Книга: Принцип каратэ
Назад: ПЕРВЫЙ КАМЕНЬ
Дальше: ПАУТИНА

НОВАЯ ВЕРСИЯ

Петренко

Этот окраинный поселок в просторечии именовался «Нахаловкой», хотя только старожилы помнили времена, когда он оправдывал свое название. Через десяток лет здесь пройдут бульдозеры, расчищая место для нового микрорайона, а пока разномастные домишки, среди которых немало самостроя, бессистемно наезжают один на другой, путают улицы, переулки и тупики.
Минут двадцать блукали мы с Вальком по издолбленным ухабами дорогам, пока не отыскали наконец нужный адрес. Пожилая женщина с добрым усталым лицом осторожно выглянула в дверь, зажимая под горлом ворот цветастого некогда халата.
— Петренко здесь... живет?
Слово «живет» я произнес с усилием.
— А нету Феди, и куда делся, не знаю, — озабоченно сообщила она. — Как ушел пятого дня, так и нету. Может, уехал?
— Следователь прокуратуры Зайцев, — привычным жестом я предъявил удостоверение.
— Нам надо осмотреть его комнату.
Язык не повернулся произнести слово «обыскать».
— Из милиции, что ли? — удивленно спросила она, как бы отстраняя рукой документ. — Я в этих книжках не понимаю... Заходите, коли надо, только платок накину.
Когда хозяйка появилась снова, я опешил, а Валек издал неопределенный звук — настолько неожиданным оказался на ней темно-синий с люрексом платок — последний крик моды, с боем расхватываемый в комиссионных магазинах в первые же полчаса после открытия.
— Федя привез, — пояснила она. — Соседка просила продать, да мне и ни к чему такой красивый, только как можно, ведь обидится...
Хозяйку звали Клавдией Дмитриевной, жила она со старшей сестрой, которая вышла в таком же платке бордового цвета.
— Расфуфырились старые, как на праздник, — прикрывая ладонью улыбку, сказала Клавдия Дмитриевна. — Люди-то к нам редко ходят... Только ключа от комнаты у меня нет, когда убирать, я просила, чтобы он свой оставил.
— Этот? — Я показал на ключ.
— Да, этот... — Она как-то с опаской протянула руку. — А где он сам-то? Неужто подрался? Милиция зря не приходит. — Так же нерешительно она отперла замок.
Маленькая комнатка, стены оклеены желтыми обоями, старинный розовый абажур с бахромой, круглый стол, накрытый плюшевой скатертью. Характерный для такого типа жилья запах сырости.
На столе небольшая стопка книг — учебники. Я полистал «Физику» для десятого класса.
— Готовился в мореходку поступать, — пояснила Клавдия Дмитриевна. — Вдруг загорелся на штурмана выучиться... Так что стряслось-то с ним?
Не вдаваясь в подробности, я сказал, что Федор Петренко погиб, идет расследование, и необходимо сделать обыск в этой комнате. Переждав первую реакцию на печальное сообщение, попросил сестер быть понятыми, объяснил их права и обязанности, дал расписаться в документах, после чего приступил к делу.
Старый платяной шкаф со скрипучей дверцей. Пиджак, брюки, рубашка и плащ. В карманах ничего интересного.
Под кроватью — шикарный импортный чемодан с хромированными замками. Огромный, солидный, матово блестящий натуральной кожей.
— Сколько времени он у вас прожил?
— С годочек, может, поболе. Да какое житье — только когда не плавает. Вот месяца полтора подряд, пока пароход в ремонте. Крышу чинил, бедный... По вечерам, бывало, втроем чай пили, о жизни беседовали.
— О чем именно?
— Да обо всем. Я свою судьбу вспоминала, как бедствовала в войну, как одна детей поднимала. Глаша за свое — она на фронте лиху хлебнула. Он про плавания рассказывал, про страны ихние... Парень неплохой, ничего не могу сказать. Главное — выпимши редко бывал, и то в последнее время. А девиц этаких, — хозяйка сделала неопределенный жест, — вообще никогда не водил.
Я открыл чемодан. Английский шерстяной свитер, джинсовый костюм в пластиковом пакете, кипа ярких маек с броскими рисунками, два платья, несколько мотков мохеровой пряжи, очень красивые женские туфли и две пары босоножек, отрез переливающейся всеми цветами радуги ткани.
— Шерше ля фам, — многозначительно проговорил Валек.
— А может — обычная спекуляция, — сказал Генка.
— Упаси Боже! — замахала руками Клавдия Дмитриевна. — Глаша, скажи! Не спекулировал он! Соседка просила: «Морячок, продай какие-нибудь хорошенькие вещички для дочери, все равно, мол, привозишь». А он ответил: «На продажу не вожу».
— Вообще-то все вещи — одного размера, — сказал я Генке. И обратился к хозяйке: — А девушка у него была?
— Чего не знаю, того не знаю, врать не буду.
На дне чемодана — несколько открыток со стереоэффектом, россыпь шариковых ручек, значки, магнитофонные кассеты, блоки жевательной резинки. Больше, кажется, ничего. Хотя вот, в углу... Странно!
Я с недоумением рассматривал вытянутый колбаской мешочек из необычной зеленой ткани — плотной, упругой, напоминающей клеенку или тонкий пластик. «Молния», тесемочки, крючки, петельки... Похоже, самодельный.
— Что это такое? — спросила молчаливая сестра хозяйки.
— А это товарищ Федора принес... — ответила Клавдия Дмитриевна. — А для чего — не знаю.
— Какой товарищ? — перехватил я инициативу.
— Такой представительный, из горисполкома. Валерий! Вот отчества не помню.
— Почему «из горисполкома»?
— Он же сам и говорил.
— А почему вы думаете, что это он принес?
— Да я как раз заглянула спросить что-то, вижу, он разворачивает, крутит перед лампой, вроде Феде показывает, дверь скрипнула — сразу убрал. А для чего она?
— Часто он приходил к Петренко? — рискуя прослыть невежливым, я оставил вопрос без внимания.
— В последнее время частенько.
— А не знаете, что у них за дела?
— Дела взаимные. Федя перед экзаменами волновался: желающих много, конкурс большой. Валерий помочь обещался, говорил, на заочном отделении у него есть свои люди. Но ему тоже от Федора чего-то надо было — все его уговаривал, коньяком угощал, золотые горы сулил. Дескать, совсем по-другому жить будешь, хозяином жизни станешь, тогда Зойка сама к тебе прибежит! А тот в ответ — ей совсем другое нужно, не в деньгах дело и не в тряпках. Валерий смеется: ничего, другие набегут, целая толпа, отбою не будет, останется только выбирать!
— А о чем шла речь?
— Вот этого не скажу. Я же только отрывки разговора слышала.
— И какое впечатление производил на вас Валерий?
— О, видать, человек влиятельный, со связями. Такой если захочет — все сможет. И за нас обещал похлопотать, чтоб скорей квартиру дали.
Ай да Золотов! Услышь он эту восторженность в тоне Клавдии Дмитриевны, был бы на седьмом небе от счастья. Меня так и подмывало разочаровать ее, но я сдержался.
Оформил протокол обыска, потом записал показания Клавдии Дмитриевны и, прогнозируя дальнейший ход событий, предупредил, что придется ее еще побеспокоить и вызвать в прокуратуру. Дверь в комнату запер и опечатал.
Вернувшись на службу, мы с Вальком и исправно отдежуривший на телефоне Петр принялись рассматривать зеленый мешочек. Я сжал его в кулаке, потом бросил на стол — ткань расправилась, принимая прежнюю форму. Расстегнул «молнию», пошарил внутри, нашел шов, с усилием — упругий материал пружинил — отрезал ножницами небольшой кусочек, положив в пепельницу, поднес спичку. Ткань оплавлялась, но не горела.
— «Молния» и крючки пластмассовые, — сказал Петр, рассматривая непонятный предмет. — А если эту штуку свернуть и завязать тесемки, то крючки совпадут с петельками, застегнуть — и получается вот что...
Мешочек напоминал теперь кружок колбасы, болтающиеся веревочки усиливали сходство.
— Такой запах я когда-то слышал, — Валек поднес к лицу пепельницу, принюхался, потом обнюхал мешочек.
— Да, точно! В техникуме после третьего курса проходили практику на радиозаводе, там стенд с токами высокой частоты огорожен ширмой из диэлектрической ткани. Однажды случайно прижег паяльником — вот и запомнил запах! Она только другого цвета была и потолще.
— Раз ты такой опытный, объясни, для чего эта штука нужна, — въедливо спросил Петр.
Валек передернул плечами.
— Наверное, чехол какого-то прибора или детали... А может, изолирующий пакет...
— Разберемся! — Я быстро отпечатал короткий запрос.
— Сейчас Петр сходит в НИЛСЭ, и физики дадут точную справку!
Действительно, ответ был получен в тот же день:
«Представленное изделие изготовлено из синтетической ткани, применяемой в электро- и радиотехнической промышленности для защиты от вредных излучений».
Но зачем такое «изделие» понадобилось Золотову и Петренко?
Последние восемь лет из своих двадцати девяти Федор Петренко плавал. Вначале в каботаже, потом стал ходить за границу. Сейчас его сухогруз заканчивает профилактический ремонт, значит, была возможность допросить членов команды.
После бесед с замполитом и старпомом я вызвал тех матросов, которые близко знали убитого.
Начальство недолюбливало Петренко: его называли анархистом и демагогом, это означало, что держался он независимо, чинов и рангов не признавал, позволял дерзкие шуточки, любил «резать правду-матку». Товарищи по команде отзывались о нем, в общем, хорошо: душа нараспашку, смелый, рисковый, немного склонен к авантюрам. Слов на ветер не бросает, уживчив — для дальних рейсов это немаловажно.
Больше всего рассказал о Федоре его сосед по каюте Василий Егоров — здоровенный парень с красным, задубелым от ветра лицом.
— Я с Федькой давно плаваю, жили всегда дружно. Отца у него не было, мать два года как умерла, дворником работала, выпивала. В газетах пишут — неполная семья с ненормальной обстановкой — причина преступности подростков. А причина-то вот где... — Егоров постучал кулаком в грудь. — В самом себе причина-то. Каждый сам себя делает. Федька речное ПТУ закончил, на баржах, буксирах плавал, потом курсы всякие, открыли визу. Но парень заводной, из уличных, я таких люблю, хотя лез на рожон, сам нарывался на неприятности. Замполиту при всех сказал: «Вот вы нас агитируете, капиталистов критикуете, а почему в инпортах все чемоданы ихними товарами набиваете?» — Он недоуменно покрутил головой. — К чему такое говорить! Раз — и прилепили ему «безответственные высказывания»! Грозились вообще списать... — Егоров вздохнул. — Вот вы не говорите, что с ним случилось, ну да, может, правда нельзя...
— Скажите, Петренко собирался учиться дальше?
— Появилась у него такая идея. Ни с того ни с сего. У него случались завихрения всякие... Раз зашел в каюту, а он панель отвинчивает. Снял, посмотрел и на место поставил. Я говорю: «Ты чего?» А он отвечает: «Смотрю, нет ли здесь тараканов».
Свидетель округлил глаза и сделал паузу, чтобы я тоже почувствовал всю нелепость такого поведения.
— А вы?
— А я говорю: «Ты лучше пойди в трюм, крыс погоняй, если больше заняться нечем. А тараканы у нас пока еще не завелись». В общем, чудаковатый был парень, ну а кто совсем без причуд? У каждого что-то свое. Курить можно?
Егоров достал пачку иностранных сигарет, щелкнул диковинной зажигалкой. В рабочих, со сбитыми пальцами руках эти атрибуты «красивой жизни» смотрелись совершенно чужеродно.
— Я думаю, учиться он из-за Зойки надумал, — вслух размышлял свидетель, выпуская дым. — Вначале вроде все у них складывалось, а потом... Мамаша воду мутила, графиню из себя строила, да и сама Зойка начала носом крутить. Она пединститут заканчивает. Федька и решил ее догонять.
Найти девушку Федора не составляло большого труда. Институт, имя, размер одежды — сорок шестой, обуви — тридцать седьмой. Правда, занятие хлопотное, но я располагал двумя помощниками, которые с энтузиазмом занялись розыском и нашли Зою уже к полудню.
В тот же день ее мама нашла меня.
Когда в кабинет вошла увядающая женщина с надменным лицом и положила на стол повестку, я несколько удивился: по возрасту и внешнему виду она не походила ни на одного из вызванных свидетелей.
— Что это такое? — грозно спросила она.
— Повестка, по-моему, — разобрав написанную почерком Валька фамилию и имя — Крольченко Зоя, я уже понял, в чем дело, и мог детально предсказать дальнейший ход этого визита.
— На каком основании моя дочь вызывается в прокуратуру? — Тон мамаши по-прежнему не предвещал ничего хорошего. — По какому праву вы собираетесь ее допрашивать?
Зоина мама относилась к категории людей, которые очень хорошо знают свои права, но даже думать не хотят об обязанностях. Больше того, считают, что все окружающие чем-то обязаны им.
— Вы отдаете себе отчет, что подобные вызовы компрометируют молодую девушку? Тем более — она студентка! Я пожалуюсь Первакову!
Этим она продемонстрировала, что знает фамилию прокурора области и шутить не намерена. Одета неожиданная посетительница была дорого и кричаще. В ушах посверкивали бриллианты, на шее — массивная золотая цепь с кулоном, толстые пальцы обильно унизаны разнокалиберными кольцами и перстнями. Чувства меры она не знала. И полагала, что блеск дорогих украшений компенсирует неряшливую прическу, грубо наложенную косметику и облупившийся маникюр.
Мое молчание ее озадачило, и она на минуту умолкла, чем я воспользовался.
— Простите, как вас зовут?
Она взглянула с таким недоумением, будто бы я заговорил по-японски.
— Калерия Эдуардовна, ну и что?
— Где вы работаете?
Калерия Эдуардовна саркастически улыбнулась.
— В «Гастрономе», заведующая секцией. Еще вопросы будут?
Следующий вопрос напрашивался сам собой, но я сдержался — начнет жаловаться во все инстанции, придется отписываться, будут дергать, отрывать от дела, да и жаль непроизводительно тратить нервные клетки... Я отвел глаза от ювелирной выставки. Не время. Но ответить ей все равно придется, надо будет позвонить Грибову.
— У меня есть вопросы к вашей дочери. И связаны они с Федором Петренко.
Это имя сыграло роль искры, попавшей в бочку с порохом.
— У нее нет ничего общего с этим проходимцем! Если он попался на контрабанде и говорит, что делал это для нее, — ложь! Какой мерзавец! А еще в родственники набивался! Сволочь и больше никто!
Маска интеллигентности слетела с нее, как шелуха с арахиса, в изобилии продававшегося в «Гастрономе».
— Ведите себя прилично, Калерия Эдуардовна! Не забывайтесь, вы не у себя на работе!
Резкий тон подействовал, она сбавила тон, но останавливаться не собиралась.
— Помолчите и послушайте меня! — Если не поставить ее на место, можно потерять несколько часов и работоспособность на остаток дня. — Во-первых, Петренко нет в живых и поливать его грязью, основываясь на собственных домыслах, по меньшей мере непорядочно. Вы знаете, что такое порядочность?
Крольченко обмякла на стуле.
— Во-вторых, по закону следователь имеет право вызвать и допросить в качестве свидетеля любое лицо. Любое! Для вашей дочери исключений не предусмотрено. Вы знаете, что такое требования закона?
Вопрос был риторический, но она кивнула головой.
— И в-третьих, уклонение от дачи свидетельских показаний является преступлением. Это вам известно?
Она снова кивнула, не выходя из оцепенения.
— Прекрасно. Тогда быстренько идите домой и пришлите ко мне Зою. Она и так задержалась. Вам все ясно?
Калерия Эдуардовна еще раз кивнула и встала.
— Было приятно с вами побеседовать. Если надумаете, заходите еще. Всего доброго.
— До свидания, — ошеломленно пискнула она и пулей вылетела из кабинета.
Зоя совсем не походила на свою мамашу. Изящная, красивая, со вкусом одетая. Известие, принесенное Калерией Эдуардовной, произвело на нее угнетающее впечатление.
— Он покончил с собой? — В широко открытых глазах поблескивала влага. — Из-за меня? Он оставил записку?
— Почему вы говорите о самоубийстве?
— Мы расстались... Собственно, я порвала с ним... Он очень переживал, писал, давал радиограммы... Из последнего плавания привез целый чемодан вещей... Я, конечно, не взяла, хотя мама советовала — отдай деньги и ничем не обязана, а в магазине такого не купишь... Но ни к чему, раз все кончено... Он приходил в институт, встречал на улице, даже заходил домой, хотя они с мамой терпеть друг друга не могли...
Она нервно комкала кружевной платочек.
— Потом вроде успокоился, во время последней встречи сказал: «Есть два лекарства от любви — пуля в висок или другая любовь. Стреляться мне рановато, а лечиться надо. Попытаюсь влюбиться». Старался говорить бодро, а получилось как-то грустно, натянуто. И слова чужие. Мне его даже жалко стало.
А сейчас мать пришла и говорит: «Впутал тебя Федька в историю! В прокуратуру вызывают! Видно, руки на себя наложил и записку оставил, что из-за тебя...»
— Если вы волнуетесь только из-за этого, то напрасно. Ни в какую историю вы не впутались.
— Ну зачем вы так... — Она действительно обиделась. — Как бы ни было, а Федора нет в живых. Ужас! Какой ужас! — Зоя сжала пальцами переносицу. — Что с ним случилось?
— Петренко убит. Сейчас ведется расследование, и вы должны нам помочь.
— Убит... Как же так... Кто мог его убить? — Она недоумевающе смотрела на меня. — Я готова вам помочь, но я же совершенно ничего об этом не знаю...
— Расскажите о Федоре. Что он был за человек, с кем дружил, почему вы расстались.
— Расстались? Не знаю... Мама его не любила: он ей как-то нагрубил.
Я вспомнил Калерию Эдуардовну — немудрено!
— ...И вообще мама считала, что он мне не подходит: без образования, человек не нашего круга.
Я представил «круг» Калерии Эдуардовны. Тут она была права.
— К тому же, говорила, он девять месяцев в году в море, так и будешь вдовой при живом муже.
— Значит, она вас убедила?
— Ну почему?.. Я и сама разбираюсь в жизни.
— А как вы, вы лично относились к Федору?
— В общем-то, он парень неплохой... Но потом присмотрелась и поняла: мама права.
— Вот как?
— Ну представьте, каково одной сидеть по полгода? И потом, пока он плавает, вещи всякие привозит, материальный достаток есть. А если что — травму получит, спишут на берег или визу закроют... Не сможет ходить за кордон — и все. Без специальности много не заработает.
От этих слов повеяло железным рационализмом Крольченко-старшей.
— Понятно... А кого из знакомых Федора вы знали?
— Только Валерия Золотова.
Мне удалось сохранить невозмутимое выражение лица.
— Кто такой?
— Он где-то в горисполкоме работает. Федор как-то зашел к нам с ним, а оказалось, мама его хорошо знает — он ее постоянный покупатель. Так она мне все уши прожужжала — вот это тебе пара, человек солидный, обстоятельный, со связями, и деньги имеет.
Что ж, Золотов действительно по всем статьям вписывался в «круг» заведующей секцией гастронома Калерии Эдуардовны Крольченко.
— Потом Золотов еще несколько раз к маме заходил, они сидели, разговаривали.
Я представил содержание этих светских бесед.
— Что общего у Федора с Золотовым?
— Честно говоря, не знаю. Люди они совсем разные. Но мне казалось, Золотов в Федоре заинтересован... Хотя, с другой стороны, маме говорил, что Федя долго на загранрейсах не продержится — с дисциплиной слабовато и на руку вроде нечист, дескать, вот-вот визу закроют... Непонятно как-то... Если дружишь с человеком, разве будешь про него сплетни распускать?
— Скажите, как Федор вел себя с женщинами?
— Что вы имеете в виду? — вскинулась Крольченко.
— Обвиняемая утверждает, будто он напал на нее, пытался изнасиловать.
— Ложь! Гнусная и грязная ложь! — возмущенно выкрикнула Крольченко. Кровь ударила ей в лицо, медленно краснели уши. — Федор мог ввязаться в драку, мог выругаться сгоряча, но такое... — Она отвернулась. — В этом отношении он был очень деликатен. Даже странно: казалось бы — моряк, резкий, несдержанный парень, но вел себя как джентльмен и никогда, никогда, слышите — никогда не позволял себе ничего лишнего! Эта дрянь, эта стерва врет!
Крольченко замолчала и подозрительно посмотрела на меня.
— Вы, надеюсь, ей не поверили?
— Работа следователя предполагает веру только в факты. А они пока такого заявления не подтверждают.
Порыв прошел, Зоя опустила голову.
— Сижу, разговариваю, отвечаю на вопросы... А человека нет. Так внезапно, дико, нелепо... Почему? Виновата ли я? Ничего сейчас не понимаю. Да и не верится. Не могу осознать... Можно мне уйти?

Вершикова

— Почему меня до сих пор не выпустили? — враждебно спросила она с порога следственного кабинета.
— А почему, собственно, вас должны освободить?
Я сделал вид, что не замечаю злого тона и нескрываемой взвинченности собеседницы.
— Потому что статья легкая, потому что призналась, потому что женщина, потому что не привлекалась, потому что не скроюсь никуда! — с ненавистью цедила Вершикова.
— Все вами перечисленное — ложь, — холодно сказал я. — Кроме того, что вы женщина. Но это не основание для освобождения из-под стражи обвиняемой в тяжком преступлении.
— Почему «в тяжком»? — настороженно перебила она.
— А каким вы считаете умышленное убийство?
— Неосторожное, при самозащите! — с надрывом выкрикнула Вершикова. — Я же рассказывала!
— Ваш рассказ не подтверждается ни одним доказательством. Зато опровергается многими фактами.
Я говорил сдержанно и спокойно, не поддаваясь эмоциям.
— Где вы их набрали, факты-то? — скривилась обвиняемая. — Кто видел? Я и он, а те двое — наверху. Чего на пушку берете?
— Вы книжки читаете? Ну хотя бы в кино ходите? Видели, как расследуют преступления?
Сохранять вежливо-официальный тон удавалось с трудом.
— Ну подумайте — неужели убийства, грабежи и прочие мерзости творят при свидетелях? Нет, скрываются, осторожничают, концы в воду прячут. И что? Удается избежать наказания?
— Конечно, — презрительно усмехнулась она. — Дураки попадаются, а умные гуляют на свободе и плюют в потолок!
— Это вас соседки по камере научили такой премудрости?
— А хотя бы! Не все же такие растяпы, как я!
— Значит, соседки ваши умные?
— Еще бы! Ларка-управдом кого захочет вокруг пальца обведет. Да и другие девчонки.
— Почему же они не гуляют на свободе и не плюют в потолок?
Вершикова запнулась, но тут же оправилась.
— Вы меня не путайте да на словах не подлавливайте, знаем эти штучки! Есть факты — выкладывайте, нет — нечего голову морочить!
— Ну что же... — Я раскрыл дело. — Показания людей, хорошо знавших потерпевшего, его характеристики, моральный облик не подтверждают вашего заявления о нападении с его стороны...
Вершикова слушала внимательно.
— Судебно-медицинский эксперт исключает возможность неосторожности, несчастного случая... Поэтому ваше так называемое «признание» ровным счетом ничего не стоит. И я предлагаю рассказать правду!
— Больше мне нечего рассказывать!
Я молча смотрел на нее, и она не отводила взгляда, в котором отчетливо читался вызов.
— Ну хорошо. Тогда объясните, пожалуйста, как вам удалось нанести такой удар? — Я положил на стол протокол допроса Кобульяна.
Читала Вершикова долго, и на лице ее отражалась растерянность.
— Ну, что скажете?
Обвиняемая долго молчала.
— Не знаю, не помню... Налетел с разбегу. А как все получилось, не могу сказать.
— Придется проверять! Что такое следственный эксперимент, знаете?
— Проверяйте, — упавшим голосом сказала она.
Вершиковой было двадцать два года. Уроженка сельской местности, после окончания школы приехала в областной центр с мечтой поступить в училище искусств. Попытка окончилась неудачей, но домой она не вернулась — сняла угол на окраине и устроилась в парикмахерскую кассиром. Пять лет спустя в ней уже нельзя было узнать прежнюю скромную деревенскую девочку.
Работала маникюршей, имела «своих» клиентов, обзавелась обширными связями. Жила на широкую ногу, переехала в изолированную квартиру в центре. Обилие и разнообразие нарядов в ее гардеробе явно не соответствовали скромной зарплате.
Намек на разгадку такого феномена можно было найти в милицейских протоколах, где Вершикова неоднократно фигурировала под прозвищем «Хипповая Мэри». Впервые она выступила в подобном качестве два года назад, пройдя вскользь по крупному делу о спекуляции. Часть товара сбывалась через парикмахерскую, и она тоже прикладывала к этому руку, но в незначительной мере, что помогло остаться свидетельницей и не угодить на скамью подсудимых.
Но урок не пошел впрок. Вершикова продолжала вертеться в сфере «черного бизнеса»: штраф за мелкую спекуляцию, два предупреждения, уголовное дело, прекращенное за недостаточностью доказательств.
Родители Вершиковой, простые работящие люди, потрясенные арестом дочери по подозрению в убийстве, объясняли подобное перерождение тлетворным влиянием городской жизни.
«Никогда она такой не была, — говорил отец, горестно глядя запавшими покрасневшими глазами. — Чтобы жадность или там наряды. Никогда. Да и в городе тоже вначале все нормально. Мы с матерью часто приезжали, да она к нам ездила по воскресеньям. Жила как все. Хотела на портниху учиться, швейную машинку покупать. И вдруг будто отрезало. К нам наведываться перестала, мы приедем, ее никогда дома нет, порой и на работе не найдешь. И приходила поздно, иногда вовсе не ночевала. Это и вовсе стыд, у нее парень в армии. Только и разговоров стало: платье достать, костюм, туфли. Что, носить нечего? Нет — шифоньер битком набит! Друзья другие стали, подруги — фасонистые, с гонором, при деньгах... А откуда деньги?
И у Машки деньги завелись. Мы ей говорили: «Одумайся, мол, не по той дорожке идешь! Выходи замуж, девка интересная, а семья появится — сразу дурь из головы выйдет...» А она смеется: «Замуж мне еще рано, пока молодая, погулять надо хорошо. Один раз живем!» Вот и догулялась».
— Скажите, Вершикова, за что вас привлекали к уголовной ответственности год назад?
— Никто меня не привлекал, — с оттенком оскорбленности ответила она. — Подозревали в спекуляции, потом разобрались, что ошиблись. У вас ведь тоже ошибки бывают!
Я читал дело, о котором шла речь. Вершикову задержали, когда она продавала по астрономическим ценам импортное дамское белье. При себе у нее оставался целый ворох бюстгальтеров, трусиков и комбинаций. Вершикова заявила, что все приобрела на толкучке, с рук. Сейчас понадобились деньги, поэтому стала продавать по той же цене. Никакой выгоды для себя не извлекала. Почему белье разных размеров? Приобретала для подружек, а те отказались.
Следователь допросил названных Вершиковой подруг, они полностью подтвердили сказанное Мариной, и дело было прекращено. Да... Стоило подвергнуть эту обычную спекулянтскую версию более тщательной проверке, и она лопнула бы как мыльный пузырь.
— Бывают, — согласился я. — В вашем случае ошибка состояла в том, что дело поручили неопытному следователю, стажеру.
Вершикова потупилась и промолчала. Она прекрасно понимала, что в прошлый раз ей просто повезло.
— Когда мы делали у вас обыск, я нашел письма. Много писем...
Подозреваемая встрепенулась.
— Все от одного человека — Игоря Филатова. Уж извините, я их прочел — работа такая... Хорошие письма, серьезные. Даже предлагал замуж за него выйти, как отслужит. И вы ему, наверное, такие же письма писали. Как же увязать их с вашим образом жизни, времяпрепровождением, сомнительными компаниями, пьянками?
— Это к делу не относится!
— Прямо, может быть, и не относится.
— Вот и не лезьте, — грубо перебила она.
— Как хотите. Тогда скажите, давно ли вы знаете Золотова?
— Не очень. Месяц-два.
В голосе чувствовалось напряжение.
— А у меня складывается впечатление, что вы знакомы гораздо дольше. Около трех лет.
— Почему это? Нет, вовсе нет! — Она говорила чуть быстрее, чем требовала ситуация.
— И что вы можете сказать о нем?
— Да что вы ко мне пристали! Ничего я вам больше не скажу! Слышите, ничего!
— Отчего же? Вопрос вам неприятен?
— Отстаньте наконец! Хватит! Я устала! — Вершикова закрыла лицо руками.
Из мутного графина налил в стакан теплой воды, протянул обвиняемой. Стекло звякнуло о зубы. По-деревенски, тыльной стороной руки она вытерла мокрый рот.
— Раз так, будем заканчивать.
Я собрал бумаги.
— Сколько еще мне сидеть? — с трудом сдерживая, истерику, спросила Вершикова. — Сколько, я вас спрашиваю?
— Не знаю, наказание определяет суд. А статья предусматривает до десяти лет.
Лицо обвиняемой окаменело. Только подергивался глаз и дрожали губы.
— Ха-ха-ха! — пронзительно засмеялась она. — Десять лет! Ха-ха-ха!
Смех перешел в визг, запрокинув голову, она раскачивалась на крепко прибитом стуле, и вдруг, резко наклонившись, ударилась о крышку стола. Хорошо, что папка с делом лежала у самого края и смягчила удар, а под второй я подставил руку и, удерживая Вершикову за плечи, локтем нажал кнопку.

Марочникова

Она пришла без вызова, во всяком случае, я ей повторной повестки не направлял. Подождала, пока вышел посетитель, заглянула, приоткрыв дверь.
— Можно?
Голос был тихий и неуверенный. Так же неуверенно села на краешек стула, глянула куда-то в сторону.
— Я тут ни при чем.
— О чем речь? — не сразу понял я.
— Прокурор вызвал, допрашивал про ресторан и вообще... Вы можете подумать на меня.
— А надо на Золотова? Он учил вас, что сказать в этом случае?
После долгой паузы Марочникова кивнула.
— Почему же вы не послушались?
Она как будто сплюнула.
— Надоело... Поплясала на задних лапках, хватит! — Она нервно хрустнула пальцами. — Он мне всю жизнь испортил! Вначале нарисовал картины всякие: синее море, белый теплоход, да морочил голову — анкеты приносил заполнять, автобиографию заставлял переписывать... И все толок: у дедушки, знаешь, какие связи были! А я, говорит, как близкий родственник адмирала могу к любому начальнику войти! Здесь не получится — в министерство поеду!
Марочникова усмехнулась.
— И ведь верила. Знала, какой он брехун, но верила!
Мне давно хотелось задать вопрос не для протокола, а для души, и я его задал.
— Скажите, Галина, а если бы не обманул вас Золотов. Если бы и правда мог устроить на заграничные рейсы... Или если бы до сих пор вы не догадались об обмане... Подтвердили бы про меня, как он учил?
Она опустила голову. Молчание затягивалось.
— Нет, конечно, как можно.
Уверенности в голосе не было. Понятно. Я так и думал.
— Галина Васильевна, Вершикова способна убить человека?
— Да нет, что вы! — искренне отмахнулась она.
— А Золотов?
Марочникова на миг задумалась.
— Тоже нет, — тон был убежденный. — Сподличать, сплетню свести, наврать... Может быть, украсть. Но убить — кишка тонка! Он трус в душе, только строит из себя.
Я постукивал ручкой по столу.
— А факт убийства — налицо!
— Несчастный случай, я уверена. А что Машка говорит?
Я оставил вопрос без ответа.
— Золотов сильный физически?
— Толстый, жиром заплыл, — презрительно сморщилась девушка. — Какая в жире сила.
— А кроме вас четверых, был кто-нибудь на даче?
— Нет, — удивленно посмотрела Марочникова. — Больше никого.
— Точно?
— Совершенно.
— Какие отношения у Золотова с Вершиковой?
Марочникова помедлила с ответом.
— Ладно. Плевать я на него хотела! — Она сосредоточилась. — Машка у него была до меня. Уже несколько лет. Он хвастался, что в люди ее вывел...
— Каким же образом?
— В маникюрши устроил, квартиру хорошую снял — у него знакомые где-то в жилуправлении. Приучил делишки разные обделывать... И мне предлагал: «Займись делом — всегда при деньгах будешь!» Но я на Машкином опыте ученая — она из-за этого чуть в тюрьму не села. И держал он ее «на крючке», чуть что — сразу: «Смотри, со мной тебе лучше не ссориться!» Боялась она его. И зависела. Пугал: «Из квартиры выселю, пойдешь опять углы снимать...»
Я вспомнил, что Марочникова тоже живет в комфортабельной квартире, снятой по договору.
— Он вообще умеет окрутить, запутать, так что никуда не денешься. Паутина!
Она задумчиво смотрела в угол между стеной и сейфом.
— Продолжайте, я слушаю.
— Когда такое на даче получилось, он мне перед допросом сказал, как говорить и что... Скрывал почему-то, что с Машкой знаком давно... И что с Федей отношения поддерживал. Вообще, говорил, меньше языком болтай, а то у всех неприятности будут, а у тебя — в первую очередь.
— Зачем ему эта ложь?
— Не знаю. Он же все время врет. Феде голову морочил, обещал в училище устроить. Да и многих дурил. «Приходите ко мне в горисполком, ждите в вестибюле, я спущусь...» А сам за полчаса до встречи зайдет туда — и в туалет. К назначенному времени спускается важно по лестнице. Цену себе набивал, чтобы за важную персону принимали. И многие верили.
— А что он от Федора хотел? — У меня создавалось впечатление, будто я пытаюсь составить словесный портрет невидимки.
— Не знаю. Раньше Федор пару раз привозил ему вещички кое-какие, больше по мелочи — белье, косметику. Потом не захотел. Так Золото Машку научил, чтобы она Феде голову закрутила, влюбила в себя, чтобы он ее слушаться стал...
— Зачем?
— Этого сказать не могу. Нужен, видно, ему был парень.
— А во время вечеринки Золотов ничего об этом не говорил?
— Ничего.
— Как ведет себя Золотов после происшедшего? Что говорит о следствии?
Я монотонно задавал вопросы и записывал такие же невыразительные ответы.
— После того вечера в ресторане я его не видела... А вообще напуган: на даче, говорил, засада, за всеми нами следят.
— Почему он так решил?
— Да приятель его, Эдик, позвонил туда — ему ответили, показалось, Валерка, а подошел — знака нет... Еле ноги унес.
— Какого знака?
— Условный сигнал: на ручку калитки подкову надевал. Значит, все в порядке, ждет в гости. А если подковы нет — и идти нечего: или родители там, или еще что... Подкова эта обычно с обратной стороны на заборе висела.
Я вспомнил человека, который направлялся к даче Золотовых в день осмотра, но так и не вошел во двор. Сказанное Марочниковой объясняло этот факт. Но картина происшедшего запутывалась еще больше.
— Скажите, Галина, с кем дружил Золотов?
— Да есть некоторые... — Она презрительно сморщилась. — Работают, на собраниях выступают, правильные речи произносят... А сами спекулируют, пьянствуют, развратничают... Как оборотни. Только разве это дружба? При случае один другого с потрохами продаст!
Марочникова назвала несколько фамилий, я записал. Сейчас она держалась совсем иначе, чем на предыдущем допросе, кажется, начала выходить из-под влияния Золотова.
Я попросил девушку подождать несколько минут в коридоре, произвел необходимые приготовления, потом прошел к кабинетам помощников прокурора и пригласил сидящих в очереди на прием мужчину средних лет и молодую женщину поприсутствовать в качестве понятых при проведении опознания.
Вернувшись к себе, объяснил понятым, что от них требуется, и, позвав Марочникову, откинул покрывавшую стол газету. Под ней лежали в ряд сумочка из ткани болонья, зеленый пластиковый пакетик, полотняный мешочек и еще несколько однородных с ними предметов.
— Галина Васильевна, есть ли здесь знакомая вам вещь?
— Конечно, — Марочникова взяла зеленый, с тесемочками, мешочек, изъятый на квартире Петренко. — Я сама шила эту штуку, все пальцы исколола.
Честно говоря, я не очень надеялся на успех, просто делал то, что требуется, выполнял рутинную работу следствия, но скрыл радостное удивление.
— Понятно, так и отметим в протоколе, — бодро сказал я, будто другого результата и не ожидал. — А товарищи понятые распишутся, подтверждая факт опознания.
Товарищи понятые расписались и ушли, чтобы внести свой вклад в легенду о всезнающих сверхпроницательных следователях, не знающих сомнений и не умеющих ошибаться. Я повернулся к Марочниковой.
— Значит, сами шили?
Она кивнула.
— Валерий принес кусок ткани, хвастал, что очень редкая, еле достал. Вначале Машку просил, но у нее руки не из того места растут, да и ленивая... А меня мама хоть и из-под палки, но научила немного. Нарисовал чертежик, я выкройку сделала — как раз на два чехольчика. Стала кроить — намучилась, потом две иголки сломала, пришлось сначала шилом прокалывать.
— А для чего предназначена эта вещь?
Марочникова покачала головой.
— Не знаю. Для каких-то опытов.
— Для опытов?! — На этот раз я не смог сдержать изумления. — Неужели Золотов похож на естествоиспытателя?
Она задумалась.
— Действительно... Но делал опыты — сама видела. Гвоздь внутрь закладывал, гайку, а снаружи магнит подносил.
Девушка усмехнулась:
— Правда, физиономия у него при это была очень глупая!
Оставшись один, я стал наносить на чистый лист бумаги факт за фактом в аккуратных рамочках, выстраивая линию нового направления расследования.
Мнение судебно-медицинского эксперта о силе и направлении удара противоречит нарисованной Вершиковой версии убийства.
Вершикова полностью зависит от Золотова и подчиняется всему, что он скажет. Похоже, что картина преступления тоже придумана Золотовым.
И Марочникова до недавнего времени зависела от Золотова.
Федор Петренко был связан с Золотовым какими-то взаимными интересами. Именно Золотов принес ему непонятный предмет из диэлектрической ткани.
Золотов, Золотов, Золотов...
Прослеживается влияние, которое он оказывал на судьбы окружающих людей: скромная деревенская девочка Марина Вершикова превратилась в «Хипповую Мэри», долго балансировала на грани закона и сейчас арестована по подозрению в убийстве.
Он подчинил себе Марочникову, пытался использовать для своих темных махинаций, поставил перед ней ложную цель, к которой она плыла по воле волн. Мутных, грязных, разящих дешевым портвейном.
Наконец, Петренко, которым он играл как игрушкой: через Калерию Эдуардовну вбивал клин между ним и Зоей, свел с Вершиковой и подстраховался еще тем, что выступил в роли благодетеля, искренне заинтересованного в судьбе старого товарища. И в результате такой заботы Петренко убит.
Линия квадратиков и прямоугольников наглядно подтверждала новую версию: Петренко убит не Вершиковой, а кем-то другим. Может быть, самим Золотовым. Впервые так определенно сформулировалось подозрение, неоднократно мелькавшее в сознании. Но подозрение, даже обоснованное, не значит ровным счетом ничего, если его не подтвердить доказательствами. Чтобы разобраться во всех неувязках и противоречиях этого дела, необходимо проникнуть во внутренний мир Валерия Золотова, будто через увеличительное стекло заглянуть ему в душу.
Я знал, что ничего хорошего там не увижу, предстояла грязная, неприятная работа, и если бы можно было ее избежать, я бы с удовольствием это сделал.

Золотов

— Штука в том, что понимать под словом «любовь», — он картинно взмахнул рукой. — Если определить содержание термина, все сразу станет на свои места и никаких вопросов не возникнет.
— Это уже пытались сделать и классики художественной литературы, и отпетые циники. Вы же не надеетесь дать какое-то качественно новое объяснение?
— Представьте, надеюсь. И очень простое. Вы, конечно, считаете меня циником и ожидаете услышать нечто непотребное. Напрасно. Я не собираюсь затрагивать физиологическую сторону, нет, будем рассуждать с позиций обычной человеческой психологии. — Золотов сел посвободнее и даже положил руку на край стола. — Есть люди замкнутые, есть общительные, одни быстро сходятся с окружающими, другие — нет. Стеснительные мужчины не уверены в себе, оттого держатся скованно, боятся даже спросить что-нибудь у незнакомки, не то что заговорить или в кино позвать. Им нравятся красивые, стройные, веселые и независимые женщины, но они их панически боятся и не рассматривают как реальную для себя пару.
Но вот попадется такому какая-то замухрышка — случайно, то ли работали вместе, или ехали куда-то в одном купе... Познакомились, гулять стали. Это уже синица в руках, реальная спутница! И вот наш скромник жизни без нее не представляет! В любви объяснился, замуж зовет! Пошла — верный муж. Не пошла — драма, неудачная любовь. Может даже утопиться! — Золотов чуть заметно улыбнулся. — Вижу ваше разочарование. Действительно, до сих пор я не сказал ничего нового и открытия не совершил. Но не торопитесь с выводами. Давайте препарировать дальше тончайшую трепетную материю чувства. Итак, с робкими все ясно, но парадоксальный факт — то же самое, хотя и в несколько другой форме, мы наблюдаем и у вполне нормальных, развитых, смелых людей!
Да, да, да! Смотрите: он и она. Познакомились. Первый поцелуй. Признание в любви. Близкие отношения. Все хорошо, все нормально. Но вдруг разрыв — и для нашего героя он оборачивается трагедией! Помилуйте, почему? Ты же мужественный парень, с сильным характером, уверенный в своих силах, достаточно контактный, хорош собой! А вокруг столько женщин и девушек — брюнеток, блондинок, худых и полных, темпераментных и холодных! Среди них так легко найти замену отвергнувшей подруге. Они не хуже ее, многие даже лучше!
А он отвечает: «Я ее люблю, других мне не надо!» Что же такое любовь? Вонзаем грубый скальпель исследователя еще глубже, в святая святых...
И что окажется? Влюбленный находится в плену иллюзий! Коль он объяснился своей избраннице, стал близок ей, так сказать, раскрылся, то этим связал себя по рукам и ногам. И теперь его помыслы только о той, с которой достигнуто единство душ.
Искать замену для него оказывается труднее: надо начинать все сначала, заново устанавливать контакт, вновь открывать душу. Человек натыкается на психологический барьер и, сам того не подозревая, приобретает комплекс, низводящий его до уровня того самого стыдливого неудачника! Как вам нравится такой подход к проблеме?
В голосе его чувствовалась скрытая гордость.
— По-вашему, любовь сродни комплексу неполноценности?
— Безусловно. Человек без предрассудков никогда не застрелится из-за несчастной любви! Да у него и не может такого быть, у него всегда любовь удачная — не с той, так с этой!
— Вот вы и свели все к физиологии.
— Вовсе нет! — Золотов вошел в азарт и говорил быстро и самозабвенно, как токующий глухарь. — Знаете поговорку: «Ни одна женщина, даже самая красивая, не может дать больше того, что у нее есть»? А есть у всех одно и то же. Нимб необыкновенности, исключительности, чистоты и бог знает чего еще каждый влюбленный остолоп сам навешивает на свой идеал. И идеалов этих получается ровно столько, сколько самих остолопов. Они совершенно непохожи друг на друга, и все — идеалы! Все — лучшие в мире, все — единственные! Это что, по-вашему, не ограниченность?
Вот и получается, что любовь — это привычка, этакое самоограничение, искусственное, а потому противоестественное!
Он сделал паузу.
— Но вернемся к нашим баранам. Простите за неудачный каламбур. Федор привязался к Зойке, и в этом была его беда. Когда она дала ему отставку, надо было найти другую — и дело с концом! Но ему проще идти протоптанной дорожкой. Переживал, конечно, здорово. Я когда на это посмотрел, сразу понял: девка, в которую он влюбится, сможет из него веревки вить.
— Поэтому вы и познакомили его с Вершиковой, на которую имели влияние?
Золотов поперхнулся и остро глянул на меня.
— Что вы хотите этим сказать? Во-первых, ни с кем я его не знакомил, во-вторых, с Вершиковой у меня нет никаких отношений... С чего вы взяли про влияние?
— Мне известно, что у вас были какие-то дела с Петренко. Расскажите о них подробнее.
— Дела? — вначале он удивился. — Ах да... Ну, «дела» это слишком громко сказано. Федор надумал наконец в училище поступать. Блеск шевронов, фуражка с «крабом» и прочая мишура. Ну хочет — его дело. А я обещал помочь немножко — программу достать, учебники, про конкурс там узнать или проходной балл... Успокаивал его, одним словом.
— А что хотели получить взамен?
Вопросы у меня сами собой получались короткие, напористые и злые. Обычно я не прибегаю к такой манере допроса. Видно, рассуждения Золотова, хотя и небезынтересные с точки зрения характеристики его личности, но довольно противные, вывели меня из обычного равновесия.
Он опять удивился.
— О чем вы просили Петренко? Даже уговаривали его?
— Ну, знаете, — Золотов изобразил полнейшее недоумение. — Своими догадками вы ставите меня в тупик.
Недоумение выглядело убедительно. Артист! Видно, сказываются долгие годы репетиций. Начал он тринадцать лет назад: позвонил в соседнюю школу, представился инструктором райкома комсомола и объявил, что надо собрать с учеников по тридцать копеек на защиту зеленых насаждений. Ему поверили, и деньги были собраны даже раньше намеченного срока. Это обстоятельство и погубило тщательно продуманную операцию: из школы позвонили в райком, и обман раскрылся. Когда в условленный день Золотов пришел за добычей, его ждала милиция.
Наверное, мои мысли как-то отразились на лице, потому что Золотов вдруг умолк и тут же широко и дружелюбно улыбнулся.
— Впрочем, что это я? Задача следователя и состоит в том, чтобы выдвигать догадки. У вас они называются версиями, правда?
— Догадка отличается от версии так же, как содержимое вашего бара от этикеток на бутылках.
Открытая улыбка исчезла в мгновение ока.
— А задача следователя — доказывать определенные явления, события, факты. Выдвижение версий — только способ достижения этой цели. Хотя, признаться, я не способен придумать ни одной версии, объясняющей все ваши фокусы.
Есть люди, которых невозможно смутить самыми очевидными, убийственными фактами, так же, как невозможно уложить на лопатки куклу-неваляшку. Золотов относился к их числу. Минутная растерянность прошла, и он вновь улыбался как ни в чем не бывало.
— Что делать — грешен! Но это не моя вина. Я сам — жертва экономических и психологических противоречий. Судите сами: люблю, чтобы все было красиво. Сигареты — фирменные, спиртное — из известных подвалов. Словом, определенный уровень. Но сталкиваешься с суровой действительностью: всего этого так просто не купишь, а на толкучке — дорого! Получаются своего рода «ножницы».
Он растопырил средний и указательный пальцы.
— Говоря по-простому, возможности не соответствуют желаниям. А если придерживаться психологической терминологии, у меня повышенный уровень притязаний. Что же делать?
Дверь приоткрылась. Валек бесшумно прошел в угол, сел возле стены, утвердительно зажмурился: дескать, встретил, проводил, ждет в соседнем кабинете.
Золотов покосился настороженно, чуть не сбился с мысли, но взял себя в руки.
— Что же мне остается? — Золотов наставил на меня указательный палец, можно было бы сказать, «как пистолет», но толстый, с обгрызенным ногтем, он больше напоминал сардельку. — Приходится прибегать к компенсации. В красивую заграничную бутылку наливаю дешевого, имеющегося в изобилии вина... И волки сыты, и овцы целы. Конечно, испытываешь некоторое недовольство, этакий дискомфорт. Но что делать... Как-то успокаиваешь сам себя: дескать, «это в последний раз» или там «ничего, наступят лучшие времена».
— А вы не думали, что компенсация подобного рода перейдет в привычку? И с каждым разом неприятных ощущений будет все меньше и меньше, а когда появится возможность купить настоящий «Камю», вы предпочтете налить в испытанную бутылку все тот же суррогат? Ложь рождает только ложь, и потомство ее плодится в геометрической прогрессии. И вполне закономерно, что от фальсификации спиртного совсем недалеко до фальсификации чувств, принципов, идей, отношений между людьми.
Я ожидал увидеть прежнюю бесшабашную улыбку, но реакция Золотова неожиданно была другой.
— Представьте, думал. — Он стал печальным и, по-моему, на этот раз не притворялся. — Такие игры засасывают, как омут. И есть риск превратиться в дешевого фраера, скаредного, ничтожного и жалкого. Я знаю много подобных людишек. Но мне такое не грозит.
— Так думает каждый. Упомянутые дешевые людишки тоже были уверены — уж кого-кого, а их в омут не затянет!
— Я понимаю. Человеку свойственно примерять на себя только успех, славу, ордена, почет и уважение. Болезни, слабости и неудачи всегда проецируются на других. И все же! — Он опять взбодрился. — Я рассчитываю на выигрыш. И эти проделки с портвейном — для меня дело временное. Настанет момент, и я смогу угощать своих гостей самым лучшим, качественным и дорогим. Только что это изменит? Для них — ничего, они и сейчас с удовольствием жрут «чернила» да еще нахваливают. Свинье все одно — желуди или кетовая икра, лишь бы брюхо набить. Для меня — да! Другая самооценка, другое ощущение жизни.
— Вы считаете себя на голову выше окружающих?
— К сожалению... Не знаю, как вас, а меня окружают далеко не лучшие представители человеческого рода. Можно сказать — отбросы!
Я несказанно удивился.
— Но вы же их сами выбираете!
— Ошибка. Распространенное заблуждение. Во-первых, настоящих людей вообще мало, гораздо меньше, чем подонков. Во-вторых, окружение обусловлено привычками, образом жизни, кругом повседневного общения.
Да и мне удобнее со всякой швалью — не надо церемониться, можно вести себя как захочется, к тому же они послушны. Правда, иногда бывает противно.
— И что же тогда?
— А ничего. Противно, но привычно. Дашь по морде кому-нибудь для разрядки — и все. А тот еще боится, как бы я зла не затаил. У них ни ума, ни фантазии, поэтому со мной и интересно.
В кабинет зашел Петр, чуть заметно кивнул. Значит, второй свидетель тоже на месте. События развиваются по плану.
— Можно закурить?
Золотов совсем освоился, протянул пачку мне, предложил ребятам. После первой затяжки с силой выпустил тонкую струю дыма и тут же разогнал его рукой.
— Честно говоря, надоело мне все. У человека очень узкий диапазон удовольствий. Еда, выпивка, женщины... Все уже было, все приелось. Есть фармазоны, щеголяющие присказкой: «Воровать — так миллионы, спать — так с королевами!» А сами сшибают копейки и мятые рубли, таскаются с грязными шлюхами. Да и где их взять, королев? Утонченность, внутренняя культура, изыск — этого не купишь, как платье, дубленку или туфли. Ну, положим, — он доверительно наклонился ко мне, — буду иметь возможность искупать какую-нибудь в шампанском. Так надо еще, чтобы она это поняла и оценила! А то, может статься, скажет: «Вот хорошо, можно еще неделю в баню не ходить!»
— У вас болезненная ненависть к женщинам. И давно?
Золотов хмыкнул.
— С тех пор, как первый раз посмотрел порнографический журнал.
Теперь он выпустил целое облако дыма.
— Там в уголке — личико: юная девушка, хорошенькая, скромная, глаза чистые, честные. А на развороте... Эффект контраста!
Лицо стало злым и ожесточенным.
— Да и в жизни сколько хочешь таких примеров: гуляет она с трепетным юношей, в кино с ним ходит, ручки позволяет целовать... А с другим — в кабаки и в постель ложится! Знаю, насмотрелся!
Я опустил левую руку в приоткрытый ящик стола.
— Скажите, Золотов, о каком выигрыше вы говорили? После чего жизнь другая настанет и портвейн в прошлое уйдет?
Он опять остро взглянул мне в глаза.
— Да это же абстракция! Аллегория! Может, на скачках выиграю.
Золотов снова стал самим собой — веселым и добродушным рубахой-парнем, улыбнулся, приглашая к ответной улыбке.
Я вытащил сшитый Марочниковой чехол.
— Что это такое?
Он плохо владел собой. В глазах метнулся испуг, и лицо исказила гримаса, которой он придал видимость удивления.
— Не знаю! Можно посмотреть?
Даже руку протянул — плохой актер всегда переигрывает.
Я кивнул Петру, он вышел из кабинета, провожаемый настороженным взглядом Золотова. Через минуту Петр вернулся вместе с квартирной хозяйкой Федора Петренко.
— Проводится очная ставка, — объявил я. — Клавдия Дмитриевна, при каких обстоятельствах в ваш дом попал этот мешочек?
— Та я же говорила! — удивленно взглянула она. — Валерий принес Федору!
— Вы что-то путаете, — холодно сказал Золотов. — Я ничего не приносил.
— Как же не приносил? — Клавдия Дмитриевна обернулась к практикантам, будто за поддержкой. — Я вот этими глазами видела: развернул газетку, достал и Феде показывал!
— Вы подтверждаете показания свидетельницы? — обратился я к Золотову.
— Нет, не подтверждаю! — официальным тоном отрезал он.
Клавдия Дмитриевна растерянно пожала плечами.
Когда Валек пригласил Марочникову, Золотов покрылся красными пятнами.
— Таких чехольчиков я пошила два из материала, принесенного Золотовым и по его просьбе, — с расстановкой, обстоятельно ответила она на вопрос, злорадно, в упор рассматривая бывшего «друга».
— Подтверждаете показания?
Золотов подавленно молчал.
— Да или нет?
Он кивнул головой, но севшим, сиплым голосом сказал:
— Нет. — Прокашлялся и добавил: — Она вообще неуравновешенная особа... На почве алкоголизма и аморального поведения. Доверять ее бредням нельзя — любой психиатр подтвердит.
Говорил он с угрожающим подтекстом, но на Марочникову это не произвело ни малейшего впечатления.
Подписав протокол, Золотов попытался оставить за собой последнее слово.
— Не понимаю, чем вы занимаетесь, товарищ Зайцев? У меня на даче такая неприятность, и меня же терзаете, ерунду всякую выясняете: кто пошил, кто принес?! Или это запрещено? Засады на даче устраиваете, слежки, наблюдения всякие! — Он покосился на Валька. — Я буду жаловаться!
— Пожалуйста, это ваше право. — Не удержавшись, я доброжелательно посоветовал: — Только не анонимным звонком. И не от имени людей, не подозревающих о вашем существовании. — Выдержав короткую паузу, жестко добавил: — И не думайте, что следствие так легко ввести в заблуждение, подставив мнимого преступника вместо настоящего!
Последняя фраза была лишней: Золотов хотя и хорохорился, но находился в крайней степени растерянности и испуга.
Когда он затарахтел вниз по лестнице. Валек пружинисто вскочил:
— Давайте я прослежу, куда он пойдет!
— Зачем? У нас же не частное сыскное бюро.
— И чего следить за свидетелем, — развеселился Петр. — Или больше делать нечего?
Валек снисходительно посмотрел на приятеля, потом испытующе глянул на меня.
— Вы же подозреваете Золотова?
Я сделал вид, что занят протоколом.
— С чего ты взял? — продолжал веселиться Петр. — Если у человека неприятное тебе лицо, значит, его надо подозревать?
— Если ничего не понимаешь, сиди и помалкивай! — раздраженно огрызнулся Валек и снова обратился ко мне: — Сейчас вы вывели его из равновесия, подтолкнули к активным действиям. Не случайно же! Значит, надо пронаблюдать, куда он пойдет, что будет делать. Разве не так?
— Надо иметь терпение, — философски ответил я. — Рано или поздно все становится на свои места.
Мне хотелось похвалить Валька: он уловил, как следствие свернуло на новые рельсы, разгадал мой замысел, и первое побуждение у него было верным. Но сейчас не время хвалить паренька и объяснять, что ожидающий на улице Саша Крылов и несколько его коллег сделают все необходимое грамотнее и профессиональнее, чем пятикурсник юрфака, пусть даже сообразительный и с задатками хорошего оперативника.

 

Бывшего завуча Золотова я допрашивал у нее дома, чтобы не беспокоить вызовом в прокуратуру. Маленькая сухонькая старушка с белыми волосами пытливо рассматривала меня внимательными глазами.
Мария Петровна Алехина уже пять лет на пенсии, воспитывает внуков, и, наверное, мой приход должен был показаться ей странным и неожиданным, но она восприняла его как должное. Жизнь каждого ученика как бы вошла составляющей частью в ее собственную, поэтому интерес к кому-нибудь из них казался ей вполне естественным.
— Помню этого мальчика, впрочем, я всех помню, — задумчиво говорила она. — Неглупый, общительный, сообразительный, учился неплохо. И вел себя хорошо, со старшими вежлив. Дружил с Толей Вороновым. За девочкой ухаживал, она на два года старше была, уже закончила школу. В общем, все нормально. И вдруг эта история с деньгами... Как гром среди ясного неба! Скандал был страшный, из школы исключили, ушел в вечернюю. Как это могло получиться — ума не приложу.
Алехина скорбно покачала головой.
— А почему вы им интересуетесь? Если не секрет, конечно. Я вроде слышала, что у него все хорошо, даже начальником каким-то стал. Или опять натворил чего?
— Да нет. Просто в связи с расследованием проверяем ряд лиц. А Золотов входит в их число.
— Ну и замечательно. А то я уж подумала... Сейчас он, конечно, совсем другой стал. В нем хорошего много было, с годами-то еще больше становиться должно. А плохого — убавляться. Так ведь?
«Еще бы!» — подумал я.
Мария Петровна заметно повеселела.
— Валера одно время вообще был гордостью школы. Спортсмен! Грамоты получал!
— Спортсмен? — Я искренне удивился. — Вот уж непохоже! Чем же он занимался?
— Пятиборьем. Тренировался у Григорьева. Тот, кстати, тоже мой ученик. И надо сказать, — она понизила голос, — в школе звезд с неба не хватал и дисциплинку, бывало, нарушал. — Алехина опять помрачнела. — Нарушал, нарушал. И довольно крепко. А теперь — заслуженный тренер, известный в городе человек. — Она прислушалась к каким-то своим мыслям. — С первого класса мы внушаем детям: хорошая учеба и поведение — залог благополучного будущего... А в жизни всякое бывает.
Мария Петровна ожидала ответа, чувствовалось, что ей хочется поговорить.
Но времени у меня было в обрез, поэтому, закруглив разговор несколькими фразами, я стал прощаться.
— А с Фаиной Борисовной вы не беседовали? — уже в дверях спросила Алехина. — Она вела класс Валерия, и наши мнения о мальчишке сильно расходились... Да, очень сильно. — Старушка просветлела. — Хорошо, что жизнь показала, кто из нас прав!

 

Я представлял Фаину Борисовну похожей на Марию Петровну, но она оказалась миниатюрной хрупкой блондинкой, на вид моложе своих тридцати восьми.
— Знаете, хотя педагогу и стыдно в этом признаваться, но к Золотову я испытывала неприязнь...
Заходящее солнце, замерев напротив широкого окна химического кабинета, золотило легкие волосы учительницы, отражалось в стеклянных дверцах медицинского шкафчика, дробилось на многочисленных банках, флаконах с притертыми пробками, длинных рядах пробирок, яркие зайчики прыгали по строгому, с тонкими чертами лицу.
Она поморщилась и до половины задернула штору.
— Он отличался от других детей. Не по возрасту расчетлив, высокого самомнения при полной посредственности... И еще — была в нем какая-то затаенная угроза, хотя и спрятанная глубоко, да нет-нет и проглянет. Одноклассники это чувствовали, дружить с ним никто не хотел.
В дверь заглянул крепкий мужчина в спортивном костюме с секундомером на шее.
— Мы закончили. Приму душ, и можем идти.
— Муж преподает физкультуру, — пояснила Фаина Борисовна, начиная собираться.
— А Воронов разве не был его другом? — спросил я.
— Воронов? — удивилась учительница. — Воронов задолжал Золотову деньги, уже не помню за что, и должен был месяц носить за ним портфель да рассказывать всем, как весело они проводят время. Если это называть дружбой...
Вообще у Золотова был специфический круг общения. Например, Хохлова — наша выпускница, девица не слишком примерного поведения. Мягко говоря! — Фаина Борисовна сделала выразительную паузу. — А уж после исключения увидела его на улице с явным уголовником! Даже на другую сторону перешла... — Она встала. — Так что ничего неожиданного в этой афере для меня не было. Хотя многие и удивлялись.
Двуличие, как и другие подобные свойства натуры, с годами не проходит, скорее разрастается. Если чему и можно удивляться, так это тому, что он избежал тюрьмы, выплыл и, по-моему, неплохо устроился под солнцем. Во всяком случае, несколько месяцев назад видела в «Лотосе» — непохоже, чтобы он был слишком удручен жизнью.
Назад: ПЕРВЫЙ КАМЕНЬ
Дальше: ПАУТИНА