Множество известий о крестовых походах, их причинах и последствиях, об отдельных событиях истории государств крестоносцев передают арабские, армянские, византийские, еврейские и другие писатели мусульманского и христианского Востока. Правда, никто из них не воссоздает связной, последовательной, систематической истории этих завоевательных предприятий рыцарства. Писатели восточных стран останавливались на тех или иных эпизодах крестовых походов и фактах общественной жизни государств крестоносцев, а также взаимоотношений с ними арабских, тюркских, армянских государств, Византии лишь в рамках описывавшейся ими и интересовавшей их собственно восточной истории, истории своих народов.

Один из наиболее ранних арабских историков, поднимающий эту тему, Ибн ал-Каланиси (1073—1160) касается событий Первого крестового похода в своей «Дамасской истории» (охватывает период времени с 974 по 1160 г.); войне 1097—1099 гг. здесь посвящены три небольшие главки (около восьми страниц), составляющие, однако, важный источник для начальной истории крестоносного движения. Другой крупный арабский историк, участник войн египетского султана Саладина, Ибн ал-Асир (1160—1233), пишет о крестовых походах в своем «Полном своде всеобщей истории» — компиляции, освещающей судьбы мусульманских стран «от сотворения мира» до 1231 г. Известный историк Востока Абу-ль-Фарадж (или Бар Эбрай) (1226—1286) упоминает события крестовых походов в тех разделах своей «Сирийской хроники» (представляющей собой историю династий, которые правили в Сирии до конца XIII в.), где описывается время господства арабов и монголов (Десятая и Одиннадцатая династии). Сведения из истории крестоносных войн содержат и отдельные части многих других общеисторических, локально-исторических или историко-биографических трудов арабских историков XII—XIII вв. — Кемаль ад-Дина (1192—1262), Бега ад-Дина (1145—1234), Имад ад-Дина (1125—1201) и др.

То же самое относится и к произведениям современных крестовым походам армянских, сирийских, а равно и византийских авторов.

Из армянских историков подробные данные о некоторых эпизодах Первого крестового похода оставил Матфей Эдесский. Годы жизни историка неизвестны, но предполагают, что он погиб в 1144 г. при взятии его родного города сельджукским правителем Имад ад-Дином Зенги. Матфей Эдесский — автор «Хронографии», главным предметом изложения в которой является история Киликии, Сирии, Месопотамии и Армении с 952 по 1136/37 г. Свой труд он написал в течение 15 лет, пользуясь отчасти свидетельствами ныне утраченных для истории армянских документов, отчасти — сообщениями очевидцев, равно как и собственными наблюдениями. В этом произведении он обрисовал и ряд событий Первого крестового похода; особенно важны его свидетельства об утверждении крестоносцев в Эдессе в 1098 г.

Следует упомянуть также «Всемирную хронику» яковитского патриарха Михаила Сирийца (1126—1199). Она состоит из двадцати одной книги, но события крестовых походов затрагиваются только в семи последних книгах (начиная с 7-й главы 15-й книги).

Особо важны по своему значению труды византийских историков XII—XIII вв. Греческая царевна Анна Комнина (1083 — ок. 1153/55) уделила довольно много места некоторым эпизодам иерусалимской экспедиции конца XI в. в «Алексиаде» — истории царствования Алексея I, написанной с целью прославить его деяния. Знаменитый византийский историк Никита Хониат (середина XII в. — 1213) в своем обширном труде по истории Византии посвятил немало страниц Четвертому крестовому походу.

Мы напрасно стали бы искать историю войн против франков у арабских авторов — таковой не содержат ни их труды, ни произведения армянских и византийских писателей. Естественно, что мы не вправе говорить об историографии собственно крестовых походов применительно к этим сочинениям. Однако, принимая во внимание специфику латинской хронографии, прежде всего ее предвзятую односторонность, необходимо учитывать и написанное восточными современниками: их материалы имеют большое значение для критики апологетических построений католических хронистов и мемуаристов, — ведь в латинских памятниках слово берут только завоеватели, а не те, кто явился жертвами завоевания.

При сопоставлении восточных и византийских памятников с латинскими хрониками нельзя не заметить определенные различия в изображении крестоносных войн теми и другими. Степень критического отношения к описываемым фактам, уровень глубины их осмысления и оценки довольно низки в апологетических хрониках западноевропейских церковников и рыцарей. Арабские, армянские, греческие писатели, политические и церковные деятели, путешественники и другие свидетели вторжения и утверждения европейских феодальных захватчиков в Малой Азии, Сирии и Палестине более критичны в выборе материала, в описаниях событий и в своих суждениях о них. Восточные и византийские наблюдатели нередко проявляли сравнительно большую объективность при характеристике захватнических предприятий крестоносного рыцарства; подчас они правдивее и точнее, нежели латинские хронисты, рисовали поведение западных грабителей и насильников в завоеванных землях, вернее судили о самом ходе военной и дипломатической борьбы крестоносцев с их противниками, о взаимоотношениях завоевателей с местным населением (во франкских государствах) и о многих других сторонах крестоносного движения.

Отчасти это объясняется, по-видимому, просто иным, зачастую прямо противоположным углом зрения восточных писателей: одни из них были настроены по отношению к крестоносцам в лучшем случае скептически, другие — враждебно. Конечно, сплошь да рядом они тоже, хотя и на свой лад, сгущали краски, поскольку воспринимали происходившее через призму интересов Востока или, точнее говоря, представляемых этими авторами общественно-политических групп арабского, армянского, византийского мира. Кроме того, сведения восточных историков даже об одних и тех же событиях неодинаковы по своей достоверности и характеру освещения. Наконец, подобно латинским хронистам, эти писатели были сынами своего времени: они были подвержены его политическим страстям, разделяли его религиозные воззрения и в своих повествованиях также следовали историко-богословским (мусульманским и православным) схемам.

Тем не менее арабские, армянские, греческие и другие восточные историки в целом, а иной раз и в деталях довольно точно рассказывали о крестоносцах, которые не без основания казались им грубыми варварами. Они подмечали немало такого, что ускользало от внимания или умышленно обходилось молчанием в произведениях западных летописцев, связанных обычно своим пиететом перед воинством христовым и его деяниями, ослепленных верой в боговдохновенность священной войны и блеском пышных титулов ее предводителей.

Так, представления восточных и византийских авторов о непосредственных причинах, целях и характере крестоносного движения на его начальной стадии нередко в гораздо большей мере соответствуют действительности, чем высокопарные рассуждения латинских хронистов о любви западных христиан к богу и пр. Расценивая ранние события войн франков по-своему и, главное, судя прежде всего по делам, а не по словам крестоносцев, греческие и арабские историки в отдельных случаях обнаруживают куда более основательное и глубокое понимание совершившегося, чем западные летописцы. Критическое отношение к франкам помогает им правильнее оценить скрытые пружины крестоносного энтузиазма рыцарства.

Тщетно мы стали бы искать у арабских историков объяснения крестовых походов религиозными факторами. Правда, аль-Азими (1090 — ок. 1161), школьный учитель и поэт из Халеба, автор «Краткой хроники» этого города (в ней излагаются события до 1143—1144 гг.), упоминает, подобно латинским хронистам, о препятствиях, чинившихся мусульманами паломникам в XI в. (По мнению латинских хронистов, именно гонения на паломников якобы вызвали «священный гнев» на Западе и явились одной из важных причин Первого крестового похода.) Однако это известие не принадлежит к числу достоверных, ибо аль-Азими, скорее всего, опирался в данном случае на информацию, полученную им у самих франков. Прочие же арабские историки усматривают причины выступления западного рыцарства на Восток в таких явлениях, которые весьма далеки от религиозной сферы и тем более от высоких моральных принципов.

Ни Ибн ал-Асир, этот единственный, как его называют, настоящий историк своего времени, ни вообще кто-либо из мусульманских авторов XII—XIII вв. не рассматривают крестовые походы в качестве предприятий, вызванных идеологическими мотивами. Даже в тех случаях, когда эти историки недостаточно точны в своих конкретных описаниях причин выступления первых крестоносцев, их общее представление о мотивах и характере деяний воинства божьего и его предводителей значительно выигрывает по сравнению с тем, как эти сюжеты преподносятся в произведениях католических хронистов.

Во многих случаях, далее, византийские и восточные историки были лучше, чем латинские хронисты, информированы и о самих событиях крестовых походов. Иногда восточные авторы вернее, чем западные, объясняют те или иные факты именно потому, что чужды католического фанатизма, подчас ослеплявшего латинских летописцев, и, более того, — враждебны стремлению превозносить мнимую боговдохновенность крестовых походов, которым проникнуты латинские хроники.

Открытие «святого копья» в Антиохийском храме выдается частью западных хронистов за божественное чудо. А между тем лживая подоплека истории находки этой реликвии совершенно очевидна арабскому историку Ибн ал-Асиру. Он рассказывает об этом эпизоде как о хитроумном обмане, подстроенном неким монахом. Прежде чем оповестить франков о явлении апостола, якобы открывшего ему местонахождение «святого копья», он «сам зарыл копье в углу храма и постарался тщательно замести следы своей проделки». Обеспечив таким образом эффект от своего будущего «открытия», монах предписал франкам, осажденным в Антиохии, трехдневный пост, а на четвертый день ввел вождей и воинов в церковь: они принялись рыть там «во всех углах» и, конечно, отыскали то, что требовалось.

Собственно говоря, лишь из сочинений арабских историков, в том числе и Ибн ал-Асира, мы в состоянии составить себе более или менее верное представление о действительных причинах неожиданного перелома в ходе борьбы за Антиохию в июне 1098 г. По мнению латинских авторов, крестоносцы были обязаны своей победе над мосульским атабегом Кербогой, блокировавшим их в Антиохии, чуду: от невзгод их спасло «святое копье»; помощь и на этот раз, как всегда, пришла от бога. Иначе объясняют причины разгрома мусульманской армии, почти три недели осаждавшей крестоносцев в Антиохии, арабские историки.

Ибн ал-Асир подробно рассказывает о распрях, происходивших в лагере Кербоги, под знаменем которого собралось разнокалиберное войско князьков Северной Сирии. «Кербога, — читаем мы у этого автора, — плохо обходился с мусульманами, которые состояли под его командованием»; он высокомерно обращался с эмирами, «будучи уверен в том, что они станут безоговорочно подчиняться ему; но эмиры были очень раздражены [всем этим]; только они скрывали свое недовольство, ожидая дня битвы и намереваясь покинуть Кербогу в решительный момент», что и было ими выполнено.

Еще более конкретное представление о положении дел в мусульманском лагере во время осады Антиохии Кербогой дает Кемаль ад-Дин из Халеба — младший современник Ибн ал-Асира. В своей хронике Кемаль ад-Дин детально повествует о том, как в дни борьбы с франками, окруженными в Антиохии, к Кербоге явились посланцы от султана Рудвана Халебского. Их прибытие возбудило подозрения у союзника Кербоги, дамасского эмира Дукака; вслед за тем «вспыхнуло несогласие между турками и арабами», и из войск осаждавших город началось дезертирство недовольных, а в конце концов «эмиры полностью разошлись друг с другом» и победа досталась франкам. «Кербога остался один со своим войском... сжег палатки и бежал в Халеб».

Таким образом, арабские историки раскрывают вообще неизвестные западным авторам реальные обстоятельства, обеспечившие победу франков: раздоры сельджукских командиров, отражавшие вражду Мосула с другими мусульманскими княжествами.

При попытках выяснить степень достоверности изображения отдельных фактов крестовых походов в современной им литературе подобные сопоставления весьма поучительны: в очень многих случаях они позволяют отдать предпочтение восточным историкам.

Достоинства сочинений арабских, сирийских, греческих авторов в сравнении с латинскими приходится констатировать и тогда, когда мы обратимся от отдельных фактов и событий к сюжетам более или менее широкого плана. Так, историк, который попытается, например, разобраться в социально-экономических отношениях, сложившихся в государствах крестоносцев, и попробует при этом воспользоваться материалами хроник Фульхерия Шартрского или Альберта Аахенского, Гийома Тирского или Жака Витрийского, столкнется с одной поразительной на первый взгляд особенностью их повествований. Уделяя очень много места событиям военно-политической, дипломатической, церковной, матримониальной истории Латино-Иерусалимского королевства, они сравнительно скудно освещают явления, характеризующие повседневную экономическую жизнь и социальный строй франкского Востока.

Лишь изредка мы встретим скупые сообщения о том, скажем, как в 1125 г. — об этом пишет Фульхерий Шартрский — «сарацинские землепашцы (в районе Бейрута и Сайды. — М. З.) не захотели платить податей» и местный сеньор Готье I силой заставил их повиноваться, или данные о том, как сельское население, ненавидевшее своих господ с Запада (о чем, впрочем, хронисты умалчивают), поддерживало внешних врагов Иерусалимского королевства — мусульманские государства Сирии и Египта во время их войн против франков. Фульхерий Шартрский и Гийом Тирский упоминают, к примеру, что в 1113 г. после неудачи рыцарей в битве с египтянами у Син ал-Набра крестьяне Самарии опустошили город Набулус (Наплузу), т. е. местное население пользовалось успехами турок и арабов для нанесения всяческого вреда своим франкским сеньорам. У Жака де Витри бегло отмечается, что местные жители передавали в стан противника этих феодалов сведения, касавшиеся военных секретов.

Однако латинские хронисты предпочитали распространяться на иные темы: о воинских доблестях и примерном благочестии тех или других сеньоров, о христианских добродетелях или, напротив, неугодном богу обмирщении какого-нибудь епископа, о войнах и договорах, семейных событиях при дворах королей и графов и пр. Известия о той напряженной атмосфере, которая царила во франкских государствах, раздиравшихся острыми социальными противоречиями, имеют весьма отрывочный характер и приводятся крайне редко. Тот, кто заинтересуется этим кругом вопросов, должен будет принимать в расчет даже самые скромные, единичные намеки, рассеянные в летописях названных и других писателей XII—XIII вв. Таково, например, характерное по своему озлобленному тону признание Гийома Тирского, что сирийцы были для франков опаснее чумы (букв.: «Никакая чума не представляет большей угрозы, чем близкий враг»).

Факты, раскрывающие экономические и социальные последствия крестовых походов для коренного населения ближневосточных стран, со значительно большими полнотой и вниманием, гораздо детальнее и обстоятельнее описывали арабские, сирийские, греческие и другие восточные авторы. Им, собственно говоря, нечего было утаивать от своего читателя. По наблюдательности и знанию действительного положения вещей они не уступали латинским летописцам, а подчас и превосходили их. Отношение к франкам делало историческое зрение этих писателей более острым, открывая им такие стороны жизни франкского Востока, которых западные летописцы едва касались, либо не видя их, либо — чаще — не желая замечать или, во всяком случае, не считая нужным сообщать о них читателю.

Действительно, только у арабского путешественника конца XII в. Ибн Джубайра мы найдем, например, описание тех тяжких налогов (от одной трети до половины урожая зерна, половина сбора винограда, поголовный налог в один динар и пять киратов), которые сельское население повсюду обязано было выплачивать новым господам: «...эти условия действовали на всем сирийском побережье, занятом франками, во всех деревнях и местечках, населенных мусульманами».

Что же касается социальных отношений вообще и истории социальных конфликтов в государствах крестоносцев в особенности, то, пожалуй, наиболее насыщена в этом плане знаменитая «Книга назидания» Усамы ибн Мункыза (1095—1188). Писатель прожил богатую событиями жизнь. Занимая видное положение при дворах сирийских и египетских правителей, много путешествуя, непосредственно участвуя в исторических делах своего времени — посольствах, войнах и т. д., зорко наблюдая повседневные будни франкского и мусульманского Востока, он к тому же близко соприкасался с крестоносцами. Едва ли в каком-нибудь другом сочинении того времени можно обнаружить такое обилие конкретных сведений по социальной истории эпохи владычества крестоносцев в Сирии и Палестине. В красочных, выразительных и вместе с тем очень реалистичных рассказах Усамы ибн Мункыза, полных запоминающихся, чисто будничных деталей, содержатся ценнейшие данные об общественно-политических порядках, положении и взаимоотношениях различных слоев населения в государствах франков. Примеров того, сколь острыми были социальные противоречия и многообразными столкновения угнетенных и угнетателей во франкских государствах, в сочинении Усамы ибн Мункыза едва ли не больше, чем во всех латинских хрониках, вместе взятых.

Таким образом сочинения византийских и восточных историков XII—XIII вв., часто более полные, точные и правдивые, свободные от панегирического освещения «деяний франков», присущего католическим хронистам, представляют собой важное дополнение и вместе с тем существенный противовес их предвзятой односторонности.