21
Мертвые, серые, упругие пески чередовались с каменистыми гаммада, местами покрытыми лишайниковой манной. Блекло-коричневая масса колючедревья осталась далеко позади, за горизонтом, откуда тянулся вырытый гусеницами и полозьями рваный, глубокий след.
Обожженное, однообразное пространство оживляли только редкие наземные клубни дискореи с побегами, напоминающими скорее колючую проволоку, нежели живые ростки привычного для этих мест растения.
Пустыня хитра, безжизненный облик ее обманчив. Стоит пролиться дождю, и, как по мановению волшебной палочки, возникают бесчисленные эфемеры, некоторые из них, например нежные белые цветы ретамы, долго радуют глаз путника, утверждая неумирающую силу жизни.
В течение долгого, слишком долгого времени небо не обронило ни капли дождя в провинции Аномо. Пятьдесят градусов по Цельсию в тени.
Вышка доставлена. Для этого понадобились огромные усилия людей и техники, на это ушло без малого три дня, всего на несколько часов больше, чем предсказывал Борис Корин после своих расчетов.
Авторитет старшего бурильщика, уважение к нему стали еще более глубокими, поскольку, откровенно говоря, мало кто в душе верил, что удастся перетащить такую громадину даже за неделю.
Шли неизбежные после транспортировки буровой установки монтажные доработки. Необходимо было как можно скорее обустроить и лагерь на новом месте. Все без исключения трудились до седьмого пота.
Борис Корин и Ник Матье были среди тех, кто монтировал насосный блок. Работая, они переговаривались. Речь заходила о самых разных вещах, порой неожиданных даже для них самих.
Нельзя сказать, что темы разговора непосредственно касались их профессий, однако оба бурильщика таким образом как бы старались получше «прощупать» друг друга, познакомиться ближе, получить более полное представление о напарнике.
Оба прекрасно понимали это обоюдное стремление и охотно, хотя и немногословно, рассказали о себе. Правда, Матье не выходил за пределы воспоминаний лишь о нефтепромыслах и знакомой ему буровой технике, о качестве и достоинствах нефти и газа в тех или иных краях.
Узнав, откуда он родом, Корин заметил: -
— Фамилия у тебя французская. Когда нам о тебе сказали впервые, я, признаться, подумал: привезут этакого развеселенького франта. Хотя имя явно не с Сены.
— В Штатах винегрет, а не нация, — вдруг недобро буркнул Матье. И сразу же перевел разговор, спросив с какой-то странной подозрительностью:
— У вас тоже, я слышал, живут вместе самые разные, это так?
— У нас союз разных национальных республик, тебе не говорили в школе?
— Школа? Ты бы еще вспомнил эмбриональный период.
—Что же ты сердишься, чудак-человек?
— Ты мне скажи, — Ник прищурился, — ты русский, всю жизнь в своей России, а язык знаешь почему? Оч-чень, знаешь ли, забавно получается. Кувалду не проведешь, приятель, россказнями про всю жизнь в России. Я стреляный, сразу прикинул, что к чему.
— Что же ты прикинул? — сдерживая смех, спросил Борис.
—А то, что мой русский шеф знает в чужом языке столько слов, сколько и сам я не знаю, и складывает их так, будто профессор в колледже. Акцент не имеет значения, я, случалась необходимость, тоже шалил акцентом. И еще я прикинул, что второй русский знает слов поменьше, зато швыряется ими легко и почти без акцента. Нет, Ника Матье не проведешь. Но запомни, меня это не касается, ничего я такого не говорил и не собираюсь копаться в этом. Мне — мое. Будь спокоен. У меня кредо — лишнего не болтать, о чем бы ни сообразил, чего бы ни пронюхал. Не совать нос, если не бьют по мне.
Борис даже ключ уронил, так рассмеялся.
Он смеялся так искренне и заразительно, что все, кто находился поблизости, оборачивались на него и невольно улыбались, хотя и не понимали, чем мог развеселить новенький обычно собранного и серьезного во время работы обермастера.
Откровенный, безыскусный смех Корина озадачил, смутил Ника Матье, который был уверен, что тот отнюдь не развеселился от его доверительного высказывания.
Но Матье не хотел разочаровываться в своих каких-то таинственных и многозначительных предположениях. Он не сдавался, спросил, подавляя ярость:
— Так как же насчет языка?
— Очень просто, — все еще смеясь, ответил Корин. — Сергей Гринюк живет и работает здесь уже четыре года. Он у нас с золотыми руками, строил и больницу, и электростанцию реконструировал, теперь, как видишь, с нами, на дизелях.
— Я о тебе.
— Ну а я, представь, школу и заочный горный помню с благодарностью. Да и перед отъездом сюда, конечно, пришлось заново поштудировать. До профессора очень далеко, но за комплимент все-таки спасибо!
— Нет, я стреляный, — не слишком уверенно буркнул Ник. И спустя время: — Вы что же, не вернетесь домой?
— Почему? Поможем им добраться до пласта и скорее домой. Домой тянет, только и мечтаем с Серегой. — Борис помолчал немного, задумавшись. — Как можно не хотеть домой, брат; дом — он родней родного, единственный...
—Это точно, — сказал Матье и тоже подумал о чем-то своем, мрачный, поникший, будто услышал только что печальную весть.
С полчаса они не разговаривали, только пыхтели-покрякивали, устанавливали «ребра» насосного блока. Изогнутые трубы были горячие, как песок под ногами, голой рукой не возьмешь.
Наконец Ник сказал:
— Ничего не знаю гнусней пустыни, пожевал я песка на своем веку.
— Однажды мне попалась на глаза интересная статья в каком-то журнале, — отозвался Корин, — об эксперименте в пустыне. Довольно подробная, живо написанная корреспонденция из Дамаска. С комментариями и фотоснимками.
—Я был в Дамаске, ни черта особенного.
— Погоди. Ученые предложили для сохранения влаги в почве на юге Аравийского полуострова уложить на глубине около метра трехмиллиметровый слой асфальта.
— Пустая трата бешеных денег, — сказал Ник и сплюнул.
— Опыт пока проводят на небольшой площади. Представь, если он даст обнадеживающие результаты, многие тысячи гектаров бесплодной почвы можно будет превратить в зеленые пастбища.
—Пустыня сожрет кого хочешь вместе со всеми экспериментами. Меня воротит от всех этих бредовых затей.
—Напрасно, — сказал Борис, — когда-то и мечту о полете в космос кое-кто считал бредовой. Космос, не плешинка песка на махонькой нашей планете.
Ник махнул рукой, полез в нагрудный карман, вынул горсть костяшек и протянул Корину со словами:
—Пока они не превратили наше пекло в цветущий оазис, будем бороться с пустыней старым, испытанным средством бывалых людей.
—Что это?
—Персиковые косточки. Держи во рту, спасает от жары и жажды.
—Впервые слышу. Ты не шугишь?
—Нисколько.
— Похвальная предусмотрительность. Спасибо.
— Старая привычка, — улыбнулся Ник, — приучили в «Тексако Галф». Там были ребята стреляные куда больше, чем Матье.
— Слыхали, — сказал Борис, — консорциум известный.
— Нефтяная банда первый сорт.
— Ты работал на них?
— Вроде этого.
— Ну и как?
— Да уж поднабрался кой-чего, — Ник снова ухмыльнулся, — вот косточками могу притупить жажду, чтобы не пить без конца. Лишняя вода в такую погодку — большой вред, верно?
— И много у тебя припасено?
— Как только услыхал, что подадимся в Аномо, мигом слетал за ними в город. Помнишь?
Ты из лагеря, а к тебе гость на «джипе». Жалел, что не застал твою замечательную личность.
— А, меньше б их видеть, благодетелей.
— Значит, ездил в город за гостинцем, не по важному делу. Сачок ты, братец, ситцевый.
— То есть? Не понял, кто?
— Объяснить сложно. Это титул такой. Почетный. Для тех, кто ловит сачком бабочек, чтобы другим нескучно было пупы надрывать.
— Ты, шеф, злопамятный.
— Да нет, — сказал Борис., — просто не люблю сачков.
— Хороша благодарность за спасение от жажды.
—Ладно, проверим твое средство, — примирительно молвил Борис, отправляя косточку за щеку. — Много добыл?
—Нам с тобой хватит. С Матье не пропадешь.
— Ты хотел сказать — всем, верно?
Ник посмотрел на Бориса и разразился смехом не менее громким, чем недавний смех Корина в разговоре о знании иностранного языка.
