13
В тесном, захламленном дворике невзрачной улочки на городской окраине несколько игравших в кости подростков разом подняли глаза на невесть как забредшего сюда крестьянина, что бесцеремонно заглядывал в незапертое приземистое жилище, на плоской крыше которого была аккуратно разложена копра, высушенная мякоть кокосовых орехов. Копра, сырье для местной маслобойни, была хоть и небольшим, но постоянным источником дохода для жителей не только этого квартала.
—Кого нужно? Вы к нам? — удивленно спросил незнакомца один из подростков. — Мама еще на работе.
—Тебя, бездельник. Ты-то мне и нужен.
Парнишка открыл рот, точно ему не хватало воздуха, заморгал часто часто, зачем-то пошарил босой ногой в жидкой траве перед собой, чем-то напоминая в эти мгновения купальщика, осторожно пробующего воду перед тем, как войти в нее, и вдруг бросился наутек.
—Стой! — вскричал Киматаре Ойбор, без всякой, впрочем, веры в полезность своего запоздалого окрика.
Мальчик мелькнул в подворотне и исчез.
Ойбор же устало опустился на бревно и промолвил, обращаясь к недоуменно обступившим его дружкам-приятелям сбежавшего:
—Напрасно оставили игру, достопочтенные граждане, напрасно. Ступайте, ступайте. Я его любимый дедушка из Асмаба, приехал погостить, вот он и помчался за мамкой, от радости позабыв меня обнять.
Ребята несмело посмеялись в ответ на эти слова загадочного незнакомца и, полные любопытства, расселись поодаль в предвкушении развития нежданных событий, так чудесно свалившихся на их скучавший (опостылевшая игра не в счет) доселе дворик.
Вскоре появился Самбонанга, волочащий упиравшегося беглеца.
Плохо, — укоризненно покачивая головой, сказал Ойбор перепуганному пареньку, — пощади мои ноги. Куда уж мне, старику, угнаться за тренированным разносчиком газет. Да еще в такую жару.
—Мой сержант, он прокусил мне палец, посмотрите, — гордо изрек Самбонанга. — А у меня нет индивидуального пакета.
Ойбор отдал ему свой платок-скатерть, предоставив подчиненному возможность основательно заняться перевязкой «боевого ранения», сам же, крепко держа парнишку за руку, приступил к допросу:
—Ну, рассказывай. Все и подробно. Вздумаешь врать — уведем в полицию. Ты ведь не хочешь за решетку?
—Я вас не знаю, пустите, ничего не знаю, — хныкал сорванец.
—Зато я кое-что знаю, — сказал Ойбор, — ну-ка тащи, живо.
—Кого?
—Не кого, а что. Давай, давай, тащи, не притворяйся, будто не понимаешь, о чем речь.
—Не понимаю, дедушка, чтоб мне лопнуть и сгореть. «Если в твои пятьдесят девять тебя в глаза чужой паренек называет не дядей, а дедушкой, значит, Кими, дела твои плохи, собирайся после этой головоломки на пенсию или в консультанты на дому, как частный сыщик Вульф из американской книжки, ибо устами младенца глаголет истина», — мысленно сказал себе Ойбор, ощутив, как закралась в сердце и кольнула горечь от такой безобидной мелочи, от, в сущности, вполне естественного обращения мальчишки. Вслух он сказал:
—Дедушка, бабушка, ты мне брось увиливать! Сейчас же выкладывай, не то уведем в полицейский участок!
—Ее у меня нет. Я не хотел, чтоб мне лопнуть и сгореть. Я тут ни при чем. И денег уже нет. Больше не буду. Отпустите.
—Чего нет?
—Зажигалки. Ее уже нет у меня. Отпустите, скоро мать придет.
—Значит, это была зажигалка?.. — Ойбор выпустил руку мальчишки, которому удирать уже не было смысла. — Теперь поговорим спокойно, — он усмехнулся, — приглашай в дом, внучек.
Согнувшись, чтобы не удариться головой, сержант шагнул за присмиревшим пареньком в низкое жерло жилища.
Между тем Самбонанга любовался огромной обмоткой на пальце и дружески подмигивал дворовой братии, выказывавшей всевозрастающее беспокойство по поводу пленения их дружка.
Ребята не разобрали толком, о чем шла речь, но догадывались, что их приятель попал в незавидное положение.
Кое-кто из них даже предпринял попытку проникнуть в хижину вслед за вошедшими, так что Самбонанга вынужден был задержаться снаружи, чтобы разогнать их. Из-за этого он пропустил начало разговора.
Когда он присоединился наконец к Ойбору и разносчику газет, последний рассказывал, беспрерывно сбиваясь на шепот:
—...а она уже уехала, пока я просыпался. Выглянул, а ее уже нет. Хотел снова лечь, когда заметил: человек валяется. Шевелится и стонет. Да. Ну, я и стал смотреть, хотя перепугался. А потом показался тот, высокий. Прижался к дому и стоит. Кругом никого. Тихо было, страшно. Он постоял, постоял, потом как бросит что-то в раненого, но сильно промахнулся. Она отлетела почти к самому киоску, ко мне.
—Кто она?
—Да зажигалка же, чтоб ей лопнуть и сгореть! Ни за что бы не взял, если бы не близко.
—Ты ее сразу поднял?
—Да что вы! — Мальчишка даже руками замахал. — Такое скажете. Он же там был. Да. Он еще немного постоял у стенки, потом быстро пошел прямо на меня. Хорошо, что я не закричал. Он прошел мимо. Но все-таки посмотрел на витрину. В киоске темно, он меня не заметил за шторкой. А я его видел. Вот так, как вас сейчас.
—Ты разглядел его лицо? Запомнил?
—Конечно! «Масаи» светится всю ночь.
—Что дальше?
—Я уже не смотрел. Напугался. Забился под прилавок, все там помял... Кажется, кто-то к нему бежал. Ну да, я слышал два голоса, точно. Один еще сказал: :«3а мной!» Так, негромко. И они убежали. А потом снова приехала машина. Сначала потихоньку, а уже на площади как заревет. И все. Больше ничего не знаю, чтоб мне лопнуть и сгореть.
—А зажигалка?
—Да, когда все затихло, уже светало, из серого дома выбежал старикашка и помчался к телефону. Я снова смотрел. Ну, тут я и взял ее. Чтобы не пропала такая дорогая вещь. Серебряная. Запер киоск и удрал, пока не видят. Если бы я знал... Больше никогда в жизни! Вы меня в тюрьму не посадите? Я все рассказал. Не посадите?
—Посмотрим, — рассеянно отозвался Киматаре Ойбор, погружаясь в тяжелое, ему одному ведомое раздумье, — посмотрим, как с тобой поступить.
