железная цепь. Уложенная на деревянные сваи, она пересекала море, достигая на суше городской стены. Цепь эта запирала вход в ту гавань, и за ней стояли городские корабли, галеры и барки, скрепленные бортами и препятствовавшие нашему проникновению [в гавань]. А на упомянутой суше находились стражами пизанцы, генуэзцы, дакийцы и другие, приставленные для ее [башни] охраны и защиты. Они свободно, по своему желанию, выходили из башни и входили в нее, чтобы пускать в нас стрелы. Насчет этой башни мы говорили с дожем венецианским, мудрейшим мужем; мы сказали ему, что башню никоим образом не удастся взять иначе, как посредством [применения] подкопа, камнеметательных орудий и всяких других [имевшихся] на кораблях военных приспособлений. Мы тоже прилагали много ухищрений, чтобы с помощью божьей и собственною взять таким образом осажденную отовсюду башню. Пока все это намечалось, защитники упомянутой башни своими частыми стрелами причиняли нам чувствительный урон. Однако и [греки], в свою очередь, несли потери, были отбрасываемы назад и не могли нас потеснить. На третий день после того, как здесь были раскинуты наши палатки, [греки], выйдя [из башни], совершили нападение на наших рыцарей и пехотинцев. Однако Петр Браникол, ринувшись на них с несколькими рыцарями и оруженосцами, так сильно потеснил их, что они не могли ни сопротивляться, ни отступить к башне в поисках убежища: напротив, при наступлении наших иные из них предпочитали броситься в море, и они тонули, частью раненные, частью обессиленные. Тотчас чудесной помощью божьей башня была взята без осадных приспособлений, и цепь — разорвана. Вскоре, едва только городские корабли отошли, наши суда получили свободный проход в гавань и захватили кое-какие из их судов — и галеры, и малые суденышки, и барки.

Тогда, приведя в боевой порядок и корабли, и самих себя, мы двинулись вперед к некоему каменному мосту, отстоящему от упомянутого ранее места на одну с лишком лигу. Мост же этот был крепче Малого моста Парижского и до того был узок, что три всадника [по нему] едва могли пройти бок о бок, а подходящего брода мы не могли найти иначе, как на расстоянии трех лиг. Впрочем, если бы мы так далеко отошли от своего флота, то могли бы подвергнуться большой опасности и понести урон. Когда мы достигли самого моста, то долготерпением божьим, без всякого противодействия перешли по нему и, идя вперед, раскинули наши палатки между дворцом императора, который называется Влахернским, и дворцом Боэмунда, и настолько приблизились к Влахернскому [дворцу], что стрелы наши падали на дворец императора и чрез окна [попадали] внутрь него, а греческие стрелы летели над нашими палатками. Содеяв это, мы огородили наше войско большими кольями. Потом мы пододвинули и поставили у стен камнеметательные орудия. Дож же венецианский соорудил на [каждом из] всех кораблей высочайший помост из рей, вышиною в сто шагов, и по каждому помосту могли спускаться четыре вооруженных рыцаря. Сверх того, на одном уссарии действовал также свой магнеллум.

Пока происходило все это, греки пешие и конные, совершали вылазки против нас. Однако они всегда терпели больший урон, чем мы. Однажды множество их воинов, выйдя толпою из неких ворот, которые расположены были с правой стороны, выступили вперед и стали вызывать нас к сражению. Однако наши напали на них с такой силой и отвагой, храбро отогнав их назад, что многие из них, толкая друг друга, валились в ров; среди некоторых иных оказался убитым сын герцога Диррахия, который слыл у константинопольцев благороднейшим и прекраснейшим. На следующий день из Влахернских ворот выступила когорта воинов города, — в той стороне, которая была лучше всего укреплена нашими воинскими орудиями. Однако могучим ударом они были божьей подмогой с позором отброшены назад [в город]. Тогда же был захвачен некий сильный муж, наиболее опытный из всех горожан в военном деле и советник императора. По прошествии Меркуриева дня отдано было распоряжение, чтобы на завтра произвести приступ города; дожу венецианскому — напасть с моря, а маркизу и графу Фландрскому — с суши. Я же и Матье Монморанси с маршалом Шампани, а также А. де С. Суроне, пока будет производиться приступ, должны будем охранять войско снаружи от укреплений и близ лагеря. Так мы и сделали.

Когда все было приготовлено, в установленное время дож и венецианцы с некоторыми из наших, кто особенно настаивал на атаке с моря, придвинули корабли близко к стенам, приставили к ним лестницы и, двинувшись на приступ с великими искусством, ворвались в город; 25 триб ратников захватили [в городе] немало сверх всякой меры и пожгли [там]. Наши также, произведя приступ с суши и приставив подобным же образом лестницы к стенам, водрузили на стенах свои стяги и знамена. Миниторы же, сделав подкоп стены снизу, разрушили одну башню. Тогда император, стесненный пожаром города и нашими хитростями, неожиданными и [наносимыми] отовсюду ударами, собрал немалые турмы воинов к единственным воротам, которые давали выход в поле, чтобы окружить наших и разбить их. Мы также изготовились к бою; граф Фландрский — со своими, и я тоже — со своими, каждый, конечно, находясь на своем месте начеку; в боевом порядке подвигаясь вперед на конях, мы, будучи вовлечены в бой, нам противный, приблизились к неприятелю настолько, что их лучники и арбалетчики могли попадать в наших, а наши в их [воинов]. Когда они увидели нас воодушевленными и неуклонно выступающими вперед в боевом строю и [когда] убедились, что не могут легко одолеть нас в сражении, то, сильно устрашенные и растерянные, отступили, не осмелившись вступить с нами в битву. И знайте, что нас в войске было не больше двухсот рыцарей и столько же прочих конных воинов, а пехотинцев у нас было не более двух тысяч; ибо большая часть оставалась на месте для охраны орудий. Мы же, видя, как они бегут, не хотели их преследовать, дабы их хитростями не был причинен урон нашему войску, и военным машинам, и башням, которые захватили венецианцы. Возвратившись в свой дворец, император заявил, что даст нам бой завтра, но среди ночи тайно бежал. Однако в день Юпитера, как он и обещал, мы принуждены были сражаться. А назавтра с помощью божьей город был нам сдан, и таким образом истекли полных 8 дней с начала осады города. Тогда же император Корисак и императрица, его супруга, сестра короля Венгрии, которые долго находились в страхе и держались в заточении, изъявляя нам всячески свое благоволение, сообщили, что божьей милостью и с нашей помощью они освобождены из заключения и что им возвращены знаки императорского достоинства и что они просят нас завтра пожаловать во дворец вместе с их давно ожидаемым сыном. И мы так и сделали и откушали во дворце с великим ликованием и необыкновенными почестями.

Особенно я хочу, чтобы вы знали, что Р. де Парке и Р. де Монмирайль, и А. де Бов, стремившиеся идти к Иерусалиму, Ю. де Бов, и Симон де Монфор, и Р. Недобрый Сосед, и аббат де Во, учинившие большое несогласие в войске участников похода, устремились к королю венгерскому; они оставили наше войско и покинули нас при смертельно тяжких обстоятельствах. Зато всячески восхвалим венецианского дожа, мужа благоразумнейшего и умудренного в трудных советах. Было содеяно, конечно, и многое иное, лучшее и славнейшее сказанного. Но я постараюсь только удовлетворить вас объяснением того, почему главным образом мы стремились прибыть к царственному городу: разумеется, потому, что выполняли дело Спасителя, [такое], чтобы восточная церковь, столицей коей был Константинополь, с императором и всею своею империею признала бы себя дочерью своего главы — римского первосвященника и преданно повиновалась бы ему во всем с надлежащим смирением. Даже сам ее патриарх одобрял это дело; он согласился принять паллиум — знак своего достоинства — от верховного первосвященника, имея в виду добиваться затем Римского престола, в чем сам, вместе с императором, принес клятвенное заверение. К этому наш император клятвою обязался нам честно и сполна выполнить все, что было обещано: переправиться вместе с нашими к середине текущего марта, имея с собою 10 000 ратников, доставлять в течение года продовольствие всему воинству господнему и продлить на год наш договор с венецианцами. Послав также со своей и с нашей стороны послов к вавилонскому султану — обладателю Святой земли, он потребовал, чтобы тот, выказывая уважение к народу христианскому пред лицом своего неверного народа, ожидал бы благодати и милосердия божия к истреблению неверия.

Итак, мы, соблазненные такими выгодами и задержанные священною надеждою будущих благ, решили зазимовать у вышеописанного города, и об этом мы хотим уведомить наших братьев, которые ожидают в заморских странах нашего прибытия, чтобы они, услышавши радостную молву о наших удачах, участниками каковых мы и их считаем, чтобы они, подкрепленные святой надеждой, ожидали бы будущего с большей твердостью.

Patrologiae cursus completus accurante J.-P. Migne, t. 213, Paris, 1855, col. 1041—1044.