Глава 11
Они выехали рано утром. Город спал, вдоль улиц еще горели фонари. Было темно, но небо над океаном, казалось, уже светлело.
Странно было ехать через ночной Луис. Петр и узнавал и не узнавал улицы, ставшие ему знакомыми за этот месяц, что он провел в Гвиании. Днем они тянулись сплошными рядами одноэтажных магазинов и магазинчиков, лавочек, мелких мастерских, крохотных контор. Веселила глаз пестрота вывесок. Узкие тротуары кипели водоворотом прохожих и покупателей: гремели проигрыватели и транзисторы, клаксонили сотни автомобилей, ругались кондукторы автобусов. Так было в африканской части города — подальше от банков и контор, роскошных универсальных магазинов и дорогих ресторанов.
Теперь административный центр был пуст. Лишь кое-где у подъездов на циновках спали сторожа, подложив под головы тяжелые котласы — широкие тесаки.
Зато тротуары африканских кварталов превратились в сплошную спальню. На асфальте, расстелив циновки из джута, подложив под головы тряпье, спали люди. По их одеждам можно было понять, откуда, из каких районов страны пришли они в Луис в поисках счастья.
Петр впервые видел африканский рассвет.
Они выехали за город. Клочья тумана набегали на радиатор, и свет фар казался тогда длинными клубками белого дыма.
Дорога была узкой и разбитой, машина прыгала на выбоинах, но Роберт не снижал скорости.
Холмы перебрасывали дорогу — как будто бы играли ею — с ладони на ладонь. Плотная стена леса подступала к обочинам. Иногда она подавалась назад, и дорогу стискивали болота, вода тускло поблескивала в зарослях осоки. Потом опять начинался лес — черная стена.
Но впереди, там, где дорога взлетала на холм, уже светало, уже было серебристое мерцание, разгоравшееся все ярче с каждым мгновением. Постепенно из темноты стали выступать от дельные великаны деревья. Их мощные ветви потянулись над дорогой, словно гигантские шлагбаумы. Затем, как на фотобумаге, положенной в проявитель, стали появляться деревья поменьше, кусты, лианы — все быстрее и быстрее.
По обочинам замелькали фигурки людей, закутанные в тряпье.
Женщины шли на рынок небольшими группами, неся на головах широкие корзины с немудреным товаром. Ямс, похожий на большую безвкусную редьку, касава, сахарный тростник, гари — мука из растертого ямса, сушеная рыба — все эти дары природы текли на рынок, чтобы быть обмененными на медные пенсы с дырками посредине или на тусклые шиллинги с изображением английской королевы. А потом все эти пенсы и шиллинги опять будут обменены на цветастые бумажные ткани, на керосин, соль, спички — словом, на то, что нужно иметь в хижинах из красной глины, укрытых в чаще тропического леса.
Иногда на обочине попадались охотники — тощие, оборванные. Их сопровождали грязные, взъерошенные собаки.
Охотники выступали гордо, неся на плече старые кремневые самопалы, а то и вовсе мушкеты времен первых португальских купцов — с дулами раструбом. И они с презрением поглядывали на сборщиков сока каучуконоса — гевеи, везущих на велосипедах сетки с белыми шарами каучука в ближайшую деревню, к скупщику.
Затем появились группки детей в синей или желтой выгоревшей форме, босых, со старенькими сумками, из которых виднелись потрепанные книги. Дети шли в школы, открытые миссионерами, «дабы нести цивилизацию в африканские джунгли».
Дети весело кричали вслед машине:
— Айбо! Айбо! Белые! Белые!
И махали руками, как дети во всем мире машут проезжим.
— Дружелюбный народ! — заметил Петр после того, как им приветливо помахали руками женщины, стиравшие белье в речке.
— Самые разбойные места, — мрачно буркнул Роберт.
— Разбойные?
— Еще какие!
Роберт покосился на Петра и улыбнулся:
— Не веришь?
Дурное настроение, с которым он выехал сегодня из дома, явно проходило; австралиец просто не мог быть мрачным слишком долго.
Петр с сомнением хмыкнул:
— И в чем же их... разбойность?
— Останавливают и грабят. Где-нибудь сразу за поворотом валится дерево поперек дороги. Обычно отбирают все, что можно унести.
Петру не верилось: опять, как всегда, Роберт его поддразнивает.
Небо из белесого стало голубым, потом — ярко-синим. С первыми лучами солнца, проникшими в лесной туннель, сквозь который бежала дорога, ярко вспыхнула зелень, засверкала роса, все вокруг наполнилось тяжелым запахом гниющих листьев, сырости, плесени... Лес словно вдохнул и выдохнул полной грудью.
Деревни, через которые проносилась машина, жили уже своей обычной жизнью. Женщины стирали в ручьях белье, толкли в больших деревянных ступах ямс, возились у жаровен.
Голые дети играли в пыли у дороги. Бродили маленькие тощие козы. Куры норовили проскочить перед самыми колесами.
Неожиданно лес расступился. Дорога круто свернула влево, потом вправо и уперлась в массивный шлагбаум. Дальше виднелась невысокая железнодорожная насыпь, на которой голубели лезвия рельсов.
Гвианиец в пестрой рубашке и шортах неопределенного цвета стоял по ту сторону шлагбаума, подняв в худой темно-коричневой руке квадратный флажок в черно-желтую клетку.
Откуда-то справа доносились тяжелые вздохи паровоза, дребезжащий гул и короткие свистки.
Роберт выругался:
— Вот черт! Теперь простоим здесь минут тридцать!
— Но ведь уже пыхтит.
Петр кивнул в сторону, откуда доносилось пыхтение паровоза.
— Вот он и будет пыхтеть еще полчаса. На этом переезде бывает столько аварий, что шлагбаум закрывают заранее, и машинист снижает скорость до минимальной, а шума поднимает как можно больше!
Австралиец вылез из машины и потянулся, разминая спину и плечи. Судя по всему, он приготовился к длительному ожиданию.
Петр последовал его примеру.
Выйдя из машины, он огляделся. Шоссе здесь лежало на довольно высокой насыпи, сбегавшей к осевшим квадратным хижинам из красной глины, чьи стены сильно пострадали от дождей. Несколько мощных деревьев манго укрывали эту крохотную деревеньку своими раскидистыми ветвями.
— Что-то случилось, — вдруг сказал Роберт, тоже глядевший в сторону деревеньки. Там, возле хижины, почти прилепившейся к великану манго, толпилась группа людей. Они возбужденно жестикулировали, голоса их были тревожны. Петра словно что-то толкнуло: беда!
Не раздумывая, он сбежал с откоса и поспешил к деревеньке.
— Стой! — крикнул ему сверху австралиец. — Куда ты?
Громкий женский вопль вырвался из толпы; он был полон отчаяния и ужаса. Петр прибавил шагу и услышал позади себя шум и проклятия Боба. Австралиец спускался по откосу.
Они подбежали почти одновременно, и толпа расступилась перед ними.
В центре круга, на утоптанной глинистой площадке, почти под самым деревом лежал человек. Лицо его было не коричневым и не черным, оно было серым — и это бросилось Петру прежде всего в глаза. Человек лежал раскинув руки, вытянувшись и смотрел в небо остекленевшими, полными тоски глазами. Рубашка, пестрая, грязная и рваная, была распахнута на груди, как будто человек задыхался.
Толпа с молчаливым ужасом смотрела на него, не решаясь приблизиться. Изможденная женщина, обнаженная по пояс, лежала в ногах у человека. Она скребла пальцами глину и сыпала ее себе на голову.
Рядом валялись старенькое одноствольное ружье и сумка, из которой торчали перья какой-то птицы...
— Что случилось?
Петр обвел глазами толпу. Но лица вокруг были непроницаемы: люди стояли словно загипнотизированные.
— Что случилось? — еще громче выкрикнул Петр и в упор посмотрел на молодого гвианийца, стоявшего к нему ближе всех. Тот испуганно вздрогнул, в отчаянии оглянулся, как бы ища поддержки у своих соседей, и наконец заговорил на ломаном английской языке:
— Тайво... убивать змея. Змея вешал на дерево... Змея кусал Тайво...
Петр оглянулся на Роберта. Тот покачал головой и заговорил с молодым гвианийцем на местном языке. После нескольких фраз он обернулся к Петру:
— Этот охотник принес из леса змею. Судя по всему, «африканскую красавицу». Он думал, что убил ее, и хотел повесить на манго — по местным приметам, дерево должно после этого лучше плодоносить.
Он покачал головой:
— Идиоты! Они сами придумали поговорку — «змея кусается, пока у нее не отрублена голова»! Он кивнул на охотника:
— Короче говоря, змея была не добита. Укусила его — и вот...
— Он... умрет?
В голосе Петра был ужас: он впервые видел умирающего человека.
— Они говорят, что послали за колдуном в соседнюю деревню. Все произошло минут пять назад, и, если колдун успеет, парня можно спасти. «Африканская красавица» сразу не убивает.
Женщина, лежавшая в ногах у умирающего, вдруг опять издала страшный, отчаянный вопль. И Петр почувствовал, что теряет власть над собой: он не мог вот так стоять и ждать, пока человек умрет у него на глазах. Он не знал, что нужно делать, но ничего не делать он не мог. Он шагнул к умирающему, нагнулся над ним... Вот он и укус — две маленькие ранки на руке, чуть пониже кисти, два аккуратных, запекшихся отверстия.
И, не отдавая себе отчета в том, что делает, Петр резко рванул подол рубашки умирающего, с треском оторвал длинную полосу материи, туго перетянул безжизненную руку около плеча.
Раздумывать было некогда: он много раз читал, что нужно делать в таких случаях. Он сорвал нож, прикрепленный к поясу охотника, и быстрым движением сделал крестообразный надрез в месте укуса. Затем крепко сжал руку гвианиица у плеча и повел кольцо пальцев вниз к кисти, стараясь, чтобы из раны полилась кровь. А когда алые капли выступили, он поднес руку умирающего к своим губам... и внезапно почувствовал сильный рывок, отбросивший его в сторону.
— Сумасшедший!
Бледный австралиец стоял между ним и умирающим.
— Это тебе не укус европейской гадюки. Здесь Африка!
Он сунул руку в задний карман своих шорт, вытащил оттуда плоскую металлическую коробочку и извлек из нее шприц...
Петр, в оцепенении сидя на земле, смотрел, как австралиец умело сделал укол в плечо охотника и отбросил шприц в сторону.
— Все, — сказал он, поймав взгляд Петра. — Теперь будет все о’кэй, если только мы не опоздали...
Он отвел глаза и посмотрел на металлическую коробочку, которую положил рядом с охотником, поднял ее, открыл и... захлопнул.
— Одна доза осталась. Еще на один раз, — усмехнулся он и сунул коробочку себе в задний карман.
Охотник застонал, шевельнул губами. Роберт облегченно вздохнул.
— Пошли, поезд уже прошел.
Петр ухватился за руку, протянутую ему Робертом, и встал на ноги.
— Скорее, — раздраженно бросил ему австралиец. — Как только они поймут, что он будет жить, нам отсюда не вырваться до завтрашнего утра. А я терпеть не могу здешних выражений благодарности!
Он решительно пошел прямо на толпу, и толпа молча расступилась перед ними.
Взбираясь по откосу шоссе, Петр думал: «Интересно, вытащил бы он шприц, если бы я сдуру не полез отсасывать яд? И кого он этим спасал — меня или охотника?»
Он спросил об этом австралийца, когда они уже были в машине.
Тот только хмыкнул в ответ. И Петр почувствовал, что его спутнику неприятно вспоминать о том, что случилось у хижины под манго.
— Сейчас мы будем в Огомошо, — небрежно бросил Роберт. И Петру опять показалось, что в этой небрежности была нарочитость.
Австралиец сбавил скорость, свернул в пыльный и тесный переулок между глиняными хижинами, крытыми бурым от ржавчины железом, потом еще в один, и они выехали на большую площадь, уставленную рядами дощатых прилавков под навесами из циновок рафии.
— Здесь мы остановимся позавтракать. Ты ел когда-нибудь жареный ямс?
Петр отрицательно покачал головой:
— А что это такое?
— Сейчас увидишь. Отличная вещь.
Они вышли из машины, и сразу же их оглушили крики торговок.
— Кастама... Чип! Чип! Маста, иди сюда...
— Покупатель! Дешево! Дешево! Очень дешево!
Со всех сторон к ним кинулись толстые «мамми», потрясая живыми курами, связанными за лапы, гирляндами сухой рыбы, тыча прямо в лицо расписные миски с яйцами, жареное мясо, нанизанное на палочки, кошелки с помидорами.
Петр растерялся от этого натиска, но Роберт был к нему уже привычен.
— Потом, потом! В следующий раз! — говорил он и шел, спокойно раздвигая торговок, весело улыбаясь, прямо к рядам, откуда доносились запахи жареной пищи.
— Побудь у машины, — крикнул он Петру, заметив, что тот никак не может вырваться из окружившей его толпы торговок, назойливо предлагавших свою снедь, — я сейчас вернусь.
И действительно, вернулся он почти мгновенно, неся в руках две эмалированные, расписанные красными цветами белые миски, наполненные золотистым жареным ямсом.
Это было похоже на крупные куски жареной картошки и пахло так же. Здесь же, в мисочке, с краю было налито немного подливы — ярко-красной, издающей острый запах.
Следом за австралийцем шли два улыбающихся во весь рот мальчика. Один тащил две низенькие деревянные табуретки, другой — бутылки пива «Стар» со стаканами, надетыми на горлышко. Стаканы весело позвякивали в такт шагам.
Торговки, видя, что выбор уже сделан, деликатно отступили.
— Осторожней с подливой, — посоветовал Роберт. — Это красный перец — к нему надо привыкнуть. Да и не каждому это удается.
Однако сам он набрал на кусок мяса изрядно подливы и сунул все это в рот. Петр последовал его примеру, и... словно пламя вспыхнуло у него во рту, из глаз брызнули слезы, горло перехватило, он почувствовал, что задыхается.
Мальчишка, державший пиво, поспешно сунул ему в руку полный стакан. Петр отпил и принялся хватать воздух ртом.
— Сорри, са, — вежливо сказал мальчишка, выражая свое сочувствие.
Петр залпом выпил весь стакан. Мальчишка сейчас же наполнил его, что-то сказал на своем языке приятелю. Тот со всех ног кинулся туда, откуда только что притащил стулья. Буквально через несколько мгновений он вернулся, неся еще две бутылки пива и бумажный кулек.
— Вот это сервис! — подмигнул Роберт Петру и щелкнул пальцами. — Видал, что значит изучать клиентуру? Эти парни сразу же сообразили, что двумя бутылками мы не ограничимся.
Мальчишка протянул Петру бумажный пакетик, вытащил из кармана железку и приложил ее к пивной пробке. В глазах его было выжидание.
— Давай! — кивнул ему Петр, рот которого до сих пор все еще пылал.
Он развернул пакетик. Там был жареный арахис, сверкающий кристаллами крупной соли. Роберт протянул руку и, взяв целую горсть, высыпал орехи в рот. Петр сделал то же самое: в пакете оказалось ровно две горсти.
Он хотел было скомкать и выбросить бумажку, как вдруг ему бросились в глаза буквы, набранные крупным, неровным шрифтом. Листовка, самая настоящая листовка! И начиналась она обращением: «Т о в а р и щ и!»
Петр поспешно стряхнул остатки орехов и, разгладив листок, стал читать. Это был призыв к фермерам поддержать готовящуюся всеобщую забастовку. Примитивным английским языком объяснялось, почему рабочие бросают работу, хотя в стране безработица. Листовка рассказывала, что одни в Гвиании имеют все — деньги, дворцы, даже собственные церкви. Другие же живут по двадцать человек в комнате, за которую отдают половину своего заработка и едва ли не умирают с голоду. Крестьян призывали не становиться штрейкбрехерами, не помогать капиталистам душить их братьев в городе.
— Ты читал это? — Петр показал мальчишке листовку.
— Йе, са, — весело сверкнул тот зубами. — Вчера приезжал Стив. На лендровере и с микрофоном. И с ним еще парни.
— Ты знаешь Стива? — с интересом спросил австралиец и прищурился.
— Йе, са, — с недоумением повернулся к нему мальчишка. — Кто же не знает Стива? Сначала они пустили музыку, а когда вокруг собрался народ, рассказали, что люди города хотят заставить богачей платить им по справедливости. А потом раздавали вот это.
Мальчишка кивнул на листовку в руках Петра.
Роберт взял у Петра листовку, молча прочел ее. Потом скомкал и бросил на землю.
— Боюсь, как бы все это не закончилось крупными неприятностями, — раздраженно сказал он.
Петр смотрел, как бумажный комок покатился по красной, утрамбованной десятками босых ног земле.
— Поехали? — Роберт спросил это так неуверенно, будто чего-то ожидал от Петра.
— Поехали...
И вдруг Петра осенило: да ведь они в Огомошо! И он обещал заехать сюда!
