Будущее непредсказуемо – и это факт. Нельзя знать, что произойдет в будущем, пока оно не наступило. Может быть, за секунду до определенного судьбой поворота вас посетит озарение, но лишь за секунду, не ранее. Я вспоминаю дни, проведенные в Кандагаре в качестве полуофициального фотокорреспондента «Комбат энд Сервайвал», и троих канадских солдат, подорвавшихся в те дни на мине. Они не знали, что с ними случится. Дома их ждали родители и супруги, не готовые к звонку командира части, сообщившего им о гибели парней. Знаменитая Мелисса Фанг, корреспондент «Канадиан Бродкаст Корпорейшн», которая держалась столь важно и уверенно, не могла знать, что шестнадцать месяцев спустя, на обратном пути домой, ее похитят в окрестностях Кабула и двадцать восемь дней продержат в подземелье на хлебе и воде. Энтони Малони, сотрудник британских спецслужб, который достал мне пропуск на войну, окажется заключенным в одной из самых знаменитых афганских тюрем по обвинению в мошенничестве и просрочке долговых платежей, где проведет два года. Джейсон Хоуи, фрилансер из «Мустафы», сделает международную карьеру, будет продавать фотографии во все крупные издания – «Фигаро», «Таймс» и «Нью-Йорк таймс».

И я несла по жизни собственную судьбу. Все, что было суждено, сидело где-то внутри, пряталось до поры до времени, зрело до степени неизбежности, готовясь проявиться в назначенный час.

Я уехала из Афганистана, когда закончились деньги. Наверное, другой на моем месте был бы разочарован неудачей, что постигла меня на поприще фотографа, – ведь, кроме единственной публикации в журнале «Афганская жизнь», мне нечем было похвастаться. Но только не я! Я не пасовала перед трудностями. Я была полна надежд, увлеченно постигала новую профессию, строила планы. Мои планы больше не были связаны с Найджелом. Наши отношения окончательно заглохли.

Я нашла новую работу в ресторане «Севен». Это было шикарное место, больше подходящее для Майами, с белыми кожаными диванами и белыми стенами. Клиенты не скупились на чаевые, работа была нетрудная. Бегая с подносом на четырехдюймовых шпильках, я ни на день не забывала о своем кабульском опыте. Я сняла комнату в кондо, принадлежащем девушке моего возраста, расставила повсюду сувениры, развесила по стенам фотографии Пакистана и Индии. Несколько раз в неделю, в память о тех местах, где я бывала и куда хотела вернуться, я брала уроки фотографии у местного фотографа – он учил меня снимать черно-белые фото и работать в «Фотошопе».

 

Незадолго до Рождества мне неожиданно предложили работу на телевидении. На телевидении Багдада. Должность тележурналиста с зарплатой четыре тысячи долларов в месяц плюс покрытие всех текущих расходов за счет компании. Невероятно, но факт! Знакомый по отелю «Мустафа» иранец Эсан прислал мне имейл, сообщая, что телекомпания в Иране ищет англоязычного корреспондента. Набрав в Гугле название компании – «Пресс ТВ», я убедилась, что у них имеется собственный приличный веб-сайт. «Пресс ТВ» – новая компания с круглосуточным вещанием на английском языке, финансируемая правительством Ирана, что-то вроде «Аль-Джазиры» и «Си-эн-эн Интернешнл». Подобно «Аль-Джазире», они нанимали западных репортеров для работы на камеру. Собственные корреспонденты уже имелись в Нью-Йорке, Лондоне, Бейруте и Москве.

В течение нескольких недель я вела переписку и телефонные переговоры с продюсером. На работе я часто думала, каково это – жить в Багдаде. У меня не было четкого представления о моих работодателях. Я знала, что в Иране правят исламисты и у них большие проблемы с правами человека. Но я в свое время много общалась с Эсаном – молодым, умным иранцем, полным надежд на перемены у него на родине. Он жил в Тегеране и рассказывал, как много среди его знакомых рафинированных свободных людей, которые пишут стихи, посещают подпольные ночные клубы и отличаются широкими взглядами.

Когда я поинтересовалась у продюсера, существует ли у телекомпании определенная точка зрения, продиктованная спонсором, она ответила отрицательно: мол, «Пресс ТВ» – независимая компания и ратует за объективность. Этого мне было достаточно. Зарплата, работа на телевидении, жизнь в такой стране, как Ирак, – что может быть увлекательнее? Отбросив последние сомнения, я начала собираться в дорогу.

Мама помогла мне упаковать вещи и отвезла меня в аэропорт. Она даже не пыталась отговаривать меня – она давно поняла, что это бесполезно.

 

Я прилетела в Багдад в конце января 2008 года. «Пресс ТВ» сняла мне номер в огромном отеле «Палестина» плюс второй номер под рабочий кабинет. Отель, построенный в восьмидесятых годах прошлого века, без сомнения, считался в свое время шикарным, но за сорок лет он сильно устарел и обшарпался. В кабинете стояли несколько диванов по углам, холодильник и столы с видеомониторами и кассетными проигрывателями. Вся аппаратура была хоть и древняя, но в полной исправности и готовности для работы. Мне представили моего координирующего продюсера Энас – это была пухлая уроженка Ирака с широко поставленными карими глазами и крашеными рыжими волосами длиной до плеч. Затем у меня состоялся телефонный разговор с мистером Надьяфи – новостным директором из Тегерана, моим непосредственным начальником.

По красоте Багдад значительно уступает Кабулу, окруженному фантастическими лунообразными холмами. Тут такие же такси и пробки на дорогах, как во всех больших городах, где мне доводилось бывать, тот же зловонный смог. Здесь золотой вечерний свет и широколистные пальмы, как в Дамаске, Бейруте и Аммане. А еще КПК, бетонные блоки и высоченные стены из мешков с песком на каждом шагу. Сквозь безликие квадратные коробки домов и плоский песчаный горизонт трудно рассмотреть славное прошлое города, каким бы волшебным оно ни было, те реки меда и молока, что здесь когда-то протекали.

Багдад, казалось, больше других городов пострадал от войны. Под окнами моего номера в отеле «Палестина» был транспортный круг и призрачная мечеть с куполом-лампочкой. На этой площади под названием Парадиз-сквер еще пять лет назад стояла огромная статуя Саддама Хусейна, которую снес американский танк. В соседнем квартале протекала река Тигр – вялая, грязная, несудоходная.

Среди постояльцев отеля «Палестина» почти не было европейцев и американцев. Тут вообще было мало людей. Правда, из отеля вел вещание телевизионный канал «Аль-Хурра», передающий информацию о политике США на арабском, но почти все сотрудники жили в Багдаде и на ночь расходились по домам. А в остальном восемнадцатиэтажный отель был пуст, и я догадывалась о причинах – при такой высоте он представлял собой удобную мишень для обстрелов.

В первую ночь я лежала без сна, слушая дробные автоматные очереди и рев сирен за окном. Мне было страшно еще и потому, что я пыталась прыгнуть выше головы. Мне предстояло многому научиться. Во время своих лихорадочных сборов я скачала в Интернете руководство по тележурналистике, своеобразный «Телерепортаж для «чайников», и несколько раз проштудировала его от корки до корки. В Дамаске, где провела неделю в ожидании иракской визы, я начала читать толстенную книгу Роберта Фиска «Великая война цивилизаций: покорение Ближнего Востока» и поняла, что почти ничего не знаю. Вечерами, сидя у себя в номере, я трудилась над понижением регистра моего голоса, превращая высокое девичье сопрано в суровый репортерский альт. Энас, координатор и переводчик, стала моей подругой. Ей было около тридцати пяти лет. У нее была широкая улыбка и полная сумка конфет, что помогало ей легко завести разговор с кем угодно. В свободное время мы ходили по магазинам – покупали головные платки и пили сок в барах на рынке Карада. Еще мы гуляли по разбитой набережной Абу-Навас на восточном берегу Тигра, куда до недавнего времени вход гражданским был запрещен. Энас рассказывала, что до войны здесь было самое оживленное место в городе – прогуливались парочки, работали богемные галереи, рыбные рестораны, где подавали холодное пиво. Теперь все было закрыто, лишь в стенах чернели пулевые пробоины. В парке, заросшем сорной травой, вечером появлялись дети. Они приходили играть на площадках, установленных здесь на деньги европейских благотворительных фондов.

Энас была мусульманкой, но платок надевала по настроению и не молилась пять раз в день. Никто из знакомых иракцев – ни сотрудники канала «Ал-Хурра», ни оператор, с которым мы работали, – не молился так часто. Они были такие же мусульмане, как и мои друзья дома – христиане. Они отмечали главные праздники, посещали мечеть по пятницам, и каждый имел собственные отношения с Аллахом. Да, они искали поддержки в Коране, но были против радикального ислама, как и все здравомыслящие люди. Они разделяли мнение, что войну начали радикальные группировки внутри суннитов и шиитов, чем воспользовались иностранные государства, заинтересованные в иракской нефти.

Возможно, работа в иранской компании была не совсем то, чего хотела Энас, но она не подавала виду. Утром она, тихо напевая, готовила нам крепкий чай и затем зачитывала по блокноту план работ на день. Ирак оккупировал Иран в 1980 году, когда Энас была еще ребенком. Война продолжалась восемь лет, унеся жизни полумиллиона иракцев. Победы никто не добился, но с тех пор соседи относились друг к другу с неприязнью. Понятно, что многие иракцы ненавидели Иран. Мне встречались люди, которые отказывались давать интервью, узнав, что я представляю иранское телевидение. «Простите, – сказал один торговец на рынке, – я хоть и не хочу, чтобы вас ругало начальство, но поймите – Иран нам принес много горя».

Очень скоро я поняла, что являюсь частью пропагандистской машины. Я, Энас и оператор ездили по стране, делали репортажи о бездомных детях, раненых мирных жителях, о перемирии, которое мало чем отличалось от военных действий, а мистер Надьяфи редактировал отснятый материал так, чтобы выставить американских солдат и политику США в наихудшем свете. Согласно текстам, которые он для меня писал, любое упоминание о войне должно было сопровождаться фразами «американская оккупация» или «американское вторжение». Коран всегда был «Священный Коран». Нам не единожды приходилось выезжать в Шадр-Сити – почти полностью разрушенный и опасный район, где случались стычки между Армией Махди и американскими войсками. Когда я попросила мистера Надьяфи нанять нам с Энас охранника, он ответил отказом. Во мне крепло чувство, что меня попросту используют.

Вечером я звонила по скайпу маме, жадно вслушиваясь в ее голос, ловя знакомые интонации – особенно когда бывало страшно. Ее очень встревожило мое признание, что босс скупится на деньги для охранника, и она просила меня скорее сменить работу. Я стала изучать в Интернете репортажи крупных багдадских тележурналистов, рассматривать работы известных фотографов, надеясь перенять что-то полезное, уяснить, что они освещают и как они это делают. Я рассылала резюме в канадские газеты, а главного редактора нашей местной «Ред-Дир адвокат» я уломала дать мне еженедельную колонку. Он обещал мне тридцать пять долларов за статью и двадцать пять за каждую фотографию.

Когда одиночество меня окончательно добило, я вместе с офисом перебралась в отель «Хамра», находящийся среди жилых домов в двух милях от «Палестины». Народу там было куда больше – журналисты, иностранные спецы всех мастей, в основном из Европы и США. Одни каждый день уезжали на работу, другие сидели в номерах безвылазно.

Отель «Хамра» имел форму полукруга. Балконы выходили во внутренний двор с бассейном и пластиковыми шезлонгами. В баре на первом этаже продавали пиво «Найнекен» и ливанское вино, а в ресторане готовили блюда местной кухни. Гостиничный комплекс, который помимо основного включал еще два здания – причем в одном находилось бюро «Вашингтон Пост», был защищен высокой стеной. В отеле жили сотрудники «Лос-Анджелес Таймс», «Эн-би-си Ньюс», «Ю-эс-эй Тудей» и других компаний. Вечером постояльцы собирались у бассейна с бутылками бомбейского джина, раздобытого у военных. Горничные расставляли столики, официанты приносили стаканы, лед, пиво, вино и еду из ресторана.

В один из первых вечеров в «Хамре» я приоделась и тоже вышла к бассейну. Заказала пиво, пытаясь делать вид, что я не хуже других. Все журналисты вокруг говорили о работе – кто с кем встречался, у кого брал интервью или договорился об интервью на следующей неделе. Меня захлестнула волна радостного возбуждения. Наконец-то я среди людей, у которых есть чему поучиться!

Я подошла к группе парней у одного столика и сказала:

– Привет! Я Аманда!

Они все заулыбались и пожали мне руку – как коллеги, товарищи. На вид им было лет по тридцать. Ах, как здорово! А потом один из них спросил, где я работаю.

– «Пресс ТВ».

– А что это?

Я стала объяснять, что это иранская телекомпания и, конечно, я планирую вскоре уволиться, как только найду другую работу.

Последовало долгое пренебрежительное молчание. Свет фонарей, отражаясь в бассейне, бросал на нас зеленую рябь.

– А вы? – спросила я, пытаясь сместить фокус. – Вы где работаете?

Они назвали своих работодателей – все из США, все крупные серьезные медиакомпании. Мы поболтали еще с минуту, а потом они под разными предлогами ушли, оставив меня одну.

В первые недели в «Хамре» кто бы и что у меня ни спросил, я не знала, что отвечать. Откуда я? Из маленького городка в штате Альберта, Канада. Где я закончила аспирантуру? Я вообще не училась в университете, не говоря уж об аспирантуре. Кем я работала прежде, чем приехала сюда? Хм… никем. Все эти люди говорили на непонятном мне языке, как иностранцы. Я никогда не бывала в Вашингтоне, не знала Нью-Йорк. Я, конечно, читала сайты ведущих новостных агентств в Интернете, но мало была знакома с медиасферой США. В Багдад я попала точно так же, как попадала в другие города – Бейрут, Алеппо, Хартум, Кабул, но я не училась в Йеле или Колумбийском университете. Я много работала и использовала любую возможность пообщаться с профессиональными журналистами, но всякий раз чувствовала себя не в своей тарелке.

Не все они были снобами. Однажды я познакомилась с репортером «Эн-би-си Ньюс» Ричардом Энгелем. Это был привлекательный спортивный человек чуть ниже меня ростом, с ослепительной улыбкой и выбритыми, как у моряка, висками. Когда настал неотвратимый момент и я призналась, что работаю на «Пресс ТВ», он отнесся к этому сочувственно и сказал, что и сам начинал как фрилансер. Впервые он приехал в Ирак в 2003 году, и из оборудования у него была одна ручная видеокамера. А теперь, по прошествии пяти лет, он ведущий тележурналист на «Эн-би-си Ньюс». Вскоре я узнала, что его назначили иностранным шеф-корреспондентом всего канала.

– Все где-то начинают, – говорил он мне, – воспринимайте это как первую ступень карьеры. Но только не забывайте, что нужно двигаться дальше.

 

Месяц спустя я уволилась из «Пресс ТВ» и стала работать внештатным корреспондентом «Франс 24» – парижской телевизионной станции, вещающей на английском. Я сделала для них репортаж об Иракском национальном симфоническом оркестре, об иракских беженцах, возвращающихся домой, и о трудной жизни палестинских беженцев в Багдаде. И как во времена «Пресс ТВ», меня потрясали встречи с простыми иракцами. Когда я видела усталого врача в переполненной ранеными больнице, учительницу в Шадр-Сити, которая выметает из класса осколки оконного стекла, разбитого взрывом, братьев-сирот, продающих «Клинекс» на улице, я не могла не чувствовать трагизма их положения. И помочь им хоть немного, донести до мира весть об этих людях, живущих среди войны, было для меня честью.

Денег мне хватало лишь на самое необходимое. За каждую минуту в эфире «Франс 24» перечисляла мне тысячу пятьсот евро, а также я продолжала вести колонку в газете моего родного города, но почти все забирали расходы, связанные со съемками репортажей. Всякий раз нужно было нанимать водителя, переводчика, оператора, редактора, а еще три тысячи в месяц уходили на оплату номера в «Хамре». У меня появился друг – скромный американский фрилансер Дэниел, которого, как и меня, не принимала журналистская тусовка. Иногда мы вместе стояли у меня на балконе и наблюдали, как они роятся там внизу – смеются, выпивают, плавают и танцуют. Мы прозвали их мажоры. Хотя с одной девушкой из их компании – американкой по имени Джули – у меня сложились теплые отношения. Она была моей ровесницей и, как все, работала в ведущем новостном агентстве.

– Знаешь, – сказала она однажды за стаканом вина, когда мы сидели у меня в номере, – а они все на тебя злятся.

– Почему? – удивилась я, недоверчиво глядя на Джули. Я недавно вернулась из отпуска – мы с Келли путешествовали по Португалии. Что же могло произойти в мое отсутствие?

Оказалось, что один из постояльцев «Хамры» нашел на «Ю-Тьюбе» мое видео двухмесячной давности, снятое еще во время работы на «Пресс ТВ». Я и не знала, что «Пресс ТВ» выкладывает все репортажи в Интернет. Джули скинула мне ссылку. Когда я открыла ее, внутри у меня все похолодело от ужаса. На экране иранский ведущий спрашивал у меня, почему ведущие западные средства массовой информации поддерживают политику Джорджа Буша, если количество погибших в Ираке американских военных перевалило за четыре тысячи. Я стояла на раскаленной крыше пустого отеля «Палестина», у меня за спиной мирно шелестели пальмы. И я ответила ему то, что искренне считала правдой. К тому времени я не успела еще повидать иностранных журналистов. Те, что мне встречались, работали в надежно охраняемой Зеленой зоне, получая информацию на пресс-конференциях Временного коалиционного правительства. А иракцы с канала «Аль-Хурра» рассказывали, как западные журналисты предпочитают поберечь жизнь и здоровье, которые, согласно политике некоторых компаний, не всегда застрахованы, и нанимают местных, чтобы те делали для них выездные интервью. А затем клепают сборный материал, сидя в полной безопасности у себя в офисе.

«Дело в том, – говорила я репортерским голосом, над которым так упорно трудилась, – что они не знают, что тут на самом деле происходит. Они живут в охраняемых комплексах, внутри Зеленой зоны. И по контракту не имеют права выезжать в Красную зону, где сейчас нахожусь я…»

Боже, кто тянул меня за язык? Я представила, как все мажоры собрались вокруг компьютера и на все лады высмеивают каждое мое слово. Мне стало дурно. С момента своего появления в «Хамре» я переживала, что никто не хочет со мной общаться, а сама дала такого маху, рассуждая о журналистах, которых тогда еще в глаза не видела. Не успев проработать в Багдаде и двух месяцев, я присвоила себе право вещать с позиции мудрости и опыта, по телевидению, и что самое ужасное, это теперь увековечено на «Ю-Тьюбе» и доступно для просмотра всем желающим.

Господи, какую чушь я несла! Может быть, не совсем по своей вине, меня отчасти дезинформировали, но правды это не умаляло – в Красной зоне полно журналистов, которые там работают и живут. Об этом я узнала позже. Казалось, на моей журналистской карьере можно ставить жирный крест. Я больше не пыталась расширить круг профессиональных знакомств в Багдаде. Позор тяжелым грузом лег мне на плечи. Я проверила баланс своего банковского счета и стала искать дешевые билеты на самолет, решив, что надо перебираться в другое место – может быть, в Африку. Раньше успокоить нервы мне помогала дыхательная гимнастика или медитация, которой я научилась в хостелах Индии, но здесь это не помогало. Я зашла в тупик. Я страдала от одиночества и депрессии.

И вдруг мне в почту свалилось неожиданное сообщение от Найджела. Простое дружеское письмо, где он рассказывал о себе. У него, мол, новая подруга, и они живут в Шотландии. Он работает смотрителем поместья недалеко от Глазго. Он интересовался, как у меня дела, и желал мне всего самого лучшего. В конце он написал: «Держись там, детка, и береги себя». Несмотря на весть о новой подруге, его письмо меня умилило, подняло настроение – а именно в этом я и нуждалась.

Мы стали переписываться, а несколько дней спустя он мне позвонил. Услышав в трубке его голос, я едва не расплакалась. Ах, как мне не хватало таких отношений, что были когда-то у нас! Найджел вышучивал свою должность, погоду в Шотландии. За время, что минуло с нашего последнего разговора, он построил новую жизнь, но голос его звучал не слишком радостно. Непонятно, что заставило его бросить работу в газете в Бундаберге и переехать в Шотландию, чтобы стричь кусты, и как он провел последний год. Но я поняла, что фотографию он забросил.

В свою очередь, я рассказала ему пару историй о Багдаде, давая понять, что веду захватывающую, насыщенную событиями жизнь. О том, что все вокруг меня ненавидят, я умолчала. Мы поболтали еще минут десять, и наступила пауза. Потом я не выдержала и спросила:

– А почему ты больше не фотографируешь? Что случилось? У тебя было столько планов…

Мне действительно хотелось знать. Отчасти во мне говорила обида. В глубине души я была возмущена тем, что именно я, которой удалось создать некое подобие мечты, придуманной нами в Эфиопии, чувствую себя полной неудачницей.

– Не знаю, – задумчиво и даже угрюмо отвечал Найджел.

Тут меня прорвало. Я сказала, что собираюсь купить билет в Найроби, а оттуда полечу в Сомали, что у меня есть идеи насчет сюжетов для репортажей, которые предложу директору новостей на «Франс 24». У меня и впрямь были такие планы, но довольно туманные, и я впервые заговорила о них вслух. И пока я говорила, внутри раздался знакомый щелчок надежды.

– Слушай, поехали вместе, – сказала я. – Там столько всего интересного. Ты будешь фотографировать, а я делать что-нибудь для телевидения.

– Может быть, – промычал Найджел.

Я положила трубку, будучи уверенной, что он не приедет. Ведь он не прилетел ко мне в Кабул, когда мы любили друг друга, а теперь, почти год спустя, у него новая девушка и он, без сомнения, успел привыкнуть к комфорту и безопасности домашней жизни.

Впрочем, это было не важно. Главное, что, пока мы разговаривали, у меня созрело решение. Я была готова оставить Багдад.

 

В мире журналистики есть знаменитая история о Дэне Ратере, молодом неопытном репортере одного из второстепенных телеканалов в Хьюстоне, штат Техас. В начале шестидесятых, когда ужасный ураган несся по Мексиканскому заливу, приближаясь к острову Галвстоун, все прочие репортеры поспешили покинуть остров и укрыться на материке, в своих безопасных студиях. И только Дэн Ратер стоял на мосту и ждал. И когда шторм обрушился на остров, вырывая с корнем деревья и сбрасывая крыши домов, когда огромные океанские волны бешено забились о берег, он вел прямой репортаж, с огромным риском для жизни.

Тот день мог окончиться для него неудачно. Он мог быть ранен или убит во время шторма. И новость об этом пустили бы бегущей строкой – мол, такой-то и такой-то намеренно подверг себя опасности и погиб, став жертвой собственных амбиций. Но его ставка выиграла. Он уцелел. И поскольку был там, рисковал, то смог передать все события живо и осмысленно. Его карьера состоялась. Ему воздалось за то, что он предупредил тысячи зрителей, находящихся на пути урагана, о необходимости эвакуироваться в безопасное место. Он заключил долгосрочный контракт с национальной телекомпанией.

После семи месяцев в Багдаде я обратила свой взор на Сомали. Причины у меня были самые прозаические. В Сомали был полный бардак. Все знали из новостей, что там который год идет война, свирепствует голод и религиозный экстремизм. О культуре Сомали было мало что известно. Я понимала, что это враждебная к иностранцам, полная опасностей страна и что редкий репортер отважится туда поехать. Но тем лучше – у меня будет меньше конкурентов. Я смотаюсь туда ненадолго – ради нескольких репортажей, прогуляюсь по краю пропасти и вернусь. Я сделаю такие репортажи, которые покупают крупные телекомпании, которые заставляют людей задумываться. Затем я займусь более серьезными вещами. Сомали может стать моим ураганом.