На следующее утро Демин выехал в соседнюю область. Рожнов выделил на три дня машину, и он собирался в поездку как в небольшое путешествие.

Водитель был хмур и неразговорчив, он, видимо, к этой поездке относился иначе, во всяком случае, радости в его глазах Демин не увидел. Ну и ладно, подумал, на второй сотне километров разговоримся. Но все-таки не удержался, спросил:

— Что хмур-невесел? Что буйну голову повесил?

— А! — крякнул водитель и махнул рукой. — Скажи, Валя, почему так получается... Встречаешься с десятками людей, с кем-то ругаешься, с кем-то ссоришься, а самые обидные и злые слова всегда слышишь от близких людей, почему?

— Вы ошибаетесь, Владимир Григорьевич... Просто слова близких мы не можем пропускать мимо ушей, они цепляют нас не потому, что самые злые, а потому, что их произносят близкие люди.

— Нет, Валя, нет! Близкие знают твои болевые точки и, когда подворачивается случай, бьют не беспорядочно, как в очереди, бьют, хорошо зная, где тебе будет больнее всего, чем они смогут тебя унизить, зная, что тебе напомнить, во что тебя, дурака, мордой ткнуть. Ладно. Поехали.

И водитель действительно замолчал километров на сто. Глядя на заснеженные поля, на такие вымерзшие и несчастные деревья, глядя на дорогу, Демин попытался было еще раз продумать сложившееся положение, но вскоре оставил это занятие — не было новых данных.

— Что, Валя, вздыхаешь? — спросил водитель. — Завяз?

— Не то чтобы завяз... Но и выхода не видать.

— Может, слишком торопишься?

— А как же иначе, Владимир Григорьевич... Надо торопиться. Пока преступник в панике, пока он не очень соображает, пока везде видит опасность, везде вздрагивает...

— Думаешь, дрожит?

— Уверен. Видно, многое нарушилось в его планах, если он вынужден был уходить с таким скандалом, оставляя за собой гору людей... А упустишь время, он успокоится, следы растворятся, сотрутся временем...

— Чего для него проще — садись на самолет и дуй в теплые края... В Ялте весна, в Сочи уже загорают... Деньги, как я понимаю, у него есть... Надоест в одном месте, переезжай в другое, третье, а там, глядишь, и лето не за горами... «О, море в Гаграх, о, пальмы в Гаграх, — пропел водитель с улыбкой. — Кто побывал, тот не забудет никогда-а...»

— Если он поступит так, это будет большая ошибка с его стороны. Бегством он себя выдаст. Если он внезапно покинет свое место, он обратит на себя внимание, и ему придется всегда быть в бегах. Нет, его задача в другом — остаться и отвести от себя подозрение. Ему нельзя даже к родственникам в гости съездить... Что значит взять да и поехать? А работа? А прописка? А мнение соседей? А семейные отношения? А обоснования, объяснения, отпуск? Ведь у него, кроме всего прочего, должно быть законное основание тратить деньги. Вы даже не представляете, сколькими нитями человек привязан к своему месту, к людям, к обстоятельствам, а если уж говорить по-ученому — ко времени и к пространству. И обрывать эти связи нельзя. Если же у него сдадут нервы и он это сделает, он себя выдаст.

— А если он вообще беглый? — спросил водитель. — Приехал, сделал свое черное дело и отбыл восвояси, не обрывая никаких связей. И сидит себе где-то, приходит в себя, попивает коньячок, телевизор смотрит и придумывает всякие ответы на твои вопросы, если ты, конечно, на него выйдешь.

— Вот этого я боюсь больше всего, — признался Демин. — Ну, ничего, будем работать.

 

В городском управлении Демина уже поджидали. Тощий, с прямыми жесткими волосами начальник даже не улыбнулся при встрече. Вышел из-за стола, крепко пожал руку и снова вернулся па свое место.

— Что привело вас, Валентин Сергеевич, в наши края?

— Слышал, у вас интересные события происходят, — сказал Демин. — Универмаги грабят, золото уносят...

— Случается, — наконец улыбнулся начальник. — Но вы тоже не скучаете?

— Все недосуг, Александр Николаевич. — Рассказав о следствии, Демин положил на стол две золотые вещицы в целлофановых пакетиках. — Вот этот кулон найден при вскрытии, думаю, проглочен он при весьма драматичных обстоятельствах.

— Ого! — крякнул начальник. — Весело живете!

— А вот это колечко попало к нам в более спокойной обстановке. Принесла женщина, которая купила его у одного человека.

— А как оно попало к этому человеку? Он что-нибудь говорит, как-то объясняет?

— Нет, он ничего уже не скажет. Убит. Вечером того же дня, когда продал это кольцо. Есть основания полагать, что он продал еще с полдюжины таких же колечек... Их найти не удалось.

— Что вы хотите узнать?

— Не из вашего ли универмага эти колечки? Кто их там взял? И куда дел? И кто ему помог? И чем все это кончилось?

— Скромное желание, — рассмеялся начальник. — Значит, так вот, Георгий Петрович Шестаков, — он показал на низкорослого человека, который все это время скромно сидел в сторонке, — занимается универмагом. У него уже есть кое-какие успехи. Если не шутит, конечно. Верно, Жора?

— Сегодня берем, Александр Николаевич! — энергично воскликнул Шестаков. — Мгновенно!

— Желаю успеха, — с сомнением проговорил начальник. — Введите Демина в курс дела, познакомьте с обстоятельствами. Сверьте по вашему списку, не эти ли вещицы мы ищем. Пока все.

 

Универмаг представлял собой двухэтажное кирпичное здание со стеклянными дверями, окантованными металлом. Двор был огорожен деревянным забором.

— Все очень просто! — Шестаков шагал широко, несмотря на малый рост, жесты его были размашистыми и уверенными. Он старался идти чуть впереди, оглядываясь и давая пояснения. — Все очень просто! Универмаг они взяли с тыла. Смотри — над дверью небольшая узкая решетка. Что делают воры? Сковыривают решетку, она держалась на двух гвоздях, даже не на шурупах, а на гвоздях, представляешь? И проникают в подсобные помещения. Внутри висячие замочки величиной со спичечный коробок. Их назначение неизвестно. Пройдем?

— Вы в самом деле собираетесь сегодня задерживать кого-то по этому делу?

— Что значит кого-то?! — возмутился Шестаков. — Воров. Одного из двух.

— Их было двое?

— Условно считаем, что двое. А там, кто их знает... Один работал в перчатках, второй — без. Смысл этого новшества от меня ускользает. Что один работает в перчатках, а второй без, что оба без перчаток, значения не имеет. Следы оставлены. По этим следам мы его и установили. Сейчас он гостит, отдыхает, — Шестаков посмотрел на часы, — а примерно через час будет у себя. Тогда мы к нему и наведаемся. В порту он работает. Присоединяешься?

— Можно.

— Вот эта решетка. — Шестаков показал на решетку, прислоненную к стене универмага. — А дыра уже заделана. По этому коридору они прошли внутрь и оказались в торговом зале. Вот этот зал. — Шестаков распахнул дверь. — Вон там в углу расположен ювелирный отдел.

— Их интересовал именно этот отдел?

— Ха! — расхохотался Шестаков. — Их интересовали все отделы, понимаешь? Все. Среди похищенного — полторы сотни наручных часов, игральные карты, морской бинокль. Даже воротник от женского пальто пытались оторвать, да испортили, разорвали пополам. До чего дошли — футбол по телевизору здесь смотрели.

— Кто играл?

— Вот этого не знаю! — опять рассмеялся Шестаков. — Это мне ни к чему.

— Напрасно, — заметил Демин.

— Почему напрасно?

— Если в таком положении включают телевизор, чтобы взглянуть на матч... Это может оказаться интересным. А как ты узнал, что они смотрели телевизор?

— Очень просто! Утром приходят продавцы на работу, а на экране программа «Время». Смотри — не хочу. Телевизор они так и не выключили.

— Не играл ли в это время «Днепр»? — озадаченно проговорил Демин.

— А если играл?

— Тогда один из грабителей — наш.

— Ох, ты! — с восхищением покрутил головой Шестаков. — А мне и в голову не пришло. Ну, ничего, зато я в другом силен, на задержание иду. Оставил Бузыкин свои пальчики, оставил. Не иначе как пьян был! А ведь всего год назад оттуда вернулся. Неужели там ничему не научился — ума не приложу. Ведь за три года можно образование поправить?!

— Еще подучится, — заметил Демин. — Много золотишка взяли?

— Около пятидесяти предметов. По-моему, завысили. Соблазн больно велик. Одним махом на воров спихнуть десяток колец — как удержаться? Продавцы первыми пришли в магазин, увидели, что кто-то уж до них побывал...

— А разве не положено золото на ночь в сейф прятать?

— О! — Шестаков схватился руками за голову. — Если бы все мы делали что положено... Не спрятали. Объяснений нет. — Он подошел к самой витрине и продолжал так, чтобы слышала девушка за прилавком. — Лень им, видите ли, в сейф золото прятать. Это ведь надо все в коробочку сложить, отнести вон в тот угол, открыть сейф, закрыть... А там ухажер уже об витринное стекло свою физиономию расплющил. Верно, Люба? — спросил он у продавца.

— Вам виднее, — холодно ответила девушка.

— Люба, — подошел Демин, — вас можно на минуточку отвлечь? Посмотрите сюда. — Он положил на стекло кольцо и кулон. — Среди пропавших изделий не было таких?

Девушка склонилась, осторожно потрогала длинным ноготком изделия.

— Знаете, кажется, были...

— А может быть, это они и есть?

— Трудно сказать... Они все одинаковые... Хотя... — Она задумалась, замолчала.

— Хотя? — напомнил ей Демин.

— От пропавших вещей остались документы... И там указан точный вес кольца, кулона, перстня... Если это колечко взвесить и сопоставить, то, возможно, найдется именно этот вес, цена... Ну и так далее.

— Люба, вы знаете, что вам цены нету?

— Конечно, знаю, — улыбнулась девушка. — Только мне редко напоминают об этом... Так редко, что иногда и забываешь.

— Ох, Люба! Я готов напоминать вам об этом каждый день! — воскликнул Демин.

— Не возражаю, — сказала девушка, твердо глядя Демину в глаза. И только тогда он понял, что далековато зашел в обмене шуточками, что пора возвращаться на грешную землю.

— Ох, Люба! — непритворно вздохнул Демин.

— Вот то-то и оно! Осторожней со словами, товарищи следователи.

— А ты, дорогуша, с золотишком поосторожней! — пошутил Шестаков. — Бойкая девица! — сказал он, выходя из универмага.

— Да, — согласился Демин. — Хорошая девушка.

Шестаков внимательно посмотрел на Демина, хотел что-то еще сказать, но промолчал. И всю дорогу, пока они ехали в управление, он рассказывал лишь о проведенной работе.

— Представляешь, что отмочили эти воры! Свалились в решетку и оказались на складе обуви, у них там в коридоре стоят ящики с туфлями, ботинками и так далее. Начали с того, что переобулись. И наша собака опростоволосилась — ушли в новых туфлях.

— Переобулись? А куда они дели старую свою обувку?

— Прямо в универмаге и бросили.

— Вы приобщили эту обувь к делу?

— А как же? Конечно! Мгновенно!

— Какой размер обуви? — спросил Демин и почувствовал, что волнуется.

— А черт ее знает!

— Ну, приблизительно... Тридцать пять, сорок, сорок пять...

— Одна пара около того будет, это точно. Если и не сорок пять, то сорок три наверняка.

— Длинного ищу, Жора. Ищу длинного, волосатого, красивого...

— У вас и портрет разработан?

— Ищем молодого человека с изящными усиками, волосы по плечам, пользуется успехом у девушек, может говорить с ними весьма прямо, причем ему нужно от них совсем немного...

— Другими словами — все? — уточнил Шестаков.

— Да, можно сказать и так.

— Одет?

— Как в лучших домах! Джинсы, черная куртка. Улыбчивый. Но это качество не от душевного здоровья, а от сознания собственного превосходства. А как вышли на Бузыкина?

— О! Все очень просто! Отпечатки. Он наследил как... Как я не знаю кто. Снимаем отпечатки, отсылаем куда надо, запрашиваем, нет ли такого товарища на учете. Отвечают: как же нету, есть — Бузыкин Степан Васильевич. Мы в свои архивы — есть Бузыкин. Более того, прописан, все честь по чести. Работает на барже мотористом. Мы в порт. Есть такая баржа? Есть. Где она? Вон она, говорят нам, на ремонте. Профилактический ремонт перед летней навигацией. А Бузыкин на ней работает? А как же, говорят нам, лучше всех работает. Весь в краске. Как бы нам его повидать? — это я спрашиваю. Нет ничего проще, отвечают. Вечером придет из отгула — видайтесь с ним сколько хотите.

— А живет он где? — спросил Демин.

— На барже и живет. В кубрике. Койка у него там, ключ, все как у порядочных.

— Обыск делали?

— Не стали. Хотелось, ох, хотелось, но не стали. Боялись вспугнуть. Вдруг он сидит где-нибудь на берегу да в бинокль, который в универмаге спер, наблюдает за баржей. Чего не бывает! Прикинули — строений вокруг до черта, есть где спрятаться, понаблюдать.

— Как же он про отпечатки не подумал?

— Знаешь, Валя, этот Степа Бузыкин вообще думать не любит, да это у него, откровенно говоря, не очень и получается.

Машина въехала во двор управления, и Демин с Шестаковым сразу же направились в лабораторию. Тщательно взвесив кольцо и кулон, они прошли в кабинет. Достав из сейфа увесистый том уголовного дела, Шестаков быстро, едва ли не одним движением руки, открыл его в нужном месте. К отдельному листу бумаги был приклеен конверт с описью пропавших золотых вещей. Оба принялись сличать указанные веса с только что полученными результатами взвешивания.

— Есть! — закричал Шестаков. — Смотри! До десятой доли грамма!

— А вот еще одно совпадение, — проговорил Демин. — До последней цифры. О чем это говорит?

— О том, что ваше золотишко сперли в нашем универмаге! — расхохотался Шестаков. — Придется вернуть, а, Валентин Сергеевич?

— Вернем. Мы у вас за это золото Бузыкина выкупим. Да, если не возражаешь, я бы хотел с начальством связаться... А?

— Ради бога! — воскликнул Шестаков, придвигая телефон.

Демин не мог не улыбнуться умению Шестакова все свои чувства выражать возгласами. В конце каждого его замечания, слова, ответа можно было смело ставить восклицательный знак. При этом маленькие черные глазки Шестакова оставались серьезными и даже печальными. Это впечатление усиливал крупноватый, сдвинутый набок нос. Шестаков носил жилетку, правда, от другого костюма, яркий галстук завязывал таким громадным узлом, что он подпирал подбородок. Туфли у него были на высоких каблуках, шаги он делал неестественно большими, видно, из желания казаться внушительным. Да и говорил Шестаков не совсем своим голосом, старался сделать его солиднее, громче. Свои проблемы, подумал Демин, набирая номер телефона Рожнова, свои проблемы.

— Иван Константинович? Демин беспокоит. Как вы там без меня?

— Тяжело, Валя, но перебиваемся. Даже кое-какие достижения имеем. Борисихин вот покаяние написал.

— Борисихин?! — не смог сдержать возгласа Демин. — И в больнице он был?

— Был. Признался. И Жигунова он ахнул по темечку.

— Так... А кто остальных? Тоже он?

— Нет. Берет на себя только старика.

— А старик-то жив?

— Более того, пошел на поправку. Говорить не может, но глазками моргает.

— Охрану не сняли?

— Обижаешь, Валя, — укоризненно протянул Рожнов. — Как можно! А что у тебя?

— Золото здешнее, Иван Константинович. Конечно, возможны огорчительные неожиданности, но нашли подходы и к колечку Скворцовой, и к кулончику Дергачевой... А что Мамедов?

— Настаивает на первоначальных показаниях.

— Жигунов не вспомнил, где ночку провел?

— Вспомнил. Но не скажу, говорит. Мне, говорит, выгоднее промолчать. Такой вот странный товарищ.

— Ладно, приеду, разберемся. Запишите... Бузыкин Степан Васильевич... Не появлялся ли он в наших краях? Предположительно — один из участников кражи в универмаге. Пока все. Завтра позвоню. — Демин положил трубку.

— Хорошие новости? — спросил Шестаков.

— А бог их знает, какие они... Жизнь покажет.

Надо же, подумал Демин, каждый день совершаем десятки поступков, встречаемся с людьми, высказываем догадки, возмущение, восторги, и все это проходит и проходит мимо. Но стоит произойти чрезвычайному событию, и в любом из наших поступков можно увидеть нечто необъяснимое, загадочное, в каждом слове нетрудно уловить второй смысл, наши отношения с близкими для постороннего человека уже не кажутся простыми и ясными, в них обнаруживается недоговоренность, ощущается стремление что-то скрыть, утаить, а то и предстать в ином свете. И делаем мы это без злого умысла, без корыстных намерений, потому что попросту невозможно всем и всегда говорить правду — это настолько усложнило бы, обострило наши отношения, что мы попросту перестали бы понимать друг друга. А когда не происходит ничего из ряда вон, самые странные поступки и слова кажутся естественными и жизнь течет своим чередом. Что же получается — преступление переоценивает человека, его личность, характер? А допустимо ли пересматривать суть человека на основе чего-то случайного? Нет, конечно, но, с другой стороны, именно чрезвычайное и срывает обыденные маски, к которым все настолько привыкают, что саму маску считают истинным лицом человека...

Зазвонил телефон, и Шестаков быстро поднял трубку, хотя дотянуться до нее ему было куда труднее, нежели Демину.

— Да! Шестаков! Слушаю! Понял! Выезжаем! Пока! Бузыкин на барже! — повернулся он к Демину. — Едем?

— Куда деваться — надо.

Машина с оперативной группой была уже наготове, и через несколько минут Демин смотрел сквозь ветровое стекло на синие весенние сумерки, на вечерние огни города, на прохожих. К вечеру опять подморозило, время от времени под колесами слышался звонкий хруст тонкого ледка. Постепенно улицы становились темнее, фонарей поубавилось, и вот уже впереди над крышами на фоне закатного неба показались черные прочерки портовых кранов. Они были неподвижны, и только слабая лампочка на каждой стреле словно предупреждала, что остановка временная, что скоро опять начнется летняя страда, опять здесь будут толпиться баржи, катера, теплоходы.

Из машины вышли у ворот порта.

— Баржа у четвертого причала, — предупредил Шестаков. — С берега проложена доска с перекладинами. Наш человек уже там, в случае чего подскажет.

Доска оказалась на месте, никто с нее не свалился в холодную мартовскую воду, и через несколько минут на барже было уже человек пять. Шестаков дал знак следовать за ним и уверенно пошел вдоль борта. Приблизившись к одному из иллюминаторов, он приложил палец к губам, заговорщицки подмигнул — здесь, мол. Демин осторожно заглянул в каюту. Но ничего не увидел, видимо, хозяин сидел у стены. Только слабый свет электрической лампочки, закрытой стеклянным колпаком, просачивался сквозь иллюминатор. Увидев, что все, в сборе, Шестаков решительно толкнул дверь. Но она оказалась запертой. Тогда он громко постучал.

— Кто? — раздался голос из-за металлической двери.

— Свои, Степа, открывай! — Шестаков подмигнул Демину: «Вот какие мы тут находчивые!»

В каюте, чувствовалось, помедлили, видимо, человек не знал, как ему быть. Наконец дверь открылась. Несколько оперативников тут же вбежали в каюту, оттеснили невысокого плотного парня к стенке, убедившись, что оружия при нем нет, усадили на лавку. Единственное, что Демин смог прочитать на его лице, было любопытство. Как ей вглядывался в пухловатое лицо, не нашел он даже признаков беспокойства, возмущения, испуга. Или он действительно слегка туповат, подумал Демин, или же его самообладание не в пример нашему...

Оперативники тем временем далеко под лежаком нашли объемистый портфель. Когда Шестаков начал открывать его, по лицу Бузыкина пробежала не то виноватая, не то шалая улыбка. Ну, дескать, держитесь, сейчас вы такое увидите...

Шестаков, торопясь, пощелкал замками, откинул ремни, раскрыл портфель. И словно окаменел. Он без выражения смотрел то на Бузыкина, то внутрь портфеля. Подойдя, Демин заглянул и не смог сдержать возгласа удивления — портфель до половины был наполнен часами. Разных форм, расцветок и систем, они были ссыпаны в портфель и сверкали в слабом свете лампочки, создавая ощущение нереальности происходящего.

— Твой портфель? — сурово обернулся Шестаков к Бузыкину.

— Даже не знаю, что и сказать. — Бузыкин, кажется, всерьез задумался, что бы ответить низкорослому следователю на высоких каблуках. — Если скажу, что впервые вижу этот портфель, — начал он рассуждать вслух, — вы мне не поверите. Это ясно... Еще и смеяться начнете... С другой стороны, вроде и грех без единого слова отказываться от портфеля, от его содержимого... Второго такого не будет.

— Значит, ты знаешь, что там лежит! — радостно воскликнул Шестаков.

— Этого я не сказал, — улыбнулся Бузыкин. — Я только сказал, что жаль отказываться от портфеля, не зная даже, что там лежит.

— Кто еще живет в этой каюте? — круто повернулся Шестаков к капитану.

— Бузыкин живет... Больше никто.

— Вот этот вопрос уже ничего, получше первого, — заметил Бузыкин. — Но что касается портфеля, я еще не решил.

— Ну, тогда можешь подумать до утра! — жестко сказал Шестаков, не простивший Бузыкину иронии.

Увидев на стене футляр от бинокля, Демин взял его, раскрыл. Заглянул внутрь. В кармашках для светофильтров лежали два золотых колечка. Демин положил колечки на стол. Бузыкин взглянул на них довольно равнодушно.

— Хороший бинокль, — сказал он, глядя на внушительное черное сооружение с фиолетово поблескивающими просветленными линзами. — Мечта детства, можно сказать, — вздохнул Бузыкин с таким надрывом, что трудно было усомниться в его искренности. — Многие годы мечтал плыть на корабле, — он обвел взглядом каюту, — смотреть в бинокль на берега, махать рукой девушкам, которые стоят на берегу и провожают тебя грустными взглядами. А ты уже смотришь на колхозное стадо, на кирпичный заводик, на рыбаков... Обвалилась мечта, обрушилась. И только пыль на том месте, где стояло сверкающее голубое здание...

— Между прочим, бинокль числится среди похищенных вещей, — заметил Шестаков. — Как ты это объясняешь?

— Если числится, — рассудительно заметил Бузыкин, — значит, пропал. А скоро навигация... Эта старушка, — он похлопал по стенке каюты, — тихо заскользит по вечерней реке, и дорожка от красного солнца будет сверкать за кормой, и никто не остановится у перил с биноклем в руке, и девушки на берегу не помашут. Не будут они радостно смущаться под взглядом этих больших фиолетовых глаз. — Бузыкин смотрел в иллюминатор, и казалось, его совершенно не интересуют набившиеся в каюту люди, казалось, он сидит и горестно разговаривает сам с собой.

— Откуда эти кольца? — спросил Шестаков.

— Кольца? — удивился Бузыкин. — Вон что вас волнует... Возьмите их себе. Подумаешь, кольца... Бинокля жалко! А можно было смотреть вперед и видеть далеко-далеко. И первый бакен, и второй... И встречную баржу я бы узнал задолго до того, как поравнялись бы бортами... Стоишь на носу, ветер треплет волосы, на тебе замызганные штаны, а плечи, грудь голые, залиты солнцем, зной струится по всему телу, и в руках у тебя эта глазастая штуковина, и ты видишь вперед на тыщи километров...

Демин подошел к Бузыкину, сел рядом, подождал, пока тот замолчит.

— Невеселая история, — заметил он сочувствующе. — Но как знать, кое-что может вернуться...

— Да? — Бузыкин с интересом посмотрел Демину в глаза. — Нет, все опять становится мечтой, как и двадцать лет назад. Вот что обидно.

— Скажите, Бузыкин, а как получилось, что вы так наследили в универмаге? Отпечатки ваших пальцев, ну, на каждом шагу...

— Оплошал, — сказал Бузыкин. — Оплошал. Он говорит мне: какой смысл надевать перчатки, если весь универмаг залапан покупателями. Я и поверил.

— А сам-то он работал в перчатках, — заметил Демин.

— Да, я уж потом увидел. Спрашиваю: чего перчатки не снимаешь, если уж здесь все так залапано... А он говорит, что стекло, дескать, порезаться можно... И опять я ему поверил. Простоват. — Бузыкин виновато развел руками. — Сейчас все понимаю, а когда на деле — волнуюсь. В душе ведь я честный человек, может быть, вам смешно покажется, но я очень хороший работник... Скажи, Михалыч, хороший я работник?

— Неплохой, — кивнул капитан.

— А ботиночки неплохие. — Демин показал взглядом на ноги Бузыкина. — Сколько отдали?

— Не помню, на руках брал... — Бузыкин спрятал ноги под лежак, но тут же опять выставил ботинки на свет.

— Похоже, финские? — спросил Демин.

— Кто их знает... Носились бы хорошо, а там пусть хоть мандриковские.

— В универмаге точно такие пропали, — сказал Шестаков.

— Ну что это доказывает, опровергает, кого в чем уличает?

— Остановитесь, Бузыкин. — Демин похлопал парня по массивной коленке. — Эти ботиночки продавцы припрятали. Не пустили в продажу. Нарушили закон. А накладные и прочая документация остались. Понимаете?

— Что, и здесь влип? — обиженно спросил Бузыкин.

— Похоже на то, парень, — кивнул Демин. — Похоже на то.

— Вот непруха пошла! — искренне воскликнул Бузыкин. — Даже на чужих преступлениях летишь! Надо же, а я гвоздь в стену вбил, хороший гвоздь выбрал, все по каюте ходил, место подыскивал, где бы это, думаю, бинокль повесить? И почему, вы полагаете, я повесил его именно здесь? О, расчет правильный... Плывешь мимо зеленых берегов, мимо золотых пляжей, на которых девушки загорают и руками машут, а ты, к примеру, у борта стоишь, и возникло в тебе желание с девушкой познакомиться... Протягиваешь руку в иллюминатор, снимаешь бинокль с гвоздя, а он новенький, кожей от футляра пахнет, на солнце синими искрами играет...

— А ведь в самом деле неплохо! — воскликнул Демин. — Самому захотелось на этой посудине в плаванье пойти!

— Точно? — обрадовался Бузыкин. — Берите бинокль! Не жалко.

— Я бы взял, да вот товарищ не позволит. — Демин кивнул на Шестакова. — Для него этот бинокль — важное вещественное доказательство.

— Так осквернить вещь? — горько воскликнул Бузыкин. — Бинокль обозвать таким словом! Вещдок! Ужас!

— Скажите, Бузыкин, а как зовут приятеля, о котором вы рассказывали?

— Какого приятеля?

— Ну, который уговорил вас без перчаток работать.

— А-а... Мне приятно, конечно, что вы прониклись моей мечтой заветной, но назвать его не могу. Он со мной поступил нехорошо, но это наше дело, наши расчеты. А вот так запросто взять да выложить.., Нет. Совесть не позволяет.

— А в универмаг лезть тебе позволяет совесть?! — гневно воскликнул Шестаков, нависнув над Бузыкиным небольшим своим телом.

— Позволяет, — кивнул Бузыкин. — Очень даже позволяет.

— Жаль, — сказал Демин. — Приятель ваш человека убил. И не одного. Так что вторая статья появляется... Укрывательство. И мечта ваша голубая отодвигается на неопределенное время. Такие дела, старик.

— Точно ухлопал? — спросил Бузыкин серьезно.

— Потому я и здесь. Ведь я из соседней области... Приятель оттуда?

— Да, он нездешний, — осторожно сказал Бузыкин. — Я подумаю, ладно?

— Подумайте, конечно, — сказал Демин. — Только недолго. Пока он еще кого-нибудь на тот свет не отправил. Нервный он какой-то, ваш приятель, сдержаться не может... Вас вот продал, видно, знал, что согласитесь за него отсиживать.

— Да не надо меня уговаривать! — махнул рукой Бузыкин. — Я должен сам все обдумать, принять решение в спокойной обстановке, чтобы не ссылаться потом на горячность, поспешность... Да и вам важнее, чтобы решение мое было искренним, а не случайным. Правильно?

— А ну-ка встань! — подошел к нему Шестаков. — Обыск мы закончили, но за малым исключением. — Шестаков извлек из карманов Бузыкина пачку денег, папиросы, авторучку, замусоленный блокнотик и большой перочинный нож.

Наибольший интерес представляла, конечно, записная книжечка, но разобраться в наползающих друг на друга записях, в фамилиях, поверх которых были написаны телефоны, было непросто, и Демин решил отложить это до более удобного случая.

— Ну, скажу, кто он, этот мой сообщник, — снова начал рассуждать вслух Бузыкин. Шестаков хотел было прервать и уже на цыпочки встал, чтобы сказать что-то резкое и значительное, но Демин успел его остановить. — Скажу, заработаю себе пару очков, однако судья все равно даст мне сколько положено, и единственное, что я заработаю, так это ее материнскую улыбку, когда она будет отправлять меня в те самые места. Одобрение общественности тоже на моей стороне, но суть... Суть останется прежней. Ну, заложу я Серегу, — Демин и Шестаков быстро переглянулись, — заложу, расплачусь с ним, и что же — уподоблюсь ему? Не хочется. Совесть не позволяет. Назови я его, а они потом очную ставку... А как мне Сереге в глаза посмотреть?

— От очной ставки можете отказаться, — быстро вставил Демин.

Все дальнейшее произошло в две-три секунды. Усыпив настороженность оперативников неторопливыми словами, расслабленной позой, ленивыми, замедленными движениями, Бузыкин вдруг резко прыгнул к двери, оттолкнув понятых, выскочил на палубу, захлопнул дверь и чем-то подпер ее снаружи. Все оказались запертыми. Было слышно, как он пробежал по гулкой металлической палубе к перекидной доске, как спрыгнул на берег, но тут же шаги снова зачастили по доске.

— Он думал, на дураков напал, — удовлетворенно проговорил Шестаков. — Я же оставил двух ребят на берегу. Куда ему деваться... В мартовскую воду не прыгнешь — без подготовки больше минуты не продержаться.

Капитан подошел к иллюминатору, покрутил какие-то винтики и распахнул его. Но выбраться на палубу никто не успел. В иллюминаторе показалась улыбающаяся физиономия Бузыкина. Он некоторое время молча рассматривал оставшихся в каюте, и улыбка его становилась все шире и радостней.

— Ну что, курепчики? Попались? Бдительность у вас хромает, товарищи следователи, вынужден буду доложить начальству. — Встретившись взглядом с Деминым, он вежливо поманил его пальцем.

— Еще пришибет чем-нибудь! — предупредил Шестаков.

Но Демин все-таки подошел. Бузыкин дал знак, чтобы тот наклонил голову, и прошептал на ухо:

— Нефедов. Только я ничего не говорил. — И уже громко добавил: — Пойду выпущу вас. А то еще попытку к бегству пришьете.

У двери послышался грохот отодвигаемого ящика, и дверь открылась. Бузыкин вошел, стараясь держаться на расстоянии от оперативников, от Шестакова, только мимо Демина прошел без опаски, оставив его за спиной. Снова сел на лежак.

— А то смотрю, уже кое-кто засыпать начал... Дай, думаю, распотешу.

В дверь заглянул запыхавшийся оперативник, оставленный Шестаковым на берегу.

— А-а, — протянул он, увидев Бузыкина. — Вернулся... Ну и слава богу. Я пойду? — спросил он у Шестакова.

— Да, все остается по-прежнему. А то он еще вплавь решится к берегу добираться... Парнишка с юмором, как видишь.

Демин присел к столику и начал перелистывать рассыпающуюся записную книжку Бузыкина. Найдя страницу, помеченную буквой «н», он увидел адрес, а ниже два слова: «Нефедов Сергей». Посмотрел на Бузыкина. Тот еле заметно кивнул, дескать, все правильно, это он и есть.

— Ну что, подъем? — спросил Шестаков.

— Да, ночевать вам здесь тесновато будет, — ответил Бузыкин, поднимаясь.