Что самое неуправляемое в психике человека? Воображение. Лида положила трубку, думая, что перестала со мной говорить. Говорить-то перестала, но ее светлый минералогический кабинет вместе со всеми сотрудниками, с чистенькими столами и микроскопами, с запахом кофе и духов как бы въехал в мой кабинетик, вроде сказочной печки Ивана-дурака. Я увидел фиолетовый камень на Лидиной полке, глазастые окуляры, чистое полотенце и вечно начатую коробку конфет; увидел ее немного расстроенное этим звонком лицо – беспокоила по пустяку и говорила глупости. Я сказал «увидел», а ведь не то и не так… В словарях сотни тысяч слов, но попробуйте этими словами объяснить, что такое любовь, душа, интуиция, совесть…

Разве я только ее лицо видел?

Хотим мы или не хотим, но наши слова и мысли, манеры и привычки закрывают собственную душу. Она погребена под ними, как самородок под наносами. Мы бываем поглощены лишь приметами души, частенько так и не сумев до нее добраться. Но ведь истинное общение – с душой.

Лидины вездесущие волосы, почти всегда тревожные глаза, почти всегда тревожащие разговоры, родной запах тела, голос, походка и манеры – все это отвлекало меня от се души. Находясь вдалеке, я отбрасывал второстепенное и видел лишь душу; и тогда моя душа тихо обливалась кровью, меня толкало все бросить и бежать к ней, потому что увиденная обнаженная душа казалась брошенной и беззащитной…

И когда перед столом возникла женщина в ранней шубке и в каком-то меховом башлычке, я глянул на нее с неприязнью. Во-первых, она перебила мысли; во-вторых, не разделась; в-третьих, рано ходить в шубах; в-четвертых, под таким слоем меха не только души, но и тела не отыщешь. Я встряхнулся и сразу увидел в ее лице два почти взаимоисключающих настроения: скрытой обиды и открытой претензии. Это могла быть только гражданка К.

– Кутерникова Нина Владимировна. К вам?

– Ко мне. Милиция прислала?

– На машине привезли.

Я усадил ее, переписал из паспорта сведения и, сославшись на хорошее отопление, не только посоветовал снять шубу, но и помог. От такой галантности моложавое, вернее, молодое – сорок лет – полноватое лицо Кутерниковой разгладилось и в нем даже этой полноты прибыло.

– Нина Владимировна, почему вы пошли в редакцию, а не в отделение?

– Я рассказала про эту историю корреспонденту, он живет на нашей лестничной площадке. Он все и записал. Оказалось, им подобные случаи уже были известны.

– Искать-то бриллиант редакция не станет…

– Корреспондент сказал, что после фельетона органы забегают.

Корреспондент правильно сказал: мы с Леденцовым уже забегали.

– Нина Владимировна, теперь давайте по порядку и подробно.

– Мой отец лежал в больнице, рак желудка. Разрезали и опять зашили. Поздно. Ну, и выписали домой умирать. Он и сам хотел закрыть глаза в родных стенах. Я взяла отпуск, сидела при нем. И вот однажды звонит в дверь мужчина. Представился профессором медицинской психологии. Сказал, что его прислали понаблюдать за умирающим.

– Кто прислал?

– Он назвал организацию… Что-то вроде медицинской статистики.

– Документы вы глянули?

– Он полез в карман, но я смотреть не стала.

– Почему?

– Солидный, вежливый…

– Лысый, белое лицо с обвислыми щеками, черные, узкие глаза и пронзительный взгляд? – не удержался я от соблазна, чего делать не следовало, ибо выходил наводящий вопрос.

– Вы его знаете? – удивилась Кутерникова.

– Поверхностно, – сказал я и погладил след от бородавочки.

Смиритского я видел, допрашивал и был у него на квартире, но знал поверхностно, потому что я мужчина; Лида никогда его не видела, только слышала о нем от меня, но знала его глубже, потому что она женщина. Ее интуиция подтвердилась.

– Имя не называл?

– Да нет… Профессор и профессор.

Я хотел было попенять ей за легкомыслие, но вспомнил, что люблю простодушных людей. Да и как упрекать человека, пострадавшего за это простодушие.

– Что же он делал?

– Ничего. Сидел у кровати отца, смотрел на него, иногда что-то записывал.

– Извините, что спрашиваю… Отец умер при нем?

– Нет, через неделю.

– И сколько этот профессор просидел?

– Часа два.

– А потом?

– Попросил разрешения вымыть руки. Я отвела его в ванную. Вымыл и ушел.

– Так, дальше.

– Все.

– Как все?

– Больше он не приходил.

– А бриллиант?

– Пропал из ванной.

Я всмотрелся в нее, удивляясь несочетаемости узкого лица с пышными щеками. Нет, я удивился другому – легкости, с какой она сказала о пропаже бриллианта. У нее, у рядового инженера, их много, что ли, этих шеститысячных бриллиантов? Но мой вопрос, посланный в пространство, Кутерникова приняла:

– Знаете, после смерти отца мне плевать на все бриллианты.

– Почему бриллиант лежал в ванной? – спросил я голосом, который, помимо воли, сделался мягким, будто передо мной был ребенок.

– Наверное, мыла руки и сняла.

– Опишите его.

– Вправлен в перстень «белого золота», светлый, прозрачный, огранка «роза»; маленький, забыла, сколько карат… Подарок мужа.

Пожалуй, с первых наших дней я мечтал подарить Лиде что-нибудь необыкновенное. В молодости не было денег, а когда они приходили, не попадалось необыкновенного. Дарил цветы, ласковые духи, хорошие книги… Но то редкостное и загадочное так и осталось туманной и уже полузабытой мечтой. И сейчас я подумал: а почему бы не бриллиант? Красив, вечен, дорог и к лицу каждой женщине. Надо было откладывать по десятке из зарплаты – на бриллиант; продать все ненужное, например, телевизор, и купить бриллиант; взять в банке или где там ссуду и купить бриллиантик хотя бы в один карат. В конце концов, надо же иметь фамильные драгоценности. Вот и Смиритский так считает. Ну а если не имеешь своих, то ищи чужие.

– Нина Владимировна, вы пропажу сразу обнаружили?

– В том-то и дело, что дня через два-три.

– После похорон?

– Нет, до. Но отцу стало хуже, и было не до милиции.

– Перечислите состав семьи и всех, кто был у вас за эти три дня.

Она стала называть: муж и сын, приятель мужа и два приятеля сына, ее подруга и соседка, трое сослуживцев отца, да еще какой-то дядя Володя, заходивший отрегулировать холодильник. Получалось, что, кроме Смиритского, ради объективности следовало проверить больше десятка человек.

– Никого не подозреваете?

– Конечно, нет. Всех знаю давно.

– А дядя Володя?

– Он прошел на кухню и обратно.

Я хотел было возразить, что и «профессор» прошел в ванную и обратно, но дело следователя не спорить, а спрашивать.

– Как же этот «профессор» узнал, что ваш отец тяжело болен?

– Хотя бы у старушек возле парадного…

– А про бриллиант?

– Вы думаете, он специально пришел за бриллиантом?

– А зачем?

– Смотрел на отца, записывал…

– Нина Владимировна, вы наблюдали его два часа. Неужели о нем ничего не можете сказать?

– Голос воркующий.