Предположение о дальнейшем движении по Устюрту. — Невозможность выполнить его. — Новое распределение колонн. — Движение на Устюрт. — Подъем на него. — Движение по Устюрту до Ильтедже. — Затруднения в воде. — Глубина колодцев. — Прибытие в Ильтедже и устройство там укрепления. — Гарнизон Ильтедже. — Дальнейшее движение отряда к Айбугиру.

 

Начальник отряда предполагал сначала от Бусага двигаться по двум параллельным дорогам, имея головы колонн на одной высоте: один путь пролегал на Ильтедже, чрез Каракин, а другой, северный, чрез Ак-крук, Карсак, Еркембай, Уч-кудук и Алан к Табан-су, где должны были соединиться обе колонны. Расстояние между дорогами предполагалось равным верстам 40–70. Двигаясь на одной высоте, колонны могли иметь между собою постоянное сообщение. Движение же эшелонами, по мере приближения к хивинским пределам, Ломакин считал не вполне безопасным, а движение одною цельною колонною по одному из этих путей невозможным, так как для людей и животных не доставало бы воды. Вследствие этого, начальнику переднего эшелона, Скобелеву, 23 апреля послано было приказание осмотреть путь к колодцу Ак-крук. В его колонне хотя и оказался проводник, который знал дорогу к этому колодцу, но один ехать туда не взялся, а соглашался отправиться только в сопровождении другого киргиза, которого в колоне не оказалось; прочие же проводники совсем не знали дороги к колодцам Ак-крук. Но Ломакин в Бусага получил известие, что воды по пути до Ильтедже достаточно и потому счел возможным не раздроблять отряд на две отдельные колонны по двум особым дорогам, а решил идти в Ильтедже, чрез Каракин, четырьмя эшелонами, в расстоянии один от другого на пол перехода.

Эшелоны состояли: первый, под начальством Скобелева, из трех рот, команды сапер, двух горных орудий и 25 казаков; второй, под начальством Гродекова, из четырех рот и сотни; третий, под начальством подполковника Пожарова, из трех рот, двух полевых орудий и команды казаков, и четвертый, под начальством полковника Тер-Асатурова, из трех сотен кавалерии с ракетною командою. Порядок выступления от колодцев Бусага был назначен следующий: 26 апреля, в 3 1/2 часа утра — авангард, а в 4 часа пополудни — вторая колонна; 27-го, в 3 1/2 часа утра — третья колонна; четвертая же должна была выступить с таким расчетом во времени, чтобы прибыть к колодцам Ильтедже одновременно с третьего колонною.

Движение первой колонны до колодцев Каракин, находящихся в 20 1/2 верстах от колодцев Бусага и у самой подошвы Устюрта, совершено было вполне благополучно, и 27-го колонна эта поднялась на него. Чинк, т. е. оконечность Устюрта, в том месте, где войска поднимались, имеет довольно пологий подъем, не представляющий затруднения для движения войск. Здесь он возвышается над окружающею местностью не более, как на 25 сажен.

Устюрт по тому направлению, по которому шел мангишлакский отряд, представляет почти везде совершенно ровную поверхность, как море: ни одного холма, ни одной складки местности, глазу решительно не на чем остановиться, — только изредка попадается киргизская могила. Скудная растительность, которую встречал до сего отряд, сменилась почти совершенным бесплодием; кое где попадается полынь, да небольшие кусты гребенщика, и саксаула; ни одного зверя, ни одной птицы только змеи и ящерицы небольшой величины попадаются на каждом шагу. Сухость воздуха поразительная. Дожди бывают весьма редко и дни стоят почти постоянно ясные. В раскаленном воздухе заметно постоянное легкое дрожание: это испарение земли. Суточные колебания температуры большие: днем сильная жара, за 30° R., ночью температура иногда понижалась до +14° R. Здесь в полном смысли слова — пустыня. Вступив сюда первый раз, человек поражается ужасом; ему кажется, что не выйти отсюда живым, потому что не для человека создана эта страна. Следы разрушенной уничтоженной жизни, в виде белеющих костей людей или животных, как бы указывают ему на это.

«В первые дни творения Мира, говорится в одной персидской легенде, Бог усердно занимался устроением земли: везде пустил реки, насадил деревья, вырастил траву. Долго он работал и полсвета уже устроил; наконец, ему надоело и он предоставил одному из своих ангелов докончить устройство земли. Но ангел был ленив: ему тяжело было насаждать деревья, произращать травы, пускать реки. Чтобы сбыть дело поскорее с рук, он взял только песок, да камень, и начал раскидывать их по неустроенной еще части земли. Дело это он сделал очень скоро и доложил, что все готово. Бог посмотрел на его работу, ужаснулся, но поправить ничего не мог: там, где коснулась рука ленивого ангела, образовалась пустыня. Бог проклял ангела и творение рук его и повелел ему самому жить в пустыни. С тех пор ангел стал духом тьмы, а страна, созданная им, страною тьмы (Туран), в отличие от Ирана, страны света». Как бы в подтверждение этой легенды, что пустыня есть обиталище злого духа, мангишлакский отряд не встретил на Устюрт ни одного человека до самого Аральского моря, ибо с конца марта по октябрь жители откочевывают или в Хиву, или на Эмбу.

Солдаты не шутя верили, что здесь обитает чорт. Необыкновенные размеры и странные формы, которые раскаленный воздух придавал местным предметам, и миражи убеждали их в этом, потому что кому же, как не чорту, придет в голову смущать людей издали видом бегущих ручейков, осененных деревьями, которые так и манят укрыться под их тенью, или какому нибудь кустику придать форму огромной пирамидальной тополи, а человеку — форму большой башни. Пройдя уже не одну сотню верст, люди освоились с миражами и не бросались к ним, как прежде. Но тем не менее каждый мираж, изображавший такие соблазнительная вещи, как воду и деревья, тень которых даже отражается в воде так и манил к себе, ибо все это представлялось так естественно.

Хотя проводники и сообщили, что по дороге на Каракин до Ильтедже колодцев весьма много, отчего и был выбран этот путь, а не северный, на Ак-крук и Суня-темир, однако ж на самом деле оказалось, что воды по этому пути столь мало и колодцы так глубоки, что эшелоны, которыми выступил отряд из Бусага, оказались слишком велики. Поэтому каждый из эшелонов во время движения сам собою разделился на новые, более мелкие, части. Это была одна причина раздробления эшелонов. Другая заключалась в том, что крайне маловодное или, вернее, безводное пространство в 100 верст от колодцев Каракин до Ильтедже надо было пройти как можно быстрее, а быстрота движения колонны увеличивается с уменьшением ее.

За колодцами Каракин следует колодезь Кыныр. Он только один и имеет 30 сажен глубины. В отряде имелись самые смутные понятия о колодцах на Устюрте; говорили, что будут колодцы в 12–15 сажен глубины. Это всем казалось необыкновенным. Каково же было всеобщее удивление, когда, по измерении колодца Кыныр, оказалось, что он имеет 30 сажен глубины. Для доставания воды из глубоких колодцев, при отряде везлись два кожаных ведра, каждое вместимостью до 5 ведер. 26-го, вечером, когда колонна Гродекова ночевала, благодаря проводнику, в 1 1/2 верстах от колодцев Каракин, прибыл нарочный от Скобелева с просьбою дать ему одно ведро и как можно больше веревок. И то, и другое было послано немедленно с киргизом, так что первая колонна, 27-го утром прибывшая к Кыныру, доставала воду из него посредством этого ведра. Одинокий колодезь Кыныр высечен в скале и имеет узкое наружное отверстие (3/4 аршина); вокруг него из камня устроены перила и каменное корыто. На большом пространстве около колодца нет ни былинки — все вытравлено; видно людям заходившим сюда, приходилось употреблять много времени, чтобы напоить животных и налить бурдюки водою.

Первой колонне нельзя было долго оставаться у Кыныра: в 12-ти часах расстояния следовала вторая колонна, Гродекова Надо было идти далее. Здесь предстояли на выбор два пути или по старой караванной дороги прямо на Ильтедже, по без водному пути в 50 верст, или кружным путем по колодцам. Так как в Кыныр первая колонна могла набрать только такое количество воды, которое могло быть достаточно для раздачи людям у колодца, то выбора между этими путями не могло быть; пришлось поневоле следовать кружным путем, проходившим чрез одиночные колодцы, хотя и весьма глубокие. 27 числа, вечером, Скобелев выступил к колодцу Дюсембай или Усюн, лежащему к югу от большой кара ванной дороги.

Вторая колонна, Гродекова, выступила из Бусага 26 апреля, в 4 часа пополудни. К ночи пройдено было 19 верст и колонна ночевала в безводном пространстве, всего в 1 1/2 верстах от колодцев. На другой день, 27 числа, не успел хвост пехоты тронуться с места ночлега, как уже голова подошла к колодцам Каракин. Их пять, глубина до воды 5 сажен; вода солоноватая. Колодцы расположены в небольшом овраге. Войска, почти не останавливаясь, набрали воду в ручную посуду, а казаки напоили своих лошадей. На переходе от Бусага начался падеж лошадей. Прежде всего пали те лошади, которые были отбиты Навроцким и розданы офицерам. Эти лошади, при усиленных переходах от залива Кайдак к отряду, на скудном подножном корме и почти без воды, едва передвигали ноги тотчас же по выходе из Биш-акты. 26 числа в первой и во второй колоннах пало их несколько штук. Когда же поднялись на Устюрт, где корму для лошадей почти не было, все эти лошади пали и затем офицеры шли пешком.

Вторая колонна пришла к Кыныру поздно ночью. Достали большое кожаное ведро и собрав веревки со всей колонны, связали их и опустили ведро в колодезь. Сначала за работу принялись солдаты; но работа наполнения ведра водою, при невозможности на 30-ти-саженной глубине слышать плеск ее, шла медленно; ведро вытягивали только на половину наполненным водою и самый процесс добывания воды был весьма продолжителен: каждый рейс продолжался минут двадцать. Тогда киргизы, из верблюдовожатых, сами томимые жаждою, видя, что дело подвигается медленно, напросились на работу. Этому, конечно, не только никто не препятствовал, но все были довольны и киргизам обещана денежная награда. Лишь только веревка очутилась в их руках, как работа закипела: ведро вытягивалось постоянно полным и самое доставание воды пошло вдвое скорее. Часа через три посуда одной роты была уже наполнена; приступили к наполнению посуды другой роты. Вдруг послышались звуки зурны, — знак, что приближается начальник отряда с кавалериею. Хотя в приказании по отряду и сказано было, что кавалерия выступит с таким раз счетом времени, чтобы прибыть к колодцам Ильтедже одно временно с третьего колонною, однако начальник отряда, желая видеть все эшелоны на марше, выступил от колодцев Бусага 27-го утром и после большого привала у колодцев Каракин двинулся далее. Но чрез это он находил все колодцы занятыми и кавалерия, которая в последний раз была напоена в Каракине, очутилась в критическом положении; только случайность выручила ее из беды. Прибыв к колодцу Кыныр, кавалерия остановилась. Начальник отряда приказал, для облегчения подъема воды и для ускорения работы, устроить нечто в роде ворота. С единственной арбы, которая находилась при второй колонне и на которой везлись отрядные суммы, была снята ось с колесами и поставлена над колодцем; затем к оси была прикреплена и намотана веревка, привязанная к ведру. Каждое колесо держали нисколько человек, а человек пятнадцать тянули веревку с ведром. Таким способом вытащили только три ведра; затем веревки перетерлись и ведро упало в колодезь. Другого такого ведра в колонне не было, доставать же воду обыкновенными ведрами было бесполезно. Так как до рассвета оставалось не более трех часов, а между тем не были напоены три роты и сотня кавалерии, находившиеся во второй колонне, то каждой из этих частей колодезь был предоставлен только на пол часа; войска, насколько было возможно, пользовались этим временем и до самого рассвета толпились у колодца. В лагере всю ночь никто не спал. За полчаса до выступления Гродеков приказал той роте, которая набралась водою, поделиться своим запасом с другими частями колонны.

Еще солнце не показывалось на горизонте, а вторая колонна была уже в движении к колодцу Дюсембай. Едва только она выступила от колодца Кыныр, как командир 4-й сотни кизляро-гребенского полка, Сущевский-Ракуса, в виду того, что лошади его сотни были не поены уже целые сутки, испросил разрешение двинуться на рысях к колодцу Дюсембай, чтобы до прихода пехотной колонны успеть напоить лошадей. По словам проводника, это можно было успеть сделать, так как колодезь не глубже 10 сажен. Предполагая даже, что проводник показал глубину колодца вдвое меньше, все-таки глубина выходила в 20 сажен. Каково же было отчаяние Сущевского-Ракусы и всей его сотни, когда глубина оказалась только на одну сажень меньше глубины Кыныра, т. е. 29 сажен. Колодезь этот, подобно Кыныру, высечен в скале. Расстояние от этого последнего 11 1/2 верст.

В 8 часов утра, когда сотня прибыла к колодцу, она застала там команду казаков из первой колонны. Эта колонна 27 числа ночевала в безводном пространстве, недалеко от Дюсембая. Утром 28 апреля, узнав, что колодезь близко, Скобелев с казаками направился к нему, а пехоту с горным взводом послал к колодцам Ак-мечеть. К приходу Сущевского-Ракусы казаки оканчивали поить своих лошадей; пехота же первой колонны виднелась верстах в семи. Напоив лошадей, казаки из первой колонны предоставили колодезь в распоряжение кизляро-гребенской сотни. Едва достали несколько ведер воды, как большая копка (киргизское кожаное ведро) оборвалась в колодезь, а вскоре затем подошла пехота и вьюки второй колонны. Тогда Сущевский-Ракуса испросил разрешения идти далее, к колодцу Черкезлы, до которого, по словам проводника, было верст 15. Но так как бараны не были поены с колодцев Бусага, напоить же их у Дюсембая не было никакой возможности, то начальник эшелона поручил командиру сотни взять с собою баранов и напоить их у Черкезлы. Кавалерия с своими вьюками и с баранами немедленно же выступила и пехота заняла ее место у колодца Дюсембая. Жара в этот день стояла свыше 40° R., при отсутствии всякого движения воздуха.

Всякий раз, когда войска приходили к одиночному, следовательно глубокому колодцу, происходило обыкновенно следующее. Не успевали солдаты, шедшие в голове колонны, составить ружья в козлы, как бежали к колодцу с своими котелками, манерками и веревками и сразу опускали в колодезь штук 10 этой посудины, при чем давка происходила страшная. Веревки путались одна с другого, обрывались и посуда падала в колодезь; едва половина опущенных манерок вытаскивалась на половину наполненными водою; прочие же поднимались пустыми. Но чрез некоторое время прибывали к колодцу вьюки и с ними ведра. Тогда установлялся следующий порядок: каждой части назначалась очередь для добывания воды; к колодцу ставился на вьюках, по порциям, величина которых зависела от совокупности многих обстоятельств: от количества воды, находившейся в бурдюках и бочонках, от величины предстоявшего перехода, от того, в какое время пришли на привал или ночлег, т. е. утром, в полдень или ночью, наконец от числа колодцев и их глубины. Наименьшая порция воды, которая отпускалась солдату на пол суток, равнялась пяти крышкам от манерки, т. е. двум обыкновенным стаканам, а наибольшая — половине манерки, т. е. 1 1/2 бутылки. Можно представить, что испытывал человек при подобном недостаточном отпуске воды, когда испариной у него выходило больше жидкости, чем сколько он получал ее. Мучимый жаждою, он подходил к колодцу и вымаливал себе глоток воды, или же подставлял свою крышку под бурдюк, когда в него наливали воду, и терпеливо выжидал, когда к нему попадет несколько капель жидкости. Здесь говорится «несколько капель» в буквальном смысле слова, потому что воду наливали весьма бережно и проливать ее опасались. При ничтожном отпуске воды, можно ли было думать о варки пищи? О качестве воды, конечно, уже никто не заботился: «была бы только мокрая», говорили в отряде

Никто не может лучше знать цену воде, как кочевники. Недаром в пустыне существует поверье: «капля воды, поданная жаждущему в пустыне, смывает грехи за сто лет»; недаром считается верхом гостеприимства напоить жаждущего путника в летний зной; не даром постройка колодцев приписывается святым людям. Нет святее дела, как вырыть колодезь. Имена строителей в большей части случаев увековечены: колодцы называются в честь их. И действительно, не говоря уже про ту пользу, которую приносят колодцы, трудность работ при вырытии, например, Кыныра, достойна того, чтобы сохранить в памяти потомства имена строителей. Некоторым колодцам приписывается чудесное происхождение. Так, про колодезь Балкую, около Красноводска, рассказывают, что он открылся мгновенно, от прикосновения костыля одного старца, не находившего нигде по пути воды и изнемогавшего от жажды.

Жара начиналась уже через час по восходе солнца; часа через три по выступлении с ночлега люди начинали приставать. К 9—10 часам утра зной становился невыносимым; в воздухе удушье; миражи начинали играть на горизонте. Приблизительно около этого времени колонна становилась на привал. Двигаться позже было неудобно уже по тому, что в жару солдаты могли делать только по две, по две с половиною версты в час, вместо 3–3 1/2 верст, которые они проходили по утрам и по вечерам, по спаде зноя. Привал продолжался до 3 или 4 часов по полудни. Но он немного освежал людей, мучимых жаждою и лежавших на солнце без палаток. Хотя к полудню солнце и укутывалось сухою туманною мглою, но из-за нее продолжали литься всеиссушающие, отвесные жгучие лучи. Как ни ничтожно казалось бы закрытие, представляемое одним полотном против солнечных лучей, но на самом деле разница в температуре на солнце и под полотном огромная, почти такая же, какая летом существует между комнатой, расположенной на солнечной стороне, и подвалом, обращенным к северу. При неимении палаток, солдаты, составив ружья в козлы, покрывали их шинелями, которые могли дать защиту от солнечных лучей только одной голове; все же остальное тело немилосердно обжигалось солнечными лучами. Нельзя представить ничего мучительнее так называемого отдыха на привале в пустыне, в полуденный зной, без палатки; по-видимому, вместо подкрепления сил, человек еще более изнуряется; когда одна половина тела накалится солнцем и человек не в состоянии более переносить мучений, то переворачивается на другую сторону, но здесь он попадает на горячий песок, т. е. из огня да в полымя. И так как накаливание совершается весьма быстро, то на привале люди то-и-дело переворачиваются с боку на бок. Все тело колет как будто иголками и отделяется обильный пот, а металлические вещи накаливаются до такой степени, что прикоснуться к ним обнаженным телом невозможно. Независимо этого, при значительном выделении пота жажда усиливается.

На привалах, если воды было достаточно, варили обед и затем поили лошадей и верблюдов — или в волю, если колодцев было много, или же только по одному по два ведра на каждое животное, если воды было ограниченное количество; после всех поили баранов. С этими животными было много хлопот. Приближаясь к колодцам и чуя воду, они обыкновенно бросались к ним вскачь. Так как колодцы большею частью ничем не огорожены, то чтобы бараны с разбега не попадали в них, обыкновенно ставили сплошную цепь солдат, от колодцев шагах в 20, которым не малого труда стоило удержать их. Наполнив корыта водою, подпускали к каждому из них по десятку баранов. Когда воды было много, баранов поили, конечно, в волю; если же воды было мало, то дав на десяток ведро воды, отгоняли их проч., и чтобы они не бросились к корытам, их снова окружали цепью солдат. Были и такие случаи, что поили животных даже и тогда, когда и людям воды было недостаточно. Это случалось, когда животные были не поены несколько дней, и впереди не представлялось возможности скоро их напоить. В подобных обстоятельствах много хлопот было не только с животными но и с людьми, которые, припав к корытам, оспаривали у них воду. Особенно тяжело приходилось верблюдовожатым если солдаты делились с ними своею скудною пищею воды уже им никто не давал. С запекшимися устами, с почерневшими языками, они иногда едва в состоянии были произносить: «су, су! воды, воды!» Несчастные, стоя на коленях, вымаливали глоток воды.

Вечерние переходы бывали всегда легче утренних, так как по вечерам было прохладнее. Вечером шли часов до девяти до десяти. Таким образом отряд находился от 10 до 12 часов в движении, совершая нередко более 40 верст, И так шли не один день, не два, а целых три недели.

Часам к шести вечера две роты колонны Гродекова набрали воду в ручную посуду и напоили часть верблюдов. Роты эти, под командою Буравцова, тотчас же были двинуты к колодцам Черкезлы. Прочие войска остались у Дюсембая, наливать свои бурдюки, и только к десяти часам вечера окончили это дело. В темную ночь Гродеков повел их тоже к Черкезлы.

Между тем, Сущевский-Ракуса, постоянно уверяемый проводником, что Черкезлы близко, шел уже в продолжении пяти часов. Наконец, часа в 4 пополудни, он подошел к колонне Скобелева, которая, двигаясь с самого утра в течение шести часов, к колодцам Ак-мечеть не дошла и остановилась всего в трех верстах от колодца Черкезлы. В этой колонне одна рота начала приставать и растягиваться. Скобелев, чтобы водворить в ней порядок, повел ее под барабан, с ружьями на плечо, верст 10. О существовании колодцев Черкезлы Скобелеву не было известно. Когда Сущевский-Ракуса подошел к первой колонне и сообщил начальнику ее, что он идет к колодцу Черкезлы, то Скобелев приказал и своей колонне тотчас же двигаться туда. В Черкезлы оказался один колодезь в 25 сажень глубиною. Вода протухлая, соленая и чрезвычайно мутная. Кизляро-гребенской сотне которая не поила уже своих лошадей с 6 часов утра 27 до вечера 28 апреля, разрешено было дать по полуведру воды. У несчастных животных полопались от жары и жажды языки; они дрались, кусались, дрожали при виде воды, пили ее с такою жадностью, что падали на колени; трудно было лошадь оторвать от пустого, но еще мокрого ведра. Но не многим лошадям досталось напиться. Заметили что вода в колодце плохо набегает, а потому поение лошадей прекратили и воду стали отпускать только людям. часа через два вся вода из колодца была вычерпана. В это время приехал проводник, посланный Скобелевым для разыскания колодцев Ак-мечеть, и сообщил, что они не далеко. В тот же вечер первая колонна прибыла к Ак-мечети, где воды в двух колодцах весьма много, а сотня Сущевского-Ракусы осталась у Черкезлы. Часа через три вода набежала; лошадям дали только по полуведру, и затем воды в колодце опять не стало. Около полуночи пришел к Черкезлы Буравцов с двумя ротами, а утром 29 прибыл и Гродеков с остальными двумя ротами, проследовав безостановочно 25 верст. Люди, прошедшие без сна всю ночь у колодца Кыныр, не спали и в эту ночь. Все были сильно утомлены. Некоторые из офицеров, чтобы прогнать сон, их одолевавший, вставали с лошадей и шли пешком; другие выезжали перед колонной шагов за 600–700, слезали с коней, ложились на землю и засыпали минут на пять; когда колонна подходила, то их будили, они опять садились на коней и повторяли тоже самое. Киргиз Курман-Джанов, посланный Сущевским-Ракусою с донесением к Гродекову, заснул на лошади, которая, не будучи понукаема, остановилась. Его встретили верстах в 12 от колодца Черкезлы и насилу добудились. Одно только выручало — прохлада ночи.

29 апреля, часов в шесть утра, когда вода в колодце набежала, приступили к поению лошадей. Но давши по ведру нескольким лошадям, колодезь опять весь вычерпали. Пришлось ждать. Часам к девяти воды набежало достаточное количество. Но в это время к колодцу подошли два полевые орудия из колонны Пожарова, под конвоем сотни казаков. Командир сотни просил напоить артиллерийских лошадей, без чего оне не дойдут до Ильтедже. Гродеков приказал отпустить по одному ведру на каждую артиллерийскую лошадь, всего счетом 24 ведра, и напоить казаков, так как узнал от них, что они поили своих лошадей в последний раз 28 числа, следовательно лошади могли еще ждать. Затем артиллерия, отдохнув около часу, двинулась далее по большой Дороге, прямо на Ильтедже.

Колонна Пожарова выступила от колодцев Бусага. 27 апреля утром. Дойдя до колодцев Каракин, колонна остановилась; но сюда приехал начальник отряда и приказал тронуться далее, к Кыныру, где предполагалось много воды Пожаров тронулся, дошел до Кыныра, но не мог напоить пехоту, так как уцелевшее большое ведро находилось в колонне Скобелева. Тогда он отправил артиллерию, под прикрытием сотни казаков, отдельно, вперед по большой дороге, прямо на Ильтедже, а с пехотою возможно скорее следовал по той же дороге. Часов около четырех пополудни 29 числа колонна его обогнала колонну Гродекова, когда эта последняя находилась у Черкезлы.

Между тем, колонне Гродекова идти прямо на Ильтедже от Черкезлы было невозможно по недостатку запаса воды точно также невозможно было утром 29 числа идти и на Ак мечеть, где в это время находился Скобелев и кавалерия с начальником отряда, а также и потому, что люди сильно устали. Решено было выждать вечера и тогда следовать к Ак-мечети. Когда вода в колодце Черкезлы набежала, то прежде всего дали по ведру воды лошадям; затем набрали воду в ручную посуду две роты апшеронского полка, который тот час и были направлены к колодцам Ак-мечеть, под начальством Буравцова. К 8 часам вечера набрали воду в котелки и манерки остальные две роты апшеронского полка и с начальником колонны тронулись тоже в Ак-мечеть. До колодцев Ак-мечеть всего пять верст. Придя к ним, Буравцов застал хвост кавалерии, ночевавшей с 28 на 29 число. Кизляро-гребенская сотня оставалась у колодца Черкезлы, так как от Буравцова получено было не совсем определительное известие о количестве воды в Ак-мечети. Сущевскому-Ракусе приказано было напоить своих лошадей в Черкезлы досыта и утром следующего дня прибыть в Ак-мечеть. В Ак-мечети оказалось два колодца, глубиною 10 сажень, и воды неисчерпаемое количество: не смотря на то, что из них кавалерия напоила своих лошадей, набрался водою и напоил верблюдов Скобелев, вода в них не уменьшалась. Колодцы расположены на гладкой, глинистой, совершенно обнаженной от всякой растительности, поверхности Недалеко от них находится небольшой меловой курган, в котором вырыта пещера, служащая местом совершения богослужения, т. е. мечетью. Отсюда и самое название колодцев Ак-мечеть (белая мечеть). К утру 30 апреля были напоены все люди; лошади и верблюды, а за час до выступления прибыла в Ак-мечеть и сотня Сущевского-Ракусы, также напоив своих лошадей и верблюдов.

Затем движение второй колонны к Ильтедже не представляло никаких особенных затруднений. Большие пески, начинающиеся верстах в 10 от Ильтедже, были преодолены довольно легко. 30 числа, пред закатом солнца, колонна Гродекова пришла в Ильтедже, где уже собрались остальные части отряда.

В этот день полевой артиллерийский взвод из колонны Пожарова, следовавшей отдельно от его колонны, под прикрытием сотни казаков, не доходя верст 6 до Ильтедже, в песках выбился из сил и не мог следовать дальше. Дано было знать в Ильтедже, где уже собралась кавалерия и пехота Скобелева. Немедленно казаки сели на коней, взяли все имевшиеся бурдюки и поскакали к артиллерии. Артиллерийские лошади были напоены, отдохнули, и затем орудия прибыли в лагерь.

Что касается четвертой колонны (кавалерии с ракетною командою), то она выступила от колодцев Бусага 27 апреля и, после большого привала у колодцев Каракин, где были напоены лошади, в тот же день прибыла к колодцу Кыныр, застав там колонну Гродекова. Как было сказано, большое кожаное ведро уронили в этот колодезь, и кавалерия не имела никаких средств напоить своих лошадей, а между тем проводники не знали другого колодца ближе, чем Алпай-мас, находящийся в 50 верст, от Кыныра. Тронулись к Алпай-масу. К полудню 28 апреля жара достигла 40° R. конница начинала выбиваться из сил; некоторые лошади уже не в состоянии были двигаться и пристали. Уже начинали терять надежду достигнуть колодцев, до которых оста лось еще более 20 верст, т. е. 4 часа марша. Наконец, Ломакин приказал остановиться. Вот как описывает со стояние колонны прусский поручик Штум, находившийся при ней: «Ни одного глотка воды! и, на сколько видит глаз, все песок и песок, отсвечивающий под солнечными лучами! Ни кустарника, ни травки, которая могла бы служить пищею насекомому! Мой слуга и переводчик уже в течение нескольких часов растянулись, без всякого сознания, на песке около своих лошадей. Я не только не знал об их исчезновении, но начинал и сам падать в обморок. Все мы думали, что пробил наш последний час и что наступила та критическая минута, о которой говорят не иначе, как с содроганием. Вдруг на горизонте, среди густого облака пыли показались два призрака, которые неслись к нам во весь опор. Крик: вода! вода! вырвался из всех грудей. Все вставай, колодезь близко! В секунду все эти истощенные люди поднялись на ноги, как по волшебству, и радость внезапно озарила лица, которые предались было полной безнадежности!»

Нужно заметить, что за несколько минут до описываемого момента Ломакин совершенно случайно открыл одну из тех тропинок, которые часто попадаются в окрестностях колодцев. Чтобы никого не разочаровывать, он, не говоря никому ни слова, послал по этой тропинке двух киргиз, которые, проехав около двух верст, открыли колодезь; о существовании его не было известно ни одному из проводников. В благодарность за свое спасение, офицеры, бывшие в кавалерийской колонне, дали этому колодцу название «Благодатный». Колодезь Благодатный оказался с большим количеством воды; глубина его 17 сажень. Напоивши здесь людей и лошадей, кавалерия двинулась к колодцам Ак-мечеть, где и ночевала. 29-го она прибыла в Ильтедже.

Таким образом мангишлакский отряд, не смотря на все препятствия, противопоставленные враждебною природою, на недостаток воды и сильную жару, преодолел все, и без горячей пищи, без сна в течение нескольких ночей, в постоянной работе, или ногами при движении, или руками при добывании воды из колодцев, бодро переносил все труды и лишения. Таково было самоотвержение всех чинов от первого до последнего, что на верблюдах, которых берегли и на которых не позволялось сидеть никому, кроме больных ехало не более человек десяти из целого отряда. Только в Ильтедже определилось, во что обошелся войскам тяжелый путь от Бусага. 30 человек не могли следовать далее и были оставлены в устроенном в Ильтедже укреплении. До прихода же к этим колодцам, кроме упомянутых десяти человек, ни один из остальных двадцати не показывал даже вида, что болен, из опасения, чтобы его не посадили на верблюда и тем не обременили последнего до такой степени, что он мог пристать; всякий понимал, что чем дальше, тем верблюды будут нужнее отряду, а их без того от Бусага до Ильтедже пало более 30 штук.

В Ильтедже оказалось семь колодцев, глубиною три сажени. Из числа этих колодцев три были вырыты вновь киргизами, посланными из Бусага с шанцевым инструментом собственно для открытия новых колодцев и очистки старых. Работу эту они выполнили вполне добросовестно. Окрестности Ильтедже покрыты песками, поросшими кустами саксаула. Здесь постоянно господствуют сильные ветры, несущие целые облака песчаной пыли. Во время трехнедельного пребывания роты апшеронского полка в устроенном у колодцев редуте, пять раз пришлось очищать рвы от заносивших их до самого верха песков. Верстах в трех от Ильтедже находятся могилы двадцати туркменских джигитов, сопровождавших купеческий караван из Хивы на Мангишлак. На караван напали киргизы и истребили всех туркмен. Вообще нужно заметить, что в старину, когда Мангишлак был еще занят туркменами, хивинская торговля направлялась на Тюб-караганскую бухту. Следы этого торгового движения сохранились и до сих пор: с самого поднятия на Устюрт, у колодцев Каракин, отряд встретил множество верблюжьих троп. Когда же киргизы оттеснили туркмен более к югу и движение караванов по этому пути стало опасно, то торговый путь подвинулся также к югу и направился сперва на бухту Алекандр-бай и потом, по тем же причинам, на Карабугаз. Когда же киргизы окончательно вытеснили туркмен и распространились по всему полуострову, то торговля почти прекратилась.

Ильтедже предназначено было для второго опорного пункта, а потому в нем устроили редут, который предполагалось занимать одною ротою апшеронского полка до прихода туда двух рот ширванского полка с продовольствием для отряда; затем это довольствие должна была конвоировать в Айбугир апшеронская рота, а ширванцы занимать самый опорный пункт. Этот пункт, равно как и Биш-акты, начальник отряда считал необходимым занять до времени, пока не определится положение дел в ханстве, двумя ротами, по той причине что, как доносил он князю Меликову, одной роты слишком мало для ночных караулов и секретов, а днем — для прикрытия верблюдов и баранов и для заготовления топлива. С другой стороны, все киргизы находились в сильном возбуждении и относились вообще с большим недоверием и даже враждебно к нашему движению в Хиву. Поэтому Ломакин считал недостаточным поручить охрану каждого из опорных пунктов одной роте, в столь значительном расстоянии друг от друга. В ожидании прибытия Навроцкого, в Ильтедже пока оставлена была 12-я рота апшеронского полка, поручика Гриневича, который был вместе с тем назначен и воинским начальником укрепления. В укреплении были оставлены больные со всего отряда, числом 30, и все слабые верблюды, числом 60. Как рота, так и больные, имели довольствия по 21 мая, по 1 фунту сухарей в сутки. Баранами гарнизон был обеспечен приблизительно тоже по 21 мая.

Между тем до сего времени в отряде не был получен ответ от генерала Веревкина на донесете к нему Ломакина, посланное из Киндерли 7 апреля, Ответ, который, по расчету начальника отряда, должен был быть получен в Бусага или Каракине. Предполагая, что нарочный, посланный с этим донесением, перехвачен, Ломакин из Ильтедже послал в оренбургский отряд другого нарочного, с которым сообщал Веревкину о настоящем составе отряда, о количестве войск оставленных на опорных пунктах, и о том, что, двигаясь чрез Байлар, Кизыл-ахир и Итыбай, он предполагает быть 6 или 7 мая у Ак-чеганака (Айбугир), где расположится против киргизской могилы Кизыл-гумбет и будет ожидать дальнейших распоряжений Веревкина.

Дальнейшее движение к Айбугиру должно было происходить, как и происходило до сих пор, четырьмя колоннами: 1) первая, под командою Скобелева, из трех рот, двух орудий и команды казаков; 2) вторая, под начальством Пожарова, из трех рот, одного орудия и вьюков двух сотен кавалерии; 3) третья, под начальством Гродекова, такого же состава, как и вторая колонна, и 4) кавалерийская колонна без вьюков, под начальством Тер-Асатурова. Время выступления колонн было назначено: первой — в 3 1/2 часа утра 1 мая, второй — в 4 часа пополудни того же числа, третьей — в 3 1/2 часа утра 2 мая и четвертой — в 3 часа пополудни 2 же мая.

По всему пути до Айбугира, по тем сведениям, какие имелись в отряде, наиболее трудностей предстояло на большом безводном переходе в 62 версты от Кизыл-ахира до Байчагира, где притом всего один колодезь. В отряде опасались, чтобы хивинцы не засыпали этот колодезь. Затем, от Байчагира один день пути до Итыбая, чрез колодезь Мендали, а на другой день можно уже спуститься к Айбугиру от киргизской могилы Кизыл-гумбет; так что, если бы не встретилось препятствие на пути, то 6 и 7 мая Ломакин предполагал быть в хивинских пределах, где и ожидать дальнейших распоряжений от начальника оренбургского отряда, генерала Веревкина.

До настоящего времени никаких сведений о неприятеле или следов его не было; казалось более, чем вероятным, что отряд не встретит неприятеля в значительных массах в пустыне. Исключительно действуя на лошадях, для него вопрос о воде, при непременных беспорядках, сопровождающих всегда сбор азиятцев в значительных массах, приобретал еще большее значение, чем для европейского отряда. Вот почему в отряде были убеждены, что на Устюрте противодействие неприятеля поневоле ограничится лишь высылкою незначительных партий для порчи колодцев Табан-су, Мен дали и Итыбай. Поэтому все соображения должны были быть подчинены одному условию — возможно быстрому прохождению колонн чрез пространство, бедное водою, непременно малыми эшелонами и притом с достаточными интервалами между последними. Приведенное распределение войск по колоннам не совсем удовлетворяло этому: колонны были слишком велики, а расстояния между ними слишком малы, всего пол суток. Ясно было видно уже на пути от Каракина до Ильтедже, что расстояние между эшелонами мало, так как они сталкивались у колодцев; что требовалось много времени, чтобы напоить людей и лошадей, и что колонны сами собою раздроблялись на более мелкие части.

С 1 мая сделано было распоряжение о том, чтобы войска довольствовались одним фунтом сухарей в сутки. За весь путь от Биш-акты до Ильтедже рогожные кули сильно истрепались; от постоянного навьючивания и развьючивания верблюдов сухари перетирались и обращались в порошок, который сыпался сквозь редкую ткань; куски же сухарей терялись сквозь дыры в кулях. Хотя по мере опорожнения кулей, сухари пересыпались в двойные кули, но и это мало помогало. Часто приходилось видеть, как верблюд, несущий сухарный вьюк, оставляет после себя дорожку из сухарей Идущий при вьюках солдат заметит это и заткнет дыру крупным сухарем; но от сотрясения он выходит из данного ему положения, дыра опять открывается и сухари опять начнут сыпаться. Бараны, которые прошли уже несколько сот верст, весьма сильно похудели; мясо их было, конечно, мало питательно. Если к этому прибавить еще, что горячая пища варилась не каждый день, то нельзя не удивляться необыкновенной выносливости русского солдата.

Колонна Скобелева выступила от колодцев Ильтедже 1 мая, в 3 1/2 часа утра, и сделав большой привал у колодца Байляр, в 20 1/4 верстах от Ильтедже, выступила под вечер того же дня к колодцу Кизыл-ахир, где и ночевала. В Байляре оказался один колодезь, глубиною 14 сажень; в Кызыл-ахире, отстоящем от Байляра в 8 1/2 верстах, тоже один колодезь, глубиною 18 сажень. Дорога к этим колодцам твердая, глинистая, отчасти солонцеватая. Затем, большой безводный переход в 53 версты от Кизыл-ахира до Байчагира совершен первою колонною в 1 1/2 суток. Скобелев, крайне опасавшийся за колодезь Байчагир, 2 мая, в 4 1/2 часа утра, опередив свою колонну, выступившую из Кизыл-ахира с 12 казаками и 10 киргизами, двинулся к колодцу Байчагир, к которому и прибыл в 12 1/2 пополудни того же числа, двигаясь безостановочно. Колодезь найден был в исправности; глубина его 16 сажень, столб воды 1 1/2 сажени, диаметр колодца один аршин. Как сообщили Скобелеву проводники, накопление воды в колодце происходит весьма быстро. Здесь весною собираются кочевники, обладающие несколькими тысячами голов скота. Свежие следы их виднелись и теперь.

«Сделав в жаркое время трудный переход от Кизыл-ахира до Байчагира, доносил Скобелев, я на месте вполне оценил значение этого колодца для успешного движения всего отряда. Не только положение колонны войск, но даже такого незначительного разъезда, как мой, было бы весьма затруднительно, если бы хивинцам удалось засыпать такой колодезь, как Байчагир. Чтобы засыпать его, нужно не более трех часов времени; отрыть же его, при большой глубине и не достаточной ширине (более одного человека работать не может), киргизы считают, что нужно шесть дней. Я помирюсь с нашими средствами на двух днях; но и это во всяком случае было бы очень трудно, принимая во внимание, что с каждым днем уменьшается при колоннах число годных бурдюков». Так как проводники полагали, что в окрестностях Табан-су могут быть кочевья, то Скобелев опасался, чтобы они не воспользовались промежутком времени между двумя колоннами, особенно когда операционное направление на Мендали и Итыбай обрисуется, и не засыпали бы Байчагира. На основании этого соображения, а отчасти и для того, чтобы обеспечить свой разъезд от нападения неприятеля в превосходных силах и во всяком случае удержать за собою колодезь Байчагир до прибытия его колонны 3 мая, Скобелев, немедленно по приходе к колодцу, приступил к сооружению траншеи вокруг него, с насыпью по обеим сторонам ровика, для обеспечения тыла стрелков во время нападения со всех сторон. Затем он предполагал, по уходе с своей колонной из Байчагира, занять эту траншею 15–25 стрелками до прибытия второй колонны. Оставление команды у колодца являлось делом в высшей степени важным, потому что порча его могла бы принести неисчислимый вред успеху движения всего отряда, а потому владеть этим пунктом на все время прохождения колонн было необходимо. Зная о движении трех колонн в 12 часах расстояния одна от другой, казалось, что противник не может энергически напирать на оставленную часть, ибо это было не в его характере. Следовательно, оставление небольшой команды у колодца не было делом рискованным.

Пожаров выступил от Ильтедже 1 мая, в 4 часа по полудни, и к вечеру сделав 20 1/2 верст, ночевал с колонной у колодца Байляр, где, в виду большого безводного пространства, поил верблюдов. Вследствие этого он тронулся с ночлега довольно поздно, так что колонна Гродекова, выступившая от Ильтедже 2 мая, подходя к Байляру часов в 9 утра, видела арьергард 2-й колонны в версте колодца. 2 мая Пожаров в Кизыл-ахире опять поил людей, лошадей, баранов и верблюдов и выступив далее, ночевал в безводном пространстве, а Гродеков ночевал в Байляре. Вечером, часов в 8, к этому колодцу пришла кавалерия с начальником отряда. Здесь Ломакин решил предпринять усиленную рекогносцировку по направлению к Ак-чеганаку, кратчайшим путем по маловодному пути чрез Мендали, с кавалерией, ракетной командой, горным взводом одним полевым орудием и пятью ротами пехоты. Обоз же под прикрытием четырех рот и одного орудия, должен был двигаться чрез Табан-су и Итыбай тоже к Ак-чеганаку. Сообщив это предположение начальнику 3-й колонны Гродекову, он, с кавалерией, двинулся к колодцу Кизыл-ахиру, куда прибыл в полночь с 2 на 3 мая, где и ночевал, а 4-го вечером прибыл в Байчагир. Обогнав на пути 2-ю колонну, начальник отряда сообщил Пожарову, что для производства усиленной рекогносцировки, из его колонны назначаются две роты и одно полевое орудие, и что придя в Байчагир, он должен будет, отделить наиболее сильных верблюдов, по 15 на роту, с патронами, водою и сухарями на 5 дней, двинуться чрез Мендали и Итыбай к Ак-чеганаку, куда идет и вся колонна Скобелева; остальных же своих верблюдов, наиболее слабых, под прикрытием одной роты, оставить у колодца Байчагир. В то же время Скобелеву послано было приказание оставить у Байчагира всех слабых верблюдов и взяв с собою по 15 верблюдов на роту, с патронами, водою и сухарями на 5 дней, двигаться на Итыбай. Сам начальник отряда с кавалериею решил двинуться к Ак-чеганаку чрез Табан-су и Итыбай. Третья же колонна, забрав у Байчагира все оставленные первою и второю колоннами войска и тяжести, должна была двигаться к Ак-чеганаку по тому же пути, как и кавалерия, возможно скорее.

Теперь колодцы Мендали и Табан-су представляли для отряда первостепенное значение, и возможно быстрейшее занятие их являлось делом самым необходимым. Здесь, по словам всех проводников, колонны должны были в последний раз до Ак-чеганака (Кизыл-гумбет), где находится более ста колодцев, запастись водою для людей на три дня караванного хода, так как в Итыбае вода горько-соленая, для людей вредная, а в колодцах Гуннан-урус, лежащих на расстоянии часа пути от Итыбая, влево от дороги, хотя воды и очень много, но она одинакова с итыбайской. Проводники говорили, что в Итыбае и в Гуннане-урусе вода такая же, как и в колодцах Он-каунды. В Каундах вода действительно отвратительная, но ее пили; следовательно, можно было, в случае нужды, пить и итыбайскую и гуннан-урусскую воду; но для сбережения здоровья людей, этого нужно было стараться избегнуть, и вот почему занятие Табан-су и Мендали являлось делом необходимым. Если бы в Мендали и Табан-су оказалось достаточно воды, то отряд мог считать себя вполне обеспеченным от пагубных последствий порчи хивинцами колодцев, лежащих от них далее к востоку, и движение колонн уже не могло бы быть остановлено. Если бы даже в Мендали и Табан-су воды оказалось мало, а колодцы Итыбай и Гуннан-урус испорчены, то и это не повлияло бы на возможность достижения хивинского оазиса, потому что в Гуннан-урусе и в Итыбае несколько колодцев и они не глубоки, так что очистка их могла бы быть произведена весьма скоро.

4 мая из Байчагира кавалерия тронулась к Табан-су, а Скобелев выступил на Мендали; в тот же день прибыли в Байчагир: Пожаров около полудня и Гродеков в 11 часов ночи. Движение всех колонн к Байчагиру было весьма тяжелое: жара стояла до 40° R. и люди по такой жаре сделали от 40 до 50 верст.

Ровно в полночь с 4 на 5 мая Пожаров выступил на Мендали, по той же дороге, по которой пошел Скобелев. Так как пространство от Байчагира до Ак-чеганака надо было пройти как можно скорее, то Гродеков назначил выступление своей колонны в три часа утра 5 мая. Люди, пройдя на кануне 45 верст и бодрствуя уже в продолжение двух ночей, у колодца Байчагир спали так крепко, что многих солдат надо было не только расталкивать, но даже ставить на ноги. В четыре часа третья колонна выступила, оставив у Байчагира роту ширванского полка, для поения некоторой части верблюдов и баранов. Пройдя верст 15, Гродеков получил с нарочным киргизом от начальника отряда, из Табан-су, записку (от 4 мая) такого содержания: «От трех перехваченных мною киргиз я получил сведение, что оренбургский отряд дня три-четыре не выходил еще из Ургу. По этому я решился остановиться в Табан-су и Алане, где буду ожидать новых известий об оренбургском отряде, для чего и послал к Веревкину нарочных. Переходите скорее с колонною и со всеми вьюками в Табан-су и Алан; там много воды и, говорят, хороший корм. Пять рот от Мендали я тоже требую сюда. Если Пожаров не вышел еще туда из Байчагира, передайте ему мое приказание идти сюда»

Получив приведенное приказание, Гродеков остановился на привале, и вечером, часов в семь, прибыл к колодцу Табан-су, не доходя которого видел колонну Пожарова, уже свернувшую с пути на Итыбай и следовавшую на Алан.

С половины пути от Байчагира до Алана начинаются пески; самый колодезь Табан-су окружен большими песчаными холмами. В Табан-су оказался только один колодезь. Прежде их было три, но, по словам проводников, два из них засыпаны песками. Вода в колодце горько-соленая, отвратительная на вкус, нисколько не утоляет жажду и, содержав в себе большое количество глауберовой соли, расстраивает желудки не только у людей, но и у всех животных.

Гродеков, видя, что люди сильно устали на этом переходе по пескам и что они не спали почти трое суток, решился ночевать у колодцев Табан-су, тем более, что рота ширванского полка, оставленная у Байчагира, еще не подошла, да и ночь была темная, а до Алана предстоял тяжелый путь тоже по пескам.

В 8 часов вечера, когда уже было совершенно темно, из колонны Скобелева в Табан-су прибыл нарочный, с запиской, адресованной на имя начальника отряда и помеченной 5 мая, 2 1/2 часа пополудни. Скобелев доносил, что в этот день он имел дело с киргизами под Итыбаем; что в этом деле ранены два офицера и два нижних чина и контужены два офицера и четыре казака; что киргизы оставили на месте 10 трупов и 176 верблюдов с имуществом, кибитками и хлебом. Не. успел Гродеков прочитать это донесение, как прибыл другой нарочный, от генерала Веревкина, с бумагою от 21 апреля (с урочища Каска-джул), служащею ответом на рапорт Ломакина, посланный из Киндерли 7 апреля. Этою бумагою Веревкин уведомлял, что он около 1 мая прибудет на Ургу и примерно около 5 или 6 мая предполагает двинуться вдоль восточного берега высохшего Айбугирского залива по направлению на Кунград. Согласно тому мангишлакский отряд должен также идти на Ургу; если же к 5 мая, паче чаяния, отряд прибыть на Ургу не успеет, то к этому сроку Ломакин должен прислать к Веревкину на Ургу известие: где будет находиться мангишлакский отряд. Затем, что касается снабжения кавказских войск продовольствием, то ему, Веревкину, известно, что сделано распоряжение о перевозке на Эмбу и далее в Ургу месячного запаса на 1,500 человек и 600 лошадей, но к какому сроку прибудет этот запас по назначению, он не знает. «Из запасов же, имеющихся при вверенном мне отряде, говорилось в той бумаге, уделено ничего быть не может».

Приняв во внимание эту последнюю, весьма странную, приписку, а также и то, что в отряде оставалось сухарей всего только на несколько дней; что до Куня-ургенча, где можно добыть довольствие, ближе, чем до Кунграда; что от киргиз, дравшихся у Итыбая, получено было сведение. что Кафар Караджигитов и Капаур Калбин ожидают русских у Айбугира, и что вследствие этого последнего обстоятельства посланное Скобелеву приказание идти на Алан может быть сочтено кочевниками за отступление, Гродеков испрашивал разрешения двинуться к Итыбаю, а первой колонне продолжать движение к Айбугиру. В ожидании разрешения, Гродеков послал в Итыбай копию своего донесения для сведения и приказал своей колонне быть готовою к выступлению в 2 часа пополуночи 6 мая.

Получив из Табан-су одновременно донесения Скобелева и Гродекова и предписание генерала Веревкина, Ломакин для разрешения вопроса: куда идти — прямо ли на Итыбай, или на Ургу, решился прежде всего узнать о положении дел в авангарде, лично, а между тем послал Гродекову приказание не трогаться ни по направлению на Итыбай, ни на Алан а ждать его в Табан-су, куда он прибудет часам к четырем утра. Приказание это было получено в Табан-су около двух часов утра, когда колонна Гродекова была уже совершенно готова к выступлению. В 2 часа утра, 6 числа, начальник отряда с сотнею выступил в Итыбай чрез Табан-су, куда и прибыл в 4 1/2 часа утра. Взвесив здесь все обстоятельства, в которых находился мангишлакский отряд и приняв во внимание, что Веревкин категорически объявил, что из запасов оренбургского отряда кавказцам ничего не может быть уделено, а также и то, что двигаясь на Куня-ургенч, отряду легко соединиться с Веревкиным на восточном берегу высохшего Айбугирского залива, Ломакин хотя по-видимому и склонялся к тому, чтобы продолжать движение на Ак-чеганак (Кизыл-гумбет), однако же никакого решения не постановил, но приказал только Гродекову из Табан-су не переходить на Алан, а ожидать окончательных его приказаний из Итыбая, куда он часов в 6 утра и отправился с казаками. От Табан-су до Итыбая около 30 верст по песчаной дороги; следовательно, это пространство можно было проехать только в 5 или 6 часов. Но не прошло и двух часов, как Гродеков получил от начальника отряда записку следующего содержания: «По подробному расспросу прибывшего от Веревкина нарочного, нам ничего не остается, как идти на соединение с ним в Ургу или Кунград. Поэтому, как управитесь, нынче же идите на Алан».

Вечером 6 числа колонна Гродекова прибыла в Алан. где таким образом собрались все колонны, за исключением первой, подполковника Скобелева. На пути от Табан-су к Алану какой то туркмен распространил в колонне Гродекова слух о том, что красноводский отряд наполовину погиб от жажды в пустыне, и что другая его половина, оставшаяся в живых, возвратилась в Красноводск. Не смотря на розыски, нельзя было найти источника этого слуха. Это было первое известие, которое мангишлакский отряд получил о красноводском.

От Табан-су до Алана, на протяжении 13 1/2 верст, дорога пролегает частью по бугристым пескам, частью по твердому глинистому грунту. На полпути встречаются небольшие холмики, с которых к востоку виден огромный солончак Барса-кильмас, который во время дождей совершенно непроходим, так как солонцеватая почва чрезвычайно размокает и превращается в жидкую, топкую грязь. Самое название солончака означает в переводе: «пойдешь не вернешься». У Алана, куда Гродеков пришел ночью, находится несколько больших провалов в каменистом грунте; диаметр их до 6 сажень, глубина до воды 4 саж., а глубина самой воды сажень 5, следовательно ее весьма много. Цвет воды мутно-зеленоватый, какого не встречалось до сих пор ни в одном колодце. Вода довольно пресная, но сильно расстраивает желудки как у людей, так и у всех животных. У одного из таких провалов находятся развалины каменного укрепления. Фасы его имеют 20 сажень длины; по углам выступы в роде башен; толщина стен более аршина.

7 мая, утром, прибыл из Итыбая начальник отряда и привез подробные Сведения о деле Скобелева 5 мая. В этот день, в 3 часа утра, колонна его выступила от колодцев Мендали к колодцам Итыбай. Пройдя семь верст от ночлега, заметили в стороне от дороги караван верблюдов в 30. Скобелев с 10 казаками подъехал к нему и заставил его сдаться. Из расспросов пленных оказалось, что у колодцев Итыбай собралось значительное число кибиток Кафара Караджигитова и остановился караван, в котором находится более 100 мужчин; в караване этом везутся на Устюрт разные товары и продовольствие. Предполагая, что кочевники уже извещены о движении русского отряда, и не желая упустить из вида изменников, Скобелев взял с собою семь казаков и трех офицеров и направился с ними к Итыбаю, отдельно от своей колонны. Около полудня, вы ехав на возвышенность, окружающую колодцы Итыбай, Скобелев увидел кочевников, расположившихся группами около колодцев, и часть верблюдов, уже навьюченных для следования. Мешкать было нечего; все поскакали к первому колодцу. Один из толпы, выстрелив в подъезжавших, поскакал по направлению к Айбугиру. Предполагая, что кочевники хотят сдаться, так как это был единственный выстрел, сделанный с их стороны, разъезд оставил их и бросился за ускакавшим киргизом. Когда Скобелев выехал на противоположную возвышенность, то встретил здесь другой караван, который подходил к Итыбаю. Он сдался без сопротивления и был направлен к колодцам, куда по ехал и разъезд. Во время отсутствия разъезда из Итыбая кочевники успели собрать верблюдов и, оставив на месте часть груза, начали уходить. Несколько раз обращались к ним с требованием сдаться, но они продолжали уходить. Мало того: видя горсть русских, они выставили вперед не сколько человек с ружьями. Так как переговоры не привели ни к какому результату, а наоборот со стороны кочевников замечены были враждебные намерения, то Скобелев, послав приказание пехоте спешить на помощь, с бывшими при нем людьми бросился в шашки. Во время схватки Скобелев получил семь ран пиками и шашками, артиллерии штабс-капитан Кедрин ранен пикою в бок, один казак кизляро-гребенской сотни и один всадник дагестанского конно-иррегулярного полка ранены пулями; контужены: двое остальных офицеров и 4 казака; лошадей убито 4, ранено 2. Неприятель потерял 10 человек убитыми и ранеными.

Получив приказание Скобелева, старший после него штаб офицер, апшеронского полка майор Аварский, взял роту этого полка и взвод роты самурского полка и на-легках бросился бегом (за четыре версты) к месту схватки. Прибежав к колодцам, Аварский увидел, что киргизы на самых лучших верблюдах уходят в солончак Барса-кильмас. Тогда он с одними казаками, которым розданы были игольчатые ружья, бросился в погоню за убегавшими; нагнав одну партию киргиз и положив из нее на месте трех человек, он отбил пять лошадей, и затем возвратился к колодцам. Результатом итыбайской стычки было отбитие 200 верблюдов с имуществом, кибитками, джугарою, пшеничной мукою и проч., 10 лошадей и значительное количество разного рода оружия. Из добычи роздано было, тотчас после дела, в роты к казакам: крупа, мука и котелки, а кибитки и прочее существо сожжено. Ломакин не решился преследовать партии, по незначительности ее; впрочем, времени уже было потеряно столько, что преследовать ее уже не стоило.

К полудню у Алана собралась колонна Скобелева, который, вместе с штабс-капитаном Кедриным, был привезен на арбе, принадлежавшей Тер-Асатурову.

У Алана начальник отряда решился ожидать дальнейших приказаний от начальника оренбургского отряда. По счастью, 7 же мая получено было собственноручное письмо Веревкина к Ломакину, в котором он приглашал его идти на Ургу; при чем выставил причины, заставляющая его предпочесть направление на этот пункт пред направлением на Айбугир или на Куня-ургенч, а именно: имея довольно достоверный сведения о том, что Кауфман должен быть уже на переправе чрез Аму-дарью и по всей вероятности на днях, подойдя к Хиве, конечно, без больших затруднений овладеет ею, не ожидая уже запоздалого содействия прочих отрядов, прямое направление этих отрядов к Хиве будет даже излишним; между тем как в северной части ханства может образоваться новый центр сопротивления из каракалпаков, туркмен и бежавших из пределов империи киргиз. По этому направление на Кунград, как военно-административный центр северной части ханства и как город, имеющий особое значение в глазах киргиз и туркмен, едва ли не будет наиболее соответственным; при том же, если бы и потребовалось потом идти к Хиве, то потери времени почти не будет, а между тем двигаться придется по путям, более населенным и лучшим, и самое довольствие, в котором может нуждаться мангишлакский отряд, в Кунграде заготовить легче, чем где либо в ханстве. В заключение Веревкин, сообщая, что в непродолжительном времени он сосредоточится против Ургу и предпримет атаку против крепостцы, существующей там (Джан-кала), выражал, что «было бы очень приятно и лестно для нас, если бы славная кавказские войска могли оказать при этом содействие».

Как уже сказано было выше, войска израсходовали почти все довольствие. Дело под Итыбаем, где было отбито до 800 пудов крупы, дозволило эту пропорцию раздать в войска тем дать им возможность дойти до оазиса.

Послав начальнику мангишлакского отряда первое приказание идти на Ургу еще 21 апреля, т. е. в то время, когда мангишлакский отряд не выходил из Биш-акты, а Оренбургский отряд только что подошел к Аральскому морю, и рассчитав, по всей вероятности, что когда получится это приказание, обстоятельства могут так сложиться, что исполнить это приказание уже будет невозможно, Веревкин 3 мая, из Ургу, послал начальнику мангишлакского отряда уже не безусловное приказание, а следующего содержания: если предписание от 21 апреля и письмо от 28 апреля, которыми он просил направить мангишлакский отряд на Ургу, не получены свое временно, и потому, или же по другим каким либо уважительным причинам, мангишлакский отряд двинут на Айбугир, то по прибытии на это урочище, он должен или остановиться там, выслав сильный разъезд по высохшему руслу Лаудана до кунградо-ургенчской дороге и до встречи с разъездами, которые будут высланы оренбургским отрядом, или же двинуться на Куня-ургенч и, заняв этот город, выслать самостоятельной силы отряд по дороге на Кунград. Предписание это не дошло по назначения. Но 5 мая из Ургу Веревкиным посылается другое приказание в том же духе в случае прибытия мангишлакского отряда на Ургу, в возможной скорости двигаться вслед за оренбургскими отрядом по направлении на Кунград. Наконец, в одном переходе от Кунграда, 7 мая, он писал: по занятии Кунграда, оренбургский отряд пойдет на Ходжейли, где собрались хивинцы, было бы весьма полезно, если бы в то самое время, как хивинцы будут атакованы им с фронта, мангишлакский отряд вышел бы им в тыл или во фланг. «Это единственный способ нанести им серьезное поражение, иначе они могут уйти до стычки с нами». Согласно с этим, если мангишлакский отряд направится к Куня-ургенчу, то Ломакин должен двинуть оттуда, а еще лучше — кратчайшим путем чрез высохший Айбугир, хотя часть отряда прямо на Ходжейли, для единовременного действия с войсками оренбургского округа в указанном смысле. Во всяком случае, сосредоточится ли мангишлакский отряд в Куня-ургенче или в Ургу, Веревкин признавал наиболее удобным пунктом для соединения оренбургских войск с кавказскими город Ходжейли.

Получив такого рода предписания, Ломакин решил идти на Кунград. Чтобы своевременно присоединиться к оренбургскому отряду, пришлось идти форсированным маршем по песчаной и маловодной, с глубокими колодцами, пустыне Это движение было в высшей степени рискованно и могло окончиться катастрофою, потому что даже и проводников, знающих этот путь, в отряде не было, не говоря уже про недостаток продовольствия и страшное изнурение людей и лошадей после сделанных уже 500 верст в пустыне, под палящим солнцем, имея всего 5 дневок и везде дурную воду, которая ослабляла и людей, и всех животных. Форсированный марш к Кунграду дорого обошелся мангишлакскому отряду.

Для дальнейшего движения к пределам ханства, отряд разделен был на три колонны: 1) кавалерия с ракетною командою, под личным начальством начальника отряда; 2) шесть рот пехоты, четыре орудия и саперная команда, под начальством Пожарова и 3) две роты и команда казаков, под начальством Майора Аварского. Все должны были выступить в 2 1/2 часа утра, 8 мая. При первой колонне должны были следовать только по 5 верблюдов при каждой сотне, а при второй — столько верблюдов, чтобы поднять оставшееся довольствие, патроны, солдатские сумки, шинели и воду. Затем остальные верблюды от всех частей поступали в третью колонну; все же освободившиеся из-под вьюков также отбитые под Итыбаем верблюды должны были быть сданы в 10-ю роту апшеронского полка, штабс-капитану Хмаренко, который к 2 часам утра, 8 числа, должен был доставить сведение о том, сколько он примет верблюдов, какого они качества, а также сколько окажется их без седел. Если бы оказалось, что верблюдов будет не менее 200 хорошего качества, то роту эту предполагалось с порожними верблюдами отправить в Ильтедже и далее в Биш-акты. Но всех свободных верблюдов оказалось 235 штук из коих 130 слабых и только 105 удовлетворительного качества; седел же на них всего только 66. В виду этих цифр, начальник отряда счел совершенно излишним посылать верблюдов на опорные пункты, ибо 130 верблюдов. показанных слабыми, могли не дойти вовсе, а на сотне здоровых верблюдов можно было поднять довольствие только для тех частей, которые конвоировали бы транспорт; для экспедиционного же отряда почти ничего. В этих соображениях 10-я рота апшеронского полка была оставлена при отряде и назначена, вместе со всеми освободившимися верблюдами, в составе третьей колонны, майора Аварского.

Скопление массы освободившихся со всего отряда верблюдов при одной небольшой колонне повело к тому, что уход за ними был весьма слаб. Люди не в состоянии были поить верблюдов, стеречь на пастьбе и даже гнать в дороге, так как не было веревок для того, чтобы связать их в одну нитку. И потому почти все они или были растеряны в пути, или погибли. Между тем при форсированном марше войска более, чем когда либо, должны были иметь верблюдов при себе, так как на них могли ехать люди.