ГЛАВА 8
Виктор проснулся около девяти. Солнце ярко светило в высокие окна. Ночью прошел снег, и теперь он, ослепительно белый, искрился под чистым небом на крышах домов и в скверах. Его соседа, полярного летчика Куприянова, уже не было. Номер был тщательно убран, постель аккуратно заправлена, слегка пахло одеколоном.
«Опять помчался за покупками, — решил Виктор, закрываясь от солнца рукой. Он вспомнил, что Куприянов собирался отправить домой очередную посылку, а потом куда–то уехать на несколько дней. — Все промышляет». И поймал себя на том, что понял причину своего раздражения: за эти дни ему самому ни разу не удалось побывать в магазинах, потратить хотя бы минуту на поиски пальто для матери. А теперь и денег на покупку не осталось. Виктор чувствовал себя мерзко. Он попытался разобраться в этом и понял, что во всем виноват сам. «Догулялся, доигрался, как беззаботный мальчишка. А ведь девятнадцатый год пошел. Вроде бы уже не маленький. Наделал глупостей и сам себя жалею. Я о матери забыл. Карты, выпивки, поездки… Ведь понимал, что делал. Понимал, но делал… Хотелось обвинить во всем Гурама: неужели не мог остановить? Но он тоже играл и также мог проиграть. Разве я ему советовал? Нет». Виктор вытащил из кармана деньги и пересчитал — сорок три рубля и еще какая–то мелочь.
В соседнем номере громко разговаривали женщины, где–то работал телевизор. Жизнь шла своим чередом. Каждый был занят своими заботами…
«Как же теперь быть? — озабоченно подумал Виктор. — Занять деньги у Гурама? Даст, не откажет». Но просить у него не хотелось. Позвонить домой? Но эту мысль он сразу же отбросил. Звонок для матери будет ударом… Он встал, подошел к окну. Тугой свежий воздух был почти ощутим. Опершись руками о подоконник, он посмотрел вниз. У подъезда гостиницы стояли с чемоданами и свертками отъезжающие. В стороне от них парень с девушкой ели мороженое в вафельных стаканчиках и над чем–то смеялись.
Виктор прошел в полутемный коридор, взял из стенного шкафа свежее полотенце. И отпрянул. С плохо подогнанной полки на пол упали рубашки Куприянова. Среди них был белый конверт, из которого вылетели десяти–и двадцатипятирублевые купюры. Виктор стал их собирать. Чувствовал он себя неловко. В коридоре послышались шаги. Кто–то остановился у двери, подергал ручку, а потом постучал. Стук был негромкий, но решительный. Спрятав деньги в карман, Виктор отшатнулся от шкафа. Дежурная или уборщица? Тамара так не стучит. А может, Куприянов вернулся? Что подумает? Виктор ощутил, как леденящий спазм сдавил горло.
Он открыл дверь. Перед ним стоял Гурам: гладко выбритый, аккуратно причесанный, с коричневым, в искорку шарфом вокруг шеи.
— Привет! Можно?
— Проходи. — Виктор посторонился.
Гурам переступил порог. Не раздеваясь, откинув полы пальто, сел в кресло и огляделся.
— А у тебя здесь ничего. Как говорят, феше.
Чтобы скрыть волнение, Виктор сунул в карманы дрожащие руки.
— Что феше?
— Фешенебельно, — рассмеялся Гурам. — Живешь словно туз червонный. — Его взгляд был непривычно прощупывающим.
— С твоей помощью, — тускло ответил Виктор. Он еще не остыл от сознания того, что чужие деньги лежат в его кармане. Все походило на неприятный сон. Ему захотелось бежать из этого номера, бежать от Гурама, который по–прежнему пристально смотрел на него. Бежать сейчас же, или случится что–то страшное, непоправимое.
Гурам спросил его о чем–то, а он не ответил. Но от этого вопроса почувствовал неожиданное облегчение, понял, что Гурам ни о чем не догадывался.
— Чего вчера так тихо ушли? — спросил Гурам. — Даже не попрощались.
— Решили пройтись по городу…
— От проигрыша очухался? Или еще не пришел в себя?
— Времени не было. Все еще впереди, — холодно произнес Виктор.
— Вот как? — Гурам взглянул на него. — Это ты правильно сказал — все впереди. Карты не учебники, где все расписано от «а» до «я». Карты — тонкое дело.
— Я больше до них не дотронусь.
— Не зарекайся! — рассмеялся Гурам.
— У меня сейчас другая забота…
— Скорее бы домой?
— Нет.
— С Тамарой поссорился?
— Нет.
— Слушай, опять «нет» говоришь! Какая твоя забота?
— Достать двести рублей. Матери на пальто.
— Других забот не имеешь? — с ухмылкой спросил Гурам и непроизвольно потер руки.
— Других нет! — уверенно ответил Виктор. — Ты таких забот не знал, не понимаешь… — Он вышел в переднюю, открыл дверцу шкафа и, вытащив из кармана деньги, положил их на место. Между рубашками.
Гурам глубоко вздохнул, подошел к телефону, набрал номер и тут же опустил трубку.
— Что будешь делать теперь? Что намерен предпринять? Грабить, убивать, вагоны разгружать?
Виктору показалось, что Гурам над ним подтрунивает.
— Разумеется, не первое и не второе, — сказал он холодно. — А вот насчет вагонов — это идея. Спасибо, что подсказал.
— Чушь, дорогой! — Ты этого не сможешь. За две сотни знаешь, сколько вкалывать надо? А ты еще картошку чистить не научился.
— Попробую! — ответил Виктор уверенно.
— Не трепись! Хотя попробуй. Сила есть — ума не надо…
— Значит, безвыходное положение?
— Кто так сказал? Оборотистые люди за день зарабатывают и не такие деньги, — сказал Гурам. — Для этого разные способы есть. Нужно подумать…
— Такие способы не для меня. Я не из деловой породы. И никогда ловчилой не был.
Виктор подошел к креслу и, поддернув брюки на коленях, сел против Гурама.
— А кто заставляет быть ловчилой? — Большие черные глаза Гурама смотрели осуждающе. — Просто говорю, что деньги за так нигде не выдаются, их зарабатывают или делают.
Виктор нахмурился.
— Что предлагаешь?
— Деньги лопатой грести можно. Умей только подбирать не спеша. Это я еще в первом классе усвоил, — авторитетно проговорил Гурам.
Виктор воспринял это неодобрительно.
— За счет других? Мы с тобой в разных школах учились!
— Красиво говоришь, — заметил Гурам. — Зачем людей выше себя ставишь? Им, когда у них все в норме, другие до лампочки. Каждый свою копейку жмет. Добро как милостыню дают.
Виктор рассмеялся.
— Послушаешь тебя — вроде и жить не для чего. По–моему, самое большое несчастье — это рассуждать как ты. Живешь рублевыми интересами.
Гурам ответил безмятежно:
— Изрек прямо, доходчиво. Только нужные слова я себе уже давно сказал. Ты непрактичный человек. Придет время — поймешь…
Виктор посмотрел на него с сожалением и, словно для себя одного, произнес:
— Никогда не думал, что за посиделками забуду о матери.
— Чуйство заиграло? — усмехнулся Гурам. — Сентиментальным стал? Давай, дорогой, не будем так. У тебя честные глаза, а это основа жизни. Все наладится, все утрясется.
— Успокаиваешь? Я все–таки попробую насчет вагонов. Может, повезет…
— Не смеши, дорогой, — оборвал Гурам. — Не говори глупости. Молчи и слушай. — Он встал и обнял Виктора за плечи. — Везение — удел для дураков, а ты умный. Тебе нельзя жить на авось. Это мелко. Кстати, — Гурам сделал многозначительную паузу, — Тамара о тебе высокого мнения!
— Что имеешь в виду?
— Говорила, что решительный, смелый, хваткий парень, а ты разнюнился…
— Какой я хваткий…
Гурам о чем–то еще говорил, но Виктор слушал невнимательно и отвечал невпопад, потому что понимал сейчас, что вел себя в последние дни просто глупо. «О чем же я думал эти дни? — спросил он себя. — О себе думал! — неожиданно пришла мысль. — Для себя поехал сюда, для себя и в карты играл. Деньги растратил тоже на себя. Как все сложно и просто! К экзаменам готовлюсь, не работая, выходит, тоже для себя. Мать на полторы ставки пошла, а я как тунеядец…»
Все происшедшее с ним представлялось ему в эти минуты в совершенно неожиданном свете.
— Понимаешь, я виноват перед матерью. Мучает совесть. Я никогда не смогу сказать ей правду… — Он сжал ладони так крепко, что кончики пальцев покраснели.
— Неправильно говоришь! — сказал Гурам глубокомысленно, словно почувствовал себя задетым. — Зачем такой перебор? Совесть людям по–разному служит. Одним вредит, спать не дает, другим на пользу идет. Это кто как к ней относится и понимает. Совесть! Слово–то какое выдумал. Теперь к ней люди ловко приноравливаются. Вот насчет правды — это точно. Скрывать ее — удел сильных, потому что она пить, есть хочет. Человека гложет. Слабаки и эгоисты обычно от правды бегут. Пусть другие с ней маются. Вот и ты хочешь свой груз на мать повесить. Пожалей ее–то! Держи свою правду взаперти.
— Ты что? Ты что говоришь? — укоризненно воскликнул Виктор.
— Что говорю? Не понял? Скажу другими словами. Легко жить хочешь. Я думал, ты наивный. Оказывается, нет. За мать спрятаться хочешь. Дешевка ты! — Лицо Гурама скривилось. — Самая настоящая дешевка!.. Насчет матери от меня доброты не жди. Это слово у меня вот тут, — он стукнул себя в грудь. — Надеюсь, понял? Вот так!
Обида захлестнула Виктора. Он резко встал. Была одна мысль: отплатить Гураму за оскорбление. Виктор рванулся к нему.
Гурам уклонился от удара. Теряя равновесие, Виктор упал на кровать и прикрыл голову руками, но ответных ударов не последовало.
— Ты растешь в моих глазах! — бросил Гурам. — Удар у тебя приличный. Браво! Но знай, разговор с помощью жестов теперь не в почете.
— Кати отсюда! — задыхаясь крикнул Виктор.
— Я? — усмехнулся Гурам.
— Ты! — эхом откликнулся Виктор. Губы его дрожали.
Гурам подчеркнуто спокойно сел в кресло.
— Давай без нервов. И не пытайся портить мою физиономию. Скажу прямо. Я уважаю тебя еще больше. Есть характер! Но если гонишь… Что ж, оставайся один. У меня тоже гордость.
Виктор медленно приходил в себя. Обида тускнела. Но странно, ссора с Гурамом зародила неожиданное чувство. Ему казалось, что вина перед матерью стала меньше. Ведь он защищал ее.
— Эх ты, штатив в брюках, — сказал Гурам проникновенно. — Тебе паровоз срочно нужен. Вытаскивать надо…
— Если меня, то не нуждаюсь…
— Тебя, конечно. Из долгов. Между прочим, я Леве твой карточный долг — сто пятьдесят рублей отдал. Теперь ты в должниках у него не ходишь.
— Это как понять?
— А так! Я не из тех, кто товарища бросает. Ты же без денег остался.
— Приедем домой — отдам без задержки.
— О чем ты, Виктор! Не забивай себе голову… Будь проще, — спокойно произнес Гурам. — Знаешь, какое самое большое богатство в жизни? Нет? Друзья! Им всегда надо помогать. Это дело взаимовыгодное.
Они замолчали.
— Ты днем свободен?.. Помоги посылку отправить.
Виктор кинул быстрый взгляд на Гурама.
— И у тебя проблемы? Давай без предисловий. Как говорится, где, когда, в связи с чем и почему я должен это делать? С чем посылка?
— Ты мой друг! От тебя секретов нет, — сказал Гурам без запинки. — Конечно, не с ширпотребом. С дефицитом она. Кофточки–мофточки разные…
— Ну знаешь! Я к этому не готов.
— А к чему ты готов?
Виктор промолчал.
— Дефицит в ходу, — продолжал Гурам. — Сейчас многие в вещи играть начали. Завидуют не тому, чего у них нет, а тому, что у других это есть. Балдеют от цветастых фирмовых ярлыков…
— Ну и пусть балдеют, тебе–то что? — бросил Виктор. — Неужели, помимо тряпок, ничем не интересуешься?
— Ошибаешься, интересуюсь, — чуть улыбаясь, ответил Гурам. — Я жизнью интересуюсь! Даже очень. Вот только не разберусь, в чем счастье? Какое оно? Сначала думал — в девчонках. Знакомился, встречи имел, а они все на одно лицо оказались. Потом решил: в деньгах, но и в них радость небольшая, хотя никто без денег жить и радоваться не научился. В чем счастье, до сих пор точно не знаю. Читал где–то, что оно в том, чтоб быть нужным людям. А им не я, товар мой нужен. Выходит, мое счастье ломаного гроша не стоит. Может, оттого и сердце тоскует?.. Об этом я тебе одному, от души…
Они долго стояли у окна. Солнце светило совсем по–весеннему.
— Знаешь, чем меня дефицит взял? — вдруг спросил Гурам. — Я им людей на привязи около себя держу. И молодых, красивых, и постарше тоже, и тех, кто с положением, и с виду благородных… Вот это мне нравится. Такое уж мое маленькое хобби. А то я бы совсем один остался, — фальшиво–бодрым голосом закончил Гурам.
— Мне все это без разницы. — Виктор даже не взглянул на Гурама. — Скажи лучше, почему меня просишь посылку отправить? Почему сам не хочешь?
— Понимаешь, дорогой, свидание у меня! Очень важное свидание…
— С девушкой?
Гурам хмыкнул.
— С кем же еще. Ты абсолютно несовременный парень. Неужели не понимаешь? С посылкой — дело без забот. Ты отдал — ее взяли. И две сотни в кармане.
Обещание Гурама казалось неправдоподобным.
— Не трепись! За это таких денег не платят.
— Я не шучу, — заверил Гурам. — За язык никто не тянет. Мое дело предложить, твое — решить. Соглашайся. Ты на такую работу без конкурса пройдешь, — намекая на неудачные экзамены, сказал он. — Если нет, считай, что разговора не было. Я от всего сердца, бескорыстно…
— Если ты бескорыстно, то, значит, не все так просто. А потом… Знаешь, я по таким посылочкам опыта не имею! Да и рискованно. Опасно для здоровья. Задержат еще…
Гурам слегка растерялся, но быстро взял себя в руки. Согнутым пальцем он постучал по деревянной фрамуге.
— Слушай! Прямо кошмар какой–то. Зачем такие страшные слова? В этом деле стопроцентная надежность. Под стрелой стоять не будешь! Только свою принципиальность не показывай. Где возьмешь такие деньги?
Гурам говорил еще какие–то убедительные слова. Взгляд его был так красноречив, что не верить ему было нельзя. Виктору риск казался уже не таким большим, каким представлялся поначалу. Сомнения казались смешными. Гурам осторожный человек, зря впутывать не станет!
Гурам щебечущим голосом сказал легко:
— Не ломайся! Дело проще пареной репы. Другой возможности не будет. Такая голова, и не знаешь, как лучше распорядиться!
Поколебавшись, Виктор спросил то, о чем не хотел спрашивать:
— Когда вести посылку?
В номере были слышны шорохи проезжавших троллейбусов, далекое гудение пылесоса, голоса людей, идущих по коридору. Где–то скрипнула тормозами автомашина.
— Молодец. — Гурам улыбнулся во весь рот. — Везти, как говорится, нужно было еще вчера. Но мы отправим сегодня. За полчаса обернешься. К вокзалу подброшу.
— Может, вместе?
— Вместе рояль двигать удобно. Я же сказал — у меня свидание. Слушай дело…
Виктор слушал и с тревогой сознавал, что согласия на ненужную, чуждую его представлениям затею. Он поставил только одно условие — Гурам отдаст ему деньги сразу же.
* * *
Около двух они были у Курского вокзала. Гурам припарковал «Жигули» в первом ряду автостоянки. Виктор вылез из машины, взял с заднего сиденья большой, тщательно упакованный сверток и захлопнул дверцу.
Его окликнул Гурам:
— Возьми пятерку на такси…
— Доеду на метро, — ответил Виктор.
Вокзал встретил его напряженным гулом. Он разыскал глазами справочное табло и, взглянув на него, понял, что поезд приходит без опоздания. Минут через двадцать где–то наверху вдруг щелкнул динамик и четкий женский голос произнес: «Поезд третий Тбилиси — Москва прибывает на седьмой путь». Виктор вздрогнул и огляделся по сторонам. Всего мгновение назад он ждал этого момента с нетерпением, теперь же ощутил липкий страх. Тревога не уходила.
…На платформе бился тяжелый северный ветер, кружила колючая поземка. Длинный состав медленно полз вдоль перрона, наконец, словно в раздумье, лязгнув буферами, остановился. Из вагона хлынул поток пассажиров. Еще утром в пути они жили одной объединяющей их жизнью, теперь же каждый был охвачен своими заботами. Наскоро распрощавшись или не попрощавшись вовсе, одни взволнованно звали носильщиков, другие торопливо шагали по платформе. Виктор с трудом пробивался сквозь плотную толпу. Мешал объемистый сверток. Люди бранились, недоуменно оглядывались. Ему казалось, что на него смотрят с подозрением. На какое–то мгновение он почувствовал себя словно в западне. И ощутил в груди неприятный холодок. Тревога усилилась. Сдерживая волнение, Виктор торопливо подошел к одиннадцатому вагону. Из тамбура тянуло теплым воздухом. Пахло дымом, углем. Средних лет проводник с невыразительным лицом, в форменной тужурке без петлиц, мокрым полотенцем протирал поручни.
— Мне бы Анзора…
Проводник повесил полотенце на указатель номера вагона и равнодушным взглядом посмотрел на Виктора.
— Я Анзор. Чего тебе?..
— Я от Гурама. Он просил передать…
Проводник, зажав в губах сигарету, заинтересованно поднял глаза и коротко буркнул:
— Что–то я тебя раньше не видел… Пройди в вагон.
Пряча сверток под лавку, он спросил:
— Больше ничего не хочешь сказать?
— Больше ничего.
— Тогда возьми вот это, — он снял с полки круглую плетеную корзину. — Передай Гураму. Здесь домашнее вино и немного фруктов… У тебя все?
— Нет, не все. Гурам просил кочан гурийской капусты.
— Кочан? — рассмеялся проводник. — А не надорвешься? Тебе одному с таким делом не управиться.
— Я донесу, он легкий…
— Ты? — удивился проводник. — Не донесешь. Скажи Гураму, пусть сам придет. Вечером, к отходу поезда. — Он вышел из купе и щелкнул замком, давая понять, что времени у него больше нет. — Ты, видно, с Гурамом знаком недавно. Порядка не знаешь. Все, парень, иди.
Виктор неторопливо шел по опустевшему перрону, с наслаждением вдыхая морозный воздух. Прорвавшееся сквозь облака солнце отливало в окнах вагонов. Только сейчас понял, что дело было сделано, что теперь он по–прежнему чувствует себя спокойно и живет в привычном для себя измерении. Как и все люди… Он глубоко вздохнул и рассмеялся беззвучно.
У входа в зал его встретил Гурам.
— Ты не поехал? — спросил Виктор.
— Позвонил по телефону. Свидание отложили… Ну как? Отдал?
— Порядок. Анзор просил тебя подойти к нему вечером.
— Хорошо, — Гурам пальцем сдвинул кепку чуть выше лба. — Больше ничего не сказал?
— Просил вот это отдать, — Виктор приподнял корзину.
Гурам удовлетворенно кивнул головой.
— Пригодится. Ну что, сложную работу я тебе подобрал? Не переутомился? — с видимым удовольствием спросил он и залился смехом.
— За что такое счастье привалило? — сердито отозвался Виктор. Он опять ощутил неприятный осадок от недавних переживаний. — Не думай, что такая работа для меня удовольствие. Понимаешь…
— Есесено! — попытался отшутиться Гурам. — Я все понимаю. Поэтому если не против, вечером отправим еще посылку. Поможешь?
— Нет! Поймают.
— Тогда баланда, нары и прокурор для тебя обеспечены, — Гурам расхохотался. — Поймают — посадят. Только надо уметь уходить от неприятностей. Ты для себя заранее невиновность придумал. И объяснение тоже.
— Какое?
— Как в песне поется: ничего не вижу, ничего не слышу, никому ничего не скажу. Вот твое правило, — сказал Гурам назидательно. — Одна голова хорошо, две — хуже. Поэтому меня слушай…
Виктор не пытался скрыть досаду.
— Такие советы — источник для неудержимого желания врезать по шее работодателю.
С наигранным радушием Гурам сказал:
— Насчет работодателя не прав. Его всегда надо беречь. В этом суть главного! А ты мне нравишься, хотя и брякаешь что попало…
Включив мотор, Гурам положил руки на баранку. С неба летел мокрый снег, он облепил ветровое стекло. Гурам запустил «дворники».
— Давай рассчитаемся. Я свое дело сделал.
— Деньги вечером, дорогой! Откуда они у меня сейчас? Сам понимаешь!
Виктор растерялся от этих слов. На его лице появилось выражение недоумения.
— У тебя совесть есть?
— Ладно! Нашел время обижаться. Знай, обида радует обидчика. Не меня, конечно, — отозвался Гурам.
— Со мной не надо так… Ты же обещал. Это нечестно.
Упрек Виктора даже не задел Гурама.
— Перестань! Честно живут одни дураки. Это так, для справки. Честность уже давно нафталин, — широким жестом он поправил кепку. — Об этом слове я только в книжках читал, только не помню в каких.
Виктор взорвался:
— Трепач ты. Понимаешь, что у меня безвыходное положение…
Гурам поспешил изобразить шутливую улыбку.
— В безвыходном положении стреляются…
Разочарование в человеке иногда наступает внезапно. Бывает, от одного жеста, взгляда, фразы, поступка… Так случилось и с Виктором. Эти минуты разрушили его веру в Гурама.
— Выходит, ты еще в гостинице обманывал меня. А я верил.
Слова нисколько не удивили Гурама, но все же, поморщившись от досады, сказал:
— Ты замечательный парень, Виктор. Честное слово! — И растянул в улыбке губы. — Пойми — деньги вечером будут, кончай мелкие придирки. — Он похлопал его по колену. — Давай будем правильными людьми, не станем говорить о глупых вещах. За деньгами вечером поедем. И будет все по первому разряду. Это я, Гурам, говорю!
— Я не поеду! — в голосе прозвучала неуверенность.
— Поедешь! Раз съездил, съездишь и второй!
Вечером к поезду они привезли новый объемистый сверток. До вагона, как и утром, его нес Виктор.
В купе к Анзору вошел один Гурам. Минут через пятнадцать он соскочил на платформу радостный.
— Ну вот и все, а ты боялся. Поехали по домам.
Они сели в машину. Гурам включил зажигание и стал прогревать мотор.
— Ты хорошо поработал. Получи двести. Матери на пальто, — деловито проговорил он, вытаскивая из бумажника деньги. — Остальные — завтра. Небось такую сумму первый раз в своей жизни получаешь?
Виктор взял новенькие купюры и положил их в карман куртки.
— Мудришь по–прежнему. Обещал же все. Чего мелочишься?
— Уникальный человек! Моря и реки мельчают, не только люди… Но это ко мне не относится. Сказал — завтра получишь остальное. Мне до утра одно дело прокрутить надо. На учете каждый рубль. Обещали фирменное устроить. Такие «подарки» раз в год дают. Упускать нельзя… — Гурам тронул машину, давая понять, что его решение твердо.
Виктор молчал, невесело глядя перед собой. Вдруг он задал совершенно неожиданный вопрос:
— Ты слышал когда–нибудь про кентавров?
— В школе учили. Потом как–то не до них было. А что? — полюбопытствовал Гурам.
— В том–то и дело, что не до них было, — умиротворенно проговорил Виктор. — Это из мифологии. Наполовину человек, наполовину лошадь…
— Это как понимать? На что намекаешь? По–твоему, я тоже наполовину, — хмыкнул Гурам. — Ты это хочешь сказать?
— А выходит, — ответил ему Виктор без улыбки, — что ты наполовину во власти желания помочь человеку, а наполовину во власти привычки держать в зависимости людей и получать от этого удовольствие. У тебя явное раздвоение — говоришь одно, делаешь другое. А в общем, живи как знаешь…
Гурам слушал молча, поджав пухлые губы.
— Смотри–ка, не знал, что ты такой бойкий на язык. Говоришь красиво, но несправедливо. Выходит, обидчивый ты, раз до сих пор в себя не придешь, — уже совсем весело отозвался он.
По ночной улице торопливо шли редкие пешеходы.
— Может, я не очень хороший человек, но в отношении тебя я честен. Запомни это. — Гурам резко затормозил машину, увидев перебегавшую на красный свет женщину. — Я одно скажу. Не кто другой, а я пришел к тебе на помощь. Разберись хоть в этом. Извини, я не привык напоминать о таких вещах, но приходится, — он сделал паузу. — Хорошо! Утром свезу тебя к приятелю и купим пальто для матери. Настоящую фирму. Это тебя устраивает? И разойдемся на этом, как в Черном море корабли. Память о прекрасных встречах навсегда сохранится в наших сердцах. Годится?
— Годится. Лишь бы не было так, что за сегодняшним обещанием будет завтрашнее, потом — послезавтрашнее. — В голосе Виктора звучало сомнение. — Судя по сегодняшнему, я чувствую…
— Один тоже чувствовал, потом перестал, — оборвал его Гурам. — В таких вопросах я своему слову хозяин. Это мой принцип. Поэтому никогда перед другими виноватым не был. И перед тобой вины не чувствую. Ты поступаешь как человек, и я поступаю так же. Уяснил? Плюнь на свои сомнения, — подрулив к гостинице, он протянул руку. — Часам к десяти будь готов. До встречи!
Гурам лихо тронул с места. «Жигули», фыркнув отработанным бензином, скрылись за углом.
Гостиница спала. Стеклянные двери были заперты на металлическую скобу. В вестибюле пусто, свет притушен. Швейцар встретил Виктора неприветливым взглядом. Вызвав лифт, Виктор поднялся на свой этаж.
— Поздновато, молодой человек, — проговорила сердито дежурная. — Половина второго. Людей беспокоите.
Осторожно ступая по цветной линолеумовой дорожке, он подошел к номеру. Тихо открыл дверь. В тамбур из комнаты пробивался свет. Куприянов не спал. Оторвавшись от газеты, он сказал с укоризной:
— Тамару огорчаешь. Обыскалась тебя. Тревожится…
Зазвонил телефон. Куприянов снял трубку.
— Тебя!
Виктор подбежал к столику.
— Ты где пропадаешь? — По вопросу Тамары понял: она сердилась всерьез.
— Послушай, Тамара. У меня получилось так. Не обижайся…
— Зря тратишь время…
— Я утром зайду к тебе.
— Нет! Я буду занята. — Раздались короткие гудки.
* * *
Утром Тамары в номере не было. В мрачном расположении духа Виктор поднялся в буфет. В этот час там было малолюдно. Командированные уже уехали на работу, туристы — на экскурсию.
Гурам появился ровно в десять. Перекинув на руку пальто, он плечом приоткрыл дверь и, отыскав взглядом Виктора, подсел к нему. От него пахло перегаром и маринованным чесноком, лицо — серовато–землистое. Но все же он был, как всегда, тщательно выбрит.
Виктор мельком взглянул на него.
— Явился — не запылился…
В ответ на это Гурам рассмеялся.
— Надеюсь, сосиски и сметану заказывать не будешь? Внизу такси ждет. Давай не тяни. У нас впереди важные дела. — Хитро подмигнув, он достал из пиджака какие–то бумажки и отложил одну из них в карман пальто. — За товаром по–быстрому съездим.
Виктор не спеша помешивал ложечкой кофе.
— Слушай, а ты кошмарный тип. Потом допьешь!
— Еще чего? — резковато ответил Виктор. — Мне эти подвиги надоели.
— Ты отсталый человек, — с сожалением проговорил Гурам. — Ты знаешь, какой товар? Роскошь, а не товар! Давай быстрее! Мы ужасно много теряем.
— Я ничего не теряю, — ответил Виктор.
— Слушай, дорогой, ты что, недоразвитый? Честное слово, в мире нет такого второго непонятливого акселерата. От тебя психическое расстройство получишь. — Увидев, что Виктор распечатывает пачку печенья, он в нетерпении цокнул языком. — Прошу, будь человеком… Очень прошу! У меня со временем туго.
— А у меня — с пальто туго. Может, с этого и начнем?
Гурам улыбнулся.
— А ты становишься деловым человеком. Далеко пойдешь.
Они поднялись в номер. Гурам, подставив ладошку, напился воды прямо из–под крана. О вчерашнем обещании не произнес ни слова, будто и не было такого разговора. Виктор потерял терпение.
— Скажи, зачем мне нужно мчаться куда другие хотят? Я в твоем штате Пятницей не значусь. Сначала поедем за пальто, а потом видно будет… Ты и так впряг меня как следует…
Гурам удивленно поднял бровь.
— Не капризничай. Зачем эти разногласия? Сначала мое дело, с твоим управимся. Могу поклясться. А здесь нельзя упускать. Ты можешь мыслить масштабно? — спросил он напористо. — Что я тебя уговариваю? Отвечай — да? Поедем — да?
У Виктора пропало желание спорить. О предстоящей поездке он думал ночью и думал утром, сидя в буфете. Свыкся, как с решенным делом. Было одно желание — поскорее покончить с ним, опять жить как раньше, по–человечески.
— Чего убеждаешь? Я из понятливых. Съезжу. Но это в последний раз. И деньги отдашь сразу. Такое мое условие. Для меня пока один риск, а толку никакого.
Гурам вытер ладонью вспотевший лоб.
— Какой риск? Выброси это из головы. Ты уже съездил — и ничего, живешь не кашляешь. — И все же слова Виктора задели его. Нахмурившись, он сказал: — Насчет риску и толку… Почему каждый хочет поменьше работать, а получать побольше… И не отвечать. Да ладно! Зачем между нами такой разговор? Сегодня будет последняя ездка и будет расчет. Клянусь на своих детей!
— Их у тебя нет.
— На тех, которые будут. — Глаза Гурама лукаво засветились.
Виктор снял телефонную трубку.
— Я позвоню Тамаре.
— Стоп! Стоп! — остановил Гурам. — Мы быстро вернемся. Наши дела ее не должны касаться. — Помолчав какое–то время, сказал: — Дай что–нибудь, чтоб голова не болела.
— У дежурной есть анальгин…
— Что значит молодой, необученный! Мне бы сто граммов коньяка принять. Я бы сразу в себя пришел! До половины четвертого с друзьями причащался…
— Так бы и сказал. Я в буфете попрошу… Может, заодно таксиста предупредить?
— Предупреди. Пусть подождет.
Виктор вернулся быстро. Со стаканом и бутербродами.
Понюхав коньяк и зачем–то подув на него, Гурам, поморщившись, выпил до дна.
— Принял норму, и опять жить хочется. Сейчас как рукой снимет.
На улице все белело. Снег припушил искрящимися хлопьями ветки деревьев. Такси, гудя натруженным мотором, катило ходко. Стрелка на спидометре покачивалась у отметки семьдесят. Остались позади Колхозная площадь, Комсомольский проспект. Пожилой шофер поначалу поглядывал на пассажиров с интересом, но потом, вписав машину в движущийся поток, уже больше не отрывал взгляда от дороги. Время близилось к одиннадцати. Ровная лента магистрали тянулась вдоль нового жилого массива. Они свернули влево, на параллельную улицу. Здесь было свободно, автотранспорта почти никакого.
Гурам похлопал шофера по руке. Тот затормозил и сбросил показания счетчика. Не считая деньги, он сунул их в боковой карман и мягко захлопнул дверцу.
— Вон в том магазине к тебе подойдут, — Гурам указал на продмаг. Его инструктаж был прост и краток — взять два спортивных баула и с ними опять на магистраль.
Виктор огляделся. Утренний мороз сковал вчерашние лужи. На просторной площадке — груда консервных ящиков и коробок. По накатанной горке съезжали мальчишки. В доме напротив — кафе и пирожковая, но они были закрыты. Сунув руки в карманы куртки, он вошел в магазин. Народу немного. У прилавка в кондитерском отделе Виктор почувствовал, что кто–то остановился совсем рядом с ним. Он обернулся. Полноватая женщина в шубе под черный каракуль смотрела на него. Они поздоровались. Отошли к окну.
— Такой молоденький и уже при деле.
— Как это понять, при деле?
— Куда пошлют, значит…
— Я сам кого угодно пошлю, — фраза прозвучала двусмысленно. Виктор смутился. — Почему вы так решили?
— Курточка на тебе так себе. Модной не обзавелся, — взгляд женщины посерьезнел. — Ты опоздал и стоишь не там, где сказано.
Виктор вспомнил, что стоять он должен был в молочном отделе.
— Я приехал раньше. Заждался, вот и пошел от прилавка к прилавку…
— Больше так не делай. Должно быть все точно, — сказала она глуховато. — Подожди минут десяток и иди вон в тот подъезд, — улыбнувшись зелеными глазами, указала на высокую четырнадцатиэтажную башню и добавила: — Вон в тот, в левый…
Женщина шла по заснеженной дорожке спокойно, не спеша. Можно было подумать, что возвращалась домой с прогулки.
Задача была ясной. Только, наверное, от этой ясности Виктор почувствовал мелкую нервную дрожь на спине. В подъезде он взял две большие спортивные сумки.
— Ты бы мне шерсти на одеяло прислал, — сказала женщина. — У вас там баранов много…
— Самый крупный — перед вами, — с откровенной усмешкой проговорил Виктор.
Женщина хитроватым взглядом скользнула по его лицу.
— В шерсти я ничего не понимаю. Но постараюсь. Куда прислать–то?
— Теперь адрес не спрашивают. Гураму скажи, он знает куда. С сумками поаккуратней будь. — Она озабоченно кивнула на них. — Не попадись…
— Не за что!
— За эти вещи статья найдется. Сейчас по новому закону очень строго.
— Мне этих статей хоть и тысячу и одну. Ко мне не прилипнут, — ответил Виктор излишне торопливо и вновь ощутил замершее было чувство тревоги.
Должно быть, всерьез говорит бабуся, решил он. Выходит, Гурам на мне тренируется. Руки свои сумками не занял. И успокоил себя: ничего, дело на десять минут, а там я свободен. Перетерплю!
Нести сумки пришлось недалеко. Метров сто. Между корпусами домов, а не на магистрали, в светлой «Волге» сидел Гурам. Он окликнул его. Домой возвращались другим маршрутом. Шофер высадил их у Белорусского вокзала.
— Может, до места подбросить?
— Не надо, — ответил Гурам. — Доберемся…
Виктор шагал по улице, настороженно ловя взгляды прохожих. Чувствовал себя глубоко задетым и все отчетливее понимал неразумность своих поступков. При всей своей фантазии еще неделю назад не мог предположить, что с ним случится такое.
— Давай, дорогой, не сбавляй темп, — поторапливал Гурам. — Или шефство над тобой взять? На двух конечностях стоишь, а не уяснил, что с товаром идешь.
— Перестань. Надоело… — отрывисто выпалил Виктор и сильнее сжал ручку сумок. Обида на Гурама нарастала. Он шагал сейчас как посторонний, метрах в десяти от него. Выходит, его слова о дружбе, о заботе не что иное, как игра. Он за себя боится. Виктор неожиданно понял, почему на обратном пути Гурам остановил машину недалеко от магазина и попросил его передать заведующему секцией пачку денег и бутылку коньяка. Коньяк, конечно, не в подарок, решил он, а на случай, если задержат с вещами. На бутылке мои, не его отпечатки пальцев. Виктор гнал эту мысль, но она овладевала им все упорнее.
«Ну и пусть задержат, пусть даже автомашина сшибет», — в отчаянии думал он. Но никто его не задерживал, автомашины аккуратно объезжали или, затормаживали ход, уступали дорогу. Виктор остановился и поставил сумку у витрины обувного магазина. Ногой придвинул вплотную к стене.
— Надорвался? Тайм–аут взял? — подойдя сбоку, спросил Гурам. — Чего встал? Простынешь!
— Слушай, ты, возьми тоном ниже! — Виктор рывком повернулся. — Если будешь понукать, я милиционера крикну и отдам ему эти сумки.
— Ты что, сдурел? — Гурам нервно поправил шарф. Он говорил почти шепотом. — Для неразумных самое главное — свою бестолковость показать. Забыл о правиле: нужно умно молчать, а не глупо кричать. Впрочем, кричи! Ты мальчик бойкий. Но знай, я кричать не стану. Тихо скажу, что вещи твои. За них в магазине я не платил.
— Я твоими деньгами расплачивался.
— Ну и что дальше? Разве в этом суть? Об этом ты да я знаем, а там доказать надо, что они мои. Против тебя пяток свидетелей. Тебя в магазине запомнили. Так что давай, ори, герой! — хрипло и зло прошипел Гурам. — Впрочем, ты до этого не поспел. Духу не хватит. Но знай, меня так не возьмешь, — слова прозвучали предостережением.
— Сволочь ты! — рвущимся полушепотом прокричал Виктор. — Чего смеешься? Я тоже посмеюсь, когда тебя посадят…
— Посмейся. Невелика радость, — уже буднично сказал Гурам. — А теперь забирай барахло и ковыляй. Мне очень не терпится с тобой по душам поговорить. — Его пухлая щека нервно дернулась. — Ты больно раздухарился. Дотронулся до дела, а теперь вильнуть хочешь?
Виктор вскинул голову.
— И шагу не сделаю. Хватит. Я на тебя поишачил…
Лицо Гурама так резко изменилось, что Виктор замолчал.
— Чего в небо орешь? Чужим знать не надо наш разговор. Не психуй, приди в себя…
— Я уже пришел и понял, что ты негодяй. — Виктор повернулся, чтобы уйти.
— Скажи, пожалуйста, ты даже умеешь хамить. Очень современный человек. Только запомни, я таких слов не прощаю. Ты… Ты еще будешь извиняться! — Гурам ногой пододвинул сумки и, взяв их, зашагал по улице.
Виктор остановил его.
— Как же ты живешь на свете? От тебя зло и своим и чужим!
Гурам, уверенный в своей правоте, сказал:
— Сначала разберись с собой, а потом меня касайся. Давай двигай, парень!
— Хотел ведь по душам поговорить. Чего бежишь как вор?
— Пошел ты знаешь куда? — взорвался Гурам и, словно поняв что–то, проговорил: — Выходит, вор, я? А ты разве лучше? Ты от меня деньги принял, значит, со мной сравнялся, — сказал словно давно решенное.
— Я никогда не сравняюсь с тобой! — сдавленно выкрикнул Виктор. — Вещи возить ты меня просил…
— Просил, не заставлял же… Ты таскал, я перепродавал. Куда теперь пятишься? Так что сравнялся! — Гурам недобро усмехнулся. — И даже обошел. Да, я фирму толкаю втридорога, но тем, кто на зарплату не живет. И осуждать меня за это нечего. Ты ничего тяжелее ложки в руках не держал, а чужие деньги берешь запросто. Даже у матери. И тратишь как свои. Тебя и сытость проверила на прочность. Ты лихо скачешь по жизни. Скажу честно, я так не начинал. Так кто же из нас хуже?
Виктор не ответил. Слова Гурама прозвучали обличительно и словно окатили его холодной водой. Он понял, что его грехи крупнее, чем предполагал.
— Я думал, ты ребенок тихий. О благородстве бренчал. А получилось глупо. Совесть на деньги сменял. А так любил о ней поговорить! Чего вздрагиваешь? Интересно мне очень, как дальше жить станешь. В милицию исповедоваться пойдешь? Только от этого лучше не станешь. И чище тоже. Ты теперь человек в жизни — ноль. За пару сотен разменялся. Знай, если про меня лишнее слово скажешь — тебя не пожалею. Мы посылками повязаны. — И пригрозил: — В полный рост по делу пойдешь.
— Что из этого вытекает?
— Соучастие в спекуляции вытекает. Со–у–час–ти–е, — с откровенной усмешкой медленно повторил Гурам. — Запомни это слово.
— Запомню, — ответил Виктор. — А ты, оказывается, порядочная дрянь…
— Чего ж об этом раньше молчал? Когда деньги брал?
Щеки Виктора горели. Он подошел к Гураму и сунул в его карман деньги.
Гурам усмехнулся.
— То, что вернул, еще ничего не значит. Знай — расчет будет потом.
— Грозишь?
— Зачем грозить? Ты вкус дармовых денег попробовал, он дальше потянет. Давай вали отсюда, — захлебываясь от злобы, почти выкрикнул Гурам. Повернувшись, зашагал прочь.
Он был доволен. Последнее слово за ним осталось. Не дал посмеяться над собой. Самому над собой смеяться можно, другому — нельзя. Разница большая. Свой смех забудется скоро. Чужой — точит годами. Гурам понял, что с Виктором расстался навсегда. Может, и увидит при случае, но для него он уже существовать больше не будет, точно так же, как людям, шедшим мимо, были безразличны его невеселые раздумья. И родилась обида на то, что ему не было так хорошо и спокойно, как этим людям, а им не было так плохо, как ему сейчас. Но ничего, не у него одного так по–дурацки сложилась жизнь. И это утешило. Зачем ворошить прошлое, если оно делает жизнь дерганой. Сдуть бы накопившуюся тоску и сомнения, как пух с одуванчика. И зажить! Не ссорясь с самим собой из–за нахлынувших сомнений…
Было около часа дня, когда Виктор вышел из метро «Щербаковская». Проспект Мира жил обычной, давно заведенной жизнью. Предупредительно тренькали звонками трамваи. Во всю ширь просторных мостовых с глухим шорохом, разбрызгивая тяжелую снежную жижу, мчались автомашины. За домами–новостройками были слышны ребячьи голоса.
Ртутный столбик на фасаде большого серого здания показывал минус пять. Виктор постоял в раздумье у перил пешеходного ограждения и зашагал по проспекту. Он еще не остыл от ссоры с Гурамом. В душе сжатой пружиной жила обида. И все же сейчас он чувствовал, как вязкая тревога постепенно покидала его.
Проспект малолюден. Лишь на троллейбусных остановках да у магазинов небольшие молчаливые толпы.
Виктор, купив мороженое, постоял у зеркальной витрины универмага. Потом, свернув в небольшой переулок, шагнул в будку телефона–автомата, притулившуюся за табачным киоском. Покрутив тугой диск, позвонил Тамаре. Трубку долго не снимали. Наконец деловито–строгий голос ответил, что Тамары в номере нет.
…Виктор поймал себя на мысли, что ехать в гостиницу расхотелось. Он вернулся в универмаг. Теплый упругий воздух приятно дунул в лицо. Он прошелся по этажам. Надолго задержался у высокой стойки–вешалки с женским пальто. Ему понравилось синее, на бежевой из искусственного меха подкладке. «Вот такое и хотела мама», — вспомнил он и посмотрел на ценник.
По дороге в гостиницу Виктор зашел в кафе «Незабудка». Взял на раздаче поджарку с макаронами и компот. За его столиком оказались мужчина и женщина. Мужчина нетерпеливо сдирал вилкой нашлепку с бутылки красного вина. Справившись с этим нехитрым делом, он украдкой наполнил стаканы и насмешливо проговорил:
— Бутылки, как и женщины, чем ярче, тем дороже обходятся. — И подмигнул Виктору: — Налить? Чего в сухомятку–то…
— Спасибо. Налейте чуть–чуть.
Гурам приехал в гостиницу около пяти. Он постучал в дверь и, подождав несколько секунд, вошел в номер. Тамара сидела в кресле, кутаясь в шерстяной платок. Она чуть повернула голову в его сторону.
— Как дела, детка? — вместо приветствия сказал он. — О, да ты, похоже, не в духе!
— Ты один? — в свою очередь, торопливо спросила Тамара.
— Один. А ты кого ждешь? — подошел к ней и, обняв за плечи, чмокнул в щеку.
— Где Виктор? Я не вижу его второй день. — В голосе звучало беспокойство.
На губах Гурама мелькнула усмешка.
— Что может случиться с молодым, здоровым парнем? Хотя…
— Хотя?
— В большом городе тысяча удовольствий. Может, и ему захотелось веселой жизни, — взглянул с любопытством. — Увлекся, закрутило, завертело…
Тамара спросила, глуша волнение:
— Что имеешь в виду?
— Может, загулял…
— Не говори глупостей.
— Неужели ни разу не позвонил? — с деланным удивлением поинтересовался Гурам.
Тамара отвернулась и, нахмурившись, стала смотреть в окно. Она чувствовала, что Гурам говорит так вовсе не для того, чтобы ее подзадорить. Его тон, слова предназначались для чего–то другого. Но для чего?
— Не понимаю, что ты нашла в этом акселерате? — горячо говорил Гурам. — Я еще тогда, на своем дне рождения, понял, что он собой представляет.
Тамара широко открытыми глазами удивленно смотрела на него.
— Ты запуталась, девочка. Жила зажмурившись, не разглядела, что он думал только о себе. — Помолчав, добавил: — Невероятный эгоист! За что же он с тобой так?
— Хватит, Гурам! — перебила Тамара возбужденно. — Я не верю ни одному твоему слову. Почему так говоришь о Викторе? — Она заходила по номеру и остановилась у зеркала.
— Я о тебе думаю. Ты пойми. Ему свои интересы важнее всего. Важнее любви, дружбы. — В словах Гурама была такая уверенность, что Тамара сникла. — Много он принес радости? Это, конечно, не мое дело… Еще неизвестно, что выкинет завтра.
Самолюбие Тамары было уязвлено. И все же она сказала:
— Виктор хороший парень…
— Брось! Это ты его придумала хорошим…
Тамаре эти слова показались нарочитыми. Она проговорила сдержанно:
— Злой ты! — Она чувствовала, что Гурам хочет безжалостно разорвать нити, которые связывали ее с Виктором.
— Я? — недовольно поморщился.
— Ты! Ты ко всем злой!
Повернувшись на каблуках, Гурам вышел, хлопнув дверью.
Прошло полчаса. Тамара сидела расстроенная. Она пыталась разобраться в происшедшем, но чувствовала только досаду и обиду. Слова Гурама выбили ее из колеи. И как–то незаметно отдаляли от нее Виктора. Будто и не было сегодняшнего яркого солнца, бодрящей прогулки по утреннему чистому парку. От жалости к самой себе казалось, что ее радужный мир разрушен, что не было недавних счастливых дней, радостной поездки, самого слова «любовь». Она чувствовала, что прежняя теплота к Виктору исчезла. «Почему он так поступил?» — думала она.
В дверь постучали. Это был Виктор. Он вошел нерешительно и остановился в прихожей.
— Здравствуй!
— Здравствуй, — ответила Тамара сдержанно. — Ты где пропадаешь?
— Понимаешь, Тамара…
— Скажи, где ты был сегодня? И вчера до самой ночи?
Виктор опустил глаза.
— Ты можешь объяснить?
Виктор молчал. Не мог он сказать ей прямо, что был занят гурамовскими посылками. Лихорадочно обдумывал ответ.
— Молчишь? Значит, я права…
Он шагнул к ней ближе и взял за руку.
— Мне обидно не за себя, а за тебя, — сказала Тамара натянуто.
Виктор тихим голосом произнес:
— Пойми меня…
— Я стараюсь тебя понять, — заставила себя рассмеяться. — Только что я должна понять?
— Я ни в чем не виноват перед тобой! Может быть, только в том, что не могу сказать сейчас, где был. — Виктор понимал, что его слова еще больше все запутывали, сбивали с толку Тамару.
— Если не виноват — почему оправдываешься? — спросила с укором. — Не ломай комедию.
— Я все объясню тебе дома.
Такого ответа она не ждала.
— Почему не сейчас? Ты обманываешь меня.
Виктор смотрел виноватыми глазами.
— Ты не веришь мне?
— Я начинаю догадываться… Хорошие отношения между людьми не могут быть без порядочности… Когда один обманывает другого… — Тамара готова была расплакаться.
— Ты не права. — Виктор попытался обнять ее, но она рванулась в сторону.
— Не трогай меня! Уходи! И больше здесь не появляйся! Я ошиблась в тебе! — Тамаре казалось, что говорит шепотом, но голос ее звенел.
— Да ты права! Я должен уйти… если ты перестала мне верить…
Он с отчаянием взглянул на Тамару и тихо закрыл за собой дверь.
