Неужели и впрямь нет никакого выхода? Не может быть. В январе мы заговорили о побеге. Однажды Найджел сообщил мне, что он обследовал окно в туалете и пришел к выводу, что через него мы могли бы убежать.

Я тоже часто засматривалась на это окно, но никаких шансов на побег, по моему мнению, оно не давало. Это было даже не окно, а кирпичная стенка с широкими просветами для вентиляции, находившаяся в нише футах в восьми от пола. Внизу был бетонный подоконник. Мало того что кирпичи были зацементированы, сверху имелась решетка из пяти горизонтальных металлических прутьев, крепко державшаяся в стене.

– Ты с ума сошел? – сказала я Найджелу. – Как мы выберемся?

– А ты посмотри внимательно, – ответил он, – цемент между кирпичами крошится. Мы могли бы вытащить кирпичи.

– Да, но решетка, прутья…

– Думаю, их тоже можно выломать. Наверное…

Меня мучили сомнения. Идея была совершенно безумна по многим причинам, и прежде всего потому, что если наши тюремщики застукают нас за подготовкой к побегу, то страшно даже представить, что они с нами сделают. Во-вторых, куда мы побежим? Когда меня вывозили в пустыню, я видела, какова вокруг обстановка – песок, костры, подростки с оружием. Побег совсем не означает, что мы окажемся в большей безопасности, чем сейчас. Ну и в-третьих, нельзя забывать о других невольниках, о троих сомалийцах – Абди, Марвали и Махаде. Что будет с ними, если мы устроим побег? Их, без всякого сомнения, убьют. А о совместном бегстве впятером не стоит даже и мечтать.

Я плохо знала этих людей, но чувствовала с ними почти родственную связь, ведь это по нашей вине они угодили в застенок. Всякий раз, проходя по коридору, я смотрела в сторону их комнаты, где рядком стояла обувь – две пары сандалий и пара походных ботинок, принадлежащих Абди. Иногда мне удавалось увидеть, как кто-то из них сидит и читает Коран или штопает одежду. Мои скромные сведения о них происходили от этих случайных взглядов и звуков в доме, а также от краткого знакомства незадолго до похищения. Абди был серьезный семейный человек. Марвали, водитель из отеля «Шамо», казался мне более легкомысленным. Я с признательностью слушала его смех, порой раздававшийся из коридора. Он смеялся вопреки всему. Махад, начальник охраны лагеря, который мы собирались посетить в тот злополучный день, был очень религиозен. Чуть ли не целыми днями он громко читал Коран.

Подходил к концу четвертый месяц нашей неволи. Главным источником сведений о наших похитителях и о наших родных дома оставался Джамал.

– Есть новости? – спросила я его однажды утром.

– Нет новостей, – покачал головой Джамал и со вздохом прибавил: – Иншалла, все скоро закончится.

Когда я поинтересовалась, почему к ним не едет начальство, Джамал поджал губы с выражением душевной муки на лице и ответил:

– Не знаю.

Выходило, что главари не появляются уже месяц. Лишь благодаря Джамалу, который всегда был рад поболтать с нами по-английски, мы знали, что мальчики тоже в некоторой степени ощущают себя заложниками, живя здесь под пятой капитана Скидса и по воле невидимого начальства. Джамал жаловался, что их плохо кормят. Яхья-младший, парень лет восемнадцати, недавно пропустил рождение своего первого ребенка, потому что Скидс не позволил ему отлучиться домой, хотя и обещал. Джамал тоже просился в отпуск, чтобы жениться на Хамди, но получил отказ. Скидс сказал, что, пока они не получат выкуп, то есть до завершения «программы», как у них это называлось, никто никуда не поедет.

Мы все, каждая живая душа в доме, хотели, чтобы все быстрее закончилось. Я засыпала и просыпалась со словом «скоро» на устах, будто это слово – если повторять его почаще – избавит нас от необходимости разбирать кирпичную кладку в туалете.

Однажды, по дороге в душ, я увидела, что обувь, стоявшая у двери сомалийцев, исчезла. Это случилось четырнадцатого января, в среду. Из их комнаты не раздавалось ни звука. Их явно куда-то перевезли. Надежды на то, что их освободили, не было никакой – бандиты не стали бы отпускать свидетелей похищения. Позже я осмелилась спросить у Абдуллы, куда подевались наши сомалийские коллеги. Его ответ был весьма красноречив – он поднял вверх палец и с большим удовольствием провел им себе по шее. Я невольно вспомнила пустыню, одинокую акацию под луной. Неужели среди ночи приезжали главари и забрали их с собой? Но почему я ничего не слышала? Может быть, Абдулла меня обманывает? Когда мы с Найджелом обсуждали это через окно, он сказал, что тоже интересовался судьбой сомалийцев. И если Джамал не дал прямого ответа, предположив, что их освободили, то Абдулла произвел все тот же красноречивый жест.

Сомнений не оставалось – их убили, и в этом была наша вина. Незадолго до похищения Абди с гордостью демонстрировал мне фотографии своих детей – двоих улыбающихся мальчиков и девочки в школьной форме, которые теперь благодаря мне осиротели. Исчезновение Абди и других дало нам понять одну важную вещь: деньги на наше содержание заканчиваются, и бандиты готовы идти на крайние меры. Если дошло до того, что они убили троих мусульман, своих братьев-единоверцев, то за нами дело не станет. Все вопросы отпали. Мы должны бежать.

 

Окно в туалете было расположено очень высоко. Дабы оценить его перспективы, надо было встать на унитаз, схватиться за подоконник и подтянуться – будто вылезая из бассейна. Поскольку подоконник был слишком для меня узок, пришлось лечь на живот, опираясь на локти и свесив ноги вниз. Зато я сразу убедилась в правоте Найджела: кирпичная кладка, закрывающая просвет окна, держится некрепко. Стоило колупнуть раствор между кирпичей, и он струился вниз ручейками белой пыли, особенно если использовать что-то острое – вроде маникюрных ножниц, которые были у меня с собой. Этот цемент и вправду, как говорил Найджел, легко крошился. Другое дело – металлические прутья, закрывающие кирпичи. Казалось, они надежно укреплены в стенах. Хотя один прут Найджелу уже удалось расшатать, и он уверял, что постепенно расшатает и вытащит все пять.

Чувствуя большой прилив душевных сил, я спрыгнула на пол, вся в белой цементной пыли и паутине, и поспешила обратно в комнату. Впервые за несколько месяцев я позабыла об опасности, голоде, тревогах, поглощенная идеей сделать большую дыру и выбраться наружу.

Мы с Найджелом принялись за обсуждение плана. Какое время суток выбрать для побега? Что взять с собой? В каком направлении двигаться? У кого искать помощи и что говорить? Мы спорили, лучше ли бежать ночью, когда почти все бандиты спят и меньше шансов, что поднимется шум на улице, либо днем, когда, наоборот, легче привлечь к себе внимание местных жителей и властей – если они тут есть, конечно. Но, так или иначе, нам придется попросить у кого-то из местных телефон, чтобы позвонить если не в Канаду или Австралию, то хотя бы в Могадишо Аджусу. Я хранила клочок бумаги с его номером, как и с номером директора местного филиала Всемирной продовольственной программы.

Прежде всего было необходимо как можно скорее мимикрировать под местных, чтобы наши преследователи потеряли след. Допустим, я, в абайе и хиджабе, выглядела как любая другая женщина на улице, но спрятать белую кожу Найджела было не так-то просто. Мы даже думали, не переодеться ли ему женщиной, но вся моя одежда доходила ему максимум до середины икры. Кроме того, подобный маскарад мог потом выйти нам боком. Любой из вариантов неизменно заводил нас в тупик. Каждая идея была большой авантюрой.

Мы провели много часов, обсуждая план, и по очереди бегали в туалет с ножницами, где ковыряли кирпичную кладку, – занятие не более благодарное, чем хирургия или старательство. Иногда, в те пять – десять минут, что я могла находиться в туалете, не возбуждая подозрений тюремщиков, мне удавалось добыть только песок, а порой и целый большой кусок цемента. Перед тем как выйти в коридор, я должна была тщательно удалить с одежды все следы белой цементной пыли.

Сидя взаперти, я страшно сдала физически. Ходьба помогала кое-как поддерживать в форме мышцы ног, но мышцы на руках стали вялыми и дряблыми. На второй день я, как ни старалась, не смогла подтянуться на подоконник, а Найджел находился в лучшем положении, чем я, и мог наведываться в туалет незаметно для наших тюремщиков. В это время я следила за ними в замочную скважину, готовая в случае чего отвлечь на себя их внимание. Используя список медицинских фраз, я составила записку и спрятала ее в карман джинсов, которые собиралась надеть под абайю. Там были такие слова: «Пожалуйста, помогите. Я мусульманка. Не бойтесь». Я твердила их снова и снова: Фадлан и каави. Вааа ислаан. Ха бакуин. На втором клочке бумаги я написала телефоны знакомых сомалийцев и тоже спрятала в карман.

Каждый раз, заходя в туалет, я проверяла, насколько продвинулась работа Найджела. Несмотря на то что он очень старался прятать следы, не заметить повреждений было нельзя. Раскрошив цемент, он временно ставил кирпичи обратно, но на подоконнике оставались горки песка и обломков. Правда, мальчики заглядывали в туалет не чаще двух раз в неделю, чтобы наполнить большое ведро с водой, но все-таки риск был велик. После исчезновения Абди и других сомалийцев я от стресса практически не могла есть, ну а теперь желудок и вовсе не принимал ни крошки.

На третий день Найджел сообщил, что кладка полностью разобрана и осталось вынуть пару прутьев. Он считал, что этого будет достаточно. Но прежде мы должны были еще раз подтвердить свою решимость к побегу. После того как Найджел вытащит эти прутья, откосы, скорее всего, рухнут, и обломки нельзя будет спрятать. Нам действительно не останется ничего другого, как только бежать. Мы решили бежать той же ночью, после восьмичасовой молитвы. Последние три ночи мы провели почти без сна, и в дальнейшей проволочке не было смысла. Я боялась, как бы у нас не сдали нервы.

Мы надеялись, что темнота поможет нам скрыться. Решено было, что Найджел закроет голову и лицо простыней, на плечи накинет одеяло и сгорбится, как старый больной человек. Я сделаю вид, что веду его к врачу. Руки я спрячу в складках его одеяла. В рюкзак я положила Коран, чтобы доказать, что мы мусульмане, а не враги. Мы постучимся в какой-нибудь дом – с виду гостеприимный, где живут женщины и дети. «Женщина, – думала я, – нам не откажет».

Тот вечер, как и все прочие вечера, проходил согласно заведенной рутине: молитва, ужин, молитва, сон для всех, кроме двоих сторожей, назначенных в ночное дежурство. Сторожа обычно сидели на веранде и лениво переговаривались, чтобы не уснуть.

Я вздрогнула, когда ко мне в комнату неожиданно явился Джамал. Он принес ужин на час раньше времени.

– Ассаламу алейкум, – сказал Джамал, хитро улыбаясь.

Я запаниковала. Они что-то заподозрили? Что случилось? Последнюю неделю я провела в такой тревоге, что, наверное, вполне могла выделять какой-то особый запах, выдающий наши планы.

Джамал знаком велел мне поставить на пол мою алюминиевую миску и затем вытряхнул туда что-то из пластикового пакета. Это был тонкий кусок рыбы, обжаренный в масле. Из кармана он вынул два маленьких лайма и положил их рядом с рыбой. И наконец, достал два сваренных вкрутую яйца.

Протеин. Он заботится о моем питании.

– Нравится? – спросил Джамал, гордый своим подарком. – Я могу приносить тебе это каждый день, – он указал на рыбу, – но только вечером. Утром на рынке это не продают.

Пару секунд мы стояли, молча глядя друг на друга, пока я не смогла выдавить из себя улыбку и слова благодарности.

– Ах, Джамал, – сказала я, чувствуя легкий укол вины, – как это мило.

Я надеялась, что главари не очень строго накажут его за наш побег.

Когда он ушел, я заставила себя все съесть – не для того, чтобы подкрепить силы, а чтобы не вызвать подозрений.

После вечерней молитвы я, как было условлено, попросила разрешения выйти в туалет. В ту ночь на посту дежурил Абдулла. Это было совсем некстати, потому что Абдулла не ленился расхаживать по коридору, как прочие. Сердце у меня в груди упало. Но отступать было поздно.

– Макууша, – сказала я, показывая на свой живот, – туалет. Мне плохо, очень плохо.

Абдулла щелкнул пальцами. Обычно я не выходила в туалет после вечерней молитвы, но несварение желудка было таким доводом, с которым даже наши тюремщики не решались спорить. Это также выигрывало для меня дополнительное время, а рыба от Джамала придавала моему случаю правдоподобность.

Медленно и спокойно я прошла по коридору. Найджел ждал в дверях своей комнаты. Тут Абдулла уже не мог нас видеть, и мы заторопились. В нашем распоряжении было десять, самое большее пятнадцать минут, прежде чем он забеспокоится, что меня долго нет, и пойдет узнать, что стряслось.

Пока Найджел, стоя на унитазе, вынимал прутья, я достала из принесенного сюда ранее рюкзака абайю и надела ее поверх платья. Предварительно Найджел уже вырвал прутья из стены, но для прикрытия оставил на месте, замаскировав кусками цемента, и теперь требовалось бесшумно спустить их вниз. Оба оконных откоса были совершенно разворочены.

Найджел передал мне прутья, которые я поставила на пол у раковины, влез на подоконник и принялся убирать кирпичи. Один кирпич, второй, третий, четвертый – он отложил их в сторону. Путь был свободен. Затем он спрыгнул на пол и подсадил меня наверх, подставив мне скрещенные ладони.

Всего пару секунд я смотрела в окно, но мне хватило их, чтобы увидеть все. Внизу был переулок, темная деревня без единого огонька и абсолютная неизвестность. Мы прикинули, что до земли было около двенадцати футов, учитывая, что дом стоит на бетонном фундаменте. Мы боялись переломать ноги. Мы боялись всего, что помимо свободы ждало нас по ту сторону. Но обратного пути не было. Следуя инструкции Найджела, я повернулась и стала вылезать в окно ногами вперед. Влажный ночной воздух холодил мне лодыжки. Я осторожно спускала ноги вниз и вдруг застряла. Проем был слишком узок, и как я ни пыталась протиснуться между прутьями, ничего не выходило. Если я не могу сюда пролезть, то Найджел и подавно не сможет.

– Быстрее, быстрее, – торопил меня Найджел.

– Не могу! Слишком узко! – Я сделала рывок, чтобы показать ему, что это действительно так.

Его лицо исказилось от боли и ужаса.

– Ты можешь вытащить еще один прут?

– Только не сейчас, – зашипел он, – будет много шума.

Подоконник был завален кирпичами и обломками цемента. Абдулла, наверное, уже удивляется, почему я так долго не возвращаюсь. Вот так переплет! Нет, какой там переплет, это полный конец!

Найджел махнул рукой, говоря мне слезать.

– Возвращайся к себе, быстрее. Я попробую что-то сделать.

– А мой рюкзак?

– Оставь его. Я возьму его с собой.

Я сняла абайю, засунула ее в рюкзак и как ни в чем не бывало вернулась к себе в комнату, громко хлопнув дверью, чтобы Абдулла знал, что я на месте. Потом я лежала и слушала, как в туалете рвет Найджела – нервы подвели его. В коридоре раздались шаги, мелькнул фонарик. Найджел успел выскочить из туалета и бормотал, что его тошнит и ему нужно больше воды, чтобы промыть унитаз. Свет погас, затем появился снова, и Найджел вернулся в туалет, один. Я знала, что еще несколько часов – и все откроется. Наши тюремщики обнаружат гору из кирпичей, гнутые железные прутья, закрывавшие прежде окно в туалете, или просто прочтут весь наш глупый план в моих глазах.

На рассвете пришел Хассам и открыл перед молитвой ставни. Мы с Найджелом наскоро все переиграли. Зная, что неподалеку есть мечеть, мы решили бежать туда. Нам казалось, что это неплохой вариант, потому что там всегда много народу.

Я приняла от Джамала завтрак в пакете, стараясь не встречаться с ним взглядом. После дневной молитвы, когда мальчики размякли от жары и начали дремать, я стукнула в дверь – мол, пустите в туалет. Найджел ждал меня там, с моим рюкзаком и абайей. Рано утром ему удалось выломать третий прут. Он снова вынул кирпичи, и на этот раз я не теряла ни секунды. Лежа на животе, я опустила одну ногу в проем, затем вторую, сползла ниже, держась на вытянутых руках за один из оставшихся прутьев, и прыгнула. Следом прыгнул Найджел. Два мягких толчка в песок.

Мое сердце взлетело и рухнуло в пропасть. Едва коснувшись земли, я поняла, что дела наши плохи. Вокруг все было по-другому, совсем не так, как я себе воображала. Свое представление я склеила из кусочков, виденных из окна своей комнаты, из воспоминаний от поездки на машине. Я думала, что тут верблюды, люди на улицах, заросли кустарника, что тут маленькая деревня с кучей укромных местечек, где можно спрятаться. Но я ошибалась. Слева был покосившийся забор из жести, старых сплющенных бочек из-под краски и другого мусора. А справа стояли в ряд какие-то лачуги, также слепленные из разнообразных отходов. Нигде не было ни кустика, ни былинки, только сухие колючки, торчавшие в песке. Но самым неприятным было внезапное появление ребенка, рахитичного голопузого мальчика лет семи. Он глядел на нас, в ужасе вытаращив глаза, и видно было, что он вот-вот закричит.

Я сделала доброе лицо и попыталась улыбнуться. Я приложила палец к губам. Ребенок переводил взгляд с меня на Найджела и обратно, и его глаза становились все больше и больше. И вдруг дал стрекача. Можно было не сомневаться, что он расскажет о нас первому же попавшемуся взрослому. И точно стартовый пистолет прозвучал или вздрогнул воздух, возвещая о начале землетрясения, прошла волна над крышами в сторону веранды, где дремали наши тюремщики. С этого момента все подчинялось инстинктам. Даже не переглянувшись, мы с Найджелом как безумные бросились бежать.