Глава 21 НЕ ИСКАЖАЯ ИСТИНЫ
Тем же вечером я заглянул к Бушу.
Он был мрачен, запустил шлепанцем в кошку и сказал, что Клавдия Николаевна спит: плохое настроение, хандра, вот и завалилась пораньше.
— Посидим тесной мужской компанией, Боря.
— Ага.
— И выпьем! — Он достал из буфета початую бутылку, на этот раз коньяку. — Грибки вот есть, маслята. Хорошие.
— Мне томатный сок, как обычно. Если имеется.
— Найдем.
— Нога-то как?
— Совсем прошла! — отрапортовал я. — Помощь была оказана своевременно.
— Поехали?
— Ваше здоровье!
Буш спросил, как у меня дела с устройством на работу. Помог ли Суркин? Я все рассказал и добавил, что только что видел Суркина. Он был какой-то странный. Сидел в машине на заднем сиденье, а по бокам от него сидели двое. Машину вел человек в милицейской форме. Она стояла у светофора, поэтому я все так хорошо разглядел.
— Да? — не особенно удивившись, сказал Буш. Он похлопал своими толстыми веками и опять напомнил мне бегемотика.
— Так арестантов возят.
— За что ж его арестовывать? — равнодушно спросил Буш, прицеливаясь вилкой в банку с маслятами. Он даже не выложил их на тарелку: холостяцкая привычка.
— А я почем знаю? Может, мне и показалось. Но только странно: шофер — милиционер… Эх, хороши грибки! Прибалтийские?
— Не знаю. На банке написано, наверное.
— «Белорусские», — прочел я.
— А куда его везли?
— По этой… как ее… по улице Прудиса. — и проглотил скользкий гриб. — В общем, дело дрянь, конечно!
— Какое дело?
— Ну у меня! Визу, наверное, месяц надо ждать, а денег у меня на неделю.
— Одолжу.
— Спасибо, я помню. Но пока у меня нет уверенности, что я могу отдать, не возьму. Такой у меня принцип. Суркин обещал устроить на временную работу в порт, так что выкручусь.
— Ну, это еще бабушка надвое сказала!
— Он твердо обещал. Говорит: приходите на той неделе.
— Так его ж арестовали!
— Я не говорил, что арестовали. Просто было похоже.
— Вы на всякий случай поищите работу где-нибудь еще, — посоветовал Генрих Осипович. — Всякое бывает.
«Так», — подумал я.
— У нас один парень в институте здорово стихами подрабатывает: печет их ко Дню леса, Дню физкультурника и к другим датам. Может, мне попробовать?
— Тут талант нужен.
— Не скажите! Иной раз такую муру печатают! «Вы отлично чувствуете себя в шкуре студента, старший лейтенант, — похвалил я себя. — А может, переигрываете? Может, полегче надо?»
— Что ж, попробуйте.
— Машинки нет. Все поэты пишут на машинке, а так несолидно: никто в редакции читать не будет. Ответят, что стихи хорошие, но надо еще чуть-чуть подучиться. А сами даже не прочтут.
«Еще легче, старший лейтенант!»
— У нас на фабрике есть машинка, — безмятежно сказал Генрих Осипович.
— Ну, туда меня не подпустят!
— Приходите и печатайте. Она стоит в красном уголке, и все, кому не лень, тычут в нее пальцами. Я скажу, чтобы вас пропустили на фабрику.
— Я пошутил, — сказал я. — Какой из меня поэт!
«Значит, Пухальский тоже имеет под рукой машинку», — подумал я. И вспомнил его рассказ о Суркине: как тот глядел Ищенко вслед и как странно вел себя. Но зачем Пухальскому было нарочно привлекать мое внимание к Суркину? Это имело смысл в том случае, если он с первого дня знал, кто я. А это — вряд ли!
Я просидел у Буша еще с час и, ничего больше не выяснив, отправился в гостиницу. Небо на западе было зеленое, просветленное. Над замком висел месяц. Тень под деревьями была пятнистой от света, падавшего сквозь листву. «Кто написал анонимку, — думал я, — убийца или человек, вовсе непричастный к этому делу?..»
Пухальский лежал на кровати, курил и читал «Десять лет спустя», отрываясь, чтобы пустить струю дыма в потолок. Я вдруг понял, чем меня настораживали его манеры. Он держался барином, пусть небольшим, но как бы имеющим свой капитал: иначе я не мог выразить этого духа.
Войтина не было. Я его не видел с утра. Что они, график установили, что ли? Один гулял допоздна вчера, другой гуляет сегодня?
— Где морячок? — спросил я. Пухальский блеснул очками.
— Не знаю, — безразлично ответил он.
Я, морщась, стянул рубашку. Когда я поднимал руки, мышцы натягивали кожу на спине, и было больно. Все-таки я «сжегся» на пляже.
— Видел сейчас соседа Буша. Меня с ним вчера Генрих Осипович познакомил, — сообщил я. — Ну помните… вы еще о нем говорили?
— Помню, — односложно ответил Пухальский.
— Так вот! По-моему, его арестовали!
— Да?
— Так, во всяком случае, в кино арестовывают. — Я рассказал ему про машину и шофера-милиционера. — Машина была вроде «раковой шейки», — добавил я.
— Может быть, его увозили в больницу? Этот товарищ произвел на меня странное впечатление. Возможно, он даже психически ненормален.
«Он вовсе не производит такого впечатления», — подумал я. И сказал:
— Милиция в больницу не возит.
— Тоже верно.
Пухальский зевнул и положил книгу на тумбочку. Взбил подушку. Поерзал в кровати, устраиваясь удобней.
— Свет тушить?
— Тушите.
Я встал.
— И замкните дверь на ключ, — посоветовал Пухальский. — Сосед придет — постучится, а нам спокойнее.
Неоновая реклама Госстраха, как и вчера, озаряла комнату тусклым красноватым светом. Я не мог уснуть. Кончился второй день моего пребывания здесь. Тот, кого я искал, мог решить, что со дня убийства прошло достаточно времени и ему пора заметать следы.
«Почему анонимка написана в двух экземплярах? — думал я. — На всякий случай? Но на какой?..»
