Глазова не была уверена в том, что Николай Железнов сможет точно опознать Дядькова. Слишком он был тогда взволнован. В больнице, куда доставили Павлика, ему самому пришлось оказывать помощь. В доме Железновых последние дни было пусто и тихо. После похорон малыша Николай и Надя не могли прийти в себя. Им казалось, что вот-вот распахнется дверь детской комнаты и оттуда выйдет Павлик. Иногда доходило до галлюцинаций: Надя слышала шаги босых ножек, по ночам Николаю казалось, что сын ворочается в кроватке, просит подойти к нему...

Дядькова отвели в другую комнату, побольше. Там, рассевшись у стены, уже поджидали несколько мужчин. Одно место было свободно.

— Садитесь, Борис Иванович. Это место для вас.

— Это еще не скамья подсудимых? — пошутил он.

— Нет, пока это просто стул.

Дядьков втиснулся между двумя мужчинами, осмотрелся. Окинул взглядом сидящих людей, сопоставил с собой — нет ли ярких, необычных деталей в одежде, которые могли бы подсказать, что именно он и есть тот самый... Поколебавшись, принял точно такую же позу, в какой сидел мужчина справа. Скрестив руки на животе, ноги поджал под стул и с равнодушным, скучающим видом уставился прямо перед собой. Волновался. Решалось многое. Или его версия подтвердится, или лопнет тут же. Незаметно Дядьков перевел дух, насторожился, услышав шаги в коридоре. Но на дверь не посмотрел. Заставил себя сидеть все так же, глядя в окно. Но когда вошел Железнов, не выдержал, быстро взглянул на него. Дядьков узнал человека, который в тот вечер пытался вытащить его из машины: бледный, осунувшийся.

— Николай, посмотрите внимательно на этих людей. Нет ли среди них знакомого вам человека? Понятые, прошу внимательно выслушать ответы Железнова. Так что скажете, Николай?

Железнов окинул взглядом сидящих у стены, повернулся к Глазовой.

— Одного из них я узнал.

— Кого именно?

— Тот, который сидит посередине, находился за рулем автомобиля тридцатого апреля.

— Вы не ошибаетесь?

— Нет, это он. Я хорошо его запомнил. Он ухватился за руль и не хотел вылезать из машины. Я пытался оторвать его руки от руля, но в этот момент меня позвала жена. Когда я разгибал его пальцы на руле, то заметил на правой руке обручальное кольцо.

— Покажите руки, — сказала Глазова Дядькову. На безымянном пальце сверкнуло широкое обручальное кольцо.

После этого оставалось только составить протокол и подписать его. Дядьков впервые был опознан как человек, совершивший наезд. Последующие действия его не выходили за рамки представлений самого заскорузлого преступника. Новая позиция выглядела так:

«Вы уличили меня во лжи? Согласен. Что требуется? Покаяться? Пожалуйста. Да, я поступил нехорошо, пытаясь исказить правду. Мне казалось, что так будет лучше для всех нас. Единственная цель этой невинной лжи — упростить задачу следствия: да, несчастье случилось, но человека, которого можно было бы назвать преступником... нет. Если настаиваете, могу сказать, как было на самом деле. Да, я поступил плохо, взяв у своего соседа машину, воспользовался ею, не имея на то необходимых прав, не оформив это установленными документами. И готов нести ответственность по закону. Что касается дальнейших событий, то они таковы. Я отвез своего родственника Хлыстова, но у него дома никого не оказалось, и мы решили вернуться ко мне. Когда выехали на трассу, увидели нескольких девушек. Они стояли на обочине, просили подвезти. Возможно, я поступил противозаконно, проявив сострадание, — остановил машину и разрешил девушкам сесть, но не думаю, что моя вина так уж велика. Когда въезжали в город, как раз подошла электричка, со станции повалил народ, многие вышли на дорогу. Чтобы не сшибить кого-нибудь, объезжая выбоины на проезжей части, мне пришлось свернуть влево, и я невзначай пересек осевую линию. Правилами дорожного движения это не возбраняется, если дорога свободна от транспорта. А коляска... это уж, извините, чистый домысел. Наезда не было. За все, что я совершил нехорошего, готов отвечать. И за пользование машиной, и за то, что пассажиров на дороге подобрал, но наезда... Его не было. Извините».

— Есть вопросы, — вздохнула Глазова, поняв, что начинается новый этап схватки, более серьезный. — Вам знакомы девушки, которые сели в машину?

— Что вы! Первый раз видел.

— Почему же они бросились врассыпную, едва машина оказалась в кювете?

— Понятия не имею! — воскликнул Дядьков. — Странные такие девушки... С виду вроде нормальные... Представляете, даже спасибо не сказали!

— А почему вы сами побежали вслед за ними? Почему скрылись с места происшествия?

— Какого происшествия? — Дядьков заморгал светлыми ресницами.

— Ах, да! Ведь вы ничего не видели! — усмехнулась Глазова. — Тогда тем более непонятно, зачем вам понадобилось так спешно оставлять машину, чужую машину, и мчаться в лес вслед за этими странными девушками.

— Отвечу, — вздохнул Дядьков, быстро глянув на следователя, проверяя, верит ли она ему. — Отвечу. Когда машина остановилась, я вышел из нее и увидел, что к нам несется толпа, причем вид у людей был угрожающий, недобрый... Ну что ж, проявил слабость, испугался толпы и решил, что лучше подальше от греха... Виноват. И готов за это нести ответственность.

Это была вторая версия Дядькова.

Тамара Васильевна Глазова могла с уверенностью сказать — будет и третья. Уверенность давала ей одна небольшая деталь в уголовном деле. Вспомните записанную со слов свидетелей фразу: «Говорила Борьке — не садись за руль!» Эти слова выкрикнула, вылезая из машины, одна из девушек. Так вот, достаточно было эту фразу приложить к версии Дядькова, как сразу становилась очевидной ее лживость. Незначащие вроде бы слова стали для следователя тем ключом, с помощью которого она сразу могла определить правдивость показаний. В этих словах четко отразились отношения между Дядьковым и ехавшими в машине девицами. Да, директор автотранспортного предприятия Борис Иванович Дядьков был, оказывается, для них просто Борькой.