12
– Да не плачь ты…
– Не могу удержаться…
– Для меня женские слезы тяжелее ругани.
– Сейчас… Вот… Уже не плачу…
– Платок еще от тех слез не просох.
– Сергей Георгиевич, над собой плачу–то…
– Ну, поплакала над собой и хватит.
– Да–да… Бить меня некому…
– Верно, бить тебя некому.
– Все знаю, все понимаю, а поделать с собой ничего не могу.
– Это не только твоя проблема. Знают, что плохо делают, но делают.
– Ведь чувствовала какую–то фальшь…
– В чем?
– В его поведении. Уж слишком… всего было много. Много счастья. Разве бывает много счастья, Сергей Георгиевич?
– Бывает.
– Тогда все в норме?
– Смотря что считать нормой, смотря что считать счастьем…
– А вы знаете, что им считать?
– Мне, Нина, положено знать.
– Как следователю?
– Как человеку, прожившему пятьдесят лет.
– Вы, наверное, все знаете.
– Если бы. Проработав день, покончив с дневными заботами, уже ночью, в тишине, знаешь о чем я себя спрашиваю?
– Не упустить бы какого преступника.
– Спрашиваю, что я за день сделал не так. И нахожу, да не одно, и не два…
– Сергей Георгиевич, про меня тоже… ночью спросите?
– Про тебя я уже сейчас спрашиваю. Правильно ли я говорил с человеком, не понимавшим, что такое счастье?
– До вызова к вам вроде бы знала.
– Я бы учредил должность толкователя, что ли. Объяснять людям, что они счастливы, или как быть счастливым.
– Если счастья нет, то не растолкуешь.
– Дай–ка твой шарфик… Так…
– Что вы делаете?
– Завязываю тебе глаза. Как, ничего не видишь?
– Зачем это?
– Посиди так, посиди… Возьми–ка ручку и распишись.
– Не вижу.
– Попиши, посиди… А теперь пройди до двери. Так, смелее…
– Ой, наткнулась.
– Ладно, иди на место. Ну, стул–то не сбивай.
– Господи, прямо по ноге.
– Развязывай. Так, глянь в окно. Солнышко, небо до звезд, окна блестят, люди улыбаются… Хорошо быть зрячим, а?
– К чему это?
– Объясняю, какое счастье быть здоровым. Разумеется, это только намек на состояние слепого: ты же знаешь, что стоит только открыть глаза… А как тебе объяснить твое же собственное счастливейшее состояние молодости, свободы… Ощущение безмерности жизни и времени, которого у тебя впереди лет сорок… А чувство мира, потому что нет войны…
– Умом я все это понимаю.
– Кто такой – несчастный человек, по–твоему?
– У которого неприятности.
– Нет. Несчастный тот, кто не понял чуда своего существования; тот, кто не понял чуда жизни.
– Все общие слова. Вот кто бы взял да и научил быть счастливой…
– Я научу.
– Ну и как?
– Хочешь быть счастливой – будь.
– Шутите.
– Нисколько. Нина, допустим, тебе предложили два варианта: получить готовый дом или возможность его построить. Что бы ты выбрала?
– Я знаю, как надо ответить: мол, начала бы строить… Но я бы взяла готовый.
– Отсюда и все твои беды.
– Любой незакомплексованный не стал бы корчиться.
– Счастье, Нина, это здание, которое надо построить. Из кирпичиков. Несколько кирпичей я уже назвал: здоровье, свобода, молодость, мир… И, конечно, любовь. Ты ведь не только дом не стала бы возводить, ты и любовь–то взяла бы готовенькую.
– Как это готовенькую?
– Сидишь дома, открывается дверь, входит парень – и все. А дальше пошла сплошная элегантность: свечи, шампанское, бананы, водка со змеей, пурпур… И это любовь? Вместе вы ничего не создали и ничего не выстрадали, не передумали и не помечтали… Впрочем, ты даже ничего о нем не знаешь.
– По–вашему, с шалаша начинать?
– Именно.
– Старомодно. Теперь приданое дают, подавиться можно.
– Ну, и счастливы они, с приданым–то? Каждая третья семья распадается.
– У меня и распадаться нечему.
– Если оставила ребенка, то у тебя тоже будет семья.
– Ребенок без отца…
– Ты же говоришь, что любишь Валерия? Тогда жди его, носи передачи, сообщи о ребенке… Это не пурпур, но это и есть любовь.
– Какие же передачи? Он же еще на свободе…
– Поймаем, это дело времени.
– Сколько ему дадут?
– Не знаю, грехов много. Максимальное наказание – пятнадцать лет…
– А простить могут?
– За что простить–то?
– Ребенок будет у него…
– Ребенок будет у тебя. А ты ему кто?
– Сергей Георгиевич, а с заключенными браки разрешают?
– Да, случается.
– Из–за ребенка ему хоть срок скостят?
– Нина, несколько крупных краж, наверное, на сотни тысяч. Ценности неизвестно где. Профессиональный хитрый преступник, намеревается бежать за границу – Где повод смягчить наказание?
– Другим–то смягчают. Теперь милосердие.
– Другим есть за что.
– Сергей Георгиевич, а разве бывают такие люди, у которых ничего хорошего нет?
– Что у него хорошее, что?
– Если я назову, то ему зачтется?
– Смягчают вину не хороший характер или любовь, скажем, к детям, а обстоятельства, указанные в законе.
– Какие?
– Вот что смягчит вину, и существенно… Если Куфелкин явится с повинной и вернет украденное.
– Сергей Георгиевич, я что–то хочу вам сказать…
– По–моему, ты все время что–то говоришь.
– Очень серьезное.
– Слушаю.
– Дайте дух перевести…
– Тебе не плохо?
– Да нет, я решиться не могу.
– Я подожду.
