Любой объект правового регулирования является одновременно, и даже в первую очередь, элементом действительности, компонентом объективной картины мира. Действительность, отличная от природы и культуры, если придерживаться неокантианской трактовки, находится вне власти понятийного мышления и как предмет познания человека (в самом широком смысле этого слова) допускает лишь "асимптотическое приближение". То или иное явление действительности признается существующим и становится предметом анализа, приложения творческих усилий или непосредственно действия только в силу того, что оно уже вошло в поле человеческого восприятия и, таким образом, в круг человеческих интересов. Правовое осмысление явления, процесса или события является в этом смысле вторичным, поскольку признания и контроля со стороны общества требует далеко не все происходящее, а, точнее, только то, воздействие чего ощущается на макроуровне (уровне социальных отношений) и существование чего очевидным образом затрагивает социальные (элитарные или массовые) интересы. Отсюда, собственно, довольно распространенная попытка определения объекта правоотношения через понятие блага.

Объектом права становится лишь то, что является значимым для общества, а решающим (хотя, впрочем, не единственным) критерием для наделения того или иного явления правовым статусом остается до сих пор его экономическая ценность: только то, что может стать полноправным предметом хозяйственного оборота, входит в "поле зрения" права. В век информационных технологий таким объектом становится информация и все, что с ней связано.

Легальные определения информации в лучшем случае можно рассматривать как "нейтральные", т.е. ничего существенного не проясняющие, но допускающие относительно широкое толкование и позволяющие реформировать законодательство, не затрагивая основоположений. Поэтому прежде чем перейти к анализу таких определений, обратимся вначале к истории понятия. Наверное, не требует дополнительных разъяснений или обоснований тезис о том, что понятие "информации" оказалось в центре внимания главным образом благодаря технологическому всплеску, результатом которого стала "компьютерная революция". Само слово "информация", как известно, происходит от латинского "information", что означает "разъяснение" или "осведомленность". Первые шаги в теории информации были сделаны еще в первой половине XX в.: в 1928 г. Р. Хартли впервые дал количественное определение информации, а в 1948 г. вышла знаменитая книга К. Шеннона "Математическая теория связи", где информации дается уже статистическое определение. Поскольку кибернетическое понимание информации исходит главным образом из формулы, предложенной Шенноном, мы остановимся вкратце на идеях, лежащих в ее основании. В теории Шеннона понятие "информация" тесно связано с понятиями "энтропия" и "связь". Информацией оказываются только те передаваемые сообщения, которые уменьшают неопределенность у получателя информации. Следовательно, информация измеряется разностью энтропий системы до и после получения информации. Если целевые критерии системы-приемника информации обозначить "В", событие в системе-передатчике обозначить "А", а энтропию — "Н", то энтропией системы будет разность Н(В) — Н(В/А). Получается, что измерение энтропии системы имеет ценность постольку, поскольку позволяет оценить влияние события А на событие В через показатель количества информации. Значит, информация выступает как мера отношения, взаимосвязи между системами, явлениями, процессами, а не как показатель состояния систем. Важно отметить и еще один момент: если информация предстает в виде отношений между сигналами (зарядами, знаками), которые имеют количественное измерение, то содержание, или семантическая сторона взаимодействия отходит на второй план, так как является, как указывает сам Шеннон во введении к своей книге, "иррелевантной в отношении инженерной проблемы".

Информация не только тесно связана с процессом ее передачи (трансмиссии), но в конечном итоге определяется этим процессом. Иными словами, информация представляет собой не столько совокупность сведений, сколько совокупность символов, подлежащих декодированию. Декодирование или распознавание рассматривается при этом как снятие неопределенности (энтропии) посредством выбора, осуществляемого получателем информации. Дальнейшая разработка теории информации велась в направлении расширения понятия "информации", которое включает отныне семантический и прагматический аспекты.

Так, уже Н. Винер, также один из основоположников кибернетики и современной теории информации, понимает под информацией "обозначение содержания, полученного из внешнего мира в процессе нашего приспособления к нему и приспосабливания наших чувств". В определении информации для Винера первоочередным является момент активного обмена со средой, в результате чего достигается приращение знания. Таким образом, собственно "информацией", по Винеру, является "информация воздействия" (или "взаимодействия", что ближе к количественной концепции Хартли). Представленная в таком виде информация теряет свою автономность, свойство быть независимой от какого-либо субъекта (носителя). Иными словами, она уже не может рассматриваться как некое субстанциальное начало — нечто вроде платоновского "мира идей" или попперовского "третьего мира", — существующее помимо опыта.

В приведенных определениях информации содержится указание и еще на одно неотъемлемое свойство информации — ее противостояние хаосу. Конструктивный или творческий потенциал информации в теории информации нашел выражение в понятии "негэнтропия". "Негэнтропию, — как указывает Э.Х. Лийв, — часто ошибочно дефинируют как энтропию с отрицательным знаком. Это может вызывать большие недоразумения. Негэнтропия (ОНГ) действительно измеряется в тех же единицах, как энтропия (например, в битах). Направление ее действительно противоположное энтропии. Ее увеличение вызывает такое же уменьшение энтропии. Однако эти величины изменяются в системе по самостоятельным закономерностям и их абсолютные значения мало зависят друг от друга. Негэнтропия является мерой порядка, упорядоченности, внутренней структуры, связанной информации".

Развитие электронно-вычислительной техники сопровождалось бурным ростом научного и общественного интереса к общефилософским и гуманитарным вопросам, связанным с использованием информационных технологий. Достаточно быстро стало очевидным, что информация как предмет научного исследования не может быть сведена к относительно краткому набору описаний и дефиниций. Одновременно расширилось и понятие информации: теперь информация характеризовала не только формальную структуру технологической обработки разнообразного содержания, но и всю совокупность коммуникативных явлений в области науки.

С точки зрения истории культуры и философии любопытно отметить довольно распространенную тенденцию, которая заключается в универсализации понятия "информация" вплоть до наделения его свойствами "универсальной субстанции". В конечном итоге сформировался целый ряд несовпадающих представлений философского плана на то, что же может составлять содержание понятия "информация".

Во-первых, "нигилистическая" теория отрицает существование некоей "информации" вообще. Информация воспринимается как условное обозначение чего-то, что не может быть воспринято органами чувств или зафиксировано научной аппаратурой.

Во-вторых, концепция "инобытия" информации основана на предположении, что информация существует, но не в нашем физическом мире (где мы можем лишь наблюдать ее отдельные проявления). Такая концепция достаточно "логично" объясняет так называемые паранормальные явления человеческой психики, но идет вразрез с общепринятой научной картиной мира.

В-третьих, допускается возможность существования "чистой" информации, без какой-либо специфической формы ее представления, что наиболее близко теологической картине мира.

В-четвертых, информация может быть рассмотрена как одно из "сущностных проявлений материи", которое в принципе может быть предметом научного исследования наряду с "прочими" материальными объектами.

В-пятых, существует мнение о "первичности" информации по сравнению со "вторичной" материей, при этом фактически весь мир состоит из одной информации в различных ее проявлениях.

В-шестых, "субъективистское" представление об информации допускает ее существование лишь как субъективную реальность, исключительно в представлении мыслящего субъекта. Перечень "концепций" можно продолжить или использовать иную классификацию. Суть дела от этого не меняется. Конечно, философия не устанавливает каких-либо преград или запретов на выдвижение самых смелых гипотез, она только требует обоснования, необходимого и достаточного, если пользоваться общепринятой терминологией. Общим недостатком попыток придать информации "философский смысл" является перенос на информацию признаков и качеств, приписываемых ранее материи, духовным процессам и т.п., т.е. тому или иному началу, принимаемому за точку отсчета при построении метафизических (по своему смыслу или претендующих быть таковыми) концепций. Другой стратегией является "тестирование" информации (к сожалению, некритическое) на предмет ее соответствия классическому философскому понятийному инструментарию, включающему дихотомию субъекта и объекта, материи и духа, трансценденции и имманентности и т.п. Авторами подобных гипотез не учитывается тот факт, что философия, какой бы культурный "имидж" она себе ни присвоила, не менее прочих феноменов человеческой культуры подвержена эволюции, в общем и целом необратимой. Многовековая история философских понятий (как, впрочем, и понятийного аппарата других наук) никак не может являться доказательством их абсолютной, т.е. вневременной истинности. По всей видимости, философии придется смириться с тем, что соответствовать требованиям эпохи нельзя только лишь при помощи механического перенесения теоретических достижений великих умов прошлого на явления современной культуры.

Любопытно, что идея об универсальной применимости теории информации оказалась соблазнительной не только для философов, но и для представителей биологии, социологии, психологии, экономики и других наук.

Охладить их пыл пытался уже К. Шеннон, который в кратком предисловии к "Трудам по теории информации", броско озаглавленном "Праздничный экипаж" (Bandwagon), написал фразу, вынесенную в эпиграф к настоящему разделу. Шеннон, конечно же, верил, и притом безгранично, в правоту своей теории, однако, будучи честным (а не только знаменитым) ученым, он предостерегал современников от поспешных выводов и необоснованной экстраполяции, какими бы побуждениями они ни были вызваны.

Культура, на знамени которой выведено "Контент и Доступ", вряд ли примет в качестве своего фундамента "материю" или "дух", даже если их станут именовать модным термином "информация". Как и в случае с правом, мы являемся сегодня свидетелями освоения и осмысления философией того, что приносит вместе с собой информационный век. "После метафизики сущего и видимого, после метафизики энергии и детерминизма — метафизика недетерминированности и кода: Ее метафизический принцип (Бог Лейбница) — бинарность, а пророк ее — ДНК". Так еще в 1976 г. охарактеризовал наступившую эпоху Жан Бодрийар. В книге "Состояние постмодерна" 1979 г. Франсуа Лиотар увязывает наступление "эпохи постмодерна" с изменением "статуса знания": технологии превращают знание в информацию. Экстериоризации знания относительно субъекта, его перевод на язык машин, которому доступно лишь количественное измерение, делают из знания товар. Вдохновение, действительно, продать нельзя, зато можно продать информацию, и отныне уже не только в виде рукописи. "Так же, как национальные государства боролись за освоение территорий, а затем за распоряжение сырьевыми ресурсами и дешевой рабочей силой и их эксплуатацию, надо полагать, они будут бороться в будущем за освоение информации". У Маршалла Маклюэна "виновником" культурной трансформации каждый раз оказывается технология, которая, являясь продолжением нашего Я, обусловливает как восприятие отдельного человека, так и тип социальных взаимодействий. Постструктуралисты, со своей стороны, не устают повторять, что ключом к происходящему является язык и что связь между лингвистикой, генетикой и кибернетикой является непосредственной и очевидной. Впрочем, это — тема отдельного исследования.

Собственно, разнообразие представленных точек зрения в конечном итоге лишь подтверждает неоднозначность подходов к столь специфическому объекту исследования и предостерегает от поспешных попыток дать дефиниции такому объекту, основываясь лишь на факте его вовлеченности в общественные отношения. Не вызывает, однако, сомнений, что в исторической ретроспективе освоение человеком "информации" (в самом широком смысле этого слова) является столь же важным общецивилизационным событием, как "освоение вещества" (т.е. возможности преобразования природных материалов в готовые материальные продукты) в доисторическую эпоху и "освоение энергии" (т.е. возможности преобразования одних видов энергии в другие) в эпоху индустриальных революций.

То, что на смену индустриальному приходит информационное общество, является не только распространенным клише, но и предметом серьезных изысканий, в равной мере затрагивающих интересы гуманитарных и точных наук. В 1970-1980 гг. (сам термин появляется в начале 1970-х гг.) теории информационного общества носили в целом утопический характер. И. Масуда был убежден, что информационное общество будет бесклассовым и бесконфликтным; Д. Белл не сомневался, что знание и его проводник — ученый займут ключевое положение в обществе будущего. Но не только желаемое выдавалось за действительное. Приоритетное положение наукоемких производств, беспрецедентный рост сферы услуг, формирование так называемой технической аристократии — это уже не утопия, а оправдавшие себя прогнозы. Правда, утопическим, по крайней мере с точки зрения философии, остается понимание того, что же представляет собой информация. Информация отождествляется со знанием, а расширение информационных сетей воспринимается как факт повышенной заинтересованности общества все в том же знании, которое вследствие количественного накопления в течение веков наконец-то обрело новое качество.

При рассмотрении понятия "информация" невозможно не затронуть проблему "интеллектуальной свободы". Дело в том, что в концепциях информационного общества интеллектуальная свобода отождествляется с информационной автономией (informational autonomy), т.е. независимостью в принятии решений или осуществлении выбора относительно информации, мысли и их выражения. Исследование условий, необходимых для осуществления интеллектуальной свободы, заставляет искать ответы на следующие вопросы. Включает ли понятие интеллектуальной свободы только перечень препятствий, которые должны быть устранены (т.е. определяется исключительно в негативных терминах), или содержит также позитивные требования? Является ли оно субъективным или существуют объективные критерии для "измерения" интеллектуальной свободы? Назовем три основных объективных критерия, которые позволяют говорить о наличии или об отсутствии информационной автономии: это условия для доступа, условия для творческого использования и условия для критического восприятия информации.

Что касается информации, которая идет от информационной сети к индивиду (потребителю), то здесь первостепенное значение приобретает возможность выбора. В информационной сфере в качестве условия для свободного выбора (отбора) информации выступает, в частности, ее разнообразие, которое не сводится к ее многоканальности, т.е. к количественному показателю источников информации. Пределы, относительно которых право информационного выбора можно считать реальным, являются функцией условий доступа, а также предварительной информации о выборе, которой обладает индивид. Таким образом, управление информацией при помощи определения правил доступа к ней создает для индивидов возможность идентифицировать интересующую информацию и облегчает принятие относительно использования конкретной информации осознанных решений. Для отдельных видов информации и ее использования требуется обеспечение возможности прямого доступа. Важно отметить, что субъективное представление индивидов об удовлетворении их информационных запросов является необходимым, но недостаточным условием для подлинной интеллектуальной свободы. Дело в том, что у индивидов могут отсутствовать сведения о наличии определенной информации, которая могла бы стать ключевой для формирования критической позиции, исключающей манипулирование общественным мнением. В связи с этим правовые нормы, касающиеся "владения" информацией и регулирующие доступ к ней, оказываются жизненно важными: с их помощью создается среда, в которой информация оказывается более или менее доступной.

Но информация не только потребляется индивидом, существует также информация, которой информационная сеть обменивается с индивидом, т.е. информация, которая поступает в сеть от индивида, включая информацию о нем, т.е. его персональные данные. Иными словами, информационная автономия подразумевает определенную степень активности индивидов не только в качестве читателей или слушателей, но также в качестве тех, кто говорит или пишет, т.е. креативных, или созидающих субъектов. Именно поэтому правовые нормы должны определять не только правила доступа к информации, но и правила ее использования. Социальные практики, касающиеся сбора и использования персональной информации, оказывают влияние на интеллектуальную свободу не только посредством запретительных или разрешающих норм, т.е. прямым путем, но также и опосредованно, поскольку конструируют способы восприятия индивидами друг друга и самих себя. Иными словами, персональная информация активно используется с целью конструирования информационного универсума, параметры которого во многом определяются качеством обратной связи с потребителем.

Даже если не углубляться в философские аспекты взаимодействия различных социальных феноменов, вполне очевидным является тот факт, что между системами правового регулирования и бытием социума, включающим весь спектр идеологий и культурных практик, устанавливаются отношения взаимовлияния. Иными словами, консервативный взгляд на право, попытка его "законсервировать" или изолировать от влияния развивающегося, как кажется, по своим собственным законам социума оказываются несостоятельными. Нравится нам или нет информационная культура, она является реальностью, а порожденное ею мировоззрение — основой, базовым бессознательным уровнем, определяющим и предопределяющим способы функционирования и основные характеристики различных социальных институтов, включая право.

Характер и динамика изменений в современных правовых системах могут приобрести совершенно новые, неизвестные прежде черты. Стабильность права все в большей степени зависит от характеристик свойственного данной системе динамизма, т.е. от способов аккомодации системы к изменяющимся внешним условиям. Любая поправка закона является иллюстрацией к приведенному тезису, но поскольку в центре нашего внимания — информация, мы будем говорить лишь о тех изменениях, которые отражают появление нового правового объекта или ему сопутствуют. Следует сразу оговориться, что в объекте правового регулирования мы будем различать его правовую и внеправовую стороны Любой правовой объект как таковой принадлежит действительности и существует самостоятельно, независимо от наличия или отсутствия относящихся к нему правовых норм. С другой стороны, объектами права мы вправе именовать лишь те объекты, которые помимо своего природного или культурного бытия обретают также и бытие правовое, т.е. наделяются соответствующим правовым статусом и подчиняются правовому воздействию. Признание правом нового объекта регулирования может быть осуществлено различными способами, что во многом обусловлено предварительной квалификацией объекта, иначе говоря, тем местом или теми координатами, которые ему присваиваются в рамках правовой системы. Если новый объект допускает подведение под более широкую категорию, то вопросов практически не возникает, поскольку объект признается разновидностью объектов, для которых правовой режим уже установлен, и никаких дополнительных или специальных правил для его регулирования, как правило, не требуется. Совершенно иная ситуация возникает, когда речь идет об объекте "первого уровня", т.е. объекте, выделяемом наряду с некоторыми другими при первой и наиболее общей типологизации. Примером в данном случае может служить ст.128 ГК РФ, в которой перечисляются виды объектов гражданских прав. Хотя в доктрине объектам гражданского правоотношения (гражданских прав) всегда уделяли большое внимание, их перечень появился впервые в действующем ГК. Однако Кодекс не только закрепил выводимое из положительного права и ставшее уже традиционным деление объектов, но и ввел новый объект — информацию. Не приходится сомневаться в своевременности такой новеллы, но столь же несомненно, что правовой режим информации определяется Кодексом лишь частично (в отношении служебной и коммерческой тайны) и не дает не только практических, но и теоретических ответов на проблемы, связанные с тем, что на "бюрократическом" языке обычно называют информатизацией, а на "публицистическом" — переходом к информационному обществу.