Не зная обо всех этих трудностях, заместитель Геббельса доктор Дитрих заявил 9 октября на пресс-конференции в Берлине, что Красная армия разгромлена и что «Советская Россия в военном отношении побеждена». Газеты нейтральных стран и государств оси вынесли эту новость на первую полосу. Словно эхом этим словам прозвучало принятое в тот же день ГКО решение о минировании важнейших зданий в Москве. Специальная комиссия НКВД представила Сталину список из 1119 объектов, подлежащих уничтожению: метро, мосты, телеграф, телефон, гостиницы, вокзалы, электростанции, водопровод, продовольственные склады… Жизнь в городе должна была стать для оккупантов невыносимой. 10-го ГКО принял решение о немедленной эвакуации московских предприятий за Урал.

Хотя Сталин и принимал подобные меры, он не собирался сдавать Москву без боя. А в его представлении руководить этим сражением мог только один человек: Жуков. Никому другому, как ему казалось, было не под силу справиться с этой задачей. Ворошилов, Буденный и даже Тимошенко лишились его доверия, Конев и Еременко потерпели поражение, остальные генералы «поколения 40-го года» пока никак себя не проявили. И нельзя было повторять ту же ошибку, что была допущена под Вязьмой и Брянском,  – разделять ответственность за сражение. 8 октября он назначил Жукова командующим Резервным фронтом. 10-го, после нескольких дней и ночей поездок по прифронтовой зоне, Жуков прибыл в штаб Западного фронта в Красновидово (северо-западнее Можайска). В 17 часов Сталин сообщил ему, что он назначен также и командующим Западным фронтом. «Конева можете оставить у себя»,  – словно с неохотой разрешил он.

Час спустя Жуков издал свой первый приказ окруженным армиям: пробивайтесь на восток! В котле царил настоящий ад. Тысячи раненых умирали под открытым небом. Не осталось ни боеприпасов, ни продовольствия. И все равно они пытались контратаковать. Тщетно. Немцы сжимали кольцо, бросив против окруженных всю свою авиацию и артиллерию. Сопротивление прекратилось 13 октября. Окруженные армии оттянули на себя 18 немецких дивизий на целую неделю. Этого мало, но и это принесло пользу, потому что Жукову требовалось время для организации обороны: «10 октября, когда я был назначен командующим Западным фронтом, мы имели всего лишь 90 тысяч войск и один выстрел (снаряд.  – Н. С.) на пушку в день…» То есть немцы имели 10 – 15-кратное превосходство в живой силе.

Мучения майора Шабалина, оказавшегося в Брянском котле, продолжались до 20 октября. Он спал в грязи, голодал, мерз, его одежда превратилась в лохмотья. С несколькими бойцами, отказавшимися сдаться, он бродил по болотам. Его левая нога распухла и причиняла ему жуткую боль. Повсюду валялись горы трупов, огромное количество брошенного снаряжения. Офицеры стрелялись. «Население в этих деревнях принимает нас не очень дружелюбно»,  – записал он в дневнике. 20 октября майор Шабалин погибнет вместе с генералом Петровым возле Голинки при попытке прорыва из окружения. Дневник немцы обнаружат на его трупе.

На ближайшее будущее Жукова заботило в первую очередь восстановление стабильной работы его штаба и перевод его в такое место, где он будет застрахован от немецкой атаки. 11 октября он перевел его в Алабино, близ Апрелевки (50 км от Москвы), а затем еще на 10 км восточнее, в Перхушково, лучше оснащенное средствами связи. Там штаб разместился в красивом доме конца XIX века. В интервью, данном в 1971 году, Жуков уверял, будто не собирался отводить штаб еще дальше в тыл, потому что это подорвало бы в войсках уверенность в победе. Однако, по независимым друг от друга и совпадающим свидетельствам Голованова, Штеменко и Молотова, Жуков все-таки просил перевести штаб фронта к Генеральному штабу в Арзамас, в 200 км восточнее Москвы, а свой передовой командный пункт – к Белорусскому вокзалу, в центре столицы. По свидетельству Штеменко, «Сталин ответил, что если Жуков перейдет к Белорусскому вокзалу, то он займет его место». По рассказу Голованова, вождь будто бы сказал посланцу Жукова: «Товарищ Степанов, спросите в штабе, лопаты у них есть? […] Передайте товарищам, пусть берут лопаты и копают себе могилы. Штаб фронта останется в Перхушкове, а я останусь в Москве».

В данном случае прав был Жуков. В некоторые моменты немцы оказывались менее чем в 8 км от его КП. Он постоянно опасался нападения и того, что в самый разгар сражения придется перебираться на другой командный пункт – начиная с 22 июня эта ситуация повторялась много раз, к огромному ущербу для советских войск. Но теперь он был прикован в Перхушково приказом Верховного главнокомандующего. Возможно, когда артиллерия германской IV армии открыла массированный огонь, он вспомнил Пьера Безухова, героя «Войны и мира», который менял в Перхушково лошадей, уже чувствуя, как земля дрожит под ногами от бородинской канонады. А пять дней спустя враг вошел в Москву…

Но литература в то время наверняка занимала Георгия Константиновича меньше, чем поиск других развлечений. В середине октября он обзавелся «второй женой», Лидой. Она стала третьей женщиной, занимавшей большое место в его жизни. Он не виделся с Александрой с 29 июня, когда его семья была эвакуирована в Куйбышев. Письма, которые он писал семье, были адресованы дочерям, «Эрочке и Эллочке» – признак того, что отношения с супругой были не лучшими. Можно предположить, что после его разрыва с Марией Волоховой они никогда не были хорошими. Как и почти все командиры Красной армии, он завел себе любовницу из числа женского военного персонала – ППЖ (походно-полевую жену). Даже будущий диссидент Лев Копелев, любящий муж и отец, не мог удержаться, чтобы не завести «фронтовую жену». Чтобы склонить к сожительству понравившуюся ему телефонистку, капитан Копелев нашел аргументы, от которых не отказался бы и генерал Жуков: «Я ей сказал, что, поскольку мы будем работать вместе день и ночь и непременно станем спать вместе, то зачем откладывать? Может быть, нас убьют одним снарядом?» Бучин, следовавший за своим генералом по пятам и оказывавший ему мелкие услуги, так описал их встречу: «В самые мрачные дни битвы за Москву, как солнечный лучик, появилась девушка лет двадцати, фельдшер. У Г.К. Жукова она, Лида Захарова, дослужилась за войну до звания лейтенанта медицинской службы. Более доброе, незлобивое существо трудно себе представить. Мы привязались к ней все, но она, конечно, никогда не забывала, что прислана следить за здоровьем Георгия Константиновича. Застенчивая и стыдливая, Лидочка терпеть не могла грубостей и положительно терялась, когда занятый по горло Георгий Константинович отмахивался от ее заботы. Иной раз уходила от него со слезами на глазах. Георгий Константинович по-своему сурово, в хорошем смысле любил Лиду. Тиранил, конечно, по-солдатски посмеивался над девицей, которую занесло к нам на войну. […] Безропотная, работящая, робко любившая грозного и громкого военачальника, который, увы, не укорачивал свой нрав даже с лейтенантом медицинской службы. Лида, наверное, ждала и так не дождалась, чтобы он стал другим».