Вместо послесловия

При исследовании произведений детективной литературы стало едва ли не традицией предварительное обращение к природе, специфике и законам жанра криминального романа. Во всяком случае, это уже никого не удивляет.

Происходит это, как кажется, не только вследствие относительной юности жанра — фактически он у нас все еще продолжает формироваться, но и потому, что у его истоков нет ни одного из тех привычных имен, на которые принято ссылаться в качестве авторитетов. Не писали детективы ни А. С. Пушкин, ни Н. В. Гоголь, нет их у Л. Н. Толстого. Поэтому и приходится обращаться не к живым образцам, а к «мертвой» теории, в которой тоже, к сожалению, не выработано пока единого взгляда на жанр.

Все чаще определенную часть детективных произведений, где раскрытие тайны отнесено в конец повествования, круг подозреваемых узок, а подлинный виновник преступления умело укрыт от «проницательного читателя», называют построенными по «законам классического детектива», в то время как произведения, рассказывающие о повседневной, трудной и героической деятельности сотрудников прокуратуры и органов внутренних дел, отвечающих за личную и имущественную безопасность граждан, относят к «производственному роману», поскольку речь идет о милицейском или следственном «производстве».

С этим делением можно соглашаться и не соглашаться. Во всяком случае, теоретические дискуссии вокруг детективного жанра практически не прекращаются, и это обнадеживает.

В последнее время проблему детектива порой формулируют так: «Каким должен быть современный детектив? Литературной головоломкой или исследованием нравственного начала в человеке?» При этом упускается из виду то, что исследование нравственного начала в человеке на страницах детективного произведения происходит иначе, чем в других жанрах, — через раскрытие тайны преступления, то есть опять–таки с помощью «литературной головоломки».

«По одну сторону стоял литературный роман и реальная жизнь, по другую — роман детективный, особый срез реальной жизни», — писал Бертольт Брехт в статье «О популярности детективного романа». И в другом месте: «Но интеллектуальное наслаждение доставляет з а д а ч а-г о л о в о л о м к а, которую детективный роман ставит перед сыщиком и читателем».

Следует отметить, что в советском детективе, героями которого являются не частные сыщики, а работники органов дознания и прокуратуры, руководствующиеся уголовно–процессуальным законодательством, криминальная интрига, как правило, всегда служит поводом для того, чтобы пристальнее вглядеться в лица и характеры людей, как тех, для кого раскрытие преступлений — их обычные трудовые будни, так и тех, кто волею обстоятельств вовлечен в русло стремительных и на первый взгляд загадочных событий, связанных с преступлением, и, наконец, также и тех, кто преступил закон.

Тому убедительное свидетельство — книга В. Гусева «Шпагу князю Оболенскому!», где увлекательная литературная головоломка соседствует с серьезным исследованием нравственного начала в человеке.

Легко заметить, что повести «Шпагу князю Оболенскому!» и «Конкур со шпагой» построены в строгом соответствии с «законами классического детектива». Первая из них отличается к тому же единством действующих лиц, времени и места, в «Конкуре со шпагой» единство это прослеживается в меньшей мере, сюжет более свободен от схематизма.

В обеих повестях круг подозреваемых в преступлениях лиц заранее строго ограничен, читатель и следователь располагают вроде бы одним и тем же запасом улик, тем не менее читатель до самого конца остается в неведении того, кто совершил преступление.

Три другие повести — «Первое дело», «До осенних дождей» и «Выстрелы в ночи», написанные в иной манере — «производственного романа», посвящены участковому уполномоченному Андрею Ратникову, недавно ставшему по роду службы грозой нарушителей общественного порядка в родном селе.

Чисто тематические эти повести заставляют вспомнить известный

«Деревенский детектив» Виля Липатова. Там тоже деревня, тоже неутомимый работяга — участковый уполномоченный, «начальник милиции в миниатюре», который ввиду отдаленности от райцентра зачастую лишен возможности прибегнуть к совету и научно–технической базе коллег, а потому вынужден чаще действовать самостоятельно, полагаясь больше на свой ум и смекалистость да на людей, что всегда приходят на помощь тому, кто честен, смел и готов постоянно и самоотверженно жертвовать личным во имя общественного, как это делает в повестях В. Гусева Андрей Ратников, а до него делал Анискин.

Герой В. Гусева наделен тонким природным чувством понимания человеческих характеров, «талантом общения», настойчив, наблюдателен, мужествен. Андрей Ратников предлагает свои нерутинные способы решения некоторых наболевших вопросов, в том числе и борьбы с пьянством в его селе, организации культурного досуга односельчан, воспитания подростков. Интересно и чисто показаны отношения Ратникова с его будущей женой. Надо отметить, что участковый уполномоченный типа Ратникова — недавно пришедший в милицию из народного хозяйства отличный производственник, делающий первые шаги на милицейской ниве, сегодня более типичен, чем опытный, но готовящийся оставить службу, чтобы уйти на пенсию, участковый уполномоченный Виля Липатова.

Чтение страниц, посвященных тому, как не очень опытный пока в милицейских делах, в сущности, молодой еще человек отважно борется с конкретным злом на порученном ему участке, вызывает теплые чувства по отношению к герою и правоохранительным органам, которые он представляет.

В повестях В. Гусева, посвященных борьбе с уголовной преступностью — ворами, грабителями, стяжателями, — мы тем не менее почти не встречаем образов классических злодеев, отпетых негодяев, так называемых паханов, кочующих по некоторым литературным произведениям. Надо признать, что, отказавшись от расхожих образов преступников, В. Гусев поступил совершенно правильно и по другой причине. В балансе лиц, привлеченных к уголовной ответственности, как следует из печати, немалую долю составляют лица, совершившие преступления в условиях отсутствия у них четких нравственных позиций, попавшие на скамью подсудимых в результате пьянства, бесхозяйственности, запущенности воспитательной работы в коллективе. Такие могли бы и не попасть на скамью подсудимых, окажись они своевременно в поле зрения общественности, комиссий по делам несовершеннолетних или таких деятельных, энергичных участковых уполномоченных, как Андрей Ратников.

В то же время герои повестей В. Гусева отнюдь не схематичны, они талантливо и тщательно выписаны на фоне окружающего — тонко подмеченных автором черт городской и деревенской жизни, природы. За напускной черствостью, кажущейся бесцеремонностью следователя Якова Щитцова угадываются душевная деятельность, одиночество, уязвимость как следствие личной неустроенности; безвольный, испорченный уродливым семейным воспитанием Павел Всеволожский в то же время по–детски открыт, беззащитен, по–своему честен. Взгляд автора удивительно прозорлив и доброжелателен.

А вот выхваченное наугад описание листопада из повести «Шпагу князю Оболенскому!». Оно говорит само за себя: «Летом в Дубровниках листопад: могучие дубы по причине своей старости роняют тяжелые листья, не дождавшись осени. И они с тихим шорохом бегут по улицам, обгоняют друг друга, собираются на углах. А иногда вдруг хлопотливо, как птицы перед отлетом, сбиваются на перекрестке в стаю, поднимаются и, шурша, долго кружатся в воздухе. К вечеру они успокаиваются и тихонько шелестят под окнами в сонной тишине».

В заключение, положительно оценивая книгу В. Гусева в целом, хочется отметить, что произведения его обращены в первую очередь к молодежи, воспитанной на лучших образцах приключенческой литературы для юношества, и продолжают ее лучшие тенденции.

Это заметно в первооснове и бросается в глаза в мелочах. Поэтому в повестях В. Гусева чаще похищают шпаги, чем норковые шапки и шубы, а с мест происшествия работники милиции привозят в качестве вещественных доказательств не «фомки», «уистити» и другой воровской инструмент, а нечто иное — «маленький двуствольный пистолет, такие носили когда–то в узких карманах, которые так и называли пистолетными», или перчатку с выдержанной в духе романтической эпохи запиской — «Я буду иметь наслаждение мстить Вам». Преступник Сенька Ковбой стреляет в повести не потому, что хочет попасть в преследователя, а чтобы хоть раз в жизни оправдать в собственных глазах кличку Ковбой; а Андрей Ратников не обращает внимания на то, что его называют шерифом, чего, безусловно, не должен позволять ни один опытный участковый уполномоченный, но Андрей Ратников — молодой сотрудник милиции, он только учится своему нелегкому ремеслу, прозвище к нему не пристает.

Читатель легко догадывается, что опубликованные повести — романтический рассказ о молодых сотрудниках, которые пока еще больше играют в сыщиков, чем настоящие, всамделишные сыщики. Реалии милицейской жизни даны в книге Валерия Гусева условно, особенно это относится к первой повести — «Конкур со шпагой». Однако это не разочаровывает, поскольку написано обо всем увлекательно и талантливо.

Л е о н и д  С л о в и н