А пока Жуков был застигнут врасплох внезапно объявленным Сталиным 1 апреля решением начать наступление на Берлин. В 10-м издании его «Воспоминаний» мы читаем, что еще 8 марта Сталин, в присутствии Антонова, сказал ему, что, ввиду необходимости разбить группировки противника на флангах, наступление на Берлин начнется не ранее конца апреля – начала мая. Жуков также видел, что выбран его план двухмесячной давности: вместо того чтобы штурмовать Берлин с востока, разумнее было бы обойти его с севера и окружить. Это избавило бы советские войска от необходимости пробиваться через одерские болота, под угрожающе нависшими высотами по берегам реки. На этой основе Жуковым совместно с тандемом Антонов – Штеменко был разработан конкретный план.

Два ключевых момента наступления – дата и направление главного удара – были изменены 1 апреля решением Сталина. Несмотря на подавляющее численное превосходство Жукова над противником, против него было много обстоятельств. Во-первых, нехватка времени. У него было всего две недели на сосредоточение его армий, разбросанных по Померании, на пополнение личного состава и парка техники, на составление детальных планов для армий, корпусов, дивизий, полков… на подвоз на предназначенные для них позиции 20 000 орудий, на подвоз горючего, боеприпасов, продовольствия, на изучение обороны противника, на то, чтобы помочь в строительстве 290 аэродромов, о чем просил маршал авиации Новиков… Если прибавить к его фронту фронты Конева и Рокоссовского, то Красной армии предстояло переместить 29 армий (2 миллиона человек!), из которых 15 надо было преодолеть расстояния от 100 до 350 км, а трем – от 350 до 530 км, и все по сильно разрушенным железным дорогам. Насколько нам известно, военная история не знает перемещения столь крупных сил, осуществленных за две недели.

Первое совещание Жукова с командующими армиями и командирами корпусов состоялось 5–7 апреля в его штабе в замке Тамсел, возле Ландсберга. С самого начала маршал поставил своих подчиненных в стрессовую ситуацию, в которую его самого поставил Сталин. Как свидетельствует присутствовавший на совещании генерал Бабаджанян, командир 11-го гвардейского танкового корпуса, «Г.К. Жуков медленно, подчеркивая значительность момента, начал: „Был у Верховного. […] Раньше мы полагали, что Берлинская операция начнется… несколько позднее…  – Маршал кашлянул, помолчал секунду.  – Теперь сроки меняются! Нас торопят союзники своим не совсем союзническим поведением. Быстро покончив с Рурской группировкой противника, они намереваются наступать на Лейпциг – Дрезден, а заодно „попутно“ захватить Берлин. Все совершается якобы в помощь Красной Армии. Но Ставке доподлинно известно, что истинная цель ускорения их наступления – именно захват Берлина до подхода советских войск. Ставке также известно, что спешно готовятся две воздушно-десантные дивизии для выброски на Берлин. […] Все это заставляет Ставку торопиться,  – подытожил Жуков.  – Что касается точной даты наступления, об этом скажу позднее“».

Затем собравшимся показали сделанные авиаразведкой снимки района между Одером и Берлином, было проведено несколько совещаний, устроены военные игры. Была представлена рельефная карта города с кварталами и пронумерованными зданиями. В этот момент Жуков играл со своими подчиненными в ту же игру, в какую с ним играл Сталин: «Прошу обратить внимание на объект номер сто пять,  – кончик указки маршала прикасается к крупному четырехугольнику.  – Это и есть рейхстаг. Кто первым войдет туда? Катуков? Чуйков? А может быть, Богданов или Берзарин?  – Маршал поворачивается то к одному, то к другому генералу. Не ожидая ответа, продолжает: – А это номер сто шесть – имперская канцелярия…» Командующий 1-й гвардейской танковой армией Катуков и его подчиненный Бабаджанян поморщились: взгляда на карту и макет было достаточно, чтобы понять, что здесь не удастся повторить по-настоящему глубокий прорыв, какой был успешно осуществлен между Вислой и Одером. Здесь отсутствовали условия, необходимые для широкого маневра танками, которым пришлось бы продвигаться медленно, прогрызая вражескую оборону в ходе долгих и ожесточенных боев. «Некоторые наши генералы настойчиво доказывали командующему фронтом, что главная полоса обороны у противника не первая, а вторая, проходящая через Зееловские высоты, что не по первой, а по второй полосе следует сосредоточить огонь артиллерии и авиации. Однако это их мнение не было учтено».

Но Жуков больше не слушал предостережений. Время поджимало. Менять план больше нельзя. Его окончательные распоряжения поступают в войска 12 апреля, за два дня до разведки боем, за четыре дня до начала наступления. У командующих армиями тридцать шесть часов на то, чтобы передать командованию фронта свои собственные планы. Командиры дивизий были проинформированы устно и, очевидно, не раньше 13 апреля, а командиры полков – 14-го, командиры более мелких подразделений – за два часа до начала атаки! Можно быть уверенными, что перед младшими офицерами не могло быть поставлено никакой конкретной задачи. Каждая часть, каждое подразделение, зажатые на слишком узком пространстве, могли идти только вперед, обнаруживая по мере продвижения преграды, огневые точки противника и возможные пути обхода. Хаотические импровизации, казалось бы навсегда исчезнувшие с лета 1942 года, вернулись на поле последнего сражения войны.

Никогда еще с 1941 года ни один советский фронт не имел так мало времени для подготовки важного наступления. На подготовку операции «Уран» под Сталинградом было отведено одиннадцать недель; контрнаступлений севернее и южнее Курска (операции «Кутузов» и «Румянцев», июль – август 1943 года)  – тринадцать недель; Висло-Одерской – шесть недель, «Багратион» – восемь. Тыловое снабжение было отвратительным, разведка малоэффективной, а Жуков, находившийся в постоянном стрессовом состоянии, под сильнейшим напряжением, действовал в свойственной ему манере: грубость и упрямство наложились на недостатки планирования.

То, что Жуков принял такие условия для начала операции, не удивляет. Сталин торопил его, ежедневно звоня по ВЧ, а южнее ждал свого шанса Конев. Но и сам он недооценивал противника, считая, что, как и на Висле, огонь артиллерии уничтожит основные силы противника и деморализует оставшихся в живых. Выбор лобового удара с плацдарма напротив Зееловских высот был наихудшим: командующий группой армий «Висла» Готтард Хейнрици ждал его именно здесь. Отказ от использования в качестве базы для главной атаки плацдарма и форсирование Одера в 50 км севернее Кюстрина (эбервальдское направление) и в 50 км южнее (люкенвальдское направление), конечно, привел бы к успеху с гораздо меньшими потерями, учитывая подавляющее превосходство советских войск. Но для этого простого решения требовалось построить новые мосты, способные выдержать тяжелую технику, и дождаться, когда будет готов Рокоссовский. Это означало минимум две дополнительные недели на подготовку и лишних четыре-пять дней пути до Берлина. Для Сталина об этом не могло быть и речи. Кроме того, проводимая на флангах участка 1-го Белорусского фронта операция на окружение Берлина требовала задействовать все силы 2-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов, чего Жуков, похоже, совершенно не хотел. Он желал один получить лавры победителя. Он помнил Корсуньский прецедент: всю ставку сорвал Конев, а Ватутин остался ни с чем.

Точно так же, уже решив наступать с передового плацдарма, зачем надо было наносить главный удар в центре, то есть на кюстринском направлении? Зачем было втискивать 90 % своих сил в пространство между каналами Гогенцоллерн и Финов на севере и каналом Фридриха-Вильгельма на юге? Можно было попытаться предпринять что-либо на севере плацдарма, на участке 47-й и 1-й польской армий, что и произойдет впоследствии. Если условия местности там были не лучше, то, по крайней мере, были бы обойдены с фланга основные силы Хейнрици. Но ответ на этот вопрос тоже диктовался календарем: Жуков атаковал в центре, потому что хотел как можно скорее вывести свои танки на рейхсавтобан № 1 – ведущее прямо в Берлин шоссе с великолепным дорожным покрытием.