41
Причина, побудившая папашу Гикуйю принарядиться и забраться в трущобы пригородного района Шар-батли, была известна только ему, и он отнюдь не собирался поведать о ней даже самым любопытным, что далеко не молча взирали на франта, слонявшегося в лабиринте жалких хибарок, которые лепились друг к другу вдоль зловонных канав.
Усердие, с каким он выискивал кого-то, и явное нежелание отвечать на вопросы встречных всполошили обитателей Шарбатли, главным образом из числа тех, кого принято называть сомнительными типами.
Короче, довольно скоро за Гикуйю увязалась пара угрюмых молодцев, каждый не меньше шести футов ростом. Весом они тоже не были обделены.
Эти детины с расхлябанными походками в конечном счете приперли его к стенке в тихом тупичке, недвусмысленно сунув своп правые руки в карманы замызганных и обтрепанных пиджаков.
Они стояли и рассматривали жертву их любопытства, словно прикидывали, где у такого упитанного человека самое уязвимое место на теле.
Гикуйю же не выглядел перепуганным насмерть, что, вероятно, и спасало его от незамедлительного нападения отвратительных незнакомцев.
Больше, чем их неприглядный вид, претил бармену запах, исходивший из оскаленных ртов громил. Это был мерзкий, устоявшийся смрад спиртного. Морщась и подрагивая носом, бармен мгновенно определил перегар чудовищного бича беднейших кварталов скокьярма, смеси кукурузного дистиллята с табачным экстрактом и карбидом.
С такими пропойцами Гикуйю умел говорить, помня себя на заре собственных коммерческих начинаний в подобных трущобах Кении, откуда перебрался в эти края всего девять лет назад.
—Не сделайте глупость, — сказал он, — чтобы не раскаиваться всю свою короткую после этого жизнь.
—Сыч? — рявкнул первый тип.
—Что вынюхиваешь, красавчик? — спокойней спросил второй.
—Все в порядке, ребята, — заверил Гикуйю, стараясь держаться поуверенней, — я приятель Кувалды Матье. Пришел порадовать его содержимым вот этой бутылки, — он похлопал по оттопыривавшемуся карману, — да, видно, заблудился среди ваших небоскребов.
—Не припомню, чтобы упомянутый господин водился с такими, — недоверчиво сказал первый.
—Ники сам частенько наведывался ко мне. Я держу питейное заведение в центре. Вы единственные на планете не знаете папашу Гикуйю из «Кутубии».
—Верно, это он, — сказал второй, — я бывал в этом баре раз пять, не меньше, шикарно. Это он, хоть и вырядился как священник, не сразу и признаешь.
—Я пришел в гости, — подсказал бармен.
—С какой целью? — менее агрессивно спросил первый. — Только не утруждайся сказочкой про бутылку.
—Давно не виделись, вот я и говорю себе сегодня: уж не захворал ли Матье, если совсем не показывает носа? Ну и, конечно, хотел поделиться кой-какими наблюдениями, думаю, интересными для него.
—Какими?
—Э, ребята, не увлекайтесь.
—Здесь его не ищи, — сказал первый, оставив свой карман в покое.
—До тебя уже интересовались, — добавил второй, — белые панамы все у него перевернули вверх дном, все перерыли. Уноси-ка и ты ноги, если и впрямь вы с Кувалдой приятели.
—А бутылочку оставь, раз притащил, мы помолимся с ней за тебя и за него, — хихикнул первый.
Гикуйю прикрыл карман ладонью и отступил на шаг, прикоснувшись лопатками к стенке. Верзилы переглянулись.
—Я не прочь с ней расстаться, — сказал бармен, — с вами тоже, но по-джентльменски. Предлагаю честную сделку, в обмен на нее вы шепнете мне новый адрес Кувалды. Для его же пользы, не сомневайтесь. В бутылке, между прочим, не какой-нибудь вонючий скокьярм.
Громилы снова переглянулись, разом сунули руки в правые карманы пиджаков, как в самом начале, поиграли желваками и произнесли десятка два ругательств, от которых дрогнул бы даже любой артельный старшина портовых грузчиков. Но папаша Гикуйю устоял.
—Не волнуйся, — сказал ему первый, поигрывая лезвием ржавой опасной бритвы, держа ее так, как держат жеманные дамы рюмку ликера, отставив мизинец, — тут же и похороним аккуратненько и с оплакиванием.
—Все расходы на панихиду берем на себя, — добавил второй, озираясь.
Гикуйю вынул бутылку, поднял ее высоко над головой и сказал:
—Вдребезги разнесу ее об стену, если не перестанете валять дурака.
Такая угроза возымела на них ошеломляющее действие, оба растерянно захлопали глазами и, выразительно переглянувшись в третий раз, отступили с покорностью ягнят.
—Рассказывают, будто видели его в шикарном барахле возле «Массауа». Похоже, он якшается с важными птицами, — сказал первый, пряча бритву и не отводя вожделенного взора от пестрой бутылочной наклейки, сиявшей, как нимб, над курчавой головой бармена.
—Если не оставлю в Шарбатли и капли здоровья, буду рад угостить вас разок-другой в своей «Куту-бии». — С этими словами папаша Гикуйю опустил бутылку в сомкнувшиеся перед ним четыре ладони и подался вон.
Выбравшись из клоаки предгородни, он нанял такси и поехал в центр.
Отпустил машину, немного не доезжая до высокой ограды^ с чугунными вензелями над калиткой, рядом с которой красовалась строгая черная дощечка из мрамора с золотистыми надписями, вверху — «Частный пансион «Массауа», мадам и месье Бланш», 1940, патент № 133» и внизу по-латыни более мелким шрифтом — «A.dvalorem» *.
* Сообразно цене (лат.).
Гикуйю вдруг оробел. Он ощутил неприятное нарастание холода в животе, а руки вспотели от неосознанной тревоги.
Сквозь прутья ограды проглядывались пальмовая аллея, два крошечных квадратных бассейна с фонтанами, теннисный корт и широкая, словно открытая палуба океанского корабля, поднятая на дугообразных опорах площадка аэрариума с пустующими шезлонгами, примыкавшая к добротному белостенному жилому сооружению в тяжелом романском стиле.
Бармен облизал губы, расстегнул пуговицу выходного пиджака, чтобы был виден дорогой полосатый жилет, достойный эстрадного конферансье, и почтительно подергал висячую ручку колокольчика.
Вскоре перед ним с очаровательной улыбкой предстала изумительная девушка в белоснежном переднике и наколке. Она точно сошла с рекламного проспекта Все-африканского бюро путешествий. На кукольном ее личике отражались неописуемый восторг и счастье в связи с приходом толстогубого незнакомца. Она была вся внимание.
—Кувалда у вас? — ляпнул бармен от растерянности.
—Простите?
—Это... я ищу... э-э... господина Матье. Ника Матье, пожалуйста.
—Матье, вы сказали? Матье... Да, Ник Матье, эксперт по горному оборудованию! Сожалею, но он уже не живет в пансионе мадам Бланш.
—А где?
—Очень сожалею, но это нам неизвестно. Он давно уехал с каким-то государственным чиновником и больше не возвращался.
Папаша Гикуйю воровато огляделся по сторонам, шумно вздохнул, зажмурился, как перед неизбежной пощечиной, слепо вскинул руку и потрепал эфемерное создание по щечке. Выждав секунду, ущипнул. Снова выждал. Открыл глаза. Она по-прежнему сияла от счастья и восторга.
Гикуйю удивился так сильно, что ушел не попрощавшись.
Примерно полчаса спустя бармен толкнул входную вертушку отеля «Масаи».
Его не оставляло ощущение холода в животе. В пригороде Шарбатли ему не было страшно. Ему было страшно на пороге фешенебельного отеля.
—Я хотел бы повидать журналиста по имени Вуд, — сказал он портье, утираясь рукавом и посматривая искоса на присутствующих в холле.
Портье уставился на него, как контролер на «зайца» в поезде.
—Он вас ждет?
—Тебе что за дело? — Гикуйю решился на смелые действия. — Где его номер? Как туда пройти?
—Он вас ждет, человек, которого спрашиваете?
—Так и будем швыряться вопросами? Я тебя пока что вежливо спрашиваю, где номер журналиста по имени Вуд?
—Момент, — портье порылся в регистрационной книге, — прошу вас, прямо по коридору, налево, вверх по лестнице. Вторая дверь. Лифтом дольше, лучше пешком.
—Он у себя?
—Ключа нет, и я не помню, чтобы он выходил.
—Спасибо.
Бармен поспешил, куда было указано.
Поднимаясь по ступеням боковой лестницы, споткнулся и чуть не упал. Ему почудилось, что за спиной прошуршал диск телефона, однако впопыхах он не придал этому значения.
Лестница привела на огромную безлюдную веранду, утопавшую в цветах. Цветы насмешливо покачивали головками.
Ничто не нарушало здесь покоя.
Сообразив, что его примитивно надули, Гикуйю спустился вниз, задыхаясь от ходьбы и гнева.
—Нижайше прошу извинить, — осклабясь, портье бросился ему навстречу с обезоруживающим раскаянием в голосе и с громкими пощелкиваниями пальцев обеих рук у собственных висков, что означало высшую степень презрения к самому себе, — досадная ошибка. Я спохватился, но вы так быстро исчезли, что не успел вернуть. Не та, а, наоборот, вот эта лестница. Второй этаж, номер двадцать девять. Еще и еще раз прошу извинить.
Гикуйю хрипло подышал ему в лицо, раздувая ноздри, как конь после затяжной скачки, и беззвучно шевеля своими толстыми губами, после чего уже не столь торопливо отправился по другой лестнице на второй этаж.
Дверь двадцать девятого номера находилась напротив округлой ниши с гипсовой копией тоскующей безрукой и незрячей девушки, той самой, которую зовут Венера Милосская и которую в далекие-предалекие времена передравшиеся из-за нее французские и греческие матросы утопили в заливе Климас, уронив за борт прославившегося после этого случая кораблика с названием «Эстафета».
Не будь бармен так поглощен своими тяжкими мыслями, он, возможно, не преминул бы окинуть восхищенным оком классические формы статуи. И возможно, мысленно или вслух осудил бы неизвестных негодяев, походя гасивших окурки на ее библейском месте. И уж наверняка очень и очень удивился бы, обнаружив за постаментом девушки Венеры торчащие носки чьих-то нечищеных штиблет мужского фасона.
Тщетно скребся папаша Гикуйю в безответную дверь. Потом обернулся на шорох и обомлел.
Из-за классической гипсовой статуи бочком вылез крепыш в подтяжках и с физиономией, достойной кирпича. Он приставил шестизарядный никелированный «смит» к окончательно обледеневшему животу бармена как раз между второй и третьей пуговицами полосатого жилета, считая с любого конца, и прошипел:
—Так это ты поднял шум, образина?
—Мне... я хотел... хозяина нет, а мне показалось... я видел в бинокль, это его вещица... предупредить...
—Выражайся яснее.
—Я хочу... мне нужно повидать господина журналиста.
—А кто ты такой?
—Владелец бара на улице Капуцинов.
—Хо! Выходит, из-за какого-нибудь должка Вуда ты набрался наглости беспокоить его? Пошел вон!
—Да нет, мне нужно...
—Всем нужно. Мне тоже всегда нужны монеты. Пошел!
—Поймите, хороший человек, вы не даете мне открыть рта. Я бежал сюда во весь дух, чтобы встретиться лично с господином журналистом, он должен...
Крепыш в подтяжках снова оборвал его, зеленея от бешенства:
— Должен? Тебе? Заткнись! И вот что, когда побежишь во весь дух обратно, постарайся начисто забыть сюда дорогу. Или тебя вынесут вперед ногами с проломленной башкой. — Он подбросил револьвер и поймал его за ствол, превратив таким образом в подобие молотка. — Считаю до двух. Раз!
Гикуйю сам подивился бы своей прыти, мигом очутившись на лестничной площадке между этажами, но было не до этого: виски оглушительно стучали, сердце билось в грудной клетке, как взбунтовавшийся узник, ноги подкосились, и он опустился на колени, уткнувшись локтями в ворсистую мякоть ковровой дорожки, помутившимся взором уставился вниз, где посреди холла лежала черная, огромная, лакированная кобура пистолета. Он долго не мог сообразить, что это рояль.
Спустя некоторое время, пошатываясь и всхлипывая, как незаслуженно обиженное дитя, папаша Гикуйю побрел к выходу и, пнув со злостью ни в чем не повинную вертушку, вывалился из отеля на площадь.
Швейцар что-то крикнул ему в спину по поводу вертушки, но бармен ничего не слышал. Он вообще ничего не слышал и не видел вокруг. Через возбужденный мозг проносилась цепочка лихорадочных мыслей: «Они на крючке у полиции. Я связан с ними. Решил рассказать Буду, посоветоваться. Не вышло. Что делать? Вуд — сила. Матье — ничто. Я не повинен ни в чем. Они использовали бар для обсуждения своих делишек. Это может бросить тень на меня. Нужно себя обезопасить. Как? Пойти в полицию? Продать? Вуд — страшная сила. Матье — ничтожество из Шарбатли. Так что же делать? Как мне поступить?»