Змеиное яйцо

Приближалась осень, и Синго, измученный долгим летним зноем, возвращаясь домой, часто дремал в электричке.

В часы «пик» поезда ходят через каждые пятнадцать минут, и вагоны второго класса не особенно переполнены.

И сейчас в его полусонном мозгу всплыли вдруг акации вдоль тротуара. Они были сплошь усыпаны цветами. «Неужели в Токио цветут акации вдоль тротуаров?» – подумал Синго, проезжая мимо них в такси. Он ехал по улице, которая начинается в районе Кудан и выходит ко рву, окружающему императорский дворец. Была середина августа, моросил дождь. Лишь с одной акации осыпались цветы, устилая асфальт под деревом. Почему осыпались цветы? Синго высунулся из машины и повернулся назад, и эта картина осталась в его памяти. Цветы были мелкие, зеленовато-желтые. В его памяти осталась картина буйно цветущих акаций– только с одного дерева опали цветы. Синго видел это на обратном пути из больницы, где он навещал приятеля – у того был рак печени.

Приятель был просто его однокурсник, и обычно они почти не встречались.

Он уже сильно ослаб, но в палате никого из родных не было – только сиделка.

Синго не знал, жива еще его жена или нет.

– С Миямото часто видишься? Если нет, то позвони ему и попроси, я буду тебе очень обязан, – сказал приятель.

– Попросить его, о чем?

– В мае, на встрече однокурсников, он сам завел разговор об этом.

Синго вспомнил, речь шла о цианистом калии. Значит, больной знает, что у него рак.

Когда собирались ровесники Синго, все старики за шестьдесят, разговор всегда вертелся вокруг болезней и смертей, и кто-то, наверно, сказал, что на заводе у Мйямото работают с цианистым калием и если заболеешь раком, то надо попросить у него этого яда. Кому охота продлевать свои страдания, когда известно, что болезнь неизлечима? И уж если смерть неизбежна, нужен хотя бы свободный выбор времени смерти.

– Но это же была обычная пьяная болтовня, – ответил Синго.

– Я им не воспользуюсь. Я и не собираюсь воспользоваться им. Единственное, чего я хочу – получить свободу, о которой говорили тогда. Если у меня будет цианистый калий, то одно сознание, что я могу принять его в любую минуту, даст мне силы вынести все мучения. Я уверен. Есть ли у меня другой способ обрести последнюю свободу, выразить свой единственный протест? Но я обещаю не воспользоваться цианистым калием.

Пока приятель говорил, глаза его сверкали. Сиделка молча вязала свитер из белой шерсти.

Синго стало неприятно оттого, что он так и не собрался попросить Миямото, хотя больной на пороге смерти с такой надеждой ждал этого.

Синго немного успокоился, лишь доехав до цветущей акации, и сейчас, задремав в электричке, он вспомнил об акации потому, что у него из головы не выходил больной приятель.

Не успел Синго задремать, как снова открыл глаза, – электричка стояла.

Это не была станция.

Когда электричка остановилась, мимо с грохотом пронеслась встречная – от этого грохота, наверно, он и проснулся.

Электричка Синго, немного проехав, снова остановилась.

По узкой тропинке к поезду подбежали дети.

Некоторые пассажиры, высунувшись из окон, смотрели, что происходит впереди.

Слева тянулся бетонный забор какого-то завода. Между забором и железнодорожной линией шла сточная канава, до краев полная нечистот, и вонь от нее доносилась даже до поезда.

Справа виднелась узкая тропинка, по которой прибежали дети. У тропинки, уткнувшись носом в траву, неподвижно лежала собака.

Там, где тропинка подходила к железнодорожным путям, стояло несколько лачуг, сбитых из трухлявых досок. Из окна – четырехугольной дыры в одной из хибарок – поезду махала рукой девушка, на вид слабоумная. Движения руки были вялые, бессильные.

– Остановка нашего поезда вызвана тем, что состав, вышедший за пятнадцать минут до нас, потерпел крушение на станции Цуруми. Извините за задержку, – объявил проводник.

Иностранец, сидевший напротив Синго, растолкал ехавшего с ним юношу.

– Что он сказал? – спросил он по-английски.

Юноша спал, держа за руку иностранца и положив голову ему на плечо. Открыв глаза, он не переменил позы и ласково взглянул на него. Глаза у юноши были красные, веки опухли. Волосы крашеные, но у корней вылезали черные, переходившие в цвет мутного чая. Светлыми оставались только концы.

Наверно, гомосексуалист, любовник иностранца, подумал Синго.

Юноша перевернул ладонь иностранца, лежавшую у того на коленях, вложил в нее свою руку и крепко сжал. Совсем как удовлетворенная женщина.

Иностранец был в рубахе с короткими рукавами, руки у него поросли рыжими волосами – точно бурый медведь. Юноша не был таким уж хрупким, но рядом согромным иностранцем выглядел ребенком. У иностранца была мощная грудь и толстенная шея, – казалось, ему было трудно ворочать ею, ион сидел с безучастным видом, не обращая внимания на прилипшего к нему юношу. Выражение лица у него было мрачное. Рядом с его пышущей здоровьем физиономией лицо юноши выглядело еще более землистым и изможденным.

Возраст иностранца трудно определить, но, судя по огромной лысине, морщинистому лбу истарческим пятнам на руках, он, пожалуй, одного возраста со мной, подумал Синго. Иностранец представлялся ему жестоким чудовищем, вторгшимся в чужую страну и заставившим служить себе юношу из этой страны. Юноша был в бордовой рубахе, верхняя пуговица расстегнута, распахнутый ворот открывал выпирающие ключицы.

По обеим сторонам вонючей канавы буйно росла ярко-зеленая полынь. Электричка все еще стояла.