8. «Рукописи, к сожалению, горят…»

«Переведясь на работу в угрозыск, — писал Сергей Иванович, — я старался быть зачисленным в 3-ю бригаду (ныне она 1-я), так как ее работа увлекла меня. Ее сотрудники занимались исключительно раскрытием преступлений против личности. Иногда кошмарных по зверству, иногда фееричных по обстановке и дерзости — и всегда интересных по розыску.

В 1922 году хроника текущей жизни в Ленинграде была полна кровавыми преступлениями, и мне казалось, что я следую своему призванию содействовать хоть сколько-нибудь в ликвидации этого кошмара, стремясь попасть в 3-ю бригаду.

Да к тому же сама работа агентов была захватывающе интересна. Помимо розыска, в обязанности агента всегда входит и задержание преступника, а в ту пору (речь идет о 1922 г. — Н. А.) преступники, зная, что их ждет высшая мера наказания — расстрел, оказывали всегда вооруженное сопротивление.

Собираясь задержать прослеженного налетчика, агенты всегда готовились к бою, часто смертельному, и ни одного ареста не проходило без обмена выстрелами в 10—15 шагах расстояния, и немало арестов заканчивалось смертью или ранением и преступников, и агентов.

Служба в бригаде — это была служба на боевом фронте. Жуткая служба, на которой всем существом постигаешь правильность поговорки: «Сегодня жив, а завтра жил!»

Быть может, поэтому она так и увлекает; и я был счастлив, когда 19 мая 1922 года меня зачислили в бригаду.

Инспектором был товарищ Ветров. Товарищи все были на подбор, с увлечением отдававшиеся делу. Были богатыри, были с виду совсем малосильные, но когда им поручалась работа, то эти малосильные проявляли чудеса храбрости.

Помню, например, заняли мы на Ямской, 17, хазу (притон. — Н. А.) известного укрывателя дяди Вани. Произвели обыск, арест, ушли и оставили там засаду. Всего двух агентов. И что же? Эти двое задержали семнадцать человек.

— И как вам это удалось? — изумился инспектор.

— Совсем просто, — отвечают они. — Как кто-то постучит, мы впустим и браунинг к носу — «руки вверх». Проведем в комнату — и дверь на ключ. Так всех и усадили.

Кажется, просто, а между тем еще проще эти семнадцать могли проломить им головы.

И много таких случаев было.

Удача ли, или мое рвение, потому что я, как собака на мясо, накинулся на работу, — только выдвинулся я очень быстро.

В один месяц.

Сначала товарищ Ветров поручил мне один грабеж расследовать. Я в сутки и вещи нашел, и грабителя задержал. Потом убийство, я раскрыл его так же быстро; еще пару-другую, и я из агентов 2-го разряда был сделан агентом 1-го разряда.

В июле того же, 1922 года позвал меня инспектор и говорит:

— Вот два дела. Какой-то Пантелеев объявился. Надо его разъяснить и забрать. Вероятно, не один, а с шайкой.

Взял я дела.

Одно только что вчера произошло. На Петроградской стороне, по Большому проезду, дом 29, совершен вооруженный налет на квартиру доктора Левина, а другое дело — тоже налет, на квартиру меховщика Богаева.

Оба дела — налеты без убийства с грабежом, но дерзкие исключительно. Среди бела дня в населенном доме, в присутствии хозяев квартиры, — полный разгром.

Доктор Левин был очень богатый человек и имел большую практику. Было 12 часов дня. Прислуга ушла в лавки. Доктор с женою были в квартире одни, когда раздался звонок. Доктор подошел к двери и спросил: «Кто?»

— Доктора нужно, — ответили ему. — Доктор дома?

Такие посещения были обыкновенными, и доктор Левин спокойно отворил дверь.

В переднюю вошли трое, и не успел доктор опомниться, как его повалили ударом в грудь, заткнули рот и втащили в комнату. Затем его связали, протащили в ванную и сказали: «Не дыши, если жить хочешь!»

Почти тотчас в ванную втащили и его жену и заперли дверь.

Когда вернулась прислуга, она нашла дверь открытой, квартиру разгромленной и подняла крик. Сбежались соседи, стали искать хозяев и нашли их связанных в ванной.

Когда я приехал на место разгрома, доктор и его жена еще не совсем пришли в себя от испуга.

Произвел я с ними осмотр разгрома, и они недосчитались дорогих вещей, столового серебра и денег, вынутых из письменного стола доктора.

Стал я их расспрашивать о знакомых и близких, нет ли подозрений на кого, а сам осматриваюсь и думаю. Грабители никому в лицо не известны, только один назвал себя Пантелеевым. Словно рекомендовался. В своей работе они обнаружили знание не только расположения комнат, но и хранилищ: где серебро лежит, где деньги, где шубы. Несомненно, кто-то близкий и дорогу показал, и познакомил со всей обстановкой.

Сначала я заподозрил прислугу, но скоро бросил эту догадку. Перечисляя всех близких и знакомых, доктор назвал родственника своей жены, Леонида Раева.

Молодой человек живет без работы, любит покутить. Доктору не нравится, но он все-таки принимает его, когда тот приходит, а приходит он частенько.

И здесь у меня сперва мелькнула мысль, а потом появилась уверенность, что этот Раев и есть наводчик.

Прямого указания не было, но, рассуждая путем исключения, к иному выводу прийти было нельзя, и я решил — была не была — произвести у этого Раева обыск.

На другой день, в шесть часов утра, я отправился на Фонтанку, дом 65 и произвел обыск в квартире Леонида Раева.

Сначала в его квартире я ничего особенного не нашел, только все его поведение и сбивчивые ответы наводили на подозрения, но одних подозрений мало. И вдруг я увидел брошенную в углу у печки скомканную бумажку. Словно предчувствуя удачу, я поднял и развернул ее. На ней оказался старательно вычерченный план квартиры и надпись карандашом «12 — 1 час».

Для меня уже не было сомнений, что это план квартиры доктора и что наводчиком был не кто иной, как Раев, а значит, он знает и этого Пантелеева, и его товарищей.

Я арестовал его, посадил и стал допрашивать. Никакого толку. Прошла неделя, и ничего я не могу добиться от Раева, а тем временем в городе налет за налетом. Все самые дерзкие; иные с убийствами — и везде Пантелеев. «Ленька Пантелеев», как его стали звать по всему городу.

— Надо с ним непременно кончить! — говорит товарищ Ветров.

И сам чувствую, и товарищи понимают, что надо этого Леньку ликвидировать, а как это сделать, если мы его даже в лицо не знаем.

В это самое время Раев вдруг заговорил. Понял, видно, что ему не отмолчаться.

Вызвал я его на допрос, а он мне и говорит:

— Хотите, я вам Пантелеева разоблачу?

Я только усмехнулся про себя, так как был уверен, что он заговорит в конце концов.

— Отличное дело. А как вы это устроите?

— Я вас везде поведу, где его застать можно, а найдем — я его укажу вам.

— Идет.

Тут мы с ним согласились, и началась охота.

До сих пор не знаю, морочил нас этот Раев или такая незадача случилась, только куда ни ткнемся — везде говорят: «Только что был, а сейчас нет».

Водил нас Раев по шалманам, указал маруху, показал сестру Леньки… Везде были, а он, словно угорь из сетки, был и ушел.

А тем временем по городу все новые и новые налеты. Один другого дерзее. Ко всему — и с убийствами, «мокрые». Придешь на место — везде Ленька Пантелеев наработал. И в городе, и у нас, и в хазах только и разговоры, что о нем.

Наш Ветров из себя выходит; «Надо поймать!»

Сами мы вовсю стараемся: «Надо поймать!»

А как поймать? Раев этот воловодит — только время с ним тратишь…

И вдруг попался нам этот Ленька. Было это в августе 1922 года. На Почтамтской улице днем налетчик напал на артельщика, убил его, деньги взял и скрылся. Разглядеть его успели только двое рабочих, которые работали поблизости от места происшествия.

И вот в этот же день, часа четыре спустя, идут эти рабочие по проспекту 25 Октября, мимо улицы Желябова и видят, что в магазин Бехли вошел убийца артельщика.

Они к милиционеру — так и так, а подле милиционера наш агент стоял. Он тотчас в отделение милиции бросился. Там начальник — товарищ Борзой. Тотчас снарядился, взял милиционеров и с нашим агентом бегом в магазин. Вбежали, а тот сапоги примеряет. Увидел милицию, выхватил револьвер, бац! — и товарища Борзого на месте убил, а сам бежать. Тут пошла стрельба. Одна пуля угодила бандиту в голову, он свалился, и его захватили. Рана пустая. Свезли тут же в амбулаторию Конюшенной больницы, сделали перевязку и к нам.

— Кто такой? А он и говорит:

— Ваша удача. Я — Леонид Пантелеев.

Обрадовались мы, надо правду сказать. Тут он все дела свои и открыл. Я его допрашивал и с ним по целым часам говорил. Как будто и не бандит — смотрит весело, говорит с усмешкой и держится совсем просто. Я сначала на всякий случай за револьвер держался, а потом и не брал его.

Сидим, курим, а он все выкладывает.

— Я против вас зла не имею. Мое дело налеты делать, ваше — меня ловить. Поймали — ваша взяла. И таиться мне нечего…»

«— …Я против вас зла не имею. — Прочитал я снова фразу, на которой остановился перед этим. — Мое дело налеты делать, ваше — меня ловить. Поймали — ваша взяла. И таиться мне нечего…

Рассказал все про себя. По профессии он был наборщиком. Во время революции, после Октября, оставил типографию и уехал счастья искать. Приехал в Псков и там на службу устроился. Хорошо жил, да и сорвался. На одном обыске грабежом занялся. Узнали про это и тотчас его прогнали и велели из Пскова выехать.

Вернулся в Петроград, записался безработным и стал на биржу ходить. Здесь рыбак рыбака видит издалека. Сошелся он с двумя безработными парнями — Митькой Гавриковым и Митькой Занудой. У последнего маруха была — бойкая девчонка. Она и говорит:

— Служу я здесь у одних буржуев. Про деньги не знаю, а вещей всяких у этих чертей до отказа.

Стали разговаривать.

— Идти, так идти! — сказал Пантелеев.

Это его первое дело было. Купили они на рынке шпалер «смит-вессон» кавалерийского образца, без патронов, и пошли.

Вошли. Митькина маруха пустила. В квартире четверо. Ленька, тот со шпалером: «Руки вверх!» Всех перевязали. Вещи забрали. И ушли…

Пошли прямо к своим укрывателям.

— Вот, — говорит Пантелеев, — увяжите хорошенько по узлам и принесите на вокзал к поезду. Мы увезем, потом поделимся.

А укрыватели вместо вокзала на рынок пошли. Стали продавать вещи, а тут наши агенты их и накрыли.

Ленька ждал-ждал и не дождался. После узнал, как они поступили, и обозлился: «Подлецы все… Опять без денег!»

— Увидал я, что налеты эти не совсем пустое дело, — рассказывал мне дальше Ленька, — и пошел по этой части. Когда один, когда прихвачу кого… Наводчик всегда нужен, без него и дела не найдешь. По пустякам мараться я не люблю. Барыга тоже нужен. Опять же стремщик. Ну и маруха! Как без нее? — Он рассмеялся. — А тут еще липнут все. Известно, я при деньгах. Ну и возьмешь иного в работу. А работа пустячная. Поначалу револьвером стращал, а потом скажешь: «Я — Ленька Пантелеев». Глядь, все словно к полу приросли и глаза изо лба лезут. Смешно даже. Случалось и «по-мокрому», если иногда никак невозможно…

Так мы с ним беседовали, и он все дела свои выложил. Много их набралось. Помню в последний раз, когда говорили, я ему сказал:

— Много ты натворил. Придется, пожалуй, под расстрел идти.

Он улыбнулся и совершенно просто проговорил:

— Да я убегу до того времени.

— Как?

— Вы не опасайтесь. От вас бежать не буду. Не дурак. Я из исправдома уйду.

И ушел. Держали его в третьем исправдоме. Прихватил он с собою Сашку Пана, и ушли оба. Подробностей я не знаю, да и никто хорошо не знает. Известно только, что из пекарни они через окно вышли во двор, там влезли на дрова, оттуда через ограду — и на улицу. Это было в конце 1922 года. С этого времени все и началось. Бандитизм вообще развился в Петрограде, как никогда, а тут с побегом Пантелеева даже жутко стало. Он словно озверел. Нападал на улицах, как, например, убийство Студенцова на Кирочной, делал налеты и почти каждый вечер с убийством — «мокрый».

В это время для борьбы с налетчиками, а главное, с Ленькой Пантелеевым, в ГПУ была образована особая «ударная группа», в которую от милиции вошли сначала я и со мною агент, товарищ Давыдов, и два дня мы работали только вдвоем, причем успели в одной хазе накрыть сразу троих налетчиков. Дело было со стрельбой, но без убийства и ранения. Через два дня ГПУ дало еще сотрудников, и образовалась боевая группа. Работа закипела…

Главной ударной задачей было захватить и ликвидировать его банду. Более захватывающей, кипучей работы я не помню. Мы узнали все притоны и все квартиры, где бывает Ленька Пантелеев со своими товарищами. К этому времени он совсем обнаглел и, что для нас важно, начал пьянствовать. До своего ареста он был трезвенник, а значит, и зорче, и осторожнее, и всегда во всей силе. А теперь, если он и не бывал пьян как колода, то все же бывал в затмении. Это было в нашу пользу. Да и большая компания, что теснилась около него, и марухи, которых у него было достаточно, тоже приносили нам пользу. Среди такой компании оказались предатели. Одни из зависти, другие обиженные Ленькой, третьи — не поделившие с ним. Среди марух были брошенные, были ревнивые. И все они давали нам указания, так что, можно сказать, мы знали каждый шаг Леньки и шли по его пятам. Но и он знал, что мы о нем знаем, — и захватить его было нелегко.

Я работал пять дней в неделю, круглые сутки, не смыкая глаз. В день по нескольку раз выезжал на дело, по ночам ехал на свою работу — ловить и стеречь. Неразлучным спутником моим был кольт четырнадцатого калибра. И все товарищи так жили, при каждом деле рискуя получить пулю. Меня как-то миновали и пули врагов-бандитов, и всякая беда. Помню, однажды мы мчались на автомобиле, стремясь застать Леньку в одном из притонов, где его ждали. Перед этим мы были на месте только что совершенного налета и потеряли много времени. Теперь мы хотели наверстать потерянное, и вдруг на углу Комиссаровской и Мойки нам перерезала дорогу другая машина. Раздался треск, звон, и я вылетел из машины, как футбольный мяч, пролетел саженей десять и зарылся в кучу снега. Благодаря этому я остался невредимым, а мои товарищи все пострадали, и некоторые серьезно.

В другой раз я встретился с бандитом, когда он спускался с лестницы. Он сделал по мне два выстрела, но обе пули пролетели мимо. В этих опасностях есть особая прелесть, и кружат они голову сильнее вина, сильнее страсти»…

«Начальнику уголовного розыска Петрограда Л. Петржаку от ответственного дежурного по отделу, помощника инспектора Петра Громова.

РАПОРТ

Настоящим довожу до вашего сведения о нижеследующем. Около 23 часов поступило сообщение по телефону, что в ресторане «Скала», помещающемся на проспекте Нахимсона, агентами уголовного розыска первой бригады устроен дебош и стрельба.

На место выехал я, совместно с ответственным дежурным по гормилиции тов. Литвинским, агентами М. Ивановым и П. Юрским, где выяснилось, что в означенный ресторан пришли инспектор 1-й бригады Кондратьев, его помощник Свиридов, агенты Коробко и Тарасов, где произвели вскрытие опечатанного кабинета, в каковом 18 февраля произошло убийство путем самоповешения. Сотрудники милиции на месте составили акт, а по окончании работы в одном из кабинетов того же ресторана выпили несколько бутылок пива и, будучи в возбужденном состоянии, произвели два выстрела в самом кабинете.

Настоящий рапорт представляю в ваше распоряжение.

20.III.1924 г.

П. Громов».

«…мы выпили несколько бутылок вина и дюжину пива. Этим мы хотели разорить буржуя-мироеда. Вину осознал полностью, выстрелы произвели непроизвольно, так как оружие оказалось неисправным…».

«Погоня за Ленькой продолжалась уже три недели. Неустанная, день за днем, а он, скрываясь от нас, продолжал свои налеты. Про его налеты сочиняли легенды, и они походили на страницы французских бульварных романов. Все последние налеты отличались особой наглостью, и некоторые сопровождались убийствами. В то же время мы успели его совсем окружить, и он походил на загнанного зверя, который мечется во все стороны. Мы узнавали один за другим его притоны и наконец заключили его в кольцо, закрыв все выходы девятнадцатью засадами. Накануне его конца мне чуть-чуть не попал в руки его главный товарищ Мишка Корявый. Дело было так: я узнал, что сестра Леньки живет на углу Столярного переулка и Екатерининского канала и что в эту ночь Ленька собирается быть у нее. Думая захватить его, я с товарищами из ударной группы приехал на эту квартиру, сестру Леньки заперли в задней комнате и устроили засаду.

Сидим, ждем. Вдруг звонок. Я пошел открыть. Смотрю — Мишка Корявый. Он тоже узнал и тотчас назад по лестнице. Я за ним. Он выбежал во двор и сразу выстрелил в меня, я ответил, и у нас началась перестрелка.

Он скрылся за кучей снега, и на него падал неровный свет качающегося фонаря. Я стал внизу лестницы за косяком двери. В какие-нибудь две-три минуты он расстрелял всю обойму, а я выпустил все заряды своего кольта. Потом он убежал, а я гнаться за ним не мог, потому что не мог оставить засады. Подоспей кто-нибудь на помощь, и он был бы захвачен. Впрочем, его захватили на следующий день на Можайской улице. Там тоже была засада. Ленька Пантелеев и Мишка Корявый не знали об этом и пришли для пьянства. Оба несли корзинки с питьем и закусками, но они не дошли до дверей, как наши агенты открыли по ним стрельбу.

Ленька был убит наповал. Мишка ранен. Их забрали…»

«…В эту же ночь в хазе на углу Сенной и Международного проспекта был арестован другой помощник Леньки — Сашка Пан, а там один за другим и вся шайка.

Банда Пантелеева была ликвидирована в одну ночь. Труп Леньки был выставлен для обозрения в мертвецком покое Обуховской больницы, и туда валом валил народ в течение трех дней. Естественно, все не могли его видеть, и долго еще наиболее наглые налеты приписывались ему, а иные более дерзкие налетчики назывались его именем.

Чтобы покончить с Пантелеевым, скажу, что какая-то поэтесса написала про него целую поэму, в которой изобразила этого налетчика борцом за угнетенный пролетариат, и стихи этой поэмы поют все хулиганы. Так упрочена слава этого Леньки, а за этим «борцом» мы считаем тридцать налетов, из которых двенадцать с убийствами.

После ликвидации банды Пантелеева ГПУ упразднило «ударную группу», и я вернулся вместе с товарищем Давыдовым в первую бригаду, где инспектором был уже храбрый Шуляк, а помощником его Суббоч.

Время наступило относительно тихое. Сотрудников Леньки расстреляли, налеты стали реже, но все-таки повторялись. Среди новых налетов отличался своей дерзостью Митька Кортавый, бывший карманный вор. Мы все имели его на примете, но он ускользал от нас и продолжал свои разбои. Особенно в 1923 году он проявил себя рядом дерзких налетов, И вот в мае 1923 года, когда Шуляк сидел в своем кабинете, зазвонил телефон. Шуляк взял трубку, выслушал, вынул из стола браунинг и сказал: «Едем за Митькой Кортавым!»

Оказалось, агент Симкин увидел его в шалмане на углу Ямской и Кузнечного переулка. Шалман был во втором этаже. Симкин пробежал в аптеку и оттуда позвонил. Мы поехали. Недалеко от угла Ямской нас встретил Симкин и сказал, что Митька с кем-то, вероятно, со своим товарищем, на бильярде играет.

Шуляк оставил для дозора агента в воротах, другого у дверей и двинулся в шалман. С ним Симкин и мы. Вошли в первую комнату. Китаец-хозяин, что стоял за буфетом, весь пожелтел и съежился. Шуляк прямо бросился в бильярдную, и тотчас загремели выстрелы. Какой-то человек с браунингом, стреляя на бегу, бросился через комнату к выходу. Пуля поразила Симкина, и он упал как скошенный… Мы вбежали в бильярдную… Шуляк лежал на полу. На подоконнике открытого окна стоял Митька Кортавый с револьвером в руке. Он тотчас открыл стрельбу. Мы ответили ему. Он не то упал из окна, не то прыгнул. Часть агентов побежала вниз во двор. Мы подняли Шуляка и понесли в автомобиль. Довезти его до больницы не удалось: он умер, Митька пробил ему шею.

Симкин был убит на месте, сразу. На дворе нашли кровавый след. Он вел к подвалу. Когда подошли к лестнице в подвал, то внизу увидели скорчившегося Митьку Кортавого: он умирал. Очевидно, чья-то пуля поразила его, и он выпал из окна, уже смертельно раненный.

Это был печальный день. Хотя мы и успели ликвидировать страшного налетчика, но цепа этой ликвидации была слишком высока.

Место инспектора занял товарищ Суббоч. Я был назначен его помощником. Суббоч был решительным, смелым человеком и обладал тем, что называется нюхом и что не дается никакой практикой. Он начал свою работу в угрозыске тем, что открыл целую шайку конокрадов, причем все розыски делал один и с большим риском. Но смерть уже стерегла его…

В ноябре того же, 1923 года он при задержании пьяных хулиганов был ранен револьверной пулей и, не приходя в сознание, скончался.

Так в течение полугода были убиты на своем посту друг за другом два инспектора нашей боевой дружины, и на мой жребий выпало занять их пост…»

Отправить