Глава 26 ВТОРОЙ СЕМЕН
Буш был недоволен жизнью, хмур. Скорей всего в этом была виновата Клавдия Николаевна Ищенко. Но, может быть, не только она? Я все время помнил, что анонимка написана на машинке мебельной фабрики.
— Слушайте, Генрих Осипович, не хочется мне что-то на общий пляж, — сказал я. — Там сейчас яблоку упасть негде. Дождь их, конечно, не разогнал. Может, на дюны поедем, найдем какое-нибудь глухое местечко?
— Давайте, — охотно согласился Буш.
«Слишком охотно, — отметил я. — ин любит компанию, шум. Один — ноль не в его пользу». На дюнах — я знал эти места — не было ни павильонов с водой и бутербродами, ни скамеек. Берег был усеян сучьями, водорослями, и всякой дрянью, вынесенной морем. Хотя любители янтаря бродили по мелководью и там, но местность была пустынная.
— Там ведь, наверное, малолюдно?
— Никого нет, — подтвердил Буш. — Я бы бутылочку взял, — сказал он с вопросительной интонацией.
— На жаре-то пить?
«Кентавр любил выпить. Буш был на фронте. А Суркин прятался от Буша…» — как калейдоскоп, мелькало у меня в голове.
Буш поморгал глазками.
— Ну не буду.
Мы влезли в подошедший трамвай. Прошли вперед на свободные места. Сели рядом. Я закинул руку на спинку деревянного (трамвай был старенький) сиденья и спиной подался к окну: устроился так, чтобы видеть лицо Буша.
— Вы ко мне по делу заходили? — спросил я.
— Откуда вы знаете, что я был? — ответил он вопросом на вопрос.
— Мне дежурная описала. Вылитый вы, Генрих Осипович. Я сразу узнал.
— Просто так, — сказал Буш задумчиво. — Просто так заходил.
Народу в трамвае с каждой остановкой убывало. Охотников купаться в дюнах бывает не так уж много.
— Не знаете, нашли убийцу? — Я решил взять быка за рога.
Буш почти незаметно вздрогнул.
— Вы кого имеете в виду?
— Мне рассказали, что муж Клавдии Николаевны был убит. А вы, кстати, ни словом об этом не обмолвились, — пожурил я его.
— Кто рассказал?
— Да, господи, весь город гудит! Я уж не помню кто. Так нашли или нет?
— Вам лучше знать, — вдруг сказал Буш. И хитренько подмигнул мне.
Трах-тах!
— Помилуйте, откуда я могу знать?
А у самого мелькнуло: «Провокация в стиле истории с фотоаппаратом? Наивняк. Он? Глупо?»
— Вы его сами видели, — сообщил Буш.
— Кого?
— Убийцу. — Буш понизил голос и оглянулся. Я тоже оглянулся — в вагоне мы остались почти одни — и громко засмеялся. Я уже понял, в чем дело.
— Ну вы даете, Генрих Осипович! Розыгрыш первого класса!
Студент остается студентом.
— Я не шучу. Тараса Михайловича убил Суркин. Вы сами видели вчера, как его везли. Наверное, в тюрьму в райцентр.
— Ерунда какая-то!
— Нет. Не ерунда. Суркин не ночевал дома. Сегодня утром вернулась из Смоленска его жена. Хватилась Суркина, туда-сюда… Стала звонить в морг, в милицию. Ей бац: ваш супруг арестован. Она — в истерику. Ее Клавочка отпаивала, а ведь она-то родная жена убиенного. (Он так и сказал: «убиенного».) Представляете?
Мы специально договаривались с Валдманисом, что если кто-то будет наводить справки о Суркине, не сообщать: за что он арестован. Значит, жене Суркина не могло быть ничего известно об Ищенко. Бушу — тоже.
Буш сидел, довольный произведенным эффектом.
Я потер щеку и твердо сказал:
— Не верю. Это ваши выдумки.
— Он же арестован. Милиция знает, что делает.
— Там тоже не боги. Могут ошибиться.
— Конечная, — сказал в микрофон водитель.
В вагоне оставались только мы. Да еще Красухин сошел: сбил шляпу на затылок, расстегнул рубашку и блаженно вздохнул, — сразу было видно, что человек дорвался наконец до «природы».
За деревянными домиками начинался сосновый лес. Море было близко: слышался равномерный шум. Воздух стал совсем другим, пахло солью и хвоей. «А снег пахнет арбузом», — почему-то вспомнил я где-то вычитанное, а потом проверенное. Я опять вспотел. Мне представился снег, блестящий на солнце. Только почему-то я видел искусственный снег, который нарастает в холодильниках на радиаторе.
Мы вступили в лес.
Я решил пока переменить тему разговора.
— Клавдии Николаевне опять нездоровится? Лежит?
— Гуляет-с, — тоненьким голоском ответил Буш.
— Что ж вы ее не взяли? Мне показалось, что она к вам привязана и дорожит вашим обществом.
— Что ей в моем обществе! — с горечью сказал он. — Я старый. Ей свой-то драндулет как надоел! Ну, Тарас Михайлович… А я чем краше?
Мы перевалили через песчаную гряду и увидели море. Ровное, белесое. Солнце, как это бывает после дождя, пекло теперь еще сильней. Я сразу разулся: по песку было приятно идти босиком. На берегу не было ни одного человека.
— Помнится, вы говорили, что она переживает смерть супруга, — сказал я. — Очень переживает. С виду весела, как птичка, а на деле…
— Э, — сказал Генрих Осипович. Он потрогал листья на кустарнике.
— Просохли? — спросил я.
— Это они в момент. Это они могут, просохнуть-то, — сказал Генрих Осипович по-прежнему с горечью. Он снял рубашку, повесил на ветки и стал рал деваться дальше. — А вы почему не разоблачаетесь?
— Спину вчера сжег, — объяснил я. И безжалостно продолжал: — Так я не понял насчет Клавдии Николаевны?
— У нее нет принципов.
Если б было можно, я бы засмеялся. Но вообще-то мне стало жалко Буша: он здорово запутался.
— Разве это так плохо? — спросил я легкомысленно.
Буш промолчал.
А я стал думать, зачем ему было так спешить с анонимным письмом. Ведь его никто не трогал. Ну, вызвали в милицию на допрос. Так всех вызывают в таких случаях. Хотел подкрепить алиби? Лучше рано, чем поздно? Или отводил внимание от Клавдии Ищенко?.. «Но и быть уверенным на сто процентов, что написал анонимку он, тоже нельзя, — подумал я. — Бушу никто не говорил, что Суркин арестован по подозрению в убийстве. Но оно у всех на уме. Суркина "взяли", и Буш мог связать одно с другим».
— На что она теперь будет жить? — спросил я. — Она работает?
— Нет. Она вроде той стрекозы из басни Крылова: «Лето красное пропела…» Помните?
— «…а зима катит в глаза». Как же!
— Она получит большую сумму денег по страховке, — задумчиво сказал Буш. И мне показалось, он хотел что-то прибавить, но опять промолчал.
«Ладно, — решил я. — Сделаем следующий ход». И сказал без всякого перехода:
— Жалко, фотоаппарата нет. Сейчас бы пощелкал видики.
Буш воззрился на меня. И сам пошел навстречу:
— А что, увлекаетесь?
— Немножко. Но… — я сделал паузу: стал возиться со спичками.
И Буш спросил:
— Что «но»?
— Сперли у меня аппаратик. «Смена-2» был, хороший.
— Как вас понимать?
— В прямом смысле.
— В номере?
— Ага. Полез сегодня в чемодан, а его нет.
— Вы в милицию сообщили?
— Не сообщил.
— Но почему?
— Не хочу.
— Глупости какие, а! Кто же мог украсть? Соседей я ваших знаю, по-моему, солидные люди. Не могли они пойти на такое!
Фу ты, черт! А я ведь уже было подумал, что он — это Буш: так мне спутала карты эта кража. Бушу в голову не пришло, что он мог быть вором. Насколько я его изучил, такое поведение говорило в его пользу. Если б он горячо заговорил, что эдак и на него можно подумать, что он тоже был в номере, тут бы я еще усомнился.
— Не знаю, не знаю, — сказал я.
— Слушайте, вот сволочи! — непоследовательно сказал Генрих Осипович. — Уж вас обкрадывать! И так у вас денег нет.
— Не в этом дело. Просто обидно.
В это время рядом зарычал мотор. Я уже давно слышал его гуденье, но тут автомобиль выкатился на песок, подминая кустики. «Москвич». Остановился. За рулем сидела женщина. Я узнал ее.
— Нашего полку прибыло, Боря, — сказал Буш. — Тоже загорать будут.
Через переднюю дверцу вылез мужчина в шортах. И опять меня поразило его плоское лицо. Это были постояльцы Евгении Августовны Станкене.
Выпорхнула супруга.
— Сема! Как здесь чудненько! Никого нет! — Она мельком взглянула на нас с Бушем и отвернулась.
— Я ж тебе говорил, мамочка. Здесь прелестное место. Но только ты опять переводишь сцепление рывком. Васильев откажется чинить.
— Выжига он, твой Васильев!
«Мамочка» вытащила из машины плед. Расстелила его на песке. Снова нырнула в машину. Достала какие-то пакеты. «Сема» разлегся на пледе волосатым пузом вверх и стал жевать.
А я вдруг вспомнил, что они приехали из Радзуте. Опять Радзуте! Они появились здесь одновременно со мной. Его звали Семеном. Может быть, Ищенко собирался говорить вовсе не с маленьким Семеном, влюбленным в Быстрицкую?
По теории вероятностей, такое совпадение было почти невозможно. Но в нашей работе часто бывает: а вдруг? «Контрразведчик обязан обладать живым воображением», — любит повторять Шимкус. Но у меня не было никаких данных за это «а вдруг». Мало ли кого зовут Семеном! «Интересно, сколько Семенов по статистике приходится на тысячу человек?» — подумал я. Но этот Семен приехал из Радзуте. Таких Семенов значительно меньше. Во всяком случае, стоило его «прощупать».
— Что-то припекает. Пошли в воду? — предложил я Генриху Осиповичу.
— Пошли. — Он встал и подтянул свои длинные «семейные» трусы.
Вновь прибывшая чета расположилась к воде ближе, чем мы. Когда мы поравнялись с ними, я громко сказал:
— Кто же все-таки убил Ищенко?
Буш удивленно покосился на меня. Я продолжил игру в расчете на тех двоих:
— Он был вашим другом. Неужели вы никого не подозреваете?
— Суркина.
— Суркин не мог этого сделать. Буш пожал загорелыми плечами.
— Следствию видней. Я оглянулся.
Тот, кого звали Семеном, перестал жевать и смотрел мне в спину. Он сразу отвел взгляд. Может быть, это вполне объяснимое любопытство на «убил»?
— Попей из термоса горяченького, — донеслось до нас.
Мы вошли в воду.
— Знаете, он мне тоже нравился. («Нравился, а не — нравится, — механически отметил я. — Прошедшее время».) Мы все-таки соседи, давно знакомы. Жили дружно. И жена у него отзывчивая такая… Но убил-то он, — твердо закончил Буш.
— Откуда у вас такая уверенность? Ведь это не шутки: убийство.
— У меня есть основания, Боря… Смотрите, как дымит пароход. Сколько угля — на ветер!
Черт! Долго он будет вертеть вола за хвост? Вызвать бы его в горотдел! Нет. Нельзя… Мне показалось, что про Суркина он говорил искренне. Говорил то, что думал. Странно. Автор анонимного письма должен знать, что это заведомая ложь. Откуда такая уверенность? Или он не писал письма? Почему же тогда он связывает арест Суркина с убийством?.. Думай, голова, картуз куплю.
Мы немного поплавали и вышли из воды. Возле «Москвича» я задержался, а Буш пошел к нашим вещам.
Я присел на корточки, мельком отметив, что по правому боку машины тянется свежезакрашенная царапина.
— А я вас вчера где-то видел, — обратился я к Семену. — У вас еще в руках был бинокль. Постойте, вы снимаете комнату у старушки… в конце улицы Прудиса… как же ее зовут?
— Евгения Августовна. Так, мамочка? — Он не имел ничего против разговора.
— Так, — подтвердила она и вопросительно посмотрела на меня.
— Я ж и говорю! — обрадовался я. — Значит, я вас там видел. Вы извините, что я так запросто, — продолжал я с «милой непосредственностью», — все-таки пляж, здесь без смокингов. Без церемоний. Вы ничего не имеете против? А здесь так скучно! Может, пулечку распишем?
Обычно люди теряются от такого напора и на все соглашаются. А «Сема» даже оживился:
— О, вы играете в преферанс!
И сразу сник, потому что вмешалась его супруга:
— Карты? Никаких карт! Терпеть их не могу! Мы сюда приехали отдыхать, а не сидеть ночами напролет и накуриваться до одури, — она враждебно взглянула на меня.
— Так сейчас день. А преферанс чудесно помогает убивать время, — улыбнулся я ей.
— Я тут проиграл какую-то мелочишку, вот мамочка и взъелась.
— Да мы без денег! — замахал я руками. — Так! Тренировки для. И время препровождения. И на солнце так легче высидеть.
— Не допущу! — отрезала «мамочка». — Я тебе решительно запрещаю играть в карты, Семен. А если тебе плевать на мои слова… Что ж, я сейчас уеду. Сяду в машину и уеду.
У Семена глаза сбежались к переносице. Он вздохнул.
— Да у меня карт нет, — признался я. — Я думал, завтра вот… Вы напрасно сердитесь, ей-богу!
— Вот и хорошо, — не унималась она.
Я посмотрел вбок. Генрих Осипович брел к дальним кустам: вероятно, отжимать мокрые трусы.
— Здесь вот был один товарищ, так он не расставался с картами, — придумал я. — Всегда при себе носил. По фамилии Ищенко, Тарас Михайлович, — я внимательно глядел на «Сему». — Но с ним случилось несчастье. Его убили несколько дней назад.
— Кто ж его так? Братья-преферансисты?
Я почувствовал, как он напрягся.
— Я не шучу. Это загадка. Местные детективы с ног сбились.
— При каких обстоятельствах?
— Ударили по голове. И все.
— Убийство с целью грабежа?
— О господи! Даже здесь нельзя спрятаться от этих ужасов, — опять вступила в разговор мадам.
— Ну что ты, мамочка! Зачем же так? Вот катавасия… Я работаю в киевской адвокатуре, — добродушно пояснил он.
— Простите, как ваша фамилия?
— Лойко, — чуть помедлив, сказал он.
— Я потому спрашиваю, что у меня там приятель работает.
— А как его? — в свою очередь, спросил Лойко. Я назвал первую попавшуюся фамилию.
— Не знаю такого, — он покачал головой.
— Man kann ja nicht alle Menschen auf der Welt kennen. Auserdem ist Ihre Gattin sehr streng. Und er ist geselliger Ker! — сказал я, подмигивая. (Нельзя же знать всех на свете. Да и супруга у вас очень строгая. А он парень компанейский, (нем.).)
— Dagegen haben wir nichts. (Одно другому не мешает, (нем.).)
— Тогда все в порядке.
— Мне тоже так кажется, — сказал он с довольной усмешкой.
— Что, что? Немецкий? Семочка прелесть как немецкий знает. Только не любит почему-то показывать.
— Опять ты, мамочка, ставишь меня в неловкое положение, — нахмурился адвокат. — Ты же знаешь, я не люблю ничем кичиться.
— Вы давно на взморье? — спросил я.
— Две недели.
— Чувствуется по загару. Все время здесь? Хотя у вас же машина! Разъезжали, наверное?
— Да.
— Ну, вообще-то с машиной всегда возни много. Это умаляет ее достоинства. Вы, наверное, оба водите?
— Я-то вожу… А мамочка — через пень-колоду, — досадливо сказал он.
— Где ж вы были?
— В Риге, — быстро сказал адвокат.
«Очень любопытно», — подумал я. И похвалил Ригу:
— Н-ну, там чудесно… Больше никуда не ездили?
— Нет.
— Вот Радзуте, говорят, хорошее местечко. Не очень далеко отсюда. Райцентр. Не собираетесь?
Теперь я смотрел на «мамочку», и мне показалось, что она вздрогнула. Во всяком случае, она быстро переглянулась с супругом.
— Нет-нет. Мы больше никуда не хотим ехать. Мы здесь поживем.
— Жаль. А то я думал напроситься к вам в компанию. Говорят, там берег лучше, в этом Радзуте. Чище и песок помельче.
— Хотите кофе? — спросила она. Видно, ей так не нравилась тема «Радзуте», что она готова была стать приветливой и хлебосольной. — Мы его в термосе возим.
Теперь все было правильно. Теперь она говорила как надо. Но почему она вздрогнула?
— Спасибо большое. Слишком жарко для горячего кофе.
— Азиаты, между прочим, сидят в сорокаградусную жару в ватных халатах и дуют кипяток. Это помогает переносить высокую температуру, — заметил адвокат Семен Лойко.
— Все равно у меня нет ватного халата, — улыбнулся я. Пора было закругляться, чтобы не пересолить. — Я, пожалуй, пойду к своему компаньону. Он там заскучал. Неудобно. Вы что сегодня вечером собираетесь делать?
— Мы рано ложимся спать, — быстро сказала «мамочка». — У нас режим.
— Жалко. Завтра вы здесь будете?
— Будем, будем, — сказал адвокат. Но по его голосу я понял, что как раз здесь завтра их наверняка не будет.
— Значит, завтра увидимся, — сказал я. — Всего хорошего.
Генрих Осипович лежал ничком на песке и грелся. Я лег рядом. Так мы лежали довольно долго.
— Забавная пара. Он у нее под каблуком, — сказал я.
— Гм, — неопределенно ответил Генрих Осипович.
«Интересно, — думал я, — слышал ли он мой разговор с Лойко?» Сейчас супруги говорили между собой, но слов разобрать было нельзя. Мне показалось, что они спорят. «Вероятно, им есть о чем поспорить», — подумал я.
Моя тревога росла. Я по-прежнему чувствовал себя мишенью. Что-то подсказывало мне: дело идет к развязке. В нашем отделе это называлось «верхним чутьем старшего лейтенанта Вараксина». Вернее, говорили не «Вараксин», а называли мою настоящую фамилию. «Но фотоаппарат? Правильно ли я рассчитал все с фотоаппаратом?..» — думал я.
Адвокат говорил по-немецки очень чисто. Его звали Семеном. Евгения Августовна сказала, что они приехали из Радзуте. «Жаловались, что там много народу», — вспомнил я. Интересно, они сами сообщили Станкене про Радзуте или она случайно приперла их к стенке со своей проницательностью? Сейчас они утверждают,
что были в Риге. Очень любопытно. Не могла же Станкене все это придумать…
Тут я заметил, что солнце стоит уже довольно низко. В косых лучах над нами вилась мошкара. «Первый раз вижу мошек возле моря, — подумал я. — Наверное, их всегда уносит ветер. А здесь рядом лес». Генрих Осипович спал. Я потряс его за плечо.
— А? — Он рывком сел.
Я засмеялся и погрозил ему пальцем.
— Что-то у вас совесть нечиста, Генрих Осипович! Вы просыпаетесь как по боевой тревоге.
— Что? Ах, это… Я старенький, Боря. Вот пригрелся на солнышке и заснул. Мне что-то хорошее снилось, а вы меня за плечо — хвать. Тут каждый вскочит.
— Оправдываться будете в милиции, — сказал я. — Скоро похолодает, едемте в город.
— Ага. В ресторан «Маяк».
В «Маяк»? Там я еще не был, а заглянуть стоило. «Там сегодня будет Быстрицкая», — вспомнил я. Кроме того, я сообразил, что сегодня еще не обедал, и у меня сразу засосало под ложечкой.
— В «Маяк» так в «Маяк».
Мы оделись. На прощанье я помахал рукой чете Лойко, но они сделали вид, что не видят. Когда мы уже порядком отошли, послышался шум мотора. Вскоре «Москвич» обогнал нас. «Мамочка» сидела за рулем и напряженно смотрела перед собой. Адвокат забился на заднее сиденье. «А во всем виновато коротенькое слово "Радзуте"», — подумал я. Поэтому по дороге в город я ухитрился позвонить дежурному. Валдманиса не было. Я попросил навести справки о киевском адвокате Семене Лойко, и прежде всего сделать это в Радзуте.
