Коноплин Александр Викторович
Поединок над Пухотью

Коноплин Александр Викторович

Поединок над Пухотью

{1}Так помечены ссылки на примечания. Примечания в конце текста

Аннотация издательства: По-разному приходят люди в литературу. Александр Коноплин стал писателем, пройдя войну, а затем все круги ада сталинских лагерей. Уйдя на фронт семнадцатилетним юнцом, домой вернулся двадцативосьмилетним. Трудная судьба отложила отпечаток на его творчество и характер: Коноплин против показухи, литературных штампов; все написанное им носит печать искренности, мастерства и таланта. Герои его произведений - не выдуманы, как герои бульварных детективов, они жили среди нас. Вместе с тем книги Коноплина захватывают, их читаешь на одном дыхании. Не случайно большинство его книг увидело свет в столичных издательствах, телевидение экранизировало отдельные главы и рассказы, студия им. Горького сняла цветной фильм.

Предлагаемые читателям произведения во многом автобиографичны.

Как считает Коноплин, на свете есть три вещи, заслуживающие уважения, - любовь, смерть и свобода в творчестве. В повестях - как и в его жизни - они всегда идут рядом.

Содержание

Глава первая. Над Пухотью

Глава вторая. Назначение

Глава третья. Этого не знает никто

Глава четвертая. Поединок

Глава пятая. Прорыв

Примечания

Глава первая. Над Пухотью

В 216-й стрелковый полк разведчик сержант Стрекалов попал, можно сказать, случайно. После госпиталя его должны были направить обратно в 305-й, но не направили по той причине, что самого полка к тому времени уже не было - погиб полк под городом Великие Луки, и Стрекалова определили куда поближе.

Рана все еще давала о себе знать, и сержант на первых порах вынужден был хитрить, чтобы не попасть часовым на пост и не застудить больное плечо. Ради этого он с неделю трудился на кухне - чистил картошку, мыл котлы, бегал за махоркой для повара к тем, кому приходили из дому посылки. Пробовал даже тачать сапоги, но только напрасно испортил материал - сапоги у него не получились.

Несерьезная эта работа самолюбию урона не наносила. Стрекалов знал, что она временная, и мирился с ней, а заодно и с тем, что здесь все звали его не по званию и даже не по фамилии, а по имени - Сашка. О службе в незабвенном 305-м и о своих боевых делах не распространялся, медаль "За отвагу" хранил в кармане в чистой тряпочке - несолидно с такой наградой при кухне быть, а когда в чем упрекали, шутил, рассказывал разные побасенки. Постепенно стал он своим парнем и на кухне, и в ротах - нет-нет да и притащит добавочки нуждающемуся...

На сытных харчах рана быстро заживала, и скоро Стрекалова определили в приданный полку зенитный артдивизион.

Так разведчик стал артиллеристом.

Жизнь артиллерии, если смотреть со стороны, - курорт на колесах. Отрыл орудийный ровик, землянку и сиди загорай. Хоть и на передке, а все не под носом у немца: прицельно в артиллериста из винтовки, пожалуй, и не попадешь. Конечно, зенитная на прямой наводке то же самое, что полевая, но все-таки...

Так Стрекалову казалось прежде. Однако мнение изменилось, стоило ему ступить на огневую позицию батареи. Утром того же дня он с пятью другими солдатами своего расчета копал котлован под блиндаж КП. Велено было сделать накат, обшить стенки тесом, настлать пол, установить в ровике дальномер, прорыть запасной ход. Ребята подобрались один к одному: от дела не бегали, но и дела как следует не делали. Стоило командиру расчета отлучиться, как все бросали лопаты и начинался треп.

- Командиром батареи у нас старший лейтенант Гречин, - объяснял подносчик патронов рядовой Кашин, солидно посасывая самокрутку, - мужик сурьезный и службу знает.

Василий Кашин сам без году неделя в армии, но уж так повелось, что сложившийся коллектив на прибывшего новичка смотрит свысока. Стрекалов поэтому чаще всего помалкивал, слушал.

- Нашим взводом командовает младший лейтенант Тимич, его кореш. Тоже ничего мужик.

Васька- мал ростом, тщедушен, слегка сутул, при ходьбе сгибает колени, отчего руки его кажутся длиннее, чем есть на самом деле.

- Вторым - лейтенант Гончаров. У етого шуры-муры с санинструкторшей.

- Не шуры-муры, а любовь! - поправил его заряжающий Богданов. Различать надо...

- А это кто как понимат. Товарищ старший сержант Уткин так прямо и грит: снюхались, грит, а комбату расхлебывать.

- Как зовут Гончарова? - спросил Стрекалов. - Случайно, не Андреем?

Кашин дососал чинарик, придавил его каблуком нового, еще не обмявшегося ботинка и, цыкнув слюной сквозь зубы, ответил:

- Может, и так, кто его знает.

- Где он сейчас?

- В тылах, - ответил Богданов, - по комсомольским делам вызвали. Он у нас комсорг. Знакомый, что ли?

Сашка не ответил.

Показался старшина, и работа возобновилась. Когда котлован стал достаточно широк, Богданов пристроился рядом со Стрекаловым. Работал он сноровисто, легко, как хорошо смазанная машина, без остановок, мышцы под тонкой тканью гимнастерки не вздувались шарами, как у Уткина, а лишь слегка напрягались, твердея до упругости автомобильной шины; комья мерзлой земли летели с его лопаты дальше, чем у других.

Увлекшись, Сашка незаметно втянулся в богдановский темп и остановился, только почувствовав знакомое колотье в левом предплечье. Заметив его побледневшее лицо, Богданов бросил лопату, выпрямился. От его разгоряченной спины шел пар.

- Передохнем. - Надев телогрейку, он разбежался и легко, как по наклонной доске, взлетел по отвесной стенке вверх. - Давай руку, пехота.

- Разведка, - поправил Стрекалов, самостоятельно выбираясь из котлована.

- Все равно пехота.

Из овражка, где находилась кухня, кто-то прокричал, вызывая первый орудийный расчет на обед. Надев шинели, Стрекалов с Богдановым не спеша пошли к своему орудию. В блиндаже возле нар копошились Кашин и Моисеев разбирали котелки. Разобрав, кинулись к выходу, толкая друг друга, побежали по ходу сообщения.

За шатким неструганым столиком сидел четвертый номер орудия Сергей Карцев и что-то писал.

- А ты чего? - спросил Богданов, беря в руки котелок.

- Осокин принесет, - не поднимая головы, ответил Карцев.

- Я спрашиваю, почему ты сегодня не работал?

- Вот когда будешь командиром, тогда и спрашивай.

- Ну и фрукт! - удивился Глеб. - Второй месяц в армии, а уж пальца в рот не клади... А ну, встать!

Карцев не встал - ефрейтор Богданов был таким же орудийным номером. Впрочем, через минуту он и сам понял, что так отвечать товарищу не следовало: Глеб полдня проработал на морозе, в то время как он, Карцев, нежился в тепле, составляя по просьбе старшины рапорт на списание сгоревших прошлой ночью двадцати комплектов обмундирования...

- Извини, Глеб, я не то хотел сказать...

- А я то! Ты еще за мамкину сиську держался, а я уже воевал! Ясно? А то, что я не твой командир, так это только потому, что не хочу таким дерьмом командовать!

- А с какого он года? - спросил Стрекалов, кивнув на Карцева.

- С двадцать шестого. Сопляк!

- А ты?

Глеб покосился на Сашку и промолчал. Стрекалов засмеялся.

- Ладно, пойдем лучше за обедом.

- Принесут, - буркнул Богданов, заваливаясь на нары. Он был всего на год старше Карцева...

Минут через десять вернулись дежурный и его добровольные помощники. Впереди шел Моисеев, держа, как святыню, в вытянутых руках сверкавший чистым алюминием котелок. Командир расчета старший сержант Уткин молча достал из щели между горбылями медный колпачок от зенитного снаряда, подул в него и, сохраняя на лице выражение полного безразличия, принялся разливать водку в подставленные кружки. Остаток он, не меряя, вылил в свой котелок и отнес в угол, где находился его персональный топчан и рядом с ним маленький столик. Блиндаж, общие нары и общий стол строили бойцы расчета, Уткин же трудился только над этим уголком. Завершив его, он повесил в правом верхнем углу - как раз над столиком - портрет товарища Сталина в маршальском мундире, а чуть пониже его и ближе к изголовью - фотокарточку своей жены Настасьи Лукиничны - круглолицей и, по-видимому, очень полной женщины лет тридцати с хвостиком. С этого дня ее острые глазки неутомимо и зорко следили за всем, что делалось в блиндаже. Потом портрет Настасьи Лукиничны исчез. Предшествовало этому какое-то письмо, которое Уткин сначала перечитал несколько раз, чего не делал никогда прежде, а затем порвал в мелкие клочья. Место жены на земляной стенке блиндажа прочно заняла артистка Марина Ладынина.

Прежде чем выпить, Уткин обвел затуманившимся взором свой расчет.

- Ну як, хлопцы, воюемо?

Раньше он командовал расчетом, состоявшим из одних украинцев, и с тех пор частенько говорил, употребляя украинские слова.

- Воюемо! - отвечали "хлопцы" - выходцы из костромских деревень.

- Ну и добре. Смерть немецким оккупантам! Водка - сто "наркомовских" граммов - должна выпиваться единым духом. Те, кому это пока не под силу, настоящими солдатами, по мнению Уткина, считаться не могут. В его орудийном расчете таких оставалось двое: Сергей Карцев, по прозвищу Студент, и подносчик патронов рядовой Кашин. Первый питал к водке отвращение и не скрывал этого, второй из всех сил старался догнать остальных, но не мог: выпитая водка тотчас изрыгалась обратно.

- Не в то горлышко попала, - оправдывался Кашин, - но я ее одолею, вот увидите!

- Хрена два! - возражал Моисеев. - Душа твоя ее не принимает, а душа не девка, ее насиловать грех, так что лучше отдай свои сто граммов мне.

Обед - час тишины и покоя. Время обеда - все шестьдесят минут принадлежит солдату, и если дежурный попадется расторопный - успеет занять очередь к ротному котлу, - то от самого процесса принятия пищи, который занимает не так уж много времени, останется еще с полчаса, чтобы черкнуть домой, сбегать в соседний ровик к земляку, пришить чистый подворотничок или просто покемарить в уголочке, накрывшись шинелью.

В обед даже немцы молчат. Им тоже дороги эти шестьдесят минут. В это время не так опасно передвигаться по траншеям: в этот час обычно не стреляют.

Управившись с обедом в десять минут, Стрекалов остальные хотел употребить на сон, - писем писать было некому, - но неожиданно в землянку вошли командиры соседних орудий старшие сержанты Носов, Гусев и Чуднов. Первый нес под мышкой гармонь, второй - котелок с водкой, третий - только что распечатанную посылку.

- Принимай гостей, Митя! - закричал Носов и лихо перебрал лады.

- Чего это вы? - спросил Уткин, сразу узрев котелок. - Вроде бы радоваться нечему.

- Нечему? - Носов освободил одну руку. - А ну, считай! Лешку баба вспомнила, посылку прислала - раз, у Гусева баба двойню родила - два, мне сегодня двадцать восемь стукнуло - три, а последнее ты и сам знаешь.

- Чего еще? - спросил Уткин, оживляясь все больше.

- Как это чего? Немца-то гоним, голубчик мой Митя! Дай я тебя расцелую по-нашему, по-русски! А ну, ребята, садитесь! За Лешкину бабу, за Колькиных близнецов, за мои двадцать восемь.

- И за победу, - напомнил Гусев, протискиваясь поближе к печке.

- И за нее, родную, драгоценную! - Носов рванул мехи.

Солдаты гурьбой повалили к выходу. Когда гуляют командиры, рядовым тут находиться неловко.

Заместитель Уткина Сулаев тоже вышел со всеми, но его позвали обратно, и "к орудию" скомандовал на правах старшего Богданов.

- Приведем матчасть в порядок, - сказал он, - после меньше будет работы.

"Матчасть" - зенитное восьмидесятипятимиллиметровое орудие, поставленное на прямую наводку; снаряды слева - бронебойные, справа осколочные, позади, возле выхода из землянки, обычные зенитные дистанционные, на случай воздушного налета.

Богданов взялся за рукоятку затвора, большим пальцем утопил нажим, резким движением вперед провернул рукоять. Тяжелый клин опустился с глухим стуком. Богданов с минуту внимательно осматривал гладкие, обтекаемые стенки казенника. Светлая, похожая на вазелин смазка, называемая "пушсалом", была девственно чиста.

- Перекур! - сказал Богданов. - Нечего зря надрываться.

Из блиндажа высунулся Уткин, негромко позвал Кашина.

- Сбегай к старшине Батюку, скажи, командиры орудий просят его срочно прийти на совещание! - И, заметив, что Кашин намеревается махнуть напрямик через поле, погрозил ему пальцем. Кашин послушно скатился с бруствера и нехотя поплелся по ходу сообщения. Маленький рост позволял ему ходить всюду не нагибаясь.

Итак, кое-что из жизни батареи Стрекалов уже знал. Его командир слесарь из Любима. Заместитель командира Сулаев - бывший колхозный счетовод. Командир второго орудия Носов - одногодок Уткина - в прошлом каменщик. Командир третьего - старший сержант Гусев - плотник, Чуднов комбайнер. Все пятеро начали войну почти одновременно с Сашкой, но с первого дня службы находились в зенитной и другого рода войск не знали. Самым старым кадровиком на батарее был старшина Батюк, или, как его называли чаще, Гаврило Олексич, начавший военную службу в тридцать седьмом году и лишь недавно переведенный из пехоты в артиллерию. Когда дело не касалось стрельбы, Гаврило Олексич становился первым лицом на батарее, и все, в том числе командиры взводов, превращались в его подчиненных. Он царствовал все двадцать четыре часа, начиная с закладки крупы в котел и кончая раздачей добавок после ужина. Ночью он не спал и по привычке неслышно обходил посты, проверяя часовых. Лейтенанты - зеленая молодежь учились у него всему: приемам рукопашного боя, солдатским острым словечкам, выпусканию табачного дыма через нос, саперному делу, определению погоды на три дня вперед, наматыванию портянок, стрельбе из нагана и карточным фокусам.

У Стрекалова со старшиной знакомство произошло довольно быстро. Глянув на Сашку вприщур, Батюк тронул пальцами желтые от никотина усы и сказал:

- Колы вин нэ из конокрадив, то мой ридный батько - нэ Олекса.

Впрочем, вскоре они едва не подружились. Как-то ближе к ночи Стрекалов спустился к дверям старшинской землянки, приоткрыл ее и застал старшину за священным занятием - распределением порций хлеба. Вообще, в самом этом деле не было ничего сверхъестественного, но старшина почему-то нервничал, сильно вздыхал и прикладывал ко лбу грязный платочек. Сашка подумал немного и вошел в землянку.

- Тоби чого? - вытаращил глаза Батюк. Вход сюда был доступен лишь избранным.

- Да вот зашел поинтересоваться насчет Уголовного кодекса, - беспечно оглядывая деревянные полки, ответил Сашка. Глаза у старшины стали круглыми.

- Що такэ?

- Уголовный кодекс нужен, - повторил Стрекалов, - БССР, потому как мы сейчас на территории...

Старшина медленно вышел из-за маленького столика, в раздумье смахнул с него хлебные крошки.

- Зачем вин тоби?

- Я же сказал: интересуюсь. Да и вам его не мешало бы почитать, товарищ старшина. Очень интересная и поучительная книга! Вот, к примеру, есть там одна статья...

- Заходь, - сказал Батюк и прикрыл за Сашкой дверь. На востоке уже занималась заря, когда Стрекалов снова вышел на свежий воздух. Провожая его, старшина говорил:

- Умная у тэбэ голова, Стрекалов, та дурню досталась. Приходь до мэнэ у другой раз, я тоби ще нэ таку работенку пидкину!

Сашка никому не сказал, что всю ночь по приказанию старшины перебирал у него в каптерке грязную крупу, отделяя от нее мышиный помет и камешки...

Между тем гармонист в блиндаже, исчерпав веселый репертуар, перешел на грустный. Прослушав несколько раз "Тоску по родине", "Расставание" и "Синий платочек", бойцы первого расчета стали понемногу подвигаться к двери: мороз хоть и невелик, да с ветром!

Выбрав момент, когда гармонь замолчала, Стрекалов отворил дверь.

- Сам ты пойми, Петро, - ласково говорил Носов, обнимая за плечи Гусева, - ну какой ты им отец? Ты Варьку видел год назад, когда нас на фронт везли, так? А они токо-токо родились!

- Не токо-токо, а две недели назад! - протестовал широкоплечий, почти квадратный Гусев. - Это письмо на почте застряло, понял?

- Ну, все одно, две недели туда, две недели сюда, а баба носит только девять месяцев. Девять! А ты го-о-од ее не видел! Да и то, небоись, только рядышком посидели...

- Врешь! - крикнул в отчаянии Гусев, - Меня комбат до четырех ноль-ноль отпустил! На всю ночь! Понял?

- Это в Данилове, что ли? - вмешался Чуднов. - Тогда никого надолго не отпускали.

- Во-во, и ты помнишь! Слышь, Петро, и он помнит... От удара могучего кулака с треском развалился кое-как сколоченный столик, с веселым звоном разлетелись котелки и кружки. От второго удара - ногой - закачалась и стала валиться набок разогревшаяся до малинового свечения железная труба; благим матом завопил Носов, прижатый к раскаленной печке; блиндаж наполнился дымом, запахом паленой материи, оглушительным хохотом.

- Досыть, хлопцы, досыть, - говорил старшина Батюк, выпроваживая всех троих из чужого блиндажа, - побалакали, та-й годи. У другий раз...

ТЕЛЕФОНОГРАММА

9 декабря 1943 г. Политотдел 8-й армии

Политотдел 201-й СД{1} Старшему батальонному комиссару Павлову

Согласно плану культурного обслуживания воинских частей, находящихся на формировании и отдыхе в тылу, вам направляется выездная концертная бригада политуправления фронта в составе 19 (девятнадцати) человек. Старший - Соломаткин Б. М.

Бригаду поставить на котловое и водочное довольство сроком на 5 (пять) календарных суток с 09.12.43 по 13.12.43 г. включительно.

Начальник политотдела армии полковой комиссар Горобченко В. П.

РАДИОГРАММА

26 ноября 1943 г.

Командиру 201-й СД генерал-майору Пугачеву

В связи с изменившейся обстановкой на фронте командование армией сочло необходимым отозвать боеспособные части 105-й и 107-й стрелковых дивизий из района г. Платова. В дальнейшем контроль над окруженной группировкой немцев, а также конвоирование на армейские пункты сбора военнопленных, добровольно сложивших оружие солдат и офицеров противника, возлагаю на вас.

Командующий армией генерал-лейтенант Белозеров.

Следующее утро принесло Стрекалову большую радость. Полусонный и хмурый, он только что сменился с поста и, проглотив свою порцию пшенки, намеревался уснуть, когда под верхним обрезом входа в блиндаж показались ладные женские ноги, обутые в желтые американские ботинки.

- Эй, первый расчет, есть у вас боец Стрекалов? Сашка удивленно поднял голову. Вообще женщина в зенитной артиллерии не редкость, но здесь, на переднем крае, да еще ищущая его, Сашку, - это было удивительно.

- Есть, есть! - крикнул Кашин. - Заходь! Стрекалов поднялся с земляных нар, но женские ноги стали быстро спускаться по ступенькам вниз, ему навстречу, и в дверях возникла аккуратная фигурка в белом козьем полушубке, наискось, от бедра до плеча, перехлестнутая парусиновым ремнем санитарной сумки. Девушка вгляделась в полутьму блиндажа и сдернула с головы шапку.

- Сашенька! Ты ли это? - Она улыбалась ему яркими, слегка влажными губами, на светло-золотистых ресницах дотаивали снежинки. - А я слышу фамилия знакомая: не нашенские ли тут объявились? И надо же!

Стрекалов смотрел на нее, узнавая и не узнавая в ладной, перетянутой офицерским ремнем военной соседскую девчонку, озорницу и хохотушку, удивившую всю улицу своим внезапным решением пойти на фронт. Были на Володарского - и побойчее, и поразвязней, а на фронт пошла одна она, Валька Рогозина, - дочь солдатской вдовы Настасьи, и Сашка теперь искал и не находил слов, которые, наверное, должен был сказать при такой встрече.

- Гора с горой... - начал он и поперхнулся. Какой-то странный спазм сжал горло, в носу защипало...

- Тебе чего, Рогозина? - спросил Уткин, старательно облизывая большую, как половник, деревянную ложку. - Земляка, что ли, встренула?

- Земляка, Уткин, земляка! - продолжая улыбаться, ответила Валя. - С одной улицы мы. Надо же, Сашка Стрекалов здесь!

- Так вы... с Андреем вместе? - нашелся наконец он. Валя кивнула.

- Вместе, Сашка. Он о тебе частенько вспоминал. Тетя Ксения писала, что ты ранен. Подлечили-то хорошо? А то ведь всякое бывает...

- Нормально.

Уткин спрятал ложку за голенище и пропел особенно музыкальным тенором:

- Расче-оо-т, на вы-и-хо-о-од! Валя надела шапку.

- Андрея в штаб вызвали. Сегодня вечером должен вернуться.

- Стрекалов, тебе особое приглашение? А ну, бегом! Все последние дни полк занимался бессмысленным, по мнению Стрекалова, делом - долбил кирками мерзлый грунт, углубляя траншеи и возводя дополнительные накаты. Артиллеристам, чтобы не сидели без дела, тоже дали задание: отрыть траншеи полного профиля для роты стрелков и построить надежные укрытия для людей и боеприпасов. Руководил этим строительством старшина Батюк.

К середине дня кирка начинала тяжелеть в Сашкиных руках, спина ныла, глаза заливало потом. Мысленно он проклинал старшину и всех, кто любит мучить солдата ненужной работой, которой, как видно, не будет конца. Когда выкопали траншею, старшина приказал обшить стенки досками, сделать несколько выходов со ступеньками, ниши для ручных гранат и ящиков с патронами. Стрекалов понимал, что многое делается не зря, но сквозь дымку усталости сама опасность просматривалась смутно, о ней не хотелось думать.

Изредка наведывался Андрей Гончаров, усмехался по обыкновению, глядя на Сашку с высоты бруствера, и уходил снова. Валя прибегала чаще, приносила махорку и трофейные сигареты, выдававшиеся только офицерам.

- Андрей курить бросил, - сообщала она и подолгу сидела на сложенных в кучу шинелях, вспоминая гражданку, родной Данилов, улицу Володарского. Оказывается, она уже тогда выделяла Сашку из таких же, как он, мальчишек и знала, что со временем из него выйдет стоящий человек... Не вспоминала она лишь бесконечные драки между ребятами с Володарской и Циммервальда, в которых Сашка участвовал весьма активно. Андрей хоть и приходился Сашке дальним родственником, но, поскольку жил на Циммервальда, являлся кровным врагом всех Володарских. Правда, время от времени устраивались перемирия обычно они совпадали с привозом в городской клуб новой кинокартины, - и тогда Сашка, одетый во все чистое, ходил с теткой в гости к Гончаровым. Андрей ему нравился, но дружить с ним постоянно он не мог: Володарские могли расценить это как предательство... -- Ваши, наверное, уже и дров запасли, - говорила Валя, - а наши небось только разворачиваются. Илюхе скоро шестнадцать, а как был балбесом, так и остался.

- Илюха - ученый, - замечал Сашка, - восьмой закончил.

- Толку-то, - вздыхала Валя. - Мать пишет, по математике еле-еле на тройку вытянул, по физике только из уважения к родителям "два" не вляпали. Мишка - тот, да, башковитый. И красивше Мишка-то. Настоящий мужик будет.

Потом она уходила, а первый расчет продолжал работу.

- Конец-то будет когда? - как-то не выдержал Богданов.

Уткин ответил раздумчиво:

- Должон быть. У всякого дела свой конец имеется. Работа их закончилась неожиданно. Стрекалов как раз сооружал одну из ниш и видел, как вдруг подобрался Батюк, поправил ремень, откинул назад полевую сумку и, сильно вывернув ладонь, рапортовал кому-то неестественно громким голосом. Стрекалов оставил лопату и глянул вдоль траншеи. Вот сейчас начальство все увидит, поймет и тогда...

Но "тогда" произошло раньше, чем он думал. Старшина, отдававший рапорт, и командир артдивизиона капитан Лохматов, принимавший его, еще стояли друг против друга, когда невдалеке, за бруствером, охнула земля, взметнулась в небо огненным смерчем, посыпалась на головы людей, колкая, жалящая, пахнущая толом. Все пригнули головы, только Батюк и Лохматов продолжали стоять, соревнуясь в выдержке. Старшина уже не докладывал, но все еще держал сильно выгнутую ладонь у виска - привычка довоенного времени.

За первым снарядом последовал второй, пятый, десятый. Побросав лопаты, бойцы занимали свои места. Капитан спустился в блиндаж, сел за стол, полчаса назад законченный Моисеевым, - гладкий, белый, липкий от смолы, провел по нему ладонью, понюхал ее и сказал, стараясь перекричать грохот обстрела:

- Успел-таки Батюк!

Старшина не расслышал, капитан махнул рукой.

- Всем в укрытие! Усилить наблюдение за противником! Движение по траншеям прекратить! - Он снова провел ладонью по столу, поднял глаза вверх.

Дрогнула земля, посыпались со стен камешки, ватой заложило уши, запершило в горле от пыли. В щель между бревнами наката струйками потек песок. Это была та самая щель, которую Стрекалов поленился заделать...

- Молодцы, ребята, - сказал капитан.

- Уляжется, - скромно кивнул старшина, - цэ ж нэ зараз...

- Все равно молодцы, - повторил капитан.

- Колы б тильки не прямое попадание... - вздохнул Батюк. - А так ничого, нэ дуже погано зробылы.

- Выдержит и прямое, - уверенно сказал капитан, - я свой КП сюда перенесу. Шустиков, быстро провод!

А Стрекалов все смотрел на проклятую щель в потолке, откуда, то затихая, то усиливаясь, текла тонкая песчаная струйка.

Потом наступила тишина. Лохматов снял шапку, надел каску, затянул ремешок, взглянул на часы.

- Приготовиться к отражению атаки противника! - скомандовал Лохматов, уходя. - Дьяволы! Дали бы еще полчаса...

Стрекалов кинулся на батарею. Расчет готовился к бою. Нескладный толстый Осокин, с мелкими капельками пота на лбу, глядел прямо перед собой, у Васьки Кашина больше обычного отвисла нижняя губа.

- Бат-тар-рея, к бою! - почему-то тенором прокричал Гречин.

- Огневой взвод к бою готов! - поспешно доложил Гончаров.

- Где они, где? Стрекалов, ты их видишь? - наперебой спрашивали бойцы.

- Да идите вы!.. - Никакой "цели" он не видел. Потом налетели илы и принялись с бреющего полета расстреливать что-то далеко впереди, в так и не успевшей рассеяться ледяной сероватой мгле. Вскоре повалил густой снег, илы улетели, но и немцы, как видно, отошли. Первая батарея одна успела сделать по ним несколько залпов, на что старшина Батюк укоризненно заметил:

- У билый свит, як у копеечку...

- Надо же людям принять боевое крещение! - веско возразил лейтенант Гончаров, румяный от волнения. - А то, пожалуй, так за всю войну пороху и не понюхают.

- Щэ досыть нанюхаются... - сказал Батюк и ушел к себе в каптерку.

Минут через десять на батарею верхом на лошадях прискакали командир дивизиона капитан Лохматов и его замполит лейтенант Грищенко. Ходили, осматривали огневую, о чем-то негромко говорили меж собой. Уезжая, приказали переменить позицию - выдвинуть батарею вперед и вправо до лесной опушки.

- Сидеть бы тебе, Гречин, - сказал Лохматов, - не подавая голоса, а ты вон какой концерт закатил! А они ведь как раз и шли наш концерт послушать. Только не знали, сколько тут инструментов: четыре, восемь или все двенадцать. - Он опять помолчал немного. - В общем, подвел ты нас, Гречин. От усердия подвел. Перестарался.

- Виноват, товарищ капитан, - сказал Гречин, - в другой раз буду ждать приказания.

- Опять не угадал, - сказал Лохматов, - самому надо думать! Самому и решать. Тут у нас и такое может быть...

Он дал шпоры коню. За ним, смешно подпрыгивая в седле, торопился Грищенко.

ТЕЛЕФОНОГРАММА

28 ноября 1943 г.

Начальнику политотдела 201-й СД подполковнику Павлову

По имеющимся у нас сведениям, количество немецких солдат, добровольно складывающих оружие и переходящих на нашу сторону, за последнее время резко сократилось. Предлагаю усилить агитационно-пропагандистскую работу с окруженной группировкой путем радиопередач, разбрасывания листовок и фотографии. Организуйте выступления по радио (через громкоговорители) добровольно перешедших к нам ранее солдат и офицеров тех частей, которые находятся в данном районе. Для разбрасывания листовок направляем в ваше распоряжение самолет У-2 - бортовой номер 283 - с летчиком лейтенантом Демидовым. Этим же рейсом пересылаем первую партию отпечатанных листовок в количестве 100 000 (ста тыс.) и бланков пропусков в количестве 50 000 (пятидесяти тыс.) штук. Используйте все это немедленно. О результатах докладывайте лично мне.

Начальник политотдела армии полковник Горобченко.

Сашка стоял на посту возле начатого днем орудийного ровика. Получасом раньше мимо Сашки прошел лейтенант Гончаров, молодой, здоровый, переполненный счастьем.

Немного погодя появилась Валя. Увидев часового, она смутилась, поправила ушанку и, подойдя к Стрекалову, робко дотронулась до его плеча.

- Ты, Сань, уж никому не говори, ладно? А то ведь сам знаешь, как у нас...

- Знаю, - сказал Сашка.

- Только бы посмеяться...

- Да беги, чего там!

Возле опушки они встретились. Больше Стрекалов ничего не видел. Зная, что впереди лейтенант, он отошел к орудию и, прислонившись к его щитку, долго стоял там, отворачиваясь от ветра, не слыша ничего, кроме его унылого подвывания в голых ветвях кустарника.

Потом он вернулся на прежнее место, полагая, что влюбленным пора возвращаться. Но лейтенанта Гончарова и Вали не было. А по узкому ходу сообщения бежали комбат и сержант Уткин.

- Кто кричал? Я спрашиваю, кто кричал? - Командир батареи смотрел в сторону прибрежной рощи. - Часовой, ты слышал крик?

Нет, крика Стрелков не слышал.

- Может, ты, Уткин, того... Прихвастнул малость?

- Никак нет, товарищ старший лейтенант, - ответил Уткин, - вышел я до ветру, а оттеда крик... Да вы спросите во втором расчете. Я думаю, тот часовой должен слышать. Ветер-то в его сторону...

Не дослушав, Гречин пошел через снежное поле, похожий на огромную черную птицу в своей развевающейся плащ-палатке. Уткин спешил за ним.

Минут через десять комбат вернулся, неся на руках Валю. Уложив девушку на снег, он встал на колени и приник ухом к ее груди.

- Не дышит, - сказал он, поднимаясь, - часовой, иди помоги Уткину.

Гончаров лежал в глубоком снегу вверх лицом и смотрел в небо.

- Товарищ лейтенант! - позвал Сашка. - Андрей! - Сделав шаг, он провалился в снег по колено. - Андрюшка!

- Ты что, контуженный? - сердито спросил Уткин, озираясь по сторонам. - Хочешь дырку в затылок? Учти, у них глаз вострый!

Стрекалов потянул лейтенанта за рукав. Голова убитого откинулась, и сержант увидел его шею, перерезанную почти до позвонков, сочившуюся темной, густеющей на морозе кровью, и белую тонкую полоску подворотничка справа, куда не попала кровь.

- Отгулял парень, - сказал Уткин, помогая вытаскивать лейтенанта на твердое место, - а гимнастерочка-то, видать, еще училищная. Редко он ее надевал. По праздникам только. Вот те и праздничек!

Стрекалов положил лейтенанта так, чтобы рана была видна.

Поднятые по тревоге, по траншее спешили люди. Первым подбежал старшина Батюк. Зачерпнув пригоршню снега, пообмыл рану, осмотрел ее, покачал головой.

- Что, Гаврило Олексич, узнаешь почерк? - спросил, подходя, комбат.

- Вин, товарищ старший лейтенант, - ответил Батюк, - знов "левша".

Гречин присел на корточки, бережно повернул голову убитого.

- Младший лейтенант Тимич, сообщите в штаб полка) Тимич, ты меня слышишь?

Тимич вздрогнул, подался вперед.

- Николай! - проговорил он дрожащим голосом. - Ведь это Андрей!

Гречин нахмурился, поправил ремень. Ему было неловко за младшего лейтенанта и за свое гражданское имя, произнесенное так некстати.

- Да, это лейтенант Гончаров. Идите, выполняйте приказание!

Младший лейтенант всхлипнул.

- Коля, как же так? Мы же все вместе... А теперь мы живые, а он...

- Младший лейтенант Тимич, возьмите себя в руки! - строго произнес Гречин. - На нас солдаты смотрят...

Сгорбившись, Тимич пошел прочь, унося в руке шапку. Светлые волосы его, успевшие отрасти на затылке, шевелил ветер.

- Безобразие! - сказал Гречин, пряча глаза от остальных. Распустились! - И вдруг выхватил пистолет. - Прочесать лес! Они должны быть здесь... Первый расчет к берегу! Остальные за мной!

- Кричать зачем, товарищ старший лейтенант! - сказал Стрекалов. Разведчика скрадывать надо...

- Молчать! - Шагнув в сторону, он провалился в снег, но быстро вылез опять на тропинку и побежал, увлекая за собой батарею.

- Що там шукать? - сказал старшина, когда Гречин и солдаты скрылись. Нэма чого теперь шукать. Трэба развернуть батарею та биглым огнем по тому берегу. Ось тоди б була панихида по нашему узводному! А у лиси шукать теперь - тильки время тратить. И як жэ ты, Стрекалов, заснул, га? Що ж ты за солдат такий, що на посту спышь?

- Об нем разговор особый, - криво усмехнулся Уткин, - и не тут, а в другом месте будет. А вы чего стоите? Кашин, Моисеев! Кладите лейтенанта на шинель, несите в землянку. А ты, Стрекалов, - на пост! Проспал лейтенанта, будешь стоять, пока не посинеешь!

Батарея вернулась из леса на рассвете. Еще два взвода пехоты, посланные командиром полка, тоже возвратились ни с чем. Вражеских лазутчиков на этом берегу не было.

Часам к восьми Стрекалова наконец сменили с поста. Переступая негнущимися ногами, он спустился в блиндаж, присел на нары, расстегнул ремень. На остывшей железной печке стоял его котелок с холодной, слипшейся в гладкий блин овсяной кашей. На каше сверху, вдавившись в нее, лежала дневная пайка хлеба. Сегодня она показалась Стрекалову особенно маленькой. "Горбушки всегда кажутся маленькими", - успокаивал он себя. Он открыл дверцу печки, но там ничего не было, кроме золы. Стрекалов взял топор и вышел наружу. В одной из ниш им вчера была припасена вязанка дров. Но в нише дров не было. "Должно, за ночь все сожгли", - подумал сержант и вылез из ровика. Невдалеке за бруствером должны лежать сухие бревна - три больших телеграфных столба, которые они с Глебом приволокли от реки. Но и столбов на месте не оказалось. Четкий след вел в овраг. На дне оврага, прилепившись к его крутому склону, дымила кухня. Возле нее Кашин и Моисеев распиливали Сашкины столбы. Увидев Стрекалова, смутились, но работу не бросили.

- Зачем глотничать? - спросил Сашка. - Ведь не про вас припасено! - Он шагнул к столбам.

- Не трожь! - угрожающе протянул Моисеев.

- Положь где взял! - поддержал Кашин. Стрекалов усмехнулся. Дожевывая на ходу, из кухни вышел заместитель командира орудия младший сержант Сулаев. Красное, скуластое лицо его лоснилось, маленькие глазки совсем закрылись от ленивой сытости. Сегодня он дежурил по кухне.

- Чего тебе, Стрекалов? - Он громко икнул.

- Он у нас дрова ворует! - начал плаксиво Кашин. - Старались, старались...

- А ну, мотай отсюда! - Глазки Сулаева приоткрылись.

Опытным глазом Стрекалов мгновенно оценил обстановку: если свалить Сулаева, эти двое разбегутся сами...

Оставив бревно, он шагнул вперед, но в этот момент из своей каптерки вышел старшина Батюк.

- Идит, Штрекалов, до дому, идит. У другий раз ты у них визьмешь...

И Сашка отступил. В землянке съел простывшую кашу, спрятал за пазуху хлеб и завалился на нары. Проснулся он от громкого разговора, стука ложек о котелки - орудийный расчет обедал. В землянке было жарко натоплено, пахло дымом и щами. На печной трубе, веревочке, протянутой над ней, на каждом вбитом в стенку гвозде сушились портянки. Стрекалов поднялся. Богданов подал ему полный котелок.

- Гужуйся, наши сегодня рабочими по кухне.

- Не хочу, - сказал Стрекалов.

- На второе "шрапнель", - сказал Глеб, - вам, товарищ старший сержант, еще или хватит?

- Хватит, - сказал Уткин, блаженно откидываясь на топчан, - теперь, после сытного обеда, по закону Архимеда... что надо сделать, салаги?

- Надо закурить! - подхватили хором солдаты, влюбленно глядя на командира.

- Глупо, - сказал Карцев, - глупо и не смешно, - он не выносил плоских шуток. К счастью, на этот раз Уткин не слышал.

В землянку, сильно согнувшись, вошел командир второго орудия старший сержант Носов. Ему обрадовались, потеснились на нарах.

- Здорово, орлы!

- Когда хоронить будем? - спросил Уткин.

- Завтра, - ответил Носов, - велено всем подшить чистые подворотнички: начальство прибудет. Дай-ко, Димитрий Васильевич, я твоего засмолю. Мой чего-то слабоват стал, до нутра не достает.

Помолчали.

- Небось, твой расчет теперь склонять будут, - проговорил Носов.

- Да уж как водится. Черт дернул этого Стрекалова заснуть! А еще сержант!

- Ты же не спал! Скажи им! -заволновался Богданов.

- А кто поверит? - Стрекалов взял котелок, вышел из землянки и долго чистил снегом закопченный бок котелка.

Вечером, сдав дежурство, возвратились с кухни Кашин и Моисеев. Довольные, лежали на нарах, сосали ворованный сахар.

- Повар говорил, она жена евонная, - сказал Кашин.

- Чья жена, - сонно проговорил Моисеев.

- Нашего комбата. Только они разошлись. А тут товарищ лейтенант Гончаров подвернулся...

- Брехня. Она опосля нашего на батарею прибыла. Мы двадцать первого октября, а она в ноябре.

- Дык она до этого в полку была, стало быть, ране нашего!

Они помолчали.

- Смехота! - вдруг сказал Кашин. - Смехота на все это глядеть была. Обои лейтенанты перед ней как петушки, а она и так, и эдак... Я, грит, не замужем еще!

- Заткнись, тварь! - сказал Стрекалов.

- О! Гляди! - хохотнул Моисеев. - Ты тоже за еенную юбку чеплялся?

В следующую секунду он уже летел с нар к двери, сдернутый опытной и сильной рукой. Кашин, затаив дыхание, натягивал себе на голову шинель...

РАДИОГРАММА

Секретно! 28 ноября 1943 г.

Командирам частей и подразделений вермахта, временно находящихся в ОСОБЫХ условиях в районе городов Платов, Ровляны и примыкающих к ним территорий.

На основании приказа командующего 2-й армией я принял на себя командование частями, подразделениями, а также группами и одиночками, которые в результате недавнего наступления русских оказались отрезанными от основных сил армии. Приказываю: впредь до возвращения в свои части или назначения в другие выполнять мои приказы и распоряжения. Ввиду ОСОБЫХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ я буду беспощаден к нарушителям дисциплины, трусам и колеблющимся. Только монолитное единство и немецкая стойкость спасут нас от бесславной гибели!

В целях повышения боеспособности всем командирам надлежит докладывать старшим по званию обо всех случаях нарушения дисциплины, воинской присяги и верности фюреру. Всем, без исключения, командирам от шарфюрера и выше применять самостоятельно меры к нарушителям дисциплины. Наказанию без суда и следствия подвергать изменников, трусов, распространителей панических слухов и большевистской пропаганды.

Командир 11-й отдельной механизированной бригады СС бригаденфюрер СС Шлауберг.

- Ось туточки, - сказал старшина Батюк и, взяв из рук Кашина лопату, очертил ею на снегу ровный прямоугольник, - теплину разводить запрещаю. Хто змэрз - хай первый починае. Уткин, организуй, а я пиду подывлюсь, як там...

Он начал спускаться по тропинке вниз. Уткин ковырнул снег носком сапога.

- На штык, не больше.

Богданов ткнул лопатой окаменевшую землю.

- Это ж кремень! До утра проникаемся. - Он сложил ладони ковшиком, подул в середку. - Слышь, старший сержант, может, разведем махонькую? Шинельками укроем - ни одна собака не заметит.

- Он все заметит, - уверенно отозвался Уткин.

- Да Батюк сам погреться любит! Ревматизм у него.

- Не об ем речь. У Фрицев это место давно пристреляно, ясно? А ну, разбирай струмент!

Когда Батюк вернулся на вершину холма, снег в квадрате два на два метра был уже расчищен, и теперь солдаты вгрызались в мерзлую глину. Стрекалов стоял в стороне, повернувшись лицом туда, где за рекой стыла тягучим холодом непроглядная ноябрьская ночь.

- Товарищ старший сержант, - позвал Батюк, - чому у вас не уси роблють?

Уткин нерешительно посмотрел в сторону Стрекалова.

- Струменту не хватает. На всех три ломика и две кирки.

- Хай лопату визьме.

- Лопатой рано. Таку землю рази чо динамитом рвать... Опять же без наблюдателя опасно, товарищ старшина. Сами ж приказали, чтоб наблюдатель был...

- Нэ забув? - Батюк хитро усмехнулся в усы.

- Забудешь тут...

Старшина поплевал на руки, взял ломик и несколько минут без передышки долбил землю, покряхтывая и равномерно посапывая. Тяжелый самодельный лом в его руках вздымался вверх и падал стремглав в точно намеченное место, снова взлетал и снова падал, и от неподатливой, похожей на бетон земли летели искры. Глядя на старшину, расшевелились и остальные. Моисеев и Кашин сняли шинели. Богданов разделся до пояса. В тишине слышались глухие удары и тяжелое дыхание: "Кха! Кха! Кха!"

На немецком берегу было тихо и темно. За весь вечер над берегом не взлетело ни одной ракеты. По опыту Стрекалов знал: если нет ракет, значит, усилили наблюдение, к чему-то готовятся. Может, подвозят технику, может, копают траншеи.

На всякий случай он переместился немного левее и присел на бугорок. Здесь было не так ветрено. Стрекалов согревался как мог: стискивал плечи руками, задерживал дыхание, сильно двигал прижатыми к телу локтями - все помогало слабо.

Позади, над лесом, возле которого теперь стояла батарея, то и дело предательски высвечивался край неба - немцы опять бомбили железную дорогу на Ямск. На фоне этих отсветов Сашкина длинная фигура, наверное, хорошо была видна с другого берега. Приседая к земле, он не столько прятался от ветра, сколько от немецких наблюдателей. Сменивший его Богданов, оценив обстановку, тоже присел, поминая нехорошими словами ветер, мороз и сидевших в тепле фрицев.

Когда могила углубилась на штык, снизу, из-под горы, пришел Осокин. Постоял на краю, повздыхал.

- Ну как они там? - спросил Кашин. - Лежат?

- Лежат, - ответил Осокин, - чего им еще... Вы тут поскорея, а то...

Он хотел добавить, что ему одиноко и страшно стоять ночью возле мертвых, но не сказал: уж лучше стоять там - не то в почетном карауле, не то просто так, - чем долбить эту трудную землю.

Батюк скомандовал перекур. Пятеро моментально собрались в кучу: Осокин милостиво разрешил закурить из своего кисета. В неглубоком покуда котловане остался один Карцев - он был некурящим. Лопата досталась ему самая большая и самая неудобная с кое-как вставленным черенком. Отяжелев, она начинала крутиться, норовя сбросить груз, неструганое дерево натерло на ладонях волдыри.

На краю ямы, свесив ноги в новых ботинках, сидел подносчик снарядов Моисеев и курил, спрятав чинарик в рукав шинели.

- Интеллигенция! - сказал он, показав пальцем на Карцева. - Лопату держать не умеет! - Он искательно заглянул в глаза старшине: пять минут назад ему здорово досталось за прикуривание третьим. Величайшую эту оплошность Гаврило Олексич приравнивал к преступлению... - Лопату, говорю, держит, как баба!

- Бачу...

- Молчи уж, Моисей! - посоветовал Стрекалов.

- А что, неправда?

- Правда. Черенок-то кто стругал? Ты? Моисеев коротко хохотнул.

- Все одно - гнилая интеллигенция. Ему хошь какой инструмент дай - все одно не к рукам.

На этот раз ему никто не возразил. Спрятанные глубоко в рукава шинелей цигарки вспыхивали, тускло освещая выпяченные губы и узкие мальчишеские подбородки.

- В самом деле, Карцев, - сказал Уткин, - глядеть на тебя тошно.

Стрекалов спрыгнул в яму.

- Левой бери поближе к железке да держи крепче. Вот... А теперь давай на перегиб. Жми к земле, жми! Коленку подставь, не то кувырнется. А теперь обеими с маху! Ничего, научишься...

Сашка с Сергеем выбрались из ямы.

- Спасибо тебе, - сказал Карцев, вытирая шапкой обильный пот, - сам вижу, что не так..

- А ты правда интеллигент? - спросил Стрекалов. Карцев пожал плечами.

- Вообще-то дед у меня врач. Мать учительница. Может, поэтому он так...

Сашка вздохнул.

- Да нет, не поэтому, - сказал он, взяв протянутый Кашиным обсосанный, скользкий окурок, прихватив его согнутой пополам веточкой -- не потому, что брезговал, а потому, что был окурок слишком мал, - и раза три затянулся крепким, до тошноты, самосадным дымом. - Не потому... А вот почему, хоть убей, не понимаю...

- В тылах, говорят, опять ту самую махорку получили, - сказал Кашин. И мешки те. Вредители, что ли, тама засели, на фабрике? Либо случайно как подмочили, а потом высушили да нам и спихнули. Она, подмоченная-то, в аккурат такая: дым есть, а крепости никакой.

- Писать надо, я говорил! - донесся приглушенный голос Богданова. - На фабрику писать. Разнести их там. И подписать всей батареей.

- Коллективно нельзя, - сказал Карцев, - запрещено Уставом. Только по одному.

- А мы не жалобу. Мы письмо. Так, мол, и так: мы кровь проливаем, сражаясь с фашистскими извергами, а вы там...

Бросившись к Богданову, Стрекалов едва успел прижать его к земле. Над головой пронеслась пулеметная очередь. Солдаты попадали в снег.

- Какого дьявола надумали здесь хоронить? - рассердился Богданов, освобождаясь от Сашкиной тяжести. - Не могли в тыл отправить? Посшибает фриц нас, как куропаток!

- Что, и у тя кишку заслабило? - сказал Моисеев, все еще лежа на снегу рядом с Кашиным.

- Неохота дуриком пропадать!

- Сашке спасибо скажи, - напомнил Кашин. - И как это тебе, Стрекалов, удалось опередить выстрел?

Сашка усмехнулся.

- Ничего хитрого, вспышку случайно засек и на всякий случай Глеба прижал, вот и все.

Богданов даже приподнялся.

- Но ведь это же секунда! Одна секунда только! -Он смотрел в сторону реки.

Выстрелы не повторялись. Солдаты поднялись. В почти готовую могилу спрыгнули Уткин и Богданов. Не торопясь подошел Батюк, долго всматривался в темень за рекой.

- Эх, комбат, комбат! Нэ послухал мэнэ. Як бы жахнулы тоди с четырех стволов... Стрекалов, тоби старший лейтенант гукае. Казав, щоб зараз...

Спускаясь по крутой вертлявой тропинке, Сашка еще издали заметил темную массу на снегу - это лежали рядом, покрытые орудийным чехлом, лейтенант Андрей Гончаров и санинструктор Валя Рогозина. Над ними стояли пятеро людей, из которых Стрекалов сразу узнал двоих: младшего сержанта Сулаева и командира батареи старшего лейтенанта Гречина. Остальные трое были ему незнакомы, и, подойдя ближе, он обратился не к ним, а к командиру батареи.

- Доложите начальнику штаба дивизии товарищу полковнику Чернову. Это он хочет с вами поговорить, - сказал Гречин.

Стрекалов доложил. Низкорослый и широкоплечий, почти квадратный человек в белом полушубке и надетой сверху накидке, приблизив свое лицо вплотную к лицу Стрекалова, некоторое время рассматривал его и затем спросил голосом тонким и надтреснутым, как звон разбитого стеклянного абажура:

- Ты последний видел лейтенанта Гончарова живым? Стрекалов кивнул. Сулаев досадливо крякнул, комбат недовольно засопел, и только Чернов не обратил на это внимания.

- Когда это произошло? - спросил он.

- Часов около трех, - ответил Сашка. Полковник повернулся к нему боком так, что стал виден только его профиль с крючковатым носом.

- Рассказывай дальше, я слушаю. Ты ведь хвастался, что видел, как его убили. Так это или не так? Или, может, соврал? Но мне-то ты скажешь правду!

- Скажу, - согласился Сашка, проглотив внезапно вставший в горле комок, - что видел, скажу...

Полковник нетерпеливо топал своими щегольскими хромовыми сапожками по утрамбованному, потемневшему пятачку снега. Сашка торопливо собирал в кучу растрепанные и странные мысли, вот уже много часов бродившие в его мозгу. До этого он был уверен, что может собрать их в любую минуту, потому что все происшедшее еще стояло перед его глазами, но сейчас это оказалось делом нелегким. С чего начать? С того разве, как он, выйдя на пост, увидел Андрея, а через несколько минут мимо него прошла Валя? Или, может, с того вечера в землянке, когда он узнал... они все узнали, что Андрей и Валя муж и жена, и вышли на мороз, оставив их одних со своим, таким большим и таким до смешного крохотным счастьем? Важно ли все это сейчас, когда Вали и Андрея больше нет?

- Он вышел из землянки и пошел в рощу, - начал Стрекалов.

- Кто "он"?

- Он, Андрей...

- Что такое?!

- Лейтенант Гончаров, - поправился Сашка. Полковник укоризненно покачал головой.

- И далеко отошел?

- Метров на сто.

- Из чьей землянки вышел лейтенант Гончаров? - спросил, помолчав, начальник штаба. - Ну, где он провел эту ночь? Ведь не во взводе же, нет? И зачем ему понадобилось идти в рощу? Ведь не лето!

Стрекалов молчал.

- Лейтенант Гончаров всю ночь находился в расположении взвода, сказал Гречин. - За это я ручаюсь.

- Ручаешься?

- Так точно, ручаюсь.

- А что скажешь ты, младший сержант? - Полковник повернулся к стоящему чуть поодаль Сулаеву. Тот с готовностью, как будто только того и ждал, вскинул ладонь к виску.

- Лейтенант Гончаров находился в землянке санинструктора Рогозиной с двадцати трех ноль-ноль до двух тридцати ночи. В два тридцать в землянку с дежурства пришла радистка Мятлова и легла спать.

Полковник повернулся к Гречину.

- Что скажешь, комбат? Молчишь? Так-то лучше. А то развел антимонию: "В расположении взвода...", "Я ручаюсь..."

- Товарищ полковник...

- Молчать! Проглядел аморалку? Панибратство развел! Может, и тебя такие вот сопляки Колей кличут?' - Он пошел, прихрамывая, вниз к разрушенному блиндажу, где его ждал "виллис".

Старший лейтенант пошел за ним. Возле убитых остались Сулаев и Стрекалов.

- Зачем было врать? - сказал Сулаев, ногой подправляя загнувшийся край брезента. - Незачем было врать. Я всегда говорил: добром это не кончится.

- Что не кончится? - Стрекалов медленно наливался яростью.

- А все. И это тоже. - Он кивнул на торчавшие из-под брезента ноги одни в кирзовых сапогах, другие - рядом - в новых американских ботинках, надетых на шерстяной носок домашней вязки. - Тоже мне молодожены! Рази так делают? Ну, повезло, договорился... Так уйди с глаз долой, подальше! Нет, им надо у всех на виду любовь крутить, чтоб все знали! Теперь вот и старший лейтенант безвинно пострадали через их...

- Сволочь ты, - тихо сказал Сашка.

Сулаев покосился на Сашку, по-видимому, оценивая соотношение сил, и решил не связываться.

- Показал бы я тебе, если б не должность...

- А ты покажи! - Стрекалов усмехнулся. Ему захотелось выкинуть одну из тех штучек, которые в ходу были в разведроте: миг - и Сулаев лежал бы на земле, а его карабин... Эх, на кой ляд Сашке его карабин, когда свой холку намял!

Он повернулся и стал карабкаться вверх по склону холма, особенно крутого здесь, цепляясь за обледеневшие камни. Кошмарная ночь все не кончалась, она высветилась яркими, равнодушными звездами, притихла, притаилась небывалой, таинственной немотой.

Стрекалов долго блуждал по склону, то проваливаясь в снег, то натыкаясь на оголенные ветром валуны, пока не вышел случайно на тропинку. По ней к вершине холма шестеро солдат несли на плечах тяжелые свертки: один шел впереди, другой сзади, третий посередине поддерживал провисающее тело...

- Пидмэны Осокина, - сказал Батюк, увидев Стрекалова.

Ленивый и нескладный Осокин с готовностью выскользнул из-под тяжелой ноши. В этот момент голова убитого запрокинулась, край плащ-палатки, в которую он был завернут, сполз, и Стрекалов увидел белое, неузнаваемое лицо Андрея, его по-детски беспомощно раскрытый рот...

- Чего стал? - возмущенно крикнул Богданов и толкнул Сашку коленом. Жмуриков не видел?

- Тихо вы! - одернул их Кашин. - Хотите, чтобы всех ухлопали?

Они шли на виду у немцев по западному склону холма. Восточный для подъема с такой ношей был вообще непригоден.

- И какой дурак здесь хоронить надумал? - снова вспомнил Богданов. Люди лишние, что ли?

- Комбат велел тут, - сказал Кашин, - на самой вершине. Говорит: "Чтоб на века". Кругом-то низина. Веснами вода заливает. После и следов не найдешь. Только и есть, что этот бугор.

Подошли бойцы второго расчета Зеленов, Царьков и Грудин, молча подставили плечи. Скоро процессия достигла вершины и все вздохнули свободней. Без лишних слов опустили убитых по одному вниз, накрыли брезентом, и принялись торопливо забрасывать могилу комьями мерзлой глины. Засыпав, солдаты постояли над ней немного, сняв шапки, и хотели было уходить, как Моисеев зачем-то воткнул в земляной холмик большой кривоватый кол. Старшине это не понравилось.

- Як татям? Та ты що?! - он с минуту думал. - Богданов, Осокин, Кашин и ты, Стрекалов, пидыть до погосту, пошукайте щось-нэбудь. Який-нэбудь памьятник, чи маймор. Щоб як людям...

- Легко сказать - памятник! - ворчал Богданов, перескакивая с одной мерзлой кочки на другую. - В нем, самом маленьком, небось, пудов шесть-семь, а нас всего четверо!

Никаких памятников, тем более мраморных, на этом деревенском кладбище не было. В одном месте, правда, солдаты наткнулись на большую гранитную глыбу, отесанную с одного боку. Но, во-первых, она была слишком велика, а во-вторых, выбитая на ней надпись гласила, что "под камнем сим покоится прах раба божьего Данилы Петровича Ворожцова - купца первой гильдии почетного гражданина города Платова, примерного отца семейства" и так далее, и тому подобное. Изрытое минометным огнем кладбище представляло собой зрелище не только жалкое, но и страшное. С востока на запад, делая дугу вокруг подножья холма, тянулась сплошная траншея, прерываемая остатками блиндажей и землянок. Выброшенные в спешке скелеты, лишь кое-где прикрытые снегом на этой, очень ветреной стороне холма, валялись повсюду, попадались под ноги, встречали идущих сумасшедшим оскалом выбеленных временем черепов. Солдаты бродили по кладбищу, пиная ботинками немецкие гофрированные противогазные коробки и пустые консервные банки, перелезая через разрушенные блиндажи. Возле одного из них Богданов остановился.

- Ты чего? - спросил Сашка. Глеб странно посмотрел на товарища продолговатыми глазами в густой ресничной опушке и сказал:

- Все одно, дельнее этого ничего не найти. Крестов и то больше нету. Все сожгли. Один вот остался. Хотели и его сжечь, да, видимо, огонь не взял. Дубовый!

Возле развалившегося входа в блиндаж лежал на снегу огромный дубовый крест. На черном его основании виднелись следы топора.

Подошли остальные.

- Вы что, спятили? - поинтересовался Осокин. - Да вас за такое дело знаете куда?

- Знаем, - кивнул Богданов, - Саня, берись за этот конец. Осокин, не дрейфь, становись под комель, а то у Кашина пупок развяжется.

Старшина вначале так же, как Осокин, вытаращил глаза, но потом стал помогать солдатам. Дело, и верно, было не совсем обычное, и старшину оно смущало не на шутку. Весь обратный путь он молчал, но, когда до расположения батареи осталось не больше километра, не выдержал:

- Слухайте, хлопцы! Сдается мени, що мы трохи не то зробыли. - Он смотрел виновато и даже немного растерянно. - Боны ж комсомольцы! - и снова никто не отозвался. Всем хотелось поскорее добраться до тепла, бухнуться на утрамбованную телами солому и спать, спать, спать...

Когда Батюк вздохнул, вздохнули и остальные. Он стоял, широко расставив слегка кривоватые ноги в хромовых сапогах, сшитых им самим, и думал, по-бычьи низко опустив голову. Наверное, в эту минуту у него под шапкой шевелились мозги.

- Що ж мовчите? - спросил Батюк.

Все опять вздохнули и не проронили ни слова.

- А ты що мовчишь, "студент"?

"Студентом" звали Сергея Карцева. У него за плечами почти вдвое больше, чем у Кашина и Моисеева, и втрое - чем у старшины.

- Що мовчишь, кажу? Хиба ж не чул?

Было ясно, что решить этот вопрос в одиночку Батюк не может. Карцев подумал, поправил очки.

- В том, что вместо кола - крест, я думаю, ничего плохого нет. Главное, не придавать этому факту религиозного значения. И потом, кто из наших близких похоронен иначе?

- Мы ж только чтоб место заметить! Больше-то ведь нечем было... жалобно сказал Кашин. От холода он стучал зубами.

Батюк думал.

- А що скажет старший лейтенант Грищенко?

- Да, наверное, то же самое.

- Кхе... Ну, пишли, хлопцы, до дому.

Скоро их окликнул часовой, а еще через минуту все были в своем блиндаже. Угрызений совести никто не испытывал. Полчаса назад, стоя на декабрьском ветру, они очень хотели спать. И Сергей Карцев тоже хотел спать. Поэтому он сказал то, что сказал. А надо было сказать совсем другое: "Товарищ старшина, вы же отлично знаете нашего замполита товарища Грищенку! Давайте лучше вернемся и выбросим крест. И потом, ведь убитые действительно были атеистами..." Вот что он должен был сказать старшине Батюку.

РАДИОГРАММА

30 ноября 1943 г. Командующему армией

Окруженные нашими частями подразделения и части 2-й немецкой армии за последнее время проявляют повышенную активность. Они ведут между собой регулярные радиопереговоры, из которых следует, что их первоначальное намерение - сложить оружие - оказалось обманом. Командир 412-го отдельного батальона СС, ведя с нами переговоры о сдаче от имени генерала Шлауберга, намеренно оттягивал время. Есть основания полагать, что в районе гг. Платов - Ровляны - Окладино находится в окружении не 3,5 тысячи активных штыков, как предполагалось ранее, а значительно больше, исправная военная техника - танки, бронетранспортеры, орудия разного калибра и боеприпасы также в значительно большем количестве, чем было установлено нами в самом начале. Считаю: в районе окруженной группировки происходит переброска частей и подразделений от северных границ окружения к южным, что создает реальную угрозу прорыва.

Учитывая, что 201-я СД находится в настоящее время в стадии формирования и имеет лишь 60 процентов списочного состава, прошу направить для ликвидации окруженной группировки боеспособные части.

Командир 201-й СД генерал-майор Пугачев.

Высота 220, которую стоявшие здесь ранее пехотинцы прозвали Убойным холмом, была не только самым высоким местом на всей болотистой равнине в квадрате пятидесяти километров, это был еще и единственный удобный наблюдательный пункт. С него открывался вид на Бязичи, Юдовичи, Алексичи; железная дорога была видна вплоть до Великих озер, а причудливые извилины Пухоти просматривались до самого горизонта.

Еще не зная намерений Шлауберга, советское командование приказало командиру 216-го стрелкового полка полковнику Бородину не допустить выхода Шлауберга к Платову, перекрыв тем самым для него ближайший путь на запад. Поскольку 216-й полк был недоукомплектован, командование 201-й стрелковой дивизии отдало в распоряжение Бородина 287-й отдельный зенитный артдивизион, занятый до этого охраной железнодорожного моста через Пухоть. Восьмидесятипятимиллиметровые орудия могли вести огонь по наземным целям они были оборудованы броневыми щитами, но личный состав, включая офицеров, до этого вел стрельбу только по самолетам и с практикой наземной стрельбы был знаком теоретически. Кроме того, недавно из дивизиона, оставшегося в тылу, откомандировали во фронтовые части больше половины кадрового состава. Взамен прислали мобилизованных парней рождения 1926 года.

Всего этого Шлауберг, естественно, не знал. Этим объяснялись его нерешительность и излишняя осторожность в первые дни окружения. Затем его действия стали носить более активный характер; артиллерия наносила ощутимые удары по обороне 216-го полка.

1 декабря, рано утром, немцы атаковали ближайшего соседа Бородина подполковника Вяземского. Удар был нанесен в северо-западном направлении, где у Вяземского имелось самое слабое место - стрелковый батальон неполного состава. Атаку отбили с трудом.

- Если бы Шлауберг повторил, мог бы прорваться, - признался Вяземский Бородину.

- Мне кажется, он просто нащупывает слабое место в нашей обороне, подумав, сказал Бородин.

- Я такого же мнения, - ответил Вяземский, - теперь, надо полагать, твоя очередь.

Бородин и сам это понимал. Его полк день и ночь укреплял оборону зарывался в землю.

Беспокоили Бородина все усиливавшиеся действия шлауберговской разведки, а также то, что противник продолжает ревностно следить за высотой 220.

РАДИОГРАММА

1 декабря 1943 г. Командиру 201-й СД

Согласно данным разведотдела армии численность немецких солдат и офицеров окруженной в районе Ровлян группировки не превышает 3,5-4 тысяч. Наличие боевой техники подтверждено донесениями авиаразведки, а также выступлением Шлауберга против полка Вяземского, однако оно не превышает известного нам количества.

Учитывая ваш численный перевес в технике, считаю, что вы выполните возложенную на вас задачу своими силами.

Одновременно указываю на недостаточно интенсивное обучение личного состава ведению боя, а также медлительное формирование подразделений. Требую закончить формирование дивизии в кратчайший срок. Об исполнении доложить не позднее 10 декабря с.г.

Командующий армией генерал-лейтенант Белозеров.

Глава вторая. Назначение

Никто не слышал, когда ушел Батюк. Только, наверное, кому-то стало просторнее на нарах, и Стрекалов почувствовал, как в спину ему уперлись чьи-то колени.

Пожалуй, нигде не видишь таких снов, как в армии. В ту ночь Сашке снился родной город. Стрекалов шел по его улицам от вокзала к кирпичному заводу, и его новые со скрипом сапоги звонко стучали по деревянному тротуару.

Городок Сашкин крохотный. Наяву он и то проходил его насквозь за пятнадцать минут, во сне это произошло молниеносно. Вот и окраина городка, и маленький домик с зеленым палисадником и скрипучей калиткой. Буйно разросшиеся кусты сирени совсем заслонили окна, поэтому, наверное, Сашку никто не увидел; даже в солнечные дни в комнатах царит полумрак. Не останавливаясь, Стрекалов толкнул калитку. Из-за сарая, волоча по земле цепь, мчится Буран. Почему-то он не такой старый, каким был, когда провожал Сашку в армию.

В сенях Сашке послышались чьи-то шаги, он бросился к двери и распахнул ее. Вместо тетки навстречу ему вышел Андрей с ягдташем и отцовским ружьем за плечами. Он в кожаной куртке, черных суконных штанах и высоких сапогах.

- Где тебя носит? - сердито говорит он. - Ждал, ждал... Хотел один идти. Ладно, бери топор.

- Андрей, - говорит Сашка, - я ненадолго. На минутку только. С эшелона убежал. Еще и тетку не видел. Ну как вы тут без меня? Как тетка Аграфена? А Валя? - Он оглядывается и видит Рогозину. Она сидит в траве под вишнями в своем голубеньком платье, из которого давно выросла, и чистит ягоды, срывая их прямо с дерева. Руки ее до самых локтей испачканы красным соком. Смутное подозрение охватило Сашку: что-то уж слишком ярок этот сок...

- Андрей, - говорит Сашка, - иди посмотри, что там.

- Зачем?

- По-моему, у нее на руках кровь.

Андрей идет напрямик через двор по утренней, седой от росы траве, и темно-зеленый мокрый след тянется за ним до самой, скамейки...

- Стрекалов, к командиру полка!

Часовому пришлось раза три прокричать это во всю силу легких, прежде чем Сашка открыл глаза.

- В штаб тебя, - пояснил часовой и отправился обратно на пост. Одеваясь, Сашка все еще досматривал сон, вернее, его постепенно ускользающие фрагменты.

Вот Андрей подошел к Вале, взял ее за руку, нагнулся... Кажется, он хотел ее поцеловать. "Ну так что из того, - думал Сашка, когда сон исчез окончательно, - они муж и жена. Правильно, теперь муж и жена. Но тогда, на гражданке, этого еще не было. Они были просто знакомы. Жили на одной улице, и Валя свободно могла полюбить Сашку, а не Андрея. Впрочем, не просто были знакомы. Скорей всего, уже тогда между ними было что-то ускользнувшее от его внимания. Да, наверное, было..."

Сашка вздохнул и тщательно расправил складки шинели - он приближался к штабу полка.

Возле входа спиной к Сашке стоял часовой в тулупе и слегка пристукивал новыми валенками.

"Ишь, вырядился: тулуп, валенки! К такому бегемоту любой подойдет неслышно..." - подумал Стрекалов.

Часовой слегка повернулся, и Сашка увидел черные пышные усы под красным мясистым носом, руки, похожие на крючья. Этот, пожалуй, сам кого хочешь сграбастает...

- Стой! Тебе чего!

- Меня в штаб вызывали, - смиренно начал Сашка, машинально прикидывая, как все-таки можно одолеть такого верзилу. Не его, конечно, а такого, как он, фрица...

- Зенитчик?

Из блиндажа вышел невысокого роста лейтенант с противогазом через плечо, заспанный и хмурый.

- Разрешите доложить? - крикнул Стрекалов.

- Вызывали?

- Так точно. Только, кто вызывал, не могу знать. Доложите, что из отдельного зенитного артдивизиона сержант Стрекалов прибыл.

Лейтенант зевнул.

- Как доложить, я и без тебя знаю.

Он нырнул в узкий земляной коридорчик, обитый с боков тесом и прикрытый сверху накатом из неошкуренных бревен.

"В блиндаже, наверное, тепло, - с завистью подумал он и возмутился: С какой стати торчать тут, на морозе, в сапогах третьего срока на одну портянку, если можно подождать лейтенанта в тепле?"

- Куда? - спросил часовой и преградил Сашке дорогу, но, поглядев на его сапоги и шинель, сжалился. - Иди в комендантский взвод. Наши-то на постах, так там место найдешь. Если что, я крикну.

Сашка бегом - ноги совсем застыли на морозе - кинулся в соседнюю землянку. В низком, но довольно просторном помещении с земляным полом и деревянными нарами было жарко. За тонкой перегородкой находилась гауптвахта, оставшаяся еще от тех времен, когда место это было глубоким тылом, - тесный закуток с одним широким топчаном и крохотным, похожим на амбразуру, оконцем.

Не зная, долго ли придется ждать, Стрекалов прошел в дальний угол и снял шинель. И увидел за перегородкой старшину Батюка.

- Вот те раз! Вас-то за что, Гаврило Олексич? Батюк сморщился как от зубной боли.

- Та вез за то... У тебе тютюну нема? - Закурив, он успокоился, лег на нары, протянув до самой двери длинные ноги. - Прыказано тремать, поке не розберутся...

- Да с чем разберутся-то? Старшина тяжело вздохнул.

- Видкиля у мене таке знанье Святого Писания... Замполит як почул про той... "символ", позэленив увэсь... Ну як вин.

- Кто, замполит?

- Та ни! Крест. Вже сшибли его хрицы?

- Стоит.

- Брешешь!

- Сами взгляните. Попроситесь до ветру у часового и увидите.

Батюк подумал, надел сапоги, заглянул в щель перегородки.

- Слухай, хлопец, мени треба до ветру. Вернулся он еще более мрачный, лег на свое место, молчал.

- За шисть рокив службы ще на "губе" нэ був... Перший раз.

- Какие ваши годы! - сказал Сашка, снимая гимнастерку и доставая из шапки иголку с ниткой.

- Казалы, у колгосп напышуть...

- Не напишут. Колхоз ваш еще под немцем, его сначала освободить надо. А вот здесь не проглядят...

Старшина беспокойно заворочался на нарах, поморгал светлыми ресницами.

- А всэ - той, Студент! Колы б я не вякнул зараз замполиту про той "символ"... Теперь, мабудь, усих перемацають, як курей...

Стукнула дверь, и знакомый уже Стрекалову лейтенант, отыскав его глазами, сказал:

- Давай живей, чего расселся?

Однако сам еще немного задержал сержанта, придирчиво осматривая его со всех сторон, и, только убедившись, что у того все в порядке, повел в штаб.

В просторном блиндаже, разделенном на две половинки плащ-палаткой, горели лампочки от аккумуляторов, вдоль стен первой половины сидели радисты с наушниками и телефонисты со своими коробками. Во второй половине, куда немедленно провели Стрекалова, стоял большой стол и несколько длинных скамеек, на которых сидели офицеры.

Войдя, Стрекалов привычно пошарил глазами и, не найдя никого старше полковника, доложил ему о своем прибытии. Рядом с ним сидел начальник Особого отдела.

- Это и есть ваш разведчик? - спросил кого-то полковник, и в его голосе Сашке почудилось разочарование. - Неужто самый боевой из всех? За что получил медаль?

- За выполнение боевого задания, товарищ полковник.

- Конкретней.

- "Языка" привел. Офицера. А при нем бумаги какие-то оказались... Офицер, между прочим, с "Железным крестом" был...

- Расскажи-ка сначала о другом кресте, - потребовал Чернов. - Кто из вас догадался водрузить его на высоте?

"Ну, началось!" - подумал Сашка и, чтобы прекратить дальнейшие разговоры, сказал:

- Так точно, товарищ майор: во всем виноват я. А старшина Батюк и на вершине-то не был... Вообще там никого не было, я один устанавливал, так что готов понести любое наказание, а также снять обратно тот крест, как не заслуживающий внимания религиозный элемент...

- Зачем снимать? - полковник поднялся и стал выше всех остальных прямо великан какой-то.

Дело в том, что крест твой стоит и ни одна сволочь в него не стреляет. Вот какая, понимаешь, история... - он прошелся по блиндажу, погрел ноги у раскрытой печки и повернулся к Стрекалову. - Почему не стреляют, пока неизвестно, но сейчас нам это на руку: посадим туда наблюдателей. Лучшего места все равно не найти. Ну да это - наше дело. Ты мне вот что скажи: хорошо ли знаешь эти места? Только не ври. Если не знаешь, скажи прямо.

Сашка прикинул: если скажешь "да", спросят откуда. Служил здесь, в забытой богом Ровлянщине? Ну и что? Многие служили. Его батальон стоял в лесу, от него до ближайшей деревни километров шесть с гаком. Не скажешь ведь, что в Озерках у него была зазноба - молодая вдовушка Соня Довгань, что в Кудричах на свадьбе гулял однажды, а после не раз наведывался проверить, дружно ли живут молодые, не ссорятся ли...

- Не так чтобы очень... Наше дело солдатское: куда пошлют...

Полковник с надеждой поднял на Сашку глаза.

- Уж будто ни разу в самоволку не смотался?

- Ни. - Сашкины глаза смотрели прямо. - Старшина посылал раз насчет картошки, так ведь это когда было. Да и пробыли мы там всего ничего, нагрузили бричку - и обратно.

- А картошку у кого брали? - спросил Чернов. Он сидел в дальнем углу, и Сашка не сразу его заметил.

- То бесхозная, - как можно беспечней ответил Стрекалов, - бурты пооткрывали, а тут мороз...

- Выходит, добро спасали? - ехидно улыбнулся Чернов.

Сашка, сделал вид, что его обижает эта улыбка.

- Между прочим, не для себя старались, товарищ полковник!

- Как же, как же, понимаю... Название деревни, конечно, забыл?

- Забыл! - огорченно воскликнул Сашка. - Махонькая такая деревенька. А может, хутор...

- И дорогу не помнишь?

- Запамятовал, товарищ полковник.

Полковник, наклонив голову, слушал, задумчиво постукивая карандашом по столу. Лицо его было скучным.

- Значит, герой, ты нам ничем помочь не можешь... - Он бросил карандаш поверх карты. - Что ж, придется искать другого. Можешь идти.

Сашка стремительно повернулся на каблуках и... замер. Навстречу ему в низкую дверь блиндажа медленно вплывала серая генеральская папаха.

Офицеры вскочили, вытянулись по стойке "смирно", полковник шагнул вперед, коротко доложил.

- Здравствуй, Бородин, - сказал генерал, протягивая руку. Ну как твои подопечные? Опять затаились?

- Молчат, товарищ генерал.

- Плохо. - Генерал скинул бурку на руки подоспевшего адъютанта. Очень плохо, Захар Иванович. На самом, так сказать, выгодном для них участке и такое упорное молчание. - Он оглядел офицеров. - И это когда у него каждая минута на счету! Что вы на это скажете, уважаемые? Вот ты, Бородин, что имеешь доложить по этому поводу?

- Я думаю, товарищ генерал, - начал полковник. Но комдив перебил его:

- То, что ты думаешь, оставь при себе, а мне скажи, что у тебя нового, чего мы еще не знаем. Что увидели твои наблюдатели, посланы ли поисковые группы?

- Товарищ генерал! - полковник нервничал и говорил излишне резко. - Мы сделали все, что могли, но в условиях, в которых сейчас находится двести шестнадцатый, многого не добьешься. У нас мало артиллерии, минометов, вовсе нет опытных разведчиков и даже батарей для питания раций.

- Этак ты до вечера будешь перечислять, - сказал, нахмурясь, генерал. - Я спрашиваю, не чего у тебя нет, а что нового произошло за последние полсуток. Замечено ли наконец какое-нибудь движение на той стороне? Ведь не духи же у тебя людей воруют. Разведчики! А коль есть разведка такого высокого класса, значит, есть те, на кого она работает реальная военная сила. Что у тебя, Чернов?

- Я уже докладывал, товарищ генерал.

- Значит, тоже ничего нового...

Взгляд его маленьких, с хитрецой крестьянских глаз неожиданно остановился на Стрекалове.

- Кто такой?

-- Старшим поисковой группы хотели взять... - нехотя начал Бородин.

Глаза генерала ожили, взгляд несколько раз сверху донизу обследовал Сашкину ладную, подтянутую фигуру.

- Давно воюешь?

- С первого дня, товарищ генерал. Комдив удовлетворенно кивнул.

- Инструктировали, Бородин?

- Нет еще. Дело в том, товарищ генерал...

- А ну, иди сюда! - Комдив даже вперед подался, чтобы лучше видеть подходившего к столу высокого и, наверное, очень сильного парня. - Фамилия? Где служил раньше? - Выслушав ответ, он с одобрением покивал головой. Побольше бы нам таких, а, Бородин? Думаете, стал бы я с этим Шлаубергом цацкаться?

- Товарищ генерал, - воспользовавшись хорошим настроением комдива, мягко заговорил полковник, - нам бы еще один артдивизион. Или хотя бы батарею тяжелых орудий. Честное слово, раздолбали бы Шлауберга за милую душу!

Генерал грустно взглянул на командира полка.

- Что ты можешь сделать с одним дивизионом, если этот дьявол из лесу не вылазит? А ты знаешь, какой это лес? Вот он знает... - Генерал показал пальцем на Стрекалова. - Добрый лес. Блиндажей, землянок и прочих укрытий в нем тьма. В сорок первом мы здесь оборону держали. Полтора месяца держались! - Он снял папаху, пригладил редкие волосы ладонью. - Бомбили нас и из орудий обстреливали. Пробовали даже лес поджигать - куда там! Пока обстрел или бомбежка - мы в укрытии, а как он в атаку - мы тут как тут.

- Но ведь выкурили же все-таки! Сами же рассказывали, товарищ генерал... - не утерпел Бородин.

- Не выкурили! - рассердился генерал. - Сами ушли, фронт выравнивали... - Он промолчал. - У Шлауберга положение другое. И все равно нам подставлять под удар нашу молодятину грешно. Можно, конечно, и так: прямо с марша в бой. Бывало такое не раз. Да что толку? Потери семьдесят, а то и все девяносто процентов. Такое простительно разве что в обстоятельствах крайних, безысходных. Во всех иных солдата надо сначала обучить, а потом уж посылать в бой. Людские резервы тоже истощимы. Вот почему, - он всем корпусом повернулся к Стрекалову, - мы посылаем вперед таких, как ты. Противник хитер. Ох, как хитер! Я с этим Шлаубергом давно знаком...

- Встречались, товарищ генерал? - Сашка оживился. - Интересно, какой он?

- Какой из себя, что ли? Этого сказать не могу. Не видел. А вот почерк знаю отлично. Под Старой Руссой он у генерала Буша разведкой командовал. Говорят, любит лично ходить по тылам противника. А вообще - кадровый разведчик. Вот, к примеру, история с часовыми... Да... Вечная память тем парнишкам. Захар Иванович, ты распорядись, чтобы всех представили к медалям. Посмертно...

- Уже сделано, товарищ генерал.

- А этому, - комдив оглядел Стрекалова еще раз, - когда вернется, я сам решу, что дать. Ну, герой, удачи тебе!

Офицеры вышли проводить генерала. За дощатой перегородкой тоненько попискивала рация.

РАДИОГРАММА

Совершенно секретно!

Командирам вверенных мне частей и подразделений 2 декабря 1943 г. Хутор Великий Бор

Согласно сообщению, полученному из штаба 2-й армии, русские закончили переброску частей 105-й и 107-й стрелковых дивизий в район г. Славного. Таким образом, нашим подразделениям в настоящий момент противостоят: 216-й стрелковый полк неполного состава, два батальона 104-го с. п. и один саперный батальон.

Учитывая благоприятную обстановку, приказываю:

1) всем частям и подразделениям, выделенным для прорыва, прибыть в район сосредоточения не позднее 4.00 7 декабря 1943г.;

2) во время движения соблюдать скрытность, для чего:

а) передвигаться ночью или в сильную метель, избегая открытых мест;

б) всех встреченных на пути следования гражданских лиц, независимо от пола и возраста, ликвидировать на месте;

в) во время движения огня не открывать, в перестрелки с бандитами или русскими разведчиками не вступать.

По прибытии в Алексичи задачи будут уточнены.

Бригаденфюрер СС Шлауберг.

Особых причин опасаться гнева начальства у Стрекалова не было. Разве что соврал командиру полка... И хоть бы трусил отчаянно. Нет, просто так соврал - и все. Хотя, черт его знал, что им нужен разведчик...

- Разрешите, товарищ полковник, взять свои слова обратно, - сказал он, когда офицеры вернулись, - бес попутал...

Полковник, то ли слушая, то ли нет, задумчиво смотрел на Сашку, и не было в его взгляде ни обиды, ни насмешки.

- Подойди ближе, сержант. Стрекалов подошел к столу.

- Знаешь, что это?

- Карта, - бегло взглянув, ответил Сашка.

- Разбираешься в ней?

- Приходилось, товарищ полковник.

- Ну, это главное. - Полковник облегченно вздохнул. - Значит, так. Начальник штаба объяснит тебе задачу. Потом пройдешь инструктаж. На курсы переподготовки нам тебя посылать некогда. Через два дня должен быть готов вместе с группой. Все. Да, смотри, больше не завирайся!

В последующие четыре часа Стрекалов поочередно попадал к начальнику штаба майору Покровскому, начальнику разведки капитану Ухову, к командиру саперов. Постепенно общая обстановка, в которой находилась дивизия, стала для него проясняться. Получалось, что окруженную группировку удерживает не дивизия - какая ж это дивизия, если в каждом батальоне нет и одной трети личного состава, в обоих полках артиллерии в пять раз меньше положенного что-то около одного пехотного полка.

- Послали бы вместо тебя офицера, да нет ни одного разведчика с опытом, - пояснил ему начальник штаба, - нашему полку разведка вообще не полагалась: тыловой полк, охранный... В общем, считай себя уже в ином звании и с подчиненными обращайся соответственно.

Что значит "в ином звании" и как он теперь должен обращаться с подчиненными, Стрекалов не понял, но на всякий случай сказал "слушаюсь". От начальника же штаба он узнал, что окруженная группировка не сегодня-завтра предпримет наступление с целью прорваться к своим. Силы полка Бородина растянуты вдоль всего юго-западного края огромного Ровлянского лесного массива.

- Это только так говорится, что в квадрате пятидесяти километров. На деле все сто, а может, и больше. Когда фронт двинул в наступление, тут бы вперед, и вперед как можно быстрее... Добивать их было некому: все брошено в наступление. Думали - сами сдадутся, а они вон чего задумали. Ты представляешь, что могут натворить в незащищенных тылах несколько тысяч отборных головорезов? - Стрекалов кивнул, он представлял... - Чтобы этого не случилось, вы, разведчики, должны выяснить, в каком месте намечается прорыв. Туда соберем все силы и, возможно, удержим...

- Ты идешь не один, - сказал капитан Ухов, - одновременно посылаем три группы. Для верности...

Стрекалов понимал и это.

- Группа твоя маловата, - сказал ему командир саперной роты, - а то бы дал тебе самого лучшего подрывника.

- Зато даем тебе рацию, - сказал начальник связи. - У других нет. Не хватило... И радиста. В случае чего... в случае, если он не сможет, будешь передавать сам. Дело нехитрое, к тому же, говорят, ты с этим делом знаком...

- Знаком, - подтвердил Стрекалов. - Не так чтобы очень, но передать, если нужно, могу.

- Особенно не злоупотребляй, батареи береги. Сам не садись - мы знаем почерк радиста, твой не знаем. Без надобности не садись... А вообще, радиста береги как зеницу ока. Дело знает, но сам зеленый.

- Необстрелянный? - встрепенулся Стрекалов. - Зачем же такого...

- А где взять другого? Мятлову ты сам не возьмешь...

- Не возьму, - согласился Сашка.

- И это известно. - Начальник связи засмеялся. - А кстати, почему? Что ты имеешь против женского пола? Воюют они не хуже нас с тобой...

Стрекалов молчал. Перед ним в который уже раз всплыло посиневшее от удушья лицо Вали Рогозиной, ее открытые, подернутые мутной пленкой глаза...

- Их посылать нельзя, - сказал он угрюмо.

Стрекалов вздохнул свободней, поняв, что ему сказали все, что должны были сказать, и теперь слово остается за ним. Однако его еще долго не отпускали из штаба, расспрашивая о родных, записывая домашний адрес, и военврач, невысокая полная женщина, ласково глядела на него и совала ему в карман плитку американского шоколада.

- Братишка у меня дома остался... Уж очень на тебя похож!

От врача пахло земляничным мылом и карболкой.

На батарею Стрекалов пришел, когда расчет спал. Расход на него Уткин не оставил - был уверен, что Сашка голодным не останется. Повар Лешко, хоть и не был Сашкиным земляком, сжалился и дал порцию картофельного пюре да еще сдобрил его куском комбижира. Потом Сашка помог ему написать письмо любимой и за это получил миску аппетитных поджарок со дна котла. Только когда на кухню пришли Осокин и Грудин чистить картошку, Стрекалов покинул гостеприимный кров и отправился к себе в землянку.

Ночь давно уже перевалила за половину, полная круглая луна висела над притихшим миром, и Убойный, похожий издали на тонущий корабль, устремлял на запад задранную кверху корму.

- Стой! Кто идет?

По голосу Сашка узнал Моисеева. Тот стоял на крыше землянки прямо над печной трубой.

- Не сварись! - предупредил Сашка. Моисеев не ответил - он грелся. Стрекалов нырнул в душное тепло землянки, отворил дверцу печки, долго и старательно раздувал угли. Дождавшись, когда поверхность углей осветилась прыгающими голубоватыми язычками, затолкал в печку охапку соломы и плеснул бензином. Огонь ухнул, шибанул из дверцы наружу, осветив земляные стены и торчащие из-под шинелей босые ступни.

Еще с минуту Стрекалов не ложился - склонив голову набок, слушал, как наверху матерится Моисеев, потом снял шинель, сапоги. Коснувшись щекой соломенного изголовья, он мгновенно уснул, будто нырнул с высокого берега в теплый пруд с запахом лилий и желтых кувшинок.

Начальнику ПФС{2} в/ч 21285

В дополнение к приказу начальника политотдела в/ч 12338 от 9 декабря с/г о зачислении на котловое, водочное и табачное довольство членов выездной концертной бригады фронта, сообщаю следующее:

1) на табачное и водочное довольство сроком на пять дней следует зачислять не всю бригаду, а только 5 (пять) человек, остальным семнадцати табак и водку заменить сахарным песком по существующим нормам;

2) в дни выездов артистов в подразделения для обслуживания бойцов и командиров выдавать им сухой паек;

3) выдать под расписку старшему группы артистов Б. М. Соломаткину 12 (двенадцать) пар сапог кирзовых первого срока, по две пары фланелевых портянок и по одной паре суконных на каждого;

4) изыскать и выдать тому же Б. М. Соломаткину под расписку 2 (две) пары солдатских ботинок разм. 37, одну пару разм. 36 и 5 (пять) пар размером 34-35.

Маркин

11 декабря 1943 г.

Солдатские сны бывают трех видов: про хлеб, про дом и про любовь. Когда Сашка бывал сыт, сны его вертелись вокруг одной темы. Обнимал он чаще всего радистку Мятлову, веснушчатую, грудастую и, как говорили знающие люди, весьма доступную девицу, и реже Соню Довгань. Наяву он о ней почти не вспоминал - любовь их была суматошная, с редкими и короткими встречами, когда жаркая, как парная баня, когда и не очень, с расставаниями без слез и муки.

Разбуженный криком "подъем!", он еще несколько мгновений чувствовал на губах ее поцелуи, похожие на вкус ландрина. Чтобы окончательно проснуться, разделся до пояса и с минуту обтирал снегом распаренное духотой тело.

Рядом, поеживаясь от холода, стоял на посту Богданов.

- Опять в штаб пойдешь?

- Ага. В тылы надо. Продукты получать, личное оружие. Еще в Особый отдел заглянуть велели... - Глебу он мог позволить слегка прикоснуться к своей тайне.

- Инструктаж! - Глеб понимающе кивнул. - Значит, верно, что тебя на задание взяли. Везет же людям!

- Откуда насчет задания знаешь? Догадался?

- Телефонист разболтал. Уткина сперва хотели, да капитал Лохматов отсоветовал. Предложил тебя. Ты ведь в разведке служил... - Он подошел ближе. - В тыл врага, Сань, да? А ты с парашютом прыгал?

- При чем тут парашют? Хотя... если надо, сумеем. Стрекалов был не просто рад - он был, что называется, на седьмом небе от счастья. Разумеется, пошуровать денек-другой в немецком тылу не бог весть что, но в его теперешней, бедной событиями жизни даже такое пустяковое задание подарок судьбы. В том, что задание пустяковое, Сашка ни минуты не сомневался. Захватить "языка" куда опасней. Не сомневался он и в том, что выполнит все, что ему поручили, и был поэтому совершенно спокоен.

- Везучий ты, - сказал Богданов, - мне бы так-то...

- Да, наверное, везучий. - Стрекалов вытерся полотенцем, надел гимнастерку, шинель, туго затянулся ремнем. - Если есть письма, давай, отдам почтарю.

Богданов с готовностью протянул шесть помятых треугольников.

- Сань, а мне с тобой нельзя? Конечно, я понимаю, но... если там разговор будет насчет напарника, так ты не забудь...

- Не забуду, - пообещал Стрекалов.

В тылах ему выдали сухой паек не на двое суток, а на четверо. Кроме него, на складе отоваривались еще человек десять. Кладовщик ПФС - вредный дядька - долго держал Сашку перед запертыми дверями, потом открыл и, придерживая дверь коленом, потребовал накладную.

- Подпись неразборчивая, - сказал он, подозрительно глядя на Сашку поверх очков.

- Сам делал, - сказал Стрекалов. Сзади засмеялись. Кладовщик обиделся и вернул Сашке накладную, пропустив вперед какого-то старшину.

- Вот змей! - усмехнулся старший сержант с лицом, изрытым оспой, кривым боксерским носом и белым шрамом через весь лоб. - Пойдем, земеля, посидим в сторонке. Теперь ты, надо понимать, за мной будешь. Давай знакомиться. Семен Драганов с Николаева. - Он присел на пустые ящики из-под свиной тушенки. - Здесь с октября. Пулеметчиком определили. До этого служил в сто сороковом непромокаемом. - Под распахнутой, несмотря на мороз, шинелью на его груди виднелись медали.

Подошли еще двое, остальные жались у двери, нетерпеливо заглядывая в замочную скважину.

Из дверей склада вышел наконец старшина, бросил мешок с продуктами солдату, должно быть напарнику, сказал, вытирая руки полой шинели:

- Ну и глот! Вы, ребята, когда получать будете, глядите в оба. Мне вместо тушенки горох хотел подсунуть.

Сержанты заволновались.

- У тебя в накладной чего? - спросил Драганов, беря в руки накладную Стрекалова. - Комбижир? Так и есть. Беги к начальнику ПФС, пускай на шпиг переделает. Еще чего? Галеты. Это можно оставить. Сахар-песок... Лучше кусковой. Хлеб, концентраты... Концентрат не бери. Что ты его, грызть там будешь? А хлеб бери весь. Промерзнет, да ничего, сожрете. Еще что? Консервы рыбные. Бери на всякий случай. Вот: свиная тушенка! Шесть банок... Это что же, вас на четверо суток упекут? Сейчас проверим. Ну, точно, четверо суток будешь нежиться. Повезло!

Сашка видел: хорошие парни, бывалые. У каждого по нескольку медалей, у старшины - фамилия его была Верзилин - даже орден. С такими бы идти! Но нет в полку больше таких, одна салажня осталась. Это не триста пятый незабвенной памяти полк, где без медалей щеголял один повар. Двести шестнадцатый - тыловой, охранный, железные дороги и склады охранял, а теперь вот и ему пришлось повоевать... И как это его, Сашку Стрекалова, опытного разведчика, угораздило сюда попасть? Может, потому сейчас и дорого побыть немного рядом с такими же, как он сам, старыми вояками, в лазаретах штопанными, на жаре сушенными, порохом опаленными, и не замечает он ни трепа ихнего безвредного, ни хвастовства несусветного. Пусть побрешут, коли есть охота, отведут душеньку и других позабавят. Придет час, и покажут они себя в наилучшем виде. Встречал Стрекалов за три года войны таких и понимал их больше, чем других. С ними рядом разве что старшину Батюка можно поставить, а больше никого. Но Батюк в годах и ревматизмом страдает, да и не отпустят его. На нем вся батарея держится. Уткина, старшего сержанта, взять - себе дороже станет. Привык командовать, подчиняться не захочет, а если заставить - всякие отговорки будет придумывать. Такой характер. Остальные - мелочь пузатая. Рассчитывало, видно, начальство сперва подучить их, а после уж пускать в работу, да война распорядилась иначе.

На склад его пустили следом за Драгановым.

Потолок сводчатый, десять ступенек вниз, пол кирпичный, старинный, посередине вытертый. По обеим сторонам - будто соты медовые - консервы штабелями. Справа банки маленькие, слева - большие. И все без наклеек, от тавота липкие. Которые из них с тушенкой - леший знает... И вдруг видит Сашка, Драганов ему глазами показывает на те, что поменьше... Спасибо, друг! Пошли дальше. В картонных коробках, в деревянных ящиках и просто так - штабелями сало: шпиг. В ладонь толщиной - наше, отечественное, в два пальца - американское. Селедка тоже отечественная, с Дальнего Востока, колбаса в руку толщиной. Но колбаса Сашке не полагается. Колбасу ему придется добывать самому. Этакое-то богатство бы да в сорок первом! Сашка даже зажмурился, представив, что бы он сделал с теми фрицами, которые держали его полк в окружении, будь у него вместо прогорклых сухарей буханки свежего хлеба, а вместо дохлой конины - вот эта колбаса...

После полудня в землянку к Стрекалову пришел радист. Пока без рации. Сказал, что еще получать надо. Пришел просто так, познакомиться, узнать, нет ли каких приказаний. С порога доложил по уставу, глазами по сторонам не рыскал, глядел прямо. Ничего себе паренек, вроде крепкий, смышленый, хоть и молод. Расчет притих, глядел то на Сашку, то на паренька - его первого подчиненного. А Сашка не торопился: пускай поглядят. Было когда-то у него отделение - десять гавриков - и своя повозка для казенного имущества, было личное оружие - и опять будет. Может, даже не отделение дадут, а целый взвод - что ж тут такого? Стрекалов - это не какой-нибудь Уткин. У Стрекалова котелок варит будь здоров! Ему бы образование побольше! Классов хотя бы восемь, он бы и еще кое с кем потягался...

- Садись, - сказал он радисту, и тот послушно сел и продолжал смотреть на своего сержанта во все глаза: вот, оказывается, какой он, этот разведчик!

Фамилия солдата была Зябликов.

- Звать как? - спросил Стрекалов.

- Федей. А по отчеству Силыч. Силой Петровичем отца звали, товарищ сержант.

На главную: Предисловие