Начиная с 6 августа Жуков уменьшил частоту атак, чтобы дать войскам передохнуть, но при этом держал противника в напряжении постоянными артиллерийскими обстрелами. И делал он это весьма успешно, потому что 15 августа Бок, командующий группой армий «Центр», впервые поставил вопрос о целесообразности дальнейшего удержания Ельни. Франц Фриш, артиллерист в одной из танковых дивизий, подтверждает: «Сражения за Ельню были самыми ожесточенными из всех, что нам пришлось вести. Наши танковые войска сохраняли оптимизм и устанавливали таблички с указанием расстояния до Москвы, но мы смотрели на это с иронией. Русские задали нам жару». Жуков доложил Сталину, что для подготовки нового мощного наступления ему понадобится десять-двенадцать дней, дополнительно три дивизии и несколько артиллерийских полков. Сталин выделил почти все запрошенные подкрепления и, сверх того, даже согласился дать немного авиации. Жуков перегруппировал свои войска, создав одну ударную группу на севере выступа (3 дивизии, из них одна танковая), вторую на юге (2 дивизии) и третью на востоке (2 дивизии). Две первые должны были ударить в основание выступа с целью окружить противника, а третья – связать его боями и не дать выйти из ловушки.

Общее наступление 24-й армии началось 30 августа. Ожесточенные бои продолжались шесть дней. Обе стороны несли крупные потери. Выступ начал медленно, но верно уменьшаться. 1 сентября Сталин забрал у Жукова всю авиацию, чтобы перебросить ее на юг, где ухудшилась обстановка, а 7-го – две дивизии, также переброшенные под Киев.

2 сентября ОКХ решило вывести войска из выступа, удержание которого становилось все труднее и стоило больших жертв. Гальдер лично отправился в штаб-квартиру Бока, чтобы обсудить (в числе прочих) и этот вопрос. Жуков рассказывает в своих «Воспоминаниях» о беспорядочном бегстве немцев, которого в действительности не было. Германские войска отступили в полном порядке, и Гальдер иронично заметил в своем дневнике: «Противник еще долгое время, после того как наши части уже были выведены, вел огонь по этим оставленным нами позициям и только тогда осторожно занял их пехотой. Скрытый отвод войск с этой дуги является неплохим достижением командования». Да, как пишет Жуков, «6 сентября в Ельню вошли наши войска», но немцы оставили город за сорок восемь часов до того.

Какое значение имело успешное наступление Жукова под Ельней? «В результате этой операции в войсках поднялось настроение, укрепилась вера в победу», – комментирует сам Жуков, оценивая свой успех в психологическом, а не оперативном плане. Это первый успех Красной армии с 22 июня, и пропаганда использовала его в полной мере. Победа под Ельней стала гвоздем сообщений в прессе. Британских и американских военных корреспондентов пригласили посетить поле боя, чтобы они могли лично удостовериться в том, что немцы отступили, бросив трупы и немного техники. Четыре жуковские дивизии первыми в Красной армии получили почетное наименование гвардейских. Победа под Ельней много значила и лично для Жукова. По воспоминаниям его водителя Бучина, он придавал большое значение этой своей победе. «Днем 6 сентября мы поехали в Ельню. На окраинах жуткое зрелище – траншеи, забитые немецкими и нашими трупами, на местности везде убитые. Было еще тепло, и над полями стоял густой тошнотворный трупный запах. От него в Ельне спасения не было. […] Я смертельно боялся нарваться на мину… Сыграла свою роль самоотверженность лейтенанта из охраны Жукова, моего большого друга Коли Пучкова. Как только мы миновали траншеи при въезде в город, Коля пошел перед моей машиной, тщательно просматривая дорогу, и показывал, как объехать подозрительные места. […] Он [Жуков] буквально светился радостью. Потом победы стали делом повседневным, и Жуков стал куда более сдержан, чем в том замечательном сентябре 1941 года под Ельней».

При этом взятие Ельни было лишь частью намного более крупной операции, о которой Жуков не говорит ни слова, но о которой нам известно из директивы Ставки от 25 августа. В ней ставилась задача: продвинуться за Ельню на 50–70 км на запад. Действовавшая на правом фланге 24-я армия должна была участвовать в окружении германских войск в Смоленске, соединившись с частями Западного фронта Тимошенко. Слева 43-я армия должна была одновременно с ней занять Рославль совместно с Брянским фронтом Еременко. Странный план, требовавший от двух слабых армий Резервного фронта действовать на расходящихся на 90 градусов направлениях, чтобы достичь двух очень разных по значению целей. Наступление на Смоленск не должно на тот момент являться приоритетной задачей, поскольку 25 августа Гудериан из Рославля устремился к Десне, намереваясь ударить в тыл защитникам Киева. В данной ситуации Ставке следовало бросить на Рославль все силы Резервного фронта вместе с силами Брянского фронта, сформированного 16 августа для противодействия Гудериану. Но Сталин не сразу заметил эту необходимость, а Жуков ограничился взятием Ельни – первой фазой порученной ему операции.

Глаза Сталина открылись слишком поздно и лишь наполовину, если судить по записи их разговора с Жуковым по прямому проводу 4 сентября в 4 часа утра:

«У аппарата Сталин, Шапошников. Здравствуйте. Вы, оказывается, проектируете по ликвидации Ельни направить силы в сторону Смоленска, оставив Рославль в нынешнем неприятном положении. Я думаю, что эту операцию, которую Вы думаете проделать в районе Смоленска, следует осуществить лишь после ликвидации Рославля. А еще лучше было бы подождать пока со Смоленском, ликвидировать вместе с Еременко Рославль и потом сесть на хвост Гудериану… Главное – разбить Гудериана, а Смоленск от нас не уйдет. Все.

Жуков. Здравия желаю, товарищ Сталин. Товарищ Сталин, об операции в направлении на Смоленск я не замышляю и считаю, этим делом должен заниматься Тимошенко. Удар. я хотел бы нанести сейчас в интересах быстрейшего разгрома ельнинской группы противника, с ликвидацией которой я получу дополнительно 7–8 дивизий для выхода в район Починок, и, заслонившись в районе Починок со стороны Смоленска, я мощной группой мог бы нанести удар в направлении Рославля и западнее, то есть в тыл Гудериану. […] Вот почему я просил Вашего согласия на такой маневр. Если прикажете бить на рославльском направлении, это дело я могу организовать. Но больше было бы пользы, если бы я вначале ликвидировал Ельню. […] Я думаю, в завтрашний день будет закончено полностью тактическое окружение. Все».

Сталин согласился, что доказывает, что он в тот момент еще считал, что Гудериана можно остановить севернее Киева. Он в этом ошибался, а Жуков ошибся в том, что взял Ельню прежде Рославля, что было единственной возможностью вызвать беспокойство Гудериана. Ельня, как мы уже сказали, пала 6 сентября, а 10-го или 11-го Жукова отозвали в Москву, а затем отправили в Ленинград. Мы никогда не узнаем, смог бы он дойти до Рославля или, по крайней мере, заставить Гудериана остановить свой бросок к Киеву.

Возвращаясь к Ельнинской операции stricto sensu (в узком смысле (лат.).  – Пер.), Жукову не удалось осуществить ни прорыв, ни окружение выступа, запланированные им. Немецкие дивизии вытесняли фронтальными атаками. В этой операции уже можно выявить некоторые типичные для жуковского стиля черты. Мы уже отмечали его негативные черты: угрозы, излишнее упрямство, систематические репрессии, слишком частые атаки, которые подрывали боевой дух войск. В своем дневнике фон Бок записал, что 18 августа «немецкие пропагандисты, вооруженные громкоговорителями, убедили 500 русских солдат дезертировать». Жукову с трудом удалось получить согласие Сталина на некоторую передышку перед общим наступлением и на присылку подкреплений. Жуков старался выяснить, какие силы немцев ему противостоят: он сам допрашивал пленных, чтобы узнать фамилии командиров, и постоянно требовал от Ракутина посылать за линию фронта разведгруппы. Во время решающего наступления артиллерия вела сосредоточенный огонь по вражеским целям: Жуков, повсюду возивший с собой начальника артиллерии фронта Говорова, лично следил за этим. Немцы признавали, что это было для них главной заботой, особенно реактивные снаряды установок «Катюша», которые Жуков тогда впервые увидел в действии. Кажется также, что в этой операции – в виде исключения – пехота и артиллерия взаимодействовали совсем неплохо, иначе немцы не вывели бы войска из выступа. Из имевшихся в 24-й армии 103 000 человек Жуков потерял убитыми и пропавшими без вести 10 700 человек, 21 000 ранеными и больными. Немецкие потери в сражении составили 6000, то есть в пять раз меньше. Это соотношение – яркий показатель тактического превосходства германского командования над советским, но следует отметить, что треть безвозвратных советских потерь составляют дезертиры, добровольно сдавшиеся в плен и… расстрелянные НКВД. Через десять недель после начала войны боевой дух Красной армии – в первую очередь среди новобранцев из числа крестьян – оставался крайне низким.

Мы уже много раз упоминали о суровости и непреклонности Жукова к любым нарушениям дисциплины и проявлениям слабости. В 1989 году Дмитрий Волкогонов, автор одной из биографий Сталина, обнаружил письмо писателя Владимира Ставского, доставленное Сталину в конце августа 1941 года. Ставский был генеральным секретарем Союза писателей СССР и специальным корреспондентом «Правды» на фронте.

«Дорогой товарищ Сталин!

…Здесь, в 24-й армии, за последнее время получился перегиб… По данным командования и политотдела армии, расстреляно за дезертирство, за паникерство и другие преступления 480–600 человек. За это же время представлено к наградам 80 человек. Позавчера и сегодня командарм т. Ракутин и начпоарм [начальник политотдела армии] т. Абрамов правильно разобрались в этом перегибе…»

Сталин написал на полях письма: «т. Мехлис; И. Ст…».

Командующим под Ельней был Жуков, так что упрек Ставского направлен прямо в его адрес. Трудно себе представить, чтобы командующий 24-й армией Ракутин, даже будучи энкавэдэшным генералом, по собственной инициативе осмелился бы на подобную бойню. Читая жуковский приказ от 3 августа Ракутину и его комдивам, невозможно усомниться в ответе: да, это с его санкции во время первого наступления на Ельню было расстреляно количество бойцов, равное по численности целому батальону.

Такое соотношение: 480–600 расстрелянных и 80 награжденных – отсылает нас к страшному приказу Генштаба № 270, датированному 16 августа и отчасти обязанному своим появлением на свет событиям, происходившим недалеко от Ельни. Чтобы понять его рождение, вернемся немного назад, в 23 июля, когда Тимошенко начал новое наступление с целью отбить Смоленск. Одной из участвовавших в наступлении армий, 28-й, командовал генерал Качалов. Благодаря горстке танков КВ-1 и Т-34 Качалову удалось осуществить прорыв, вынудивший Гудериана лично возглавить контратаку. Она началась 1 августа, и через двадцать четыре часа армия Качалова оказалась в окружении. Напуганный угрозами Тимошенко и Сталина, Качалов продолжал двигаться вперед, игнорируя происходящее в его тылу. 3-го числа кольцо окружения окончательно сомкнулось. 4-го Сталин и Шапошников обратились к Жукову с просьбой вытащить Качалова из трудного положения. Жуков сделал все, что мог, дав 28-й армии разумный совет создать ударные группы и прорываться к советским позициям. Спасти удалось приблизительно 20 % армии Качалова, потерявшей только пленными 38 000 человек. Самого генерала не смогли найти ни живым, ни мертвым. Жуков приказал провести расследование, результаты которого доложил Шапошникову 7 августа. Там не было ничего компрометирующего Качалова, которого в последний раз видели «во время танковой атаки у деревни Старинки».

Но Сталин решил преподать генералам показательный урок. Его приказ № 270 перед лицом всей армии заклеймил Качалова позором: «Командующий 28-й армией генерал-лейтенант Качалов, находясь вместе со штабом группы войск в окружении, проявил трусость и сдался в плен немецким фашистам. Штаб группы Качалова из окружения вышел, пробились из окружения части группы Качалова, а генерал-лейтенант Качалов предпочел сдаться в плен…

ПРИКАЗЫВАЮ:

1. Командиров и политработников, во время боя срывающих с себя знаки различия и дезертирующих в тыл или сдающихся в плен врагу, считать злостными дезертирами, семьи которых подлежат аресту как семьи нарушивших присягу и предавших свою Родину дезертиров.

2. Попавшим в окружение врага частям и подразделениям самоотверженно сражаться до последней возможности… пробиваться к своим по тылам вражеских войск… Если… начальник или часть красноармейцев вместо организации отпора врагу предпочтут сдаться ему в плен – уничтожать их всеми средствами, как наземными, так и воздушными, а семьи сдавшихся в плен красноармейцев лишать государственного пособия и помощи.

3. Обязать командиров и комиссаров дивизий немедля смещать с постов командиров батальонов и полков, прячущихся в щелях во время боя и боящихся руководить ходом боя на поле сражения… выдвигая на их место смелых и мужественных людей из младшего начсостава или из рядов отличившихся красноармейцев.

Приказ прочесть во всех ротах, эскадронах, батареях, эскадрильях, командах и штабах».

Приказ, задуманный и продиктованный Сталиным, подписан не только им, но также Молотовым, Буденным, Ворошиловым, Тимошенко, Шапошниковым и Жуковым. Большинство подписавших не только не присутствовали в Москве в момент издания приказа, но даже не знали о его содержании. Зато весьма вероятно, что Жуков, которого Сталин принял 15 августа, накануне передачи текста приказа в войска был проинформирован, тем более что во встрече участвовал Мехлис, которого Сталин всегда приглашал при обсуждении дел такого рода. 29 сентября 1941 года Военная коллегия Верховного Суда СССР заочно приговорила Качалова к смертной казни. Очень скоро станет известно, что он погиб в бою, пытаясь со своими подчиненными вырваться из окружения. Но Сталин не отменит приговор, и семья Качалова подвергнется преследованиям.

Качалов будет реабилитирован через год после смерти Сталина, в 1954 году, по ходатайству Жукова. Смысл приказа № 270 ясен: это проявление недоверия Сталина к командованию Красной армии, назначенному вождем виновным в поражении. Он ничего не сделал для того, чтобы повысить авторитет военных и внушить чувство ответственности генералитету, выставленному на позор перед всем советским народом. Начиная с 22 июня «Правда» напечатала фамилии сотни генералов, обвиненных в трусости и предательстве. Какая другая армия во время Второй мировой войны испытала большее унижение?